Текст книги "Солнечная ртуть (СИ)"

Автор книги: Александра Атэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 65 страниц)

Глава 4 Ангедония*

Ветер шлёпнул на стекло ещё зеленоватый кленовый лист. Он медленно сползал к сырой кирпичной кладке, оставлял мокрые разводы. Ада следила за этим путешествием некоторое время, потом захлопнула книгу и подошла к плите. Прикурила от конфорки, с риском для коротких волос, а распрямившись, обнаружила, что на стекле нет ничего, кроме капель снаружи и пятен внутри: окно не мыли давно, а может быть, никогда.

В дальней комнате приглушённо закашляли. "Забавно, мне двадцать два года, а отец вроде и не в курсе, что я курю» – мелькнуло в голове и пропало. Девушка не скрывала своих вредных привычек, да никому и не было до них дела. Просто кухня не пользовалась особой популярностью в этой квартире.

Папа редко ел дома. Не хотел пересекаться с дочерью лишний раз. В его так называемом кабинете стоял электрический чайник и имелся годичный запас чая и кофе. Казалась, больше ему ничего и не нужно для поддержания жизни. Кухня находилась в другом конце коридора, сразу за комнатой Ады. На самом деле кабинет представлял собой смесь чулана, спальни и библиотеки, но название прижилось. Они с отцом редко приближались друг к другу на достаточное расстояние, чтобы он заметил клубы дыма. Да если бы и заметил, то вряд ли как-то отреагировал. Они почти не общались. Нет, это не ссора. Просто как-то не было повода.

Что до неё, то девушка регулярно появлялась на кухне. В основном, чтобы таращиться в окно, курить, и есть что попало. Готовить она не то чтобы не умела, но не любила. Зато не имела ничего против рыбной консервы и бич-пакетов, а также дешёвого алкоголя. Фастфуд так вовсе боготворила, считая одним из лучших изобретений человечества – сразу после наушников и сменного графика работы. Аде нравилось сидеть на кухне, в том числе и по ночам. Неброская, мрачная одежда растворялась в темноте, а лицо и руки белели как у призрака. «Ночная тварь» – так говорила она про себя. Вот и теперь пришла сюда любоваться непогодой, орудуя вилкой прямо в консервной банке. Зажжённая от конфорки сигарета потухла.

– И ладно, здоровее буду, – невнятно буркнула девушка.

Ночные твари не курят.

Вряд ли стоило об этом беспокоиться: она никогда не болела. А вот волосы, которые не стали лишний раз подвергать опасности, были благодарны. Ада часто теряла зажигалки, также как ключи, карандаши, желание жить. А привычку закуривать от конфорки приобрела после восьмого класса. Несмотря на обострённую закомплексованность, эффектные приёмы были ей по душе.

Тесная комната создавала уют своим чахлым видом. В шкафу посуда относительно недавней, но навсегда ушедшей эпохи. Железные миски по углам, мойка, красивые чашки. Хилые растения в двух дешёвых, чумазых горшках. Поразительная воля к жизни, из десятка цветов только эти прошли жёсткий естественный отбор этого дома. Короткие тюлевые шторы на пол окна – прозрачная, старая тряпка. И красивый новый ковёр под столом. Девушка не помнила, откуда он взялся, но с готовностью грела на нём босые ноги. Кухня была самой нежилой комнатой в квартире – даже в коридоре атмосфера казалась более приветливой. Но осенью, когда мир за окном терял краски, пять квадратных метров заполняла пресная, и чертовски приятная меланхолия. Ада с головой окуналась в неё. Полусонный быт усмирял тревогу, погружал в тишину, похожую на транс. Нарушать её имел право только стук вилки по железным бортикам консервы.

Некоторые вещи в квартире навевали мысль о колдовстве. О чарах и мире вечного сна. В первую очередь, таким предметом был старый раздолбанный телевизор в гостиной, где спала Ада. Матрица погнулась, провода вывалились, как внутренности жертвенного скота. Этот отслуживший своё аппарат разобрал отец, когда на него впервые – на памяти Ады – напало вдохновение. Оно ушло так же быстро, как появилось, а телевизор так и стоял в раскуроченном виде. Провода никому не мешали, как и красивая шестерёнка, запутанная в них. Она была не отсюда, и не понятно, как попала в это проволочное месиво.

Аду натюрморт устраивал. Пыльный и компактный киберпанк.

Их жилище отнюдь не убого. Всего лишь обычное: в меру прогнившая хибара начала шестидесятых. С высокими потолками и окнами. Это было плюсом, напоминанием о старых временах. А Ада, без всяких шуток, помешалась на старье. Конечно, место не лучшее для жизни – с сомнительными трубами в ванных комнатах и плачущими сливными бачками в сортирах. Полы издавали приятный хруст, а в определённых местах воспроизводили целые композиции. Да, место не лучшее, но девушка к нему привыкла.

Когда-то у неё появилась возможность переехать в элитный район, но она отказалась. Причиной, конечно, была не привязанность к старому дому. Возможность оставалась до сих пор, но думать об этом всё ещё не хотелось. Ада зевнула, пролистала ленту новостей и отправилась спать.

Рано утром, в полдень, наружный мир призвал её опять включиться в жизнь. Деталь большой машины должна вернуться на своё место. Телефон на столе показывал время третьей пары, на которую ещё можно было успеть. Девушка подумала: важно ли ей это? Определённо, нет. Оделась, умылась, и неспеша отправилась на кухню.

На подоконнике примостилась старая книга и сильно раздражала. Она лежала неровно, аккурат между унылыми цветами, и, казалось, вместе с ними смотрела в окно. Раздражала она потому, что девушка не удержалась и снова достала её, хотя обещала себе не делать этого. Снова перечитывала, очерчивала пальцем острые уголки страниц. И не понимала, зачем. Она никогда не любила сказки и всегда оставалась равнодушной к фентези. Она не читала ни Гарри Поттера, ни Хоббита, предпочитая Стивена Кинга и серые тома «Жизни замечательных людей». Мрачный вымысел и история мира, от древних цивилизаций до последних столетий – вот, что её занимало. А до сказок дела не было никакого. Кроме одной. Эта проклятая книжка никогда не ускользала из виду. Её подарила мать, которую, как и эти сказки, Ада не любила. Или любила, но не очень – совсем не так, как могла и хотела.

Мама принесла её, когда девочке было четырнадцать. Как перед тем, как уйти из семьи и начать свою собственную жизнь, в которой на следующие семь лет места для дочери не оказалось. Купила на распродаже, оценив, как фотограф, общий дизайн. По идее Ада должна была ненавидеть эту вещь – её стильную обложку и плотную бумагу. Но не могла: самое прекрасное, что она когда-либо читала, заключалось на этих страницах. В написанной на них истории девушка неоднократно находила какую-то странную, почти неуловимую связь со своей жизнью. Иногда она становилась совершенно явной, но отчего-то это не пугало, а только вызывало грусть и ещё большую привязанность к этой истории.

Настроение испортилось. Дом растерял всю привлекательность, причин торчать на кухне уже не осталось. Ада переместилась в прихожую, где её поджидала большая чёрная папка формата А2, издалека похожая на плазму с ручками. Аксессуар вызывал неоднозначную реакцию в общественном транспорте, но оказалось, что к этому быстро привыкаешь. Девушка кинула взгляд на зеркало. Она никогда на себя не смотрелась как следует, только оглядывала своё отражение, чтобы убедиться, что всё в порядке и на лбу нет пятна краски или чего-то такого.

Природа наделила её приятной внешностью, но не яркой. Высокая фигура со слабо выраженными изгибами тела была довольно женственной, несмотря на широкие плечи и острые ключицы. У Ады были крепкие кости и сильные мышцы, хотя она всё равно выглядела немного хрупкой – из-за маленьких рук и чуть припухлых, практически детских щёк. Тёмные волосы вились, крупными волнами едва прикрывая уши. Она стриглась сама, кромсая локоны на неровные пряди. Всё лицо девушки, казалось, отказывается взрослеть – таким юным оно казалось. Пухлые губы, большие глаза и тонкий, правильный нос. Только привычка хмуриться добавляла немного зрелости.

Одежду Ада выбирала мешковатую, тёмную, только два или три раза в год надевала юбки. В ранней юности она комплексовала из-за того, что у неё совсем не выраженная талия. Но со временем пришла к выводу, что с её привычкой есть всякую химическую дрянь могло быть гораздо хуже.

В этом образе была только одна яркая деталь – цвет радужной оболочки. Ещё в детстве ей объяснили, что дело в пигменте. Липохром – это название пришлось учить долго, но зато теперь оно ни за что не выветрится из головы. Небольшая мутация, более редкая, чем альбинизм, но определённо красивая.

Глаза Ады были жёлтыми и блестящими. Будто потихоньку крали солнечный свет.

* Ангедония – диагноз отсутствия радости.

Глава 5 Основы геральдики

Ментор согласился провести занятие в Гробовом зале. Так девочка прозвала Гербовый зал, но ни разу не оговорилась при посторонних – только с теми, кого могла не опасаться. Мира хихикала, а слугам было всё равно.

– Сегодня мы только повторяем? – спросила Агата.

– Да, ваше высочество. Как и весь предыдущий год. Мне уже трудно находить вам занятие, учебная программа перевыполнена, и приходится давать уроки на основе академических семинаров.

Ментор будто оправдывался. Он был довольно молод, не любил терять попусту время и потому немного злился: вместо того, чтобы перегружать ненужными знаниями наследную принцессу, он мог бы провести время с женой, ожидающей первенца. А приходилось сидеть с чужим ребёнком, скучающим и одарённым сверх меры. Молодой человек знал, что многие готовы кусать локти, чтобы заполучить такое хлебное место, ведь корона не скупилась на обучение своих наследников, – и поэтому чувствовал себя неловко за это раздражение. Но Агате не было дела до его противоречивого настроения.

– Матушка говорит, она в моём возрасте могла нарисовать по памяти все гербы соседних княжеств. А я вот не могу, слишком мало практики по живописи. Может, стоит развить этот навык?

У ментора дёрнулась щека. Он не имел ни малейшего желания развивать художественные таланты принцессы только потому, что её мать постоянно пытается сделать девочку лучше, чем она есть. Королеве вечно кажется, что успехов наследницы не достаточно.

– В этом нет необходимости, ваше высочество. Давайте лучше проверим, как вы знаете материал.

– У меня геральдика от зубов отскакивает! Я запомнила всё, даже самое сложное! Мне казалось, в предыдущие уроки я это доказала.

Мужчина тяжело вздохнул. Когда девочка не унывала из-за недовольства матери, то кичилась своим образованием. Неосознанно. Обычно она старалась держать в узде свой нрав и ей удавалось быть милой. А на предыдущих уроках ментор едва не заснул.

– В таком случае, пора вспомнить азы. Расскажите мне что-нибудь элементарное, например, о родовых цветах. И на этом закончим урок. Сегодня мы и так слишком много времени провели возле глобуса.

А глобус Гербового зала был хорош. Металлический рельеф обозначал территории четырёх небес и меридиана. Тёмными тонами наметили страны, входящие в состав Йэррской империи, особняком от них располагались дикие земли. Так их называли – дикими, только потому, что люди, живущие там, были отсечены от благ парового королевства. Во всяком случае, Агате объясняли именно так, а за остальные теории ментору не платили.

Глобус сам вращался вокруг своей оси. Шурупы и башенки на территории Йэра и основных промышленных городов показывали главные заводы страны. Время от времени шурупы поворачивались и башни выпускали струйки безвредного, цветного пара. Если бы в самих городах трубы чадили этой красотой, а не смогом, людям не пришлось бы изобретать моду на гогглы и закрывающие носы воротники.

Агата фыркнула от возмущения. Родовые цвета? Да она это впитала с молоком матери!

– Мои цвета, то есть цвета Астор – это чернь, золото и цвет морской волны. Не чисто изумрудный, а именно сине-зелёный. На этот нюанс принято делать упор, но, к сожалению, не все наши флаги соответствуют эталону. Ещё мне не нравится, что золото часто обозначают на картах просто жёлтым и какими-то точками. Это некрасиво. А серебро ещё хуже! Когда я стану королевой, то распоряжусь, чтобы оттенок выбирали более тщательно.

– Да-да, хорошо, – вяло отозвался ментор. – Что означают эти цвета?

Её высочество стала загибать пальцы. Такие тонкие, как у любой юной аристократки, а ведь Агата могла ими гнуть подсвечники или ложки. Астор невероятно сильны, но к чему такая сила, когда ты сидишь на троне и не поднимаешь ничего тяжелее кубка с элем?

– Золото означает могущество и богатство, – с готовностью отозвалась принцесса. Это верно. Также со времён принятия единой веры, сюда относят справедливость и великодушие. Но мне, если честно, кажется, что это уже притянуто за уши. Чтобы людям больше нравилось.

Ментор моргнул и посмотрел на Агату. У девочки ещё гулял ветер в голове, не смотря на чопорное воспитание, но иной раз она поражала своей проницательностью. Что и говорить, в ней угадывалась дочь Железной королевы. «Правом крови» – гласил монарший девиз.

– Я назвала основные качества. Золото встречается и на других гербах, но в случае Астор оно символизирует ещё кое-что: наше магическое происхождение, и то, что мы связаны с драконами. У них тоже золотые глаза. А у нас ещё и волосы такие – ещё бы не использовать всё это в геральдике!

Все они гордились своей внешностью, однако, вполне заслуженно. Хотя Сиена, например, была рыжеватой, но красота королевы от этого нимало не потеряла.

Ученица продолжала. Эта дисциплина ей нравилась в отличии от точных наук – таких как химия или геометрия. Ментор и сам в них ни черта не смылил, хотя в своё время сдал на отлично.

– Что касается чёрного, этот цвет тоже относится к драконам. В геральдике употребляют такой термин как «чернь». Символизирует силу, мудрость и преданность до самой смерти. Так всё и есть, хотя не знаю, распространяется ли это на моего оборотня. Его почти не видно при дворе, он странный…

Агата помрачнела и задумалась. Ясное дело, другие змеи часто составляют компанию своим торитт, а эта скучает в окружении слуг, менторов и фрейлин. Как и любому ребёнку, принцессе хочется друзей, а единственное существо, подходящее для этой роли, не балует Шамбри своими визитами. Что и говорить, Эрид действительно странный, и отнюдь не только из-за этого.

Девочка тряхнула головой и вздёрнула нос. Её приучили не показывать своих чувств.

– В общем, на нашем гербе драконья голова обозначается именно чёрным цветом. Теперь сине-зелёный, цвет морской волны. Принадлежит лишь правящей династии. Другие, близкие к нам фамилии, используют пурпурный, лазурный, травяной и бирюзовый. Герцоги Ардор, наши ближайшие родичи, поместили золотого василиска на изумрудном поле. Портные и швеи то и дело меняют оттенки местами: по ошибке нам отдают изумруд, а им – волны.

Она тараторила и всё никак не могла отвязаться от оттенков. Её брат Пьер такой же: ратует за правильные цвета и красивые символы, но, в отличии от принцессы, путает девизы и родословные. А ещё постоянно дерзит. Агата же действительно всё знала на зубок и с радостью это демонстрировала. У ментора начиналась мигрень.

– Всё так, ваше высочество. Опустим промахи портных. Расскажите, что значит ваш цвет.

Агата поджала тонкие губы. Девочка с трудом терпела, когда её перебивали. В раннем детстве она и вовсе кричала, да топала ногами, если что-то было не так. Потом принцессу как следует вышколили.

– Сине-зелёный – это соединение чистоты небес и изобилия земли. Безупречность. Иными словами, снова подразумевается то, что наша кровь не такая, как у обычных людей, она магически связана с королевством.

– А изумруд?

– Примерно то же самое, – на секунду заколебалась ученица. – Но без магической составляющей.

Часы на стене пробили полдень. Глобус выпустил ещё одну порцию цветного пара, на этот раз серого, будто в насмешку над уроком. Мигрень набирала силу, а принцессу ждали на занятии по фьёльским диалектам. Литературный язык она знала достаточно хорошо. Но чтобы избежать недовольства матери, приходилось осваивать академическую программу не только в геральдике.

– Что ж, ваше высочество, я не смею вас больше задерживать. Ступайте в библиотеку. Я вами очень доволен.

Агата обернулась на пороге и якобы равнодушно передёрнула плечами. В руках она сжимала стопку тетрадей и заправленное чернилами перо. Подошедшая фрейлина уже собиралась забрать эти вещи: чтобы донести их вместо своей юной госпожи до библиотеки.

– О, я знаю. Скажите это лучше королеве.

Девочка кивнула и величественно отправилась на изучение диалектов. При взгляде на удаляющуюся фигурку сразу становилось понятно, что от природы у неё была прыгающая походка, которую принцессу заставляли скрывать. Но поговаривали, что иногда она убегает от надзора и скачет в тёмных коридорах. Совсем одна.

Глава 6 Ада

Построенный изначально в стиле конструктивизма, в пятидесятые годы университет переобулся в классицизм. Выглядело странно, но занятно.

Ада шла, не глядя по сторонам. Она привыкла не концентрироваться на лицах и потому, вольно или невольно, игнорировала многих знакомых, которые встречались на пути. К такому они давно уже привыкли и не удивлялись. Как и другим причудам.

Как раз это время, двумя этажами выше, сидели в кабинете профессоры, старшие преподаватели и прочие жрецы храма знаний.

– Две бутылки? Это вы достали запасы на новый год, или у первокурсников опять пересдача?

– Третий курс, восемьсот вторая группа.

– Ну, для третьего-то маловато…

Одну из бутылок незамедлительно открыли, настроение уставших от суеты преподавателей стало улучшаться на глазах. Многие из них выработали привычку приходить сюда во время своих же занятий. На кафедре всегда находился чай, скандалы и свежие сплетни.

– Да вы что такое говорите! Восемьсот втора группа даже на первом курсе ничего не приносила. А теперь их кто-то запугал на два литра крепкого. И ведь кто-то из вас! Признавайтесь.

Дело было в том, что в восемьсот второй группе учились известные раздолбаи. Одни появлялись на занятиях четыре раза за семестр, другие пока даже не дошли. Рейтинги хуже некуда, длина списка на отчисление портила репутацию кафедры. Оказалось, уставший от выходок «вольных художников» декан наорал на днях на старосту и потребовал что-то предпринять.

– И что, все принесли проекты? Или решили, что коньяка будет достаточно?

– Не все, конечно, но принесли. С миру по нитке, некоторые даже старались.

Работы провинившихся студентов штабелями стояли в соседней аудитории в ожидании оценок. Экспликации, генпланы, разрезы. Одним словом, подарок молодых людей был гораздо интереснее их курсовых.

Стильно одетая женщина что-то выводила в журнале, глядя на списки фамилий.

– А что же Ада?

– Кто это? Они ж все на одно лицо.

– Ну такая, угрюмая, с большими жёлтыми глазами. Выдумывает всякое… интересное.

Она сделала жест рукой, будто обрисовывая степень интересности.

– С жёлтыми глазами. От болезни, что ли? А ведь ещё такая молодая.

– Да нет же! У неё радужка необычного жёлтого цвета. Я как-то спросила – это, говорит, липохром, редкая мутация.

– В голове у неё мутация! Курсовую вроде принесла, претензий нет. Я ещё не видел, но там наверняка опять из ряда вон.

Под этим подразумевалось то, что третьекурсница отличалась необычным исполнением работ. Помимо чисто технических и регулярных ошибок, она ухитрялась везде использовать свой стиль, основанный на необъяснимой тяге к рептилиям. В оформление просачивались чешуйчатые узоры или мотивы, напоминающие змеиную кожу. Ада знала меру, блюла визуальную гармонию, хотя особо красивыми её работы не назовёшь. И всё-таки девушка была странной.

Преподаватель, который сосредоточено искал на бутылке страну-производителя, удивился.

– А разве её не отчислили?

– Не за что. Всё вовремя сдаёт. Правда, раза с третьего.

За дверью кто-то то ли плакал, то ли смеялся. Никто не обращал внимания, на защитах курсовых услышишь и не такое.

– Ну а что вы хотите, творческая, прости господи, личность. В каждой группе есть такие, особенно на нашем факультете. Её мать известный фотограф, путешествует по миру, вот дочка здесь и скучает. Кто только дёрнул её поступать на градостроителя.

– Поэтому она смотрит так, словно убить готова?

Выражение лица Ады стало её личным брендом. Девушку считали странной, но в пределах относительной нормы. Так, человек с тараканами. Она не была изгоем среди ровесников, хотя даже с ними соблюдала дистанцию. Нашла круг общения, но постоянных друзей так и не завела. С самого детства, если Ада покидала какой-то коллектив по стечению обстоятельств, то это было навсегда. Никаких встреч выпускников или прогулок с друзьями из летнего лагеря, ничего такого. Людям она казалась диковатой и отчуждённой, но со своими плюсами: не шла на конфликт и не любила заискивать, иногда была уморительно неуклюжей.

– Не наговаривайте на бедную девочку. Она просто слишком застенчива, чтобы быть дружелюбной.

На этой фразе разговор свернул в другое русло, и через минуту об Аде уже позабыли.

***

Как обычно, поставили четыре с тремя минусами. Ей было всё равно. Странное настроение гнало девушку обратно туда, откуда она так спешила уйти – домой. Хотелось просто вернуться в тишину. Вообще-то Аду позвали гулять, а может даже отметить сдачу проекта. Обычно она с лёгкостью соглашалась на такие предложения, хотя не любила толпы. Ей нравилось наблюдать, как веселятся другие, это заряжало энергией на какое-то время.

В квартире стояла тишина, но присутствие другого человека улавливалось сразу. Отец был историком и мог похвастаться ненормированным рабочим днём. Обычно он сидел в своём так называемом кабинете и писал книги, посвящённые малой родине. Город-миллионник до сих пор не мог сбросить атрибуты провинции, однако его считали красивым.

Ада никогда не отвлекала отца. Лет пять назад она поняла, что чем реже попадается родителю на глаза, тем им обоим легче.

Они были похожи: оба угрюмые и задумчивые. Но никакого родства душ тут нет и в помине. Наверное, где-то в подсознании Ада до сих пор хотела угодить ему, понравиться, хотя сознательно решила больше не принимать таких попыток. Хватит уж. Они всегда оборачивались крахом: с детства ей удавалось только разочаровывать и раздражать отца.

Он хотел сына, а получил неказистую дочь. Обычная история. Необычно то, что не он семью бросил, а мать.

К Аде папа относился хорошо – как мог, как умел. Она мало походила на его жену, но что-то от неё определённо унаследовала – тоже витала в облаках, вернее сказать, в тучах. Странная девочка, которая не любила сказки. Повзрослев, она по-прежнему живёт в своём мирке и слава богу, если он хоть отчасти связан с реальностью.

В детстве Ада носила мальчишескую одежду, пытаясь казаться кем-то другим. Она жалела о своём поле, тем более, что и характер, как ей казалось, у неё мужской. Раньше это выглядело забавно, потом стало грустно. Со временем она подкорректировала свой стиль, но так и не приучилась к платьям и красивым причёскам. Стригла волосы, носила кеды. Частенько посещала бары и другие «злачные места». Пока что это было нормально, но девушка подозревала, что уже никогда не сможет выйти из образа трудного подростка.

И папа часто этим попрекал. Никогда не повышая голоса, как настоящий интеллигент. А когда дочь уже готова была раскаяться и пообещать бросить сигареты и алкоголь, серьёзно заняться учёбой или карьерой – ему вдруг становилось всё равно. Он уходил писать свои книги. «Да делай ты что хочешь. Взрослый человек, в конце концов».

Она и делала, да ещё с самых пелёнок. Это мама была инициатором воспитательной системы, при которой ребёнку позволялось всё. Отец не возражал. Когда Ада подросла, он непрестанно критиковал её и относился как-то брезгливо. Однако запретов по-прежнему избегал. Но таким было бы отношение сыну?

В кабинете Ада часто ловила его взгляд на старой фотографии. Оттуда улыбались двое детей – он и его брат, без вести пропавший много лет назад. Ребёнку шёл всего седьмой год, и вряд ли он сейчас жив.

Детство, кажется, единственное время, когда папа был счастлив. После той трагедии оно успешно закончилось.

Ада отродясь не проявляла способностей к психологии, но тут не сомневалась: он хотел сына, чтобы отчасти вернуть себе брата. Она была готова ненавидеть, завидовать мёртвому мальчишке, на которого не смогла стать похожей. Но не могла: снимок был прекрасен, хотя даже лица там получились нечёткими. Счастье, юность, мутные черты и потускневшая рамка. В углу фотографии бурые пятна, будто её подожгли или залили йодом.

Не переодеваясь, девушка опустилась в кресло, размотала наушники. Музыка действовала на душу как целебный ликёр.

Древнее фото, чем не повод для поехавшей крыши? Мать как раз работала фотографом. Ну как работала – прекрасно проводила время. Она охотилась за потаёнными уголками природы, иногда – за перспективами красивых городов. Её интересовало настоящее, в то время как Ада не могла перестать думать о прошлом. За каждой фотографией она угадывала историю. На лицах давно умерших людей отпечаталась тень событий, которые до сих пор являли последствия. Когда она смотрела на прабабушек и прадедушек, сердце замирало при мысли о том, что они оставили частичку своей души на этих картинках. Чем больше девушка знала об этих людях, тем тяжелее становилось выносить это чувство. Те, с кем она знакома лично, сейчас дряхлые старики или унылые люди средних лет, а когда-то они были юны и полны надежд. Как непостижим переход от одного состояния человеческой души к другому! Так отчётливо это видно в старом фотоальбоме.

Разумеется, та детская фотография имела над ней особую силу, как и над отцом. В своём роде это был предмет поклонения для них обоих.

Ада мечтала протянуть руку и схватить воспоминания, увидеть чужими глазами малознакомые, но такие близкие жизни. Мучительно хотелось понять, почему судьба сложилась так, а не иначе. Что из прошедшего заставляло этих чёрно-белых или сотканных сепией призраков страдать и быть счастливыми? В их глазах отразилось то, чего они и сами не подозревали. Иногда Аду мучило желание не просто узнать прошлое, а проникнуть в их черепа. Распутать чувства и порывы, которые создавали реакцию, формировали уникальный характер. Девушка почему-то была уверена, что пусть и отчасти, но такое возможно.

Хотя это так же неуловимо как музыка, которая отзвучала и стихла. Казалось, вот оно, рядом, надо только как следует изловчиться и схватить! Но звук поймать невозможно, как шлейф духов или время.

Отец что-то скрывал, она знала. А его родственники не любили ворошить прошлое. Хотя если сгруппировать их скудные рассказы, особо страшных картин не найти. Всё как у всех – трагедии в личной жизни и переломные исторические моменты. Кто-то умирал от болезни, кто-то на войне. Одни разводились, другие оказывались вдовцами, третьи разрывали отношения с родителями или детьми. Пьяницы, преступники, самоубийцы, одарённые врачи и инженеры. Парочка разорений и один пожар. Ну и, конечно же, пропавший мальчик, папин брат. Ничего такого, чем не мог похвастать чей-нибудь род за последние сто лет. Только две вещи особо привлекли внимание Ады: метеорит, упавший давным-давно в какой-то огород, и тот факт, что за весь двадцатый век, на который распространилась память её родственников, не произошло ни одного счастливого события. В других семьях хоть о чём-нибудь вспоминают с улыбкой, в отцовской – нет. В детстве Ада решила, что они прокляты, и с возрастом не отучилась верить в это.

А что до метеорита, то говорили о каком-то людском стоянии и массовом гипнозе. Большего девушка не добилась, и пришлось довольствоваться этой странной фразой.

Так что да, старинные фотографии очень много значили для Ады. Ещё при звуке часов её охватывало особое волнение, но уж это попросту нервозность.

Девушка закрыла ноутбук, прекращая парад музыкальных клипов и пошла перекурить.