Текст книги "Гомер"

Автор книги: Алексей Лосев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

необходимо сказать, что ее традиционный вид совершенно не соответствует остроте и

напряженности жизненной практики Одиссея. – Говорят, что он хитер. Но это не просто

хитрость. Это какое-то упоение хитростью, какая-то фантастика хитрости. То он

выбирается из пещеры под брюхом барана, схватившись за его шерсть, и тем обманывает

бдительность слепого Полифема. То он опаивает этого циклопа и людоеда и выкалывает у

него единственный глаз. То он проскакивает мимо сирен, где никто никогда не проезжал

живым и здоровым, то он пробирается в собственный дворец и путем методической

хитрости им овладевает. Он сам говорит о своей тонкой хитрости (Од., IX, 414); да и

Полифем догадался, что его погубила не сила, но хитрость Одиссея (408). Одиссей –

сплошное приключение, сплошная авантюра, сплошная изворотливость. Его хитрость

доведена до фантастического упоения. Он лжет даже тогда, когда в этом нет никакой

надобности, за что, впрочем, покровительствующая ему Афина Паллада его хвалит (XIII,

291-295):

Был бы весьма вороват и лукав, кто с тобой состязаться

Мог бы в хитростях всяких; то было бы трудно и богу.

Вечно все тот же: хитрец, ненасытный в коварствах! Ужели, [252]

Даже в родной очутившись земле, прекратить ты не можешь

Лживых речей и обманов, любимых тобою сызмальства?

Точно так же его знаменитые страдания нельзя понимать как обычный эпический

трафарет или шаблон. Страдания эти разрисованы у Гомера выше всякой меры. Не говоря

уже о 20-летнем отсутствии из дому, Одиссей не раз оставался один среди безбрежного

моря, хватаясь за куски разбитого корабля и испытывая нечеловеческое напряжение сил в

течение нескольких дней (ср., например, описание бури). Он сам про себя говорит, что его

сердце никогда не смущалось перед лицом смерти. Правда, в то же самое время, хотя он и

«безупречен» (Од., II, 225, XIV, 159, XVI, 100) и «велик душою» (XV, 2) и «сердцем» (IV,

143), «славный копьем» (Ил., XI, 396, 401, 661), он не прочь иной раз похвалиться своими

подвигами и физическими качествами. Оказывается в стрельбе из лука его превосходил

один Филоктет, а из «ныне живущих никто его превзойти не может» (Од., VIII, 179-181,

214-222). Представляясь Алкиною, он сам о себе докладывает (IX, 19 сл.):

Я – Одиссей Лаэртид. Измышленьями хитрыми славен

Я между всеми людьми. До небес моя слава доходит.

Все восхваляют любовь Одиссея к Пенелопе. Любовь эта, однако, дана меньше всего

психологически, а больше при помощи патриотических и экономических аргументов. Был

он супругом и Калипсо, и притом не менее семи лет, и супругом Кирки, а по другим

источникам, он даже имел от них детей. Правда, и здесь опять сказалась невероятная

противоречивость гомеровского [253] героизма: бессмертью и вечным наслаждениям с

Калипсо он предпочитает возврат домой, к родному очагу (V, 135-140, 151-158, ср. IX, 29-

36). Ночи он проводил с Калипсо, а дни проводил в слезах на берегу моря. Слезы он

вообще проливает не раз, как, например, при слушании песни Демодока о Троянской

войне (VIII, 521-534), хотя это не мешает тут же при угощении Демодока оставить кусок

мяса себе побольше, а Демодоку дать поменьше (475 сл.). Прибавим к этому, что Одиссей

еще любит принимать вид купца и предпринимателя; он очень расчетливый хозяин.

Прибывши на Итаку, он прежде всего бросается считать те подарки, которые были

оставлены для него феаками (XIII, 215-219). Характерно, что, удостоверившись в целости

всех подаренных ему вещей, он вдруг опять предался своим тоскливым чувствам в связи с

прибытием на родину (219-221):

В жестокой тоске по отчизне

Стал он бродить по песку близ немолчно шумящего моря,

Скорбью безмерной крушась.

Наконец, прибавим ко всему этому еще и зверскую жестокость, которую проявляет

этот гуманный, чувствительный и разговорчивый человек. Методически выслеживая

женихов, он выбирает удобнейший момент для расправы с ними и их трупами наполняет

целый дворец. Жертвогадатель Леод пытался на коленях просить его о помиловании, но он

после краткой реплики сносит ему голову. Женихи лежали кучами, и сам Одиссей был в

крови и в грязи, Мелантия разрубили на куски и отдали собакам на съедение, а неверных

служанок «рассудительный» Телемах по приказу отца без всякого промедления повесил на

канате. После этой дикой расправы Одиссей как ни в чем не бывало обнимается со

служанками и даже проливает слезы (XXII, 498-501), а потом принимает ванну, и Афина

вновь делает его красавцем. И дальше – счастливая встреча с супругой.

Итак, Одиссей у Гомера – глубочайший патриот, храбрейший воин, величайший

страдалец, тончайший дипломат, мудрейший и искуснейший оратор, купец,

предприниматель и расчетливейший хозяин, герой, доходящий до самохвальства,

изворотливый авантюрист, женолюб, чувствительный и слезоточивый человек интимных

переживаний, делец и пройдоха, прекрасный семьянин и жестокий палач.

6. Нестор. Нестора обычно характеризуют как оратора и как миролюбца; при этом

забывают, что он любит выпить, и сосуд, из которого он пьет, слишком скромно переводят

по-русски как «кубок», хотя, по Гомеру, этот кубок всякий другой человек едва мог

сдвинуть с места (Ил., XI, 636), т. е. это целое ведерко. Он не только оратор, но и весьма

словоохотливый оратор, можно сказать, болтун, рассказы которого занимают по нескольку

страниц и который постоянно отклоняется в сторону от своей темы. Он восхваляет старое

поколение и большой консерватор. [254] Он хороший воин, хотя и стремится быть

подальше от сражения. Он настолько всем нравится, что даже Ахилл, который не очень

отличается почтительностью к людям, вручает ему подарок во время состязаний в честь

Патрокла, хотя тот и не участвовал в состязаниях (XXIII, 618). У Нестора чрезвычайно

благородная и почтенная наружность. Он часто производит обаятельное и даже какое-то

значительное, величавое впечатление. В трудные минуты посылают за ним; и его уму,

несомненно, свойственна большая тонкость. Но говорит Нестор часто так длинно и

дипломатично, что иной раз это производит даже слегка юмористическое впечатление.

Итак, это старец, царь и солдат, миролюбец и вежливый джентльмен, благофодный

аристократ, дипломат, юморист, оратор, болтун, консерватор и большой любитель пиров.

7. Навсикая. А вот и другая грань тоже подлинно гомеровского художественного

жизнеощущения. Это молодая Навсикая, дочь феакийского царя Алкиноя.

Наилучший образец гомеровской пластики – это VI песнь «Одиссеи», где дан

изумительный образ Навсикаи. В ней так и чувствуешь прекрасно отточенный, холодно-

целомудренный мрамор, какую-то первоначальную чистоту души и тела, полученную не в

результате морали и не как продукт культуры, а как результат естественного состояния.

Это дикая воля, сама, однако, себя обрядившая в красоту и силу статуарности, Навсикая

целомудренна, чиста и прекрасна не в человеческом, а в каком-то природном растительном

смысле. Так чисты белые тающие облака в глубине лазурно-солнечного неба. Так красивы

молодые животные, молодые свежие деревья, первая весенняя листва.

Желая столкнуть Одиссея с Навсикаей, Афина является ночью во сне Навсикае в

образе одной ее подруги и побуждает ее ехать на реку мыть белье, так как близится ее

брак. Уже Афина называет ее беззаботной (25). И, действительно, беззаботность – первая

и основная черта этой лесной, или полевой, или [255] вообще какой-то природной девы.

Молодая златотронная Заря будит «прекрасно-одетую» Навсикаю (48). Та просит отца-

царя дать ей колесницу, мулов и рабов, чтобы ехать стирать белье. «Ты, отец, – говорит

она, – заседая в высоком совете вельмож, должен иметь опрятную одежду». Его сыновья,

т. е. ее братья, тоже должны иметь свежее белье (57-65). А о желанном браке она не

сказала: скромна и стыдлива. Навалили короб белья, запрягли мулов, дали в эту дальнюю

дорогу мех с вином и всякую пищу. Вот юная Навсикая сама берет в руки «бич и

блестящие вожжи» и звучно стегает мулов. Она сама правит «быстроколесной

колесницей» (71-84). Приехавши к месту впадения реки в море, она распрягла мулов и

принялась с рабынями за стирку белья. Все было вымыто и разостлано на широком берегу.

Потом Навсикая с рабынями искупалась в реке и натерлась маслом, а свое влажное платье

оставила сушить на «лучезарном солнце». Потом принялись за еду, а поевши, Навсикая

стала со своими рабынями играть в мяч («головные сложив покрывала») и начала петь,

«белорукая». На берегу моря, под южным лазурным небом и ярким солнцем, юная, нагая

Навсикая играла в мяч, похожая на какую-то Артемиду, целомудренную, сильную,

холодную, наивную охотницу по полям и лесам (102-109):

Как стрелоносная, ловлей в горах веселясь, Артемида

Мчится по длинным хребтам Ериманфа-горы иль Тайгета,

Радуясь сердцем на вепрей лесных и на быстрых оленей;

Там же и нимфы полей, прекрасные дочери Зевса,

Следом за нею несутся. И сердцем Лето веселится:

Выше всех ее дочь головой и лицом всех прекрасней, –

Сразу узнать ее можно, хотя и другие прекрасны.

Так меж своих выделялась подруг незамужняя дева.

К этой-то «прекрасно-ликой» «белолокотной» деве и вышел грязный, покрытый

морской тиной Одиссей, занесенный на этот берег волнами. Он не мог не начать с

восхваления ее красоты (160-168):

Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда я

Ни средь мужчин никого, ни средь жен, – изумляюсь я, глядя!

Близ алтаря Аполлона на Делосе в давнее время

Видел такую же я молодую и стройную пальму.

Я ведь и там побывал с толпою товарищей верных,

Ехав дорогой, в которой так много ждало меня бедствий!

Вот и тогда, увидавши ее. я стоял в изумленья

Долго: такого ствола на земле не всходило ни разу!

Так и тебе я, жена, изумляюсь.

При виде Одиссея подруги Навсикаи разбежались, но она не испугалась. Она

собрала их вновь, разумно объяснила Одиссею, кто она такая, велела служанкам омыть

Одиссея и, одев в новые одежды, накормить. Потом предложила следовать за нею в город

к самому царю, но не посадила на колесницу во избежание дурной о себе славы. Она

опять звучно ударила мулов «блестящим [256] бичом», и они затопали, побежав

проворной рысью. Когда уже садилось солнце, прибыли они к благовонной роще

Паллады, у самого города (316-336).

Эта короткая VI песнь «Одиссеи» рисует Навсикаю тоже как некую преображенную

стихию. Навсикая стихийна, и она чиста, светла, беззаботна, как та юная, стройно-высокая

пальма, которую видел Одиссей на Делосе, как сама «стрелоносная» Артемида. Тут еще

один – из большого количества аспектов художественной пластики изображения героев у

Гомера.

Но это, конечно, не только пластика. Взор эпического художника потому обращается

больше всего к физической стороне действительности, что его гораздо меньше интересует

внутренняя, духовная ее сторона. Иначе он не был бы эпическим художником. Образ

Навсикаи интересен именно с этой стороны. Ее девичьи грезы о любви и браке даны не

психологически, но объективированно, в виде Афины Паллады, дающей ей свои указания

во сне. Ее труд вместе со служанками на море дан не в виде обрисовки тех или иных

физических усилий, но в виде веселого и беззаботного времяпрепровождения, включая

игру в мяч и танцы на фоне южного моря и неба. Чувства Навсикаи к Одиссею даны

скромнейшим образом и замещены вежливым обращением ее с Одиссеем во время

поездки домой, при соблюдении всех правил приличия для царской дочери и даже какого-

то этикета. Словом, все внутреннее здесь отодвинуто на задний план, и взор художника

скользит только по внешним формам как самой Навсикаи, так и ее поведения. Тут,

несомненно, примат внешнего над внутренним, или, что то же, общего над

индивидуальным, без чего не получилось бы и самого эпического образа Навсикаи. Таким

образом, не только пластика, но и все прочие принципы эпического стиля нетрудно

проследить на построении этого художественного образа Навсикаи.3)

В рассмотренных выше образах героев гомеровских поэм основные черты

художественной действительности выступают очень ярко, и анализом их можно закончить

показ индивидуальных характеров у Гомера. Перейдем теперь к более общей

характеристике человека у Гомера, а также и к его бытовой жизни.

8. Развитая индивидуализация и метод показа жизненных деталей.

Эта живая индивидуализация характеров у Гомера особенно бросается в глаза, хотя

ученая литература большею частью все еще продолжает анализировать их в монотонном и

скучно-схематическом стиле. Блестящим исключением является работа [257] Северина.4)

Этим материалом в дальнейшем мы и воспользуемся, дополняя его еще другим.

Одиссей выступает в традиционных характеристиках слишком строго эпично.

Однако достаточно указать только на то, что по прибытии на Итаку он прежде всего

пересчитывает богатства, привезенные им от феаков, и уже характер Одиссея приобретает

для нас черты живости.5) Сложность и глубина образа Одиссея вскрывается в очень

ценной работе В. Б. Стэнфорда «Тема Одиссея».6)

До сих пор, по Стэнфорду, указывались те или другие односторонние черты

происхождения этого образа: Одиссей выступал то как царь Итаки, то как египетский

купец, то как критский моряк, то как морской или солнечный бог, то как обожествленное

животное (волк, медведь, конь) или как вообще тот или иной фольклорный образ. Все эти

черты, самое большее, могут объяснить только отдельные детали рассказов об Одиссее; но

они не могут объяснить этого образа целиком, который, несомненно, является у Гомера

чем-то новым и который поражает своей необычайно живой сложностью. Стэнфорд

указывает в этом сложном образе три основные черты. Это – авантюризм, идущий от

Автолика, деда Одиссея по матери, героическое благородство, перешедшее к Одиссею от

Лаэрта, его отца, сына Аркесия и внука самого Зевса и делающее его чем-то средним

между эпическим героем и неэпическим предпринимателем, водительство его Афиной

Палладой, которое становится возможным благодаря трем его качествам,

формулированным в «Одиссее» (XIII, 332) при помощи трех эпитетов – epetes, agchinous,

echephrōn (у Вересаева передано: «Ты осторожен, умен, не теряешь присутствия духа»).

Равновесие трех последних черт характера Одиссея и выявляет собою подлинную

оригинальность и величие Одиссея.

Телемах, спокойный, добродетельный, любящий своих родителей и патриотически

настроенный юноша. Тем не менее именно он перевешал всех неверных служанок (Од.,

XXII, 457-473) с характерным прибавлением о подергивании ног у повешенных. И это

производит такое же отвратительное впечатление, как и та бойня женихов, которую так

хладнокровно выполнил его отец Одиссей.

О Несторе уже говорилось, что он весьма болтлив, а в боях даже и не участвует.

Агамемнон, верховный вождь греческого воинства, имеет на руке пурпурный плащ (Ил.,

VIII, 221), а у Диомеда шлем дыроокий (V, 182), у Оресбия, который славился своей

страстью к приобретению богатства, «пестроблестящая повязка» (V, 707), в то время как

Аякс Теламонид, известный своим допотопным суровым характером, носит допотопный

щит, «яркоблистающий», «семикожный», похожий на башню (VII, 219-222).

Троянские герои весьма индивидуализированы в своем оружии и одеянии: Гелен

носит длинный фракийский меч (XIII, [258] 576-577), Парис – шкуру пантеры (III, 17),

Писандр – боевой топор (XIII, 611 сл.), Наст – золотые драгоценности, наподобие девы (II,

872), Деифоб – белый щит (XXII, 294), Гектор – огромный щит от затылка до пят (VI, 117

сл.), Амфий – льняной панцирь (II, 830).7)

Детализация наружности человека у Гомера также обладает чертами необычайной

живости. А. Северин говорит о прекрасных кудрях гомеровских женщин, о светлых

волосах Менелая, о быстрых ногах Ахилла. Это, конечно, эпический стандарт, который

тоже, впрочем, достаточно разнообразен. Мы приведем то, что уже не имеет характера

стандарта.

Когда Одиссей был превращен в нищего, то голова его стала абсолютно лысой, не

имеющей ни одного волосика (Од., XVIII, 354 сл.); у жениха Леода «нежные» руки (XXI,

150 сл.), Патрокл держит пику в левой руке, а камень бросает правой рукой (Ил., XVI,

734); но Астеропей имеет пики и в левой и в правой руке и сражается одновременно

обеими руками (XXI, 163). Телемах весьма похож на своего отца Одиссея, и это трактуется

в разных местах и в разных смыслах; Афина находит в нем сходство с отцом по голове и

глазам (Од., I, 208); Нестор – по разговору (III, 124 сл.), Елена – по общему впечатлению

(IV, 140-145), Менелай – по ногам, рукам, голове, кудрям и глазам (148– 150). Пенелопа

сравнивает Одиссея-нищего с настоящим Одиссеем по рукам и ногам (XIX, 358 сл.). Рост

героев тоже имеет немаловажное значение: Аякс Теламонид – огромного роста, в то время

как другой Аякс – маленький; Атриды тоже большого роста, а Тидей – приземистый.

Елена – вне всякого конкурса и годы для нее не имеют никакого значения. Одиссей после

20 лет разлуки со своей Пенелопой не находит никаких в ней перемен или по крайней

мере ничего не говорит об этих переменах. Пенелопа, правда, намекает на прошедшие

годы (Од., XXIII, 211 сл.), но, как мы знаем, это ничему не мешает.

Физическое поведение и жесты героев являются одним из самых главных предметов

гомеровского изображения. «Наглый троянец» в случае победы вспрыгнет на могилу

Менелая и оскорбит его память (Ил., IV, 177 сл.), Филотий и Евмей за волосы тащат

изменника Мелантия (Од., XXI, 187 сл.), Одиссей чуть не задушил свою няньку, схватив ее

за горло (XIX, 480), Гомер изображает умоляющих людей: они дотрагиваются до колен

(Ил., XX, 468), усаживаются на краю очага (Од., VII, 153). Боль и горе тоже выражены

жестами: Арес, рыдая, бьет себя по бедрам (Ил., XV, 113 сл.), Гекуба разрывает одежду

(XXII, 80), [259] Приам посыпает голову пылью (XXIV, 160-166), Одиссей накрывает

голову, чтобы спрятать слезы (Од., VIII, 84 сл.), Ахилл выражает свою нежность к

Патроклу тем, что кладет руки на грудь умершего друга (Ил., XVIII, 317), Фетида с

нежностью ласкает голову сына (XVIII, 71), Агамемнон держит руку раненого брата (IV,

154), Одиссей целует землю, спасаясь от кораблекрушения (Од., V, 463). Стыдливость

выражена у Пенелопы тем, что она опускает на лицо покрывало (XVIII, 210), у Одиссея –

стремлением прикрыть листьями обнаженное тело (VI, 127-129). Замечательно то, что у

Гомера одно движение следует за другим, и тогда его описания живут, волнуются,

непрестанно меняются. Так, например (Ил., VIII, 266-272), Тевкр напрягает лук под

прикрытием щита Аякса, который слегка отстранил щит, чтобы дать возможность брату

выстрелить. Выпустив стрелу, Тевкр снова бросился под прикрытие огромного щита.

Полна движения сцена тайного сговора купца финикийца и рабыни из дома родителей

Евмея (Од., XV, 457-464). Когда Евриклея дает приказания служанкам и слугам, то живо

рисуется картина пробуждения дома Одиссея: брызгают на пол, подметают, накрывают

кресла тканями, вытирают столы, моют посуду, носят воду (XX, 149-154). Зачастую Гомер

как бы нагнетает одно действие из другое. Так рисуется им отправление корабля (Ил., I,

480-483, Од., XIII, 75-77). Интенсивность и напряженность движения выражены в беге

Одиссея и Аякса Оилида (Ил., XXIII, 758-767), в состязании колесниц (362-372), в

прибытии к цели Диомеда, победителя в беге колесниц (500-508). Кони его расстилаются

над землей, пыль из-под копыт бьет в лицо возницы, он бьет коней бичом наотмашь, и пот

падает с их груди и шеи прямо на землю.

Гомеру удается блестяще показать не только быстрое движение на плоскости, но и

стремление ввысь. Особенно интересно это сделано в описании состязания Мериона и

Тевкра, стреляющих в голубя (Ил., XXIII, 862-884). Тевкр попал только в шнурок у ножки

голубя, привязанного к мачте, и голубь взмыл к небу. Но Мерион, выхватив из рук Тевкра

лук, выпустил из него свою стрелу и пронзил улетавшего голубя.

Приведем некоторые примеры из указанной выше работы П. Кауэра о приемах

обрисовки характеров у Гомера.

Феникс – не только грозный оратор и обличитель, но и умеет где надо проливать

слезу (Ил., IX, 433).

Телемах одновременно и чересчур смел и чересчур застенчив. В «Одиссее», I, 345-

359; 368-380; 386-398, он весьма вольно разговаривает с матерью и с женихами, в

частности с Антиноем. В III песни, 21-24 Телемах, наоборот, стесняется даже и

разговаривать со старшими. Об этой застенчивости Телемаха говорит Менелаю также и

Писистрат (IV, 158 сл.). Впрочем, эта застенчивость нисколько не помешала Телемаху

весьма вежливым способом заставить Менелая вместо одного подарка (трех лошадей с

колесницей и чаши) дать ему совсем другой подарок, более ему нужный (серебряный

кратер, 587-619). [260]

Женщины в «Одиссее» настолько изображены живо и выразительно, что один

английский исследователь8) даже предполагал, что «Одиссея» написана женщиной.

Испуганные служанки Навсикаи бегут на край мыса, где их легче всего можно было бы

поймать (VI, 138). Навсикая выходит навстречу неведомому чужестранцу в сознании того,

что ее красота и ее положение царской дочери вполне ее защитят. И она не ошиблась.

Одиссей, как известно, весьма высоко оценил ее красоту. И когда она говорит о

желательности для себя именно такого супруга, как Одиссей, то всем ясно, а может быть,

и ей самой, что она именно самого Одиссея хотела бы иметь своим мужем (344 сл.). Такая

же жизненность и реализм и такая же сознательная заинтересованность в своих делах

сквозит и в отношении Евриклеи к своему воспитаннику Телемаху (I, 439, XVIII, 22),

равно как и в ее сообщении Пенелопе о прибытии Одиссея и об избиении женихов (XXIII,

5-31), сообщении, в котором волнение Евриклеи доходит даже до искажения речи (XXIII,

28).

Кауэр (указ. соч., 601) говорит, что даже такой стандартный прием у Гомера, как

швыряние разными предметами в Одиссея в сценах с разъяренными женихами, отнюдь не

является простым повторением одного и того же мотива или пустым, психологически не

обоснованным стандартом. Разозленный Антиной швыряет в Одиссея скамейкой (Од.,

XVI, 458-465), попадает ему в плечо, и тот остается неподвижным как скала, затаивши

злую мысль. Евримах, тоже взбешенный поведением Одиссея, опять швыряет в него

скамейку, причем тот отклоняется, и скамейка попадает в Амфинома, который с глухим

стоном падает навзничь (XVIII, 394-398). Ктесипп, богатейший претендент на руку

Пенелопы, с злобной иронией швыряет коровью ногу в Одиссея, но попадает в стену,

вызывая у Одиссея тайную насмешливую улыбку (XX, 299-302). Во всех этих трех

случаях совершенно разная мотивировка одного и того же приема, совершенно разная

картина и весьма различный результат. Эпический стандарт оказался здесь воплощенным

в три совершенно самостоятельных художественных образа.

Превратившись в нищего, Одиссей ведет себя отнюдь не как-нибудь однообразно и

схематично, но в связи с каждым положением неожиданно разнообразно. Сначала он

вроде настоящего нищего протягивает руку во дворце за подаянием (XVII, 365-368) и

униженно выпрашивает хлеба у Антиноя (415-418). Но уже в сцене с подлинным нищим

Иром сразу видно, что Одиссей вовсе не нищий, а кто-то совсем другой. Что же касается

его разговора с нахальной служанкой Меланфо (ХIV, 70-88), то тут у Одиссея уже нет

ничего униженного, а довольно властный и гордый тон. В сцене же с Евримахом (XIX,

351-386) в Одиссее-нищем уже сквозит царское достоинство, и его речь от строки к строке

становится все более и более в этом смысле выразительной.

Кауэр в своей работе о Гомере, как об авторе характеристик, заметил, что женихи в

«Одиссее» вовсе не представляют собой сплошной и безличной массы. Тут мы находим

грубого Антиноя, лицемерного Енримаха, выскочку Ктесиппа, вежливого и любезного

Амфинома (которого Одиссей охотно бы пощадил, Од., XVIII, 125-128), слабого Леода

(умоляющего о пощаде со ссылкой на свое приличное поведение и жречество, XXII, 310-

310).

Диомед после первого же упрека Агамемнона в бездействии (Ил., IV, 368-400),

несмотря на обидные и несправедливые слова своего начальника, тотчас же начинает

военные действия (419-421), обнаруживая тем самым полное отсутствие мелочности и

героическое благородство. Когда троянцы подошли к кораблям иАгамемнон был готов уже

бежать (XIV, 64-81), Диомед был среди тех, которые призывали оставаться на месте

сражения и только предлагал заменить раненых бойцов теми, кто еще не был в бою (129-

132). Что же касается его безграничного [261] мужества и храбрости (Ил., V) и его

дружеских чувств гостеприимства (Ил., VI), то это относится к основным эпизодам

«Илиады». Когда Менелай сообщает Антилоху о гибели Патрокла и просит его известить

об этом Ахилла, Гомер так рисует состояние этого храброго и твердого воина (XVII, 694-

697):

Остолбенел Антилох, услыхав Менелаевы речи.

Долго ни слова не мог он сказать, молодой оборвался

Голос, мгновенно глаза налилися слезами. Однако

Он, несмотря и на это, приказ Менелая исполнил.

Сообщая это ужасное известие Ахиллу, Антилох проливает горячие слезы (XVIII,

161); а видя страдающего Ахилла после этого известия (32-34),

Горько рыдал на другой стороне Антилох удрученный.

Руки держал он Пелида, стонавшего тяжко от скорби,

Сильно боясь, чтоб железом себя не резнул он по горлу.

Во время состязаний на колесницах в честь Патрокла, когда Ахилл, не знающий всей

обстановки состязания, присуждает второй приз Евмелу, Антилох из-за своей благородной

справедливости предлагает наградить Евмела отдельно и предоставить второй приз ему,

Антилоху, передавая его тотчас же Менелаю, который действительно только лишь

случайно не вышел в этом состязании вторым (XXIII, 591-596). Итак, суровый и

мужественный воин Антилох столбенеет, получив известие о смерти большого героя,

проливает слезы в момент глубокого несчастья другого человека и благородно

отказывается от своей награды в пользу более заслуженного конкурента.

По Кауэру (указ. соч., 609 сл.), однообразие эпического стиля появилось только

впоследствии, когда стерлись все живые краски первоначального эпоса. Однако против