Текст книги "Гомер"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Пикою был поражен Антеноровым сыном Кооном.

В связи с этим необходимо сказать, что является традиционной ошибкой трактовка

образа Ферсита. Его критика царей действительно демократическая. Что он отражал

антивоенные настроения греческого войска, это тоже совершенно правильно. Но при этом

обычно забывают три обстоятельства.

1) Ферсит – двоюродный брат Тидея и дядя Диомеда. Значит, он вовсе не из

народных низов, но самый обыкновенный гомеровский аристократ.

2) Его антивоенная агитация не имеет никакого значения для народа. Наоборот, когда

его Одиссей усмирил, то все весело рассмеялись и только похвалили Одиссея, выражая

надежду, что Ферсит теперь уже больше не будет агитировать против царей и их

оскорблять (Ил., II.270-277). Следовательно, народ не за Ферсита, но против него, считая

его изменником и дезертиром.

3) На собрании, которое состоялось после усмирения Ферсита, народ выражает

восхищение по поводу речи Одиссея, предлагавшего выбирать между продолжением

героической войны и позорным бегством на родину, единогласно выбирая войну, а не

позор отступления (Ил., II.333-335). При этом сам Одиссей прекрасно понимает все

тягости войны и сам хотел бы не воевать, а сидеть дома в мирной обстановке, однако он не

хочет сам себя позорить (291-298). Следовательно, Одиссей и народная масса думают о

войне совершенно одинаково, расценивая Ферсита как изменника и дезертира. Больше

того, поскольку мифология здесь, как и везде, есть только отражение исторической

действительности, стремление греков довести войну до победного конца символизировано

в виде Афины Паллады, якобы вкладывающей в греков это военное мужество (453 сл.):

В это мгновение всем им война показалась милее,

Чем возвращение в полых судах в дорогую отчизну.

И вообще греческая воинская масса вовсе не против Троянской войны, но, наоборот,

всецело за нее. И если греческое войско (Ил., II) спешит к судам, чтобы отправляться

домой, то это оно делает не против воли царей, но, наоборот, в силу [100] приказа

Агамемнона. Правда, народ убегает к судам с большой радостью. Однако вернуться домой

– это мечта и самого Одиссея и даже самого Менелая (III.97-102), как это мы только что

видели. И, наконец, напрасно думают, что бранить царей за дармоедство – это привилегия

Ферсита. Ахилл тоже говорит Агамемнону (Ил., I.231): «Царь, пожиратель народных

богатств, – над презренными царь ты!» Следовательно, совершенно ясно, что в образе

Ферсита у Гомера ярко выражена антивоенная и даже антиаристократическая тенденция,

но что нельзя брать изолированно только одну речь Ферсита, а нужно его речь и весь его

образ понимать в контексте всего гомеровского творчества.

Наконец, и случаев прямого бахвальства зверствами на войне у Гомера тоже немало.

Правильно писал о Гомере его переводчик Н. Минский (впрочем, не умеющий оценить

Гомера по его существу): «Гомер с виртуозностью и неистощимыми подробностями

рассказывает о том, как герои крошили друг друга на поле сражения, выливали

внутренности на землю, вышибали зубы, обрубали руки и ноги, какие наносили копьями

затейливые раны. Герои бросаются в битву как хищные волки, сдирают доспехи с убитых,

уродуют тела и, наступив на них ногою, громко похваляются совершенным подвигом»

(«Северн. Вестн.», 1896, № 5, стр. 1).

Подводя итог высказанному выше об антивоенной тенденции у Гомера, необходимо

указать, что все творчество Гомера представляет собою порыв от стародавней дикости

и варварства к цивилизации, что, коренясь в стихийных инстинктах звериного прошлого,

он везде преодолевает это последнее своими новыми и светлыми идеями культурной и

мирной жизни всего человечества и что остатков этого прошлого у него столь же

достаточно, как и новых идей прогресса и мира. Антивоенная тенденция у него поэтому

выражена очень ярко, очень резко и совершенно несомненно; но она у него, не выражая

его целиком, а выражая только его прогрессивную сторону, должна пониматься нами не

больше, как только тенденция. И это тенденция колоссальной значимости.

2. Мирный уклад жизни в сравнениях Гомера. Очень важные наблюдения над

гомеровскими сравнениями сделал в свое время английский ученый А. Плэтт.9) Эти

наблюдения сводятся к тому, что в сравнениях Гомер выступает вовсе не как старинный

ахейский идеолог, а как самый настоящий иониец с гораздо более скромным и бедным

укладом жизни, как мирный житель, поясняющий все, что требует пояснения при

помощи картин трудолюбивой жизни.

Если взять «Одиссею», то только ничтожное число сравнений берется здесь из

мифологии: Навсикая (VI.102-109) [101] сравнивается со стрелоносной Артемидой,

которая охотится за кабанами и оленями на Эриманфе и Тайгете. Афина намазывает

Пенелопу, как Афродита мажет свое лицо амвросийной мазью перед танцами с харитами

(XVIII.190-194). Пенелопа колеблется (XIX.518-524) так, как Пандареева дочь Аэда плачет

о своем сыне, нечаянно ею убитом. Также – VI.162-178, XX.61-79. Сравнения эти слишком

немногочисленны, носят откровенно декоративный характер и потому весьма далеки от

наивной и нетронутой мифологии.

Если теперь обратимся к тому миру, из которого Гомер в «Одиссее» берет свои

сравнения, то окажется, что это мир земледельца, скотовода, ремесленника,

мореплавателя-торговца, живущего на равнине около моря вблизи больших гор, который

гораздо больше боится диких зверей, чем войны.

Из области земледелия мы имеем сравнения в VIII песни, 124 сл. (пахота на мулах) и

XIII.31-35 (трудолюбивый пахарь до полного изнеможения пашет землю на волах целый

день). Телята с неописуемой радостью встречают своих матерей-коров (X.410-414);

зарезывается скот для домашних целей (XI.411-415); ревет бык на поле (XXI.48 сл.), и

оводы жалят коров во время жары (XXII.299-301).

Очень ярко представляет себе Гомер закалку железа (IX, 391-393); струны из овечьих

кишок, натягивающиеся на форминге (XXI, 406-408), мастера, золотящего серебро (XXIII,

159-161). Из области мореплавания: строится грузовой корабль (V.249 сл.); описывается

еще один большой грузовой корабль с 20 веслами (IX.321 сл.); плотник вертит сверлом в

корабельном бревне (IX.384-386); водолаз ныряет в воду (XII.413 сл.); упоминаются

корабельные ребра (XIV.574); после кораблекрушения немногие с великим трудом

доплывают до берега и спасаются (XXIII.233-238).

Автор сравнений в «Одиссее» в противоположность ахейскому обычаю постоянного

употребления мяса говорит о рыбной пище и о ловле рыбы и морских животных. Только

два сравнения говорят об употреблении в пищу говядины и свинины: XI.411-415, XX.25-

27. Все остальные подобного рода сравнения говорят только о ловле рыбы или других

морских животных: V.431-435, X.124 сл., XII.251-254, XXII.384-388.

Хищников автор «Одиссеи» действительно боится. Таковы сравнения со львом

(IV.335-340, 792 сл., VI.130-134, IX.292 сл., XVII.126-130, XXII.402-405) и соколами (302-

306). Причем указывается, что те и другие появляются с гор. На знакомство с горами

указывает и сравнение в XIX.205-208 слез Пенелопы с тающим снегом на горах. Однако

сравнение с повозкой, запряженной четырьмя конями (XIII.81-83), и с равниной, на

которой ветер клонит стебли травы (V.328 сл.), свидетельствуют скорее, что автор мыслит

себя находящимся [102] на равнине. На равнине же, а именно в поле, пастух зарывает

головню в золу для сохранения огня (V.488-490). Говорится о сиянии солнца и луны (IV.45

сл., VII.84 сл.).

Из общественной жизни в сравнениях один только раз упоминается царь (XIX.109-

114), однако цари были не только у ахейцев, но и у ионийцев. И один раз упоминается

судья. Но интересным образом с этим судьей, идущим домой ужинать после целого дня

работы, сравниваются ни больше ни меньше как обломки корабля Одиссея, через долгий

промежуток времени появившиеся из пасти Харибды (XII.439 сл.). Ясно из этого

сравнения, что Харибда для Гомера вовсе не так ужасна, и ее действия приравниваются к

самым обыкновенным фактам из человеческой жизни.

Единственное военное сравнение из всей «Одиссеи» это в VIII песни 523-530, да и

оно является полным и окончательным осуждением войны: Одиссей плачет так, как плачет

жена, падающая на тело своего убитого во время осады города мужа, причем враги

уволакивают эту несчастную и плачущую женщину в рабство. Если Полифем закрывает

свою пещеру, как покрывают колчан крышкой (IX.314), то это сравнение не обязательно из

военной жизни. Оно может относиться и к охоте.

Таким образом, изучая ту сферу жизни, из которой автор «Одиссеи» берет свои

сравнения, т. е. то, что для него наиболее понятно и при помощи чего он поясняет

непонятное, мы с полной достоверностью должны установить, что это сфера мирного

строительства жизни. В ней не остается почти никакого места для мифологии и царит

мирный и скромный труд, противоположный гордым ахейским военным идеалам и

ахейской роскоши и обилию в жизни. Картину такой ионийской счастливой жизни мы

находим в сравнении XIX песни, 110-114. И даже ужасную казнь служанок Одиссея Гомер

сравнивает только с судьбой пойманных голубей и дроздов (XXII.468-470). Скромность

мировоззрения Гомера сквозит также и в сравнении хитона Одиссея не только в его блеске

с солнцем, но в его нежной ткани – с пленкой лука (XIX.232-234).

В итоге нужно сказать, что хотя в непосредственном содержании «Одиссеи» и очень

много страдания и крови, в том стилистическом приеме Гомера, который называется

сравнениями, царит мирная жизнь и мирный труд и нет никакого места для войны и для

военной аристократии.

Еще более разительная картина в «Илиаде». Эта поэма наполнена изображениями

войны в разных ее видах. С точки зрения сюжета это, можно сказать, единственная

основная тема поэмы. Но как раз поэтическое видение Гомера этому совершенно

противоположно. Изучая его сравнения с этой стороны, мы с удивлением должны

констатировать, что война вовсе не является здесь чем-то понятным, естественным, не

[103] требующим доказательств, объясняющим все другое, тем, сравнение с чем помогло

бы художественному изображению жизни. Это – удивительная вещь: среди огромного

количества сравнений в «Илиаде» опять-таки только ничтожное число сравнений взято из

военной области: троянцы отступают настолько, насколько проносится дротик при его

метании во время состязаний или на войне (XVI.588-591); сияние вокруг головы Ахилла

сравнивается с сигналами, которые дает в сумерках осажденный город (XVIII.203-214), и

крик Ахилла сравнивается с звуком военной трубы перед сражением (215-221). Все

остальные сравнения берутся из какой угодно, но только не из военной области.

Прежде всего мифологических сравнений в «Илиаде» тоже поразительно мало:

Агамемнон похож на Зевса головой и глазами, станом на Ареса, а грудью на Посейдона

(II.477-479). Мерион похож на Ареса, а Мерион вместе с Идоменеем похожи на Ареса с

Ужасом (XIII.295-305). Как известно, в «Илиаде» масса сравнений космических,

метеорологических и зооморфических, отличающихся к тому же большой динамикой. Это,

конечно, говорит об огромной зависимости человека от окружающей среды; и эта

зависимость в «Илиаде» гораздо больше, чем в «Одиссее». В «Одиссее» лев уже уходит в

горы, исчезают пантеры и вепри, в то время как в «Илиаде» с ними постоянно

сравнивается то, что поэт находит нужным пояснить путем сравнения.

Все остальное в сравнениях, несмотря на военный сюжет «Илиады», относится

исключительно к мирному быту и не имеет ничего общего с войной. Наоборот, такая

военная картина, как выступление двух Аяксов, сравнивается не с чем иным, как с двумя

быками, пашущими землю (XIII.701-708). Враги выступают друг против друга, как жнецы

сближаются с обоих концов поля (XI.67-71). Поражение врагов – веянье бобов и гороха на

току (XIII.586-590). Погибший герой сравнивается с маслиной, выращенной заботливым

хозяином и вырванной ветром (XVII.53-58). Преследование Ахилла Скамандром

сравнивается с потоком воды, бегущей по канавам для орошения посевов и растений

(XXI.256-263). Радость Менелая сравнивается с той пользой, которую получает пашня от

росы (XXIII.597-598).

Падение героя – прыжок рыбы из воды на сушу во время бури (XXIII.691-694).

Полет Ириды – забрасывание удочки в воду для рыбной ловли (XXIV.80-82). Раненого

тащат при помощи копья так, как вытаскивают на крючке рыбу из воды (XVI.407-410).

Метание диска во время состязания подобно бросанию пастухом своего посоха

(XXIII.844-847). У ахейцев пропадает сон, как у сторожевых псов с приближением

хищника (X.182-189). Одиссей и Диомед преследуют Долона, как две охотничьи собаки –

лань или зайца (360-364). [104]

Равенство в бою – это ровное обтачивание бревна при помощи плотничьего шнура

(XV.410-413). Руки борцов похожи на стропила дома (XXIII.712-714). Сердце у Гектора,

как топор в руках кораблестроителя (III.60-63). Троянец валится, как срубленное дерево

(XIII.389-391). Другой троянец валится тоже, как тополь, срубленный колесничным

мастером на обод для колесницы (IV.482-487). Сравнение с рубкой дерева мы находим

также в песнях: XIII.178-181, XVI.482-484, 633-636. Ремесленные сравнения находим в

песнях: IV.141-145 (окраска слоновой кости), XVII.389-395 (дубление кожи), XVIII.599-

602 (колесо гончара), XXIII.760-764 (работа ткачихи).

При отставании одного воина от другого Гомер вспоминает о расстоянии между

лошадью в колеснице и ее колесами (XXIII, 516-520). Аякс переносится с корабля на

корабль, подобно наезднику, прыгающему с одного коня на другого при бешеной езде на

четверке коней (XV.679-684). Ахилл подобен коню на состязании, когда он получает

награду (XXII.22-24). В XXII песни (162-165) тоже сравнение из области конских

состязаний. Гектор сражается подобно бурным волнам, грозящим опрокинуть корабль

(XV.623-629). Приам похож на человека, который после нечаянного убийства им другого

человека ищет приют в чужой стране (XXIV.480-483). Ахилл оплакивает Патрокла, как

отец сына (XXIII.221-224). Аполлон разрушает ахейскую стену так же, как ребенок

песочные домики во время игры на берегу моря (XV.361-364). Бой разрастается подобно

увеличивающемуся от ветра пожару в городе (XVII.736-739 и XXI.522-525). Быстрота

передвижения Геры сравнивается с полетом человеческой мысли (XV.80-83).

Следовательно, не мирная и трудолюбивая жизнь сравнивается у Гомера с

войной и поясняется через нее, но война и военные действия сравниваются с мирным

бытом и поясняются через него. Уже Аристарх заметил, что трубы, вареное мясо и

верховая езда в сравнениях Гомера отличны от героического обихода. В этом отчасти мы

уже убедились на приведенных материалах. Но относительно еды можно прибавить то,

что гомеровские герои едят жареное мясо, а в сравнениях, поскольку они отражают не

героическую архаику, но окружающий Гомера и вполне современный ему ионийский быт,

в качестве еды выступает вдруг вареное мясо, рыба и зелень, т.е. то, что для героев

прошлых времен было унизительно, а для нового быта уже давно стало чем-то обычным.

Скамандр кипит, как свинина в котелке (XXI.361-365). Пеан исцеляет Ареса так же

быстро, как свертывается молоко от сока смоковницы (V.902-904). Очевидно, здесь

имеется в виду употребление в пищу молока и его продуктов. Об употреблении в пищу

гороха, бобов и злаков тоже можно заключить из приведенных выше сравнений. [105]

Таким образом, изучение художественного метода сравнений у Гомера с полной

убедительностью доказывает, что реально окружающий Гомера быт, и притом наиболее

для него естественный и наиболее приятный, – это вовсе не мифология и даже не героизм,

а самая обыкновенная мирная и трудовая жизнь со своими собственными радостями и

горестями – сначала (в «Илиаде») в очень большой зависимости от стихийных сил

природы и хищных зверей, а потом (в «Одиссее») уже и в более спокойных условиях

мирного существования. Контраст между военным сюжетом гомеровского эпоса и мирным

содержанием употребляемых художественных приемов способен поразить внимательного

читателя и входит в эстетику Гомера как необходимое и огромное слагаемое.

Работа А. Плэтта о сравнениях у Гомера появилась в 1896 г. Но вот совсем недавно, в

1948 г., появилась работа бельгийского ученого А. Северина о Гомере в трех томах (см.

выше). Мы приведем сейчас некоторые интересные материалы из III тома этого труда,

выбирая, однако, такие наблюдения А. Северина, которые как бы продолжают мысль А.

Плэтта об изображении у Гомера человеческой жизни во всей ее простоте и даже

слабости, бледности и униженности. Мы не будем приводить рассуждения А. Северина о

том, как распределяются сравнения между обеими поэмами внутри каждой из них, как

сравнения одной оказываются сходными с рассказами другой поэмы (откуда автор делает

свои выводы об единоличном авторстве поэм). Все это очень интересно, но наше

внимание привлекает сейчас именно прогресс человечности у Гомера, а этот прогресс

нашел в гомеровских сравнениях свое самое замечательное выражение. Это ценный

материал для распознания прогресса человечности у Гомера ( А. Северин, III, стр. 161-164).

Прежде всего в содержании сравнений часто присутствует человек со своими

чувствами, нуждами и стремлениями. Картины природы в своих сравнениях Гомер

обязательно оживляет человеком: сияющие звезды наблюдает пастух (Ил., VIII.559),

человек в ужасе смотрит на разбитый молнией дуб (XIV.414-417), пахарь ждет с надеждой

Борея (XXI.346 сл.), козопас остерегается темной тучи – предвестницы дождя (IV.275-

279), одинокий пастух слышит шум потока (IV.452-455), моряк проклинает штиль на море

(VII.4-6). Гомер живет заодно с героями своих сравнений. Он плачет от радости с детьми,

у которых поправился от смертельной болезни отец (Од., V.394-397). Он видит, как отец

обнимает сына, вернувшегося через десять лет (XVI.17-19). Он голодает вместе с

дровосеком (Ил., XI.86-89) и пахарем (Од., XIII.31-34). Он радуется вместе с крестьянином

урожаю оливы (Ил., XVII.53-58) и радуется вместе с человеком, спасенным от

кораблекрушения (Од., XXIII.233-238). Он проклинает вместе с путником ос,

растревоженных мальчишками (Ил., XVI.259-265). Более того, Гомер как бы [106]

сопричастен чувствам животных: льву, набредшему на добычу (III, 23-26) или неудачно

поохотившемуся (XI, 548-555), усталым волам на борозде (XIII, 703-707) и мулам,

тянущим стволы деревьев по горной тропинке (XVII, 742-745).

Гомер испытывает симпатию к слабым, беззащитным, тем, кто страдает, борется и

умирает. Он с нежностью смотрит на гнездо, куда приносят родители корм для птенцов

(IX.323 сл.), оплакивает птенцов, вынутых крестьянином из гнезда (Од., XVI.216-218),

сочувствует защищающим свое потомство осам (Ил., XII.167-170), собаке и львице (Од.,

XX.14 сл.), ястребу (Ил., XVII.134-136), льву (XIX.318-322). Поэт жалеет слабых

животных, которых побеждают более сильные: рыбешек (Ил., XXI.22-24), скворцов и

галок (XVII.755-757), ланей (XI.113-119).

К человеку Гомер исполнен жалостью. В его сравнениях мы находим: усталого

матроса, выбивающегося из сил (VII.4-6) и устрашенного бурей (XV.624-628); лесоруба за

едой (XI.139-142), пахаря за плугом (Од., XIII.31-34) или жнецов (Ил., XI.67-69); мать, что

работой кормит детей (XII.433-435); вдову, оплакивающую погибшего за родину мужа

(Од., VIII.523-530), старика, пережившего единственного сына (Ил., XXIII.222 сл.);

изгнанника в поисках приюта (XXIV.480-482).

Таким образом, оказывается, что мир гомеровских сравнений населен маленькими

людьми, которым всецело симпатизирует поэт. И с позиций этих скромных тружеников он

рассматривает все явления жизни. Богатым принадлежат обширные поля (XI.67-69),

тучные свиньи (Од., XI.413-415), стада овец (Ил., 433-435), дома с высокими дверьми

(XXIV.317 сл.), слоновая кость, окрашенная в пурпур (IV.141-145). Зато в сравнении с

охотой на льва мы вряд ли найдем знатных и богатых людей, охотящихся для своего

удовольствия. Обычно крестьяне, батраки, пастухи, волопасы и козопасы вынуждены

защищаться от хищников. Лишь в одном сравнении (Ил., XX.164-173) рисуется охота на

льва, которого они «страстно хотят всей деревней убить».

Мир гомеровских сравнений не эпичен. В них нет ахейской аристократии, и не для

нее поет ионийский аэд в лице Гомера. На смену аристократии приходят новые слушатели,

простые люди наподобие свинопаса Евмея. Он говорит Пенелопе о людях, слушающих

певца, «который, богами пенью обученный, песни прелестные им распевает» и которого

«слушать готовы они без устали, сколько б ни пел он» (Од., XVII.518-520). Сам Евмей, как

видно, тоже принадлежит к аудитории, восхищенной аэдом. Именно этих «маленьких

людей, до тех времен презираемых, пренебрегаемых, осмеянных, приглашает Гомер на

пир, так как он знает их хорошо, как будто бы жил и вырос среди них» (стр. 164). В

интерпретации Северина, изучившего гомеровские сравнения с точки зрения эпохи самого

ионийского [107] поэта, Гомер – человек скромного происхождения и большой друг

униженных и трудовых людей.

3. Антиаристократическая тенденция. При всей разношерстности гомеровских

материалов о значении царя и окружающей его аристократии в этом вопросе тоже можно

заметить некую прогрессивно-гуманистическую тенденцию. Гомер очень далек от

идеологии абсолютного повелителя, характерного для древнеахейских времен с их

«златообильными Микенами» и «крепкостенным Тиринфом». Он не прочь полюбоваться

на богатство и роскошь жизни царей, но фактически гомеровские цари ведут довольно

демократический образ жизни, а кроме того, и цари и аристократы подвергаются здесь

даже прямой критике. Если Ахилл критикует Агамемнона (I.148, 171); Диомед – того же

Агамемнона (IX.36-39), Агамемнон – Диомеда (IV.371 сл.) и Афина – Диомеда (V.800-814)

за личные недостатки, то в XIX песни 182 сл. Одиссей выставляет совершенно общий

тезис, что «унижения нет властелину с мужем искать примирения, которого сам оскорбил

он», а в XI.408-410, что благороден тот, кто отважен в бою. В X песни, 239 Агамемнон

выставляет совсем не аристократический принцип: «Не руководствуйся родом, какой бы

он царственный ни был». В XII песни, 313-321 единственная функция царя,

оправдывающая его роскошную жизнь, понимается только как предводительство на войне

и нахождение в первых рядах войска. В XVI песни, 384-388 вполне по-гесиодовски Гомер

обрушивает на неправедных судей кары Зевса в виде ливней и горных обвалов. О Ферсите

и говорить нечего. Правда, не нужно забывать, что с греческой точки зрения он является

ни больше и ни меньше как дезертиром и потому подлежит наказанию. Но не надо

забывать, что он едва ли против войны вообще и едва ли действует против своей родины.

Правильно будет сказать, что он действует против царей, и даже не столько против царей,

сколько против их эксплуататорской политики.

Все эти сведения о значении царской власти у Гомера, конечно, известны; и о них

можно прочитать уже в общих руководствах по греческой литературе. Однако многое

известное часто забывается и теряет свою остроту, а эта острота у Гомера есть, и пусть мы

не будем о ней забывать.

Таким образом, не будучи в принципе против царской власти, Гомер не только не

стесняется выставлять царей дурного личного поведения и обличать их в этом, но он – и

притом тоже принципиально – допускает царскую власть только при условии ее большого

военно-патриотического или морально-гуманистического содержания. Это соединение

богатства, славы и роскоши царской жизни с высоким личным морально-правовым

авторитетом, может быть, лучше всего изображено в «Одиссее» (XIX.109-114). Здесь

Одиссей обращается к Пенелопе со следующими словами: [108]

Ты – словно царь безупречный, который, блюдя благочестье,

Многими правит мужами могучими. Строго повсюду

Правда царит у него. Ячмень и пшеницу приносят

Черные пашни; плоды отягчают древесные ветви.

Все – от правленья его. И народы под ним процветают.

Только в этом смысле и можно понимать проповедь единовластия и о божественном

происхождении скипетра Агамемнона (Ил., II. 204). Иначе это место нужно было бы

понимать как грубый архаизм и реакционную реставрацию. Кроме того, здесь стоит не

слово «басилевс», а «койранос» (coiranos), т. е., по-видимому, «предводитель на войне». По

этому поводу Энгельс («Происхождение семьи», 1947, стр. 121) пишет: «Одиссей не

читает здесь лекции о форме правления, а требует повиновения главнокомандующему на

войне».

Следующие слова Пулидамаса к Гектору только в порядке вульгаризма можно

понимать как демократическую оппозицию против царя (Ил., XII.211-214):

Гектор! Меня неизменно бранишь ты, когда на собраньях

Я говорю справедливо. Никак допустить ты не можешь,

Чтоб человек из народа с тобою о чем-нибудь спорил, –

Ни на войне, ни в совете. Лишь власть свою хочешь ты множить!

Гектор вполне безупречен и как воин и как вождь. Если он допускает какие-нибудь

ошибки, то они вполне наивны, вполне благонамеренны и не содержат в себе ровно

никакого элемента злой воли. Пулидамас не имеет никаких оснований критиковать здесь

Гектора, да и его слова нельзя понимать как критику. Он просто говорит о повиновении

начальнику на войне и в совете. Когда у Агамемнона потребовали вернуть пленницу ее

отцу, то судит об этом народное собрание и постанавливает, не в пользу Агамемнона, эту

пленницу вернуть. Правда, Агамемнон не послушался народного собрания (Ил., I.22-24).

Однако силою обстоятельств он все-таки был принужден это сделать. Но какая у него

мотивировка возвращения пленницы? Он говорит (116 сл.):

Но соглашаюсь: ее возвращу, если требует польза.

Лучше желаю я видеть спасенье, чем гибель народа.

Значит, самое главное для Агамемнона все-таки не пленница, но народ. Ахилл тоже

считает народ единственным владетелем полученной добычи на войне (126): «А отбирать

у народа, что было дано, не годится». Брисеиду, говорит он (392), присудил ему не кто

иной, как народ. Агамемнон и вообще, хотя и не отличается скромностью и благодушием,

принципиально служит вовсе не себе, а только народу. В «Илиаде» не раз говорится о

внутренних страданиях Агамемнона из-за людских жертв (IX, 9 сл., X.4-16, 91-95). Он

быстро прощает Ахилла и не медлит с посольством к нему. Посольство говорит с Ахиллом

не просто [109] от лица Агамемнона, но прежде всего от народа: «И от всего мы народа

пришли», – говорит Аякс Ахиллу (641).

Но если таковы Агамемнон и Ахилл, свирепость которых не скрывает и сам Гомер

(свирепость – их личное свойство, которое осуждается всеми, и гомеровскими героями и

самим Гомером, а вовсе не есть их законное право, которое бы всеми признавалось), то о

благородном Гекторе и говорить нечего. Он прямо мечтает о свободе своего народа (VI.528

сл.), страшится своих военных ошибок (XXII.104) и защиту родины предпочитает всему

(XII.243).

Гомеровские цари изображены самыми обыкновенными людьми, правда, очень

сильными, храбрыми, часто весьма властными, но в то же время наделенными обычной

человеческой психологией. Общеизвестно совмещение в Ахилле звериной жестокости,

свирепости и мстительности, с одной стороны, а, с другой стороны, сердечной любви к

своей матери, своей жене, своим друзьям, милосердия (слова о нем Зевса в п. XXIV.158:

«Рад он всегда пощадить того, кто молил о защите»). Агамемнон – властный, алчный,

мстительный, иной раз трусливый, и Гомер явно ненавидит его за эти свойства. Но, с

другой стороны, никто, как именно он, не скорбит так о пролитой крови и никто так не

тревожится по поводу судеб греческого войска. А его героическим подвигам посвящена

почти вся XI песнь «Илиады». Диомед – не просто царь, но храбрейший воин,

беспощадный преследователь врагов. Однако и он испытывает прилив дружбы и любви,

когда его враг оказывается старым знакомым. И т. д. и т. д. Что же у всех этих царей

специфически царского и что тут специально монархического? Они предводительствуют

на войне и следят за военной дисциплиной. Но ведь нельзя же вести войну без военной

дисциплины. Без народного собрания гомеровский царь ровно ничего не значит.

Вот почему бесконечно прав Энгельс, когда он пишет («Происхождение семьи», стр.

107-108): «Собранию принадлежала в последней инстанции «верховная власть», ибо, как

говорит Шёман («Греческие древности»), «когда идет речь о деле, для выполнения

которого требуется содействие народа, Гомер не указывает нам никакого способа, которым

можно было бы принудить к этому народ против его воли». Ведь в то время, когда каждый

взрослый мужчина в племени был воином, не существовало еще отделенной от народа

публичной власти, которая могла бы быть ему противопоставлена. Первобытная

демократия находилась еще в полном расцвете, и из этого мы должны исходить при

суждении о власти и положении как совета, так и басилевса».

Прибавим к этому еще несколько фактов из трудовой жизни, изображенной у Гомера,

фактов, хотя известных, но до сих пор еще не получающих надлежащей оценки. Эти

факты существенно ограничивают традиционный взгляд на Гомера как [110] на идеолога

родовой знати и выдвигают в нем черты, указывающие уже на прогрессирующую ее

демократизацию.

Если обратить внимание на то, чем занимаются гомеровские герои, то Автолик (Од.,

XIX.428-548), может быть, и охотится на дикого кабана ради собственного удовольствия,

но Одиссей (Од., IX.154-162) охотится за дикими козами исключительно из-за голода и

(Од., X.158-165) он же убивает оленя тоже только из-за крайней нужды. Что касается

земледелия, то сами цари тоже не брезгуют бывать на поле и самолично наблюдать за

работами (Ил., XVIII.550-557). Отец Одиссея Лаэрт сам своими собственными руками

возделал для себя целое имение и делал самую грубую и грязную работу, одетый в

заплатанную, грязную и жалкую одежду (Од., XXIV.205-247). В области скотоводства

являются пастухами ни больше и ни меньше, как брат Приама Анхиз (Ил., V, 313), сын

Анхиза Эней (XX.188 сл.) и семь братьев Андромахи (VI.423). В области ремесла

гомеровские цари тоже нисколько не презирают труд. Мы уже знаем, что Одиссей сам

строит себе плот (Од., V.243-261), спальню и ложе (Од., XXIII.189-201). Сын Приама,

знаменитый и женоподобный Парис, тем не менее сам построил себе дом при помощи

строителей (Ил., VI.314-317), а другой сын Приама, Ликаон, сам срубил для обшивки

колесницы ветки со смоковницы (XXI.35-38). О женщинах и говорить нечего – Пенелопа,

Елена и Арета занимаются тканьем (Од., XIX.138-150, Ил., III.125-128, Од., VII.234 сл.).

Навсикая со своими служанками полощет белье (Од., VI.57-65, 85-101). Наконец, еще в

начале нашего века Ван Льювен и Ф. Ноак указали, что гомеровские постройки гораздо

скромнее и проще, чем то обычно допускается на основании дворца Алкиноя. А