Текст книги "Омут памяти"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 45 страниц)

Так случилось, что я был в кабинете Михаила Сергеевича, когда ему позвонил Черненко из-за города (прихворнул) и начал делать замечания по докладу (шпаргалку для разговора ему подготовил Косолапое – тогдашний редактор журнала «Коммунист», а ныне активист одной из коммунистических партий). Михаил Сергеевич поначалу слушал внимательно, но заметно было, что потихоньку «закипал». Затем взорвался и стал возражать генсеку, причем в неожиданном для меня жестком тоне. Он понял, что практически все слухи, создававшие напряжение вокруг совещания и доклада Горбачева, подтвердились – они нашли свое отражение в замечаниях Черненко.

– Совещание откладывать нельзя, – говорил Горбачев. – В партии уже знают о нем. Отмена вызовет кривотолки, которые никому не нужны. Что же касается конкретных замечаний, то многие из них просто надуманы. – И так далее, в том же духе.

Разговор закончился, Горбачев был разъярен:

– Ох уж эти помощники, какой подлый народ, ведь сам-то Черненко ничего в этом не понимает. Говорит, что роль ЦК принижена, а на самом-то деле он себя имеет в виду. Слушай, – обратился он ко мне, – давай о нем что-нибудь напишем. Черт с ним! Конкретные замечания не принимаю. Пусть все остается, как есть.

Так появилась пара хвалебных абзацев о Черненко в самом начале доклада.

Но аппарат есть аппарат. Он коварен и мстителен. По средствам массовой информации пошло указание замолчать содержание доклада. То же самое – и по партии. Михаил Сергеевич переживал сложившуюся ситуацию очень остро. Возмущался, говорил о тупости партийных чиновников, рабской зависимости печати, что соответствовало действительности.

Еще одна маленькая деталь. Я не был приглашен на совещание, хотя все директора институтов Академии наук там присутствовали. Понятно, что мне мелко мстили за мое участие в подготовке доклада Горбачева. Конечно, меня это задело, но я решил никуда не звонить, ничего не просить и не жаловаться.

Но к вечеру позвонил Михаил Сергеевич и спросил:

– Ну как?

– Ничего не могу сказать. Я не был на совещании.

– Почему? Что случилось?

– Не пригласили. Пропуска не дали.

– Вот видишь, что делают! Стервецы!

На следующий день пропуск прислали. Поехал. С перепугу работники Агитпропа стали тащить меня в президиум, но я отказался. Речи выступающих отличались пустотой. Было заметно, что одни не поняли, что было сказано в докладе, другие делали вид, что не поняли, и мололи всякую чепуху из привычного набора банальностей о партийной учебе и агитации. Общая интонация выступающих была явно направлена на то, чтобы попытаться заболтать те положения доклада, которые не очень-то укладывались в общепринятые рамки. А по Москве был пущен слух, что доклад Горбачева слабый и не представляет научного и практического интереса.

Вечером я позвонил Михаилу Сергеевичу и поделился своими впечатлениями. Он согласился и заметил, что «игра идет крупная».

Этим рассказом я хочу лишь напомнить о той реальной обстановке в высшем эшелоне аппарата партии, которая складывалась перед Перестройкой.

Как я уже упомянул, в этом же месяце Горбачев поехал в Англию. Меня он включил в состав делегации. Этот визит был интересен во многих отношениях. Запад после его поездки в Канаду и оценок со стороны авторитетного Трюдо начал с особым вниманием приглядываться к Горбачеву, не без оснований считая, что с ним еще придется иметь дело в будущем. Горбачев оказался на политическом испытательном стенде да еще под наблюдением такой проницательной политической тигрицы, как Маргарет Тэтчер. Это она потом поставила диагноз, заявив, что с этим человеком (с Горбачевым) можно иметь дело.

Горбачев был принят на высшем уровне. Я имел возможность наблюдать яркое представление, очень похожее по своим контрастным краскам и поведению актеров на театральное. В перерывах между официальными беседами Тэтчер – само очарование. Обаятельная, элегантная женщина, прекрасно ведущая светский разговор. Наблюдательна и остроумна.

Но как только начинались разговоры по существу, Тэтчер преображалась. Суровость в голосе, прокурорские искры в глазах, назидательные формулировки, подчеркивающие собственную правоту. Видимо, поэтому ее назвали «железной леди», хотя я ничего в ней железного не увидел (встречался я с ней неоднократно, в том числе и у нее дома).

Горбачев вел себя точно. Ни разу не впал в раздражение, вежливо улыбался, спокойно отстаивал свои позиции. Переговоры продолжали носить зондажный характер до тех пор, пока на одном из заседаний в узком составе (я присутствовал на нем) Михаил Сергеевич не вытащил из своей папки карту Генштаба со всеми грифами секретности, свидетельствующими о том, что карта подлинная. На ней были изображены направления ракетных ударов по Великобритании, показано, откуда могут быть эти удары и все остальное.

Тэтчер смотрела то на карту, то на Горбачева. По-моему, она не могла понять, разыгрывают ее или говорят всерьез. Пауза явно затягивалась. Премьерша рассматривала английские города, к которым подошли стрелы, но пока еще не ракеты. Затянувшуюся паузу прервал Горбачев:

– Госпожа премьер-министр, со всем этим надо кончать, и как можно скорее.

– Да, – ответила несколько растерянная Тэтчер.

Из Лондона уехали раньше срока, поскольку нам сообщили, что умер Устинов – министр обороны.

Кстати, в Лондоне нашел меня Лев Толкунов и сообщил, что меня избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР. Вечером в отеле, как говорится, имели место быть теплые поздравления.

Совещание по идеологии и визит в Англию оказались, как я считаю, своеобразной прелюдией, пусть и робкой, к тем переменам, которых напряженно ждала страна. Они наступили весной следующего, 1985 года.

А пока что жизнь шла своим чередом.

После моего возвращения из Канады резко изменил отношение ко мне Владимир Крючков. Он как бы забыл о времени, когда он и Андропов после провала их операции в Оттаве начали вести против меня стрельбу «на поражение». Крючков напористо полез ко мне в друзья, а мне было тоже интересно поглубже понять, что это за контора такая, которая на пару с ЦК держала всю страну за горло. По правде говоря, внешняя разведка меня мало интересовала, а вот, скажем, идеологическое управление КГБ представляло большой интерес. Мне хотелось понять, почему интеллигенция, средства массовой информации, религия находятся на откупе этой организации, в чем тут смысл?

А Крючков тем временем много и в негативном плане рассказывал мне об этом управлении. Он стал буквально подлизываться ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изображал из себя реформатора. Например, когда я сказал, что хорошо бы на примере одной области, скажем Ярославской, где крестьян надо искать днем с огнем, проэкспериментировать возможности фермерства, он отвечал, что это надо делать по всей стране и нечего осторожничать. Когда я говорил о необходимости постепенного введения альтернативных выборов, начиная с партии, он высказывался за повсеместное введение таких выборов. Всячески ругал Виктора Чебрикова за консерватизм, утверждал, что он профессионально человек слабый, а Филиппа Бобкова поносил последними словами и представлял человеком, не заслуживающим доверия, душителем инакомыслящих, восстанавливающим интеллигенцию против партии. Просил предупредить об этом Горбачева, хотя тот еще не был генсеком.

Он писал мне в то время:

«Находясь на ответственных постах, Вы содействуете успешному проведению внешней политики нашего государства. Своими высокими человеческими качествами – принципиальностью, чуткостью и отзывчивостью Вы заслужили уважение всех, кто знает Вас. Вас всегда отличали творческая энергия, инициатива и большое трудолюбие».

В последующих письмах соплей было еще больше.

В часы заседания Политбюро, на котором решалась проблема будущего руководителя партии и страны, Крючков пригласил меня в здание разведки. Он сослался на то, что в приемной Политбюро у него «свой» человек, и мы, таким образом, будем в курсе всего происходящего. Мое любопытство и острота момента победили осторожность.

Пристраиваясь к обстановке, он навязчиво твердил мне, что генсеком должен стать Горбачев. Крючков не был в курсе моих «челночных» операций: Громыко – Горбачев. Об этом я расскажу в главе «Михаил Горбачев». Кстати, «свой» человек в приемной Горбачева вскоре стал руководителем того подразделения в контрразведке, которое занималось подслушиванием телефонных разговоров высшего эшелона власти, в том числе и членов Политбюро.

Итак, мы потягивали виски, пили кофе и время от времени получали информацию из приемной Политбюро. Первая весточка была ободряющей: все идет нормально. А это означало, что предложена кандидатура Горбачева. Не скрою, я, зная состав Политбюро, опасался, что начнется дискуссия. Но этого не случилось. И когда пришло сообщение от агента Крючкова, что Горбачева единогласно возвели на высокий партийный трон, Крючков воодушевился, поскольку именно с этим событием он связывал свою будущую карьеру.

Облегченно вздохнули, поздравили друг друга, выпили за здоровье нового генсека. Крючков снова затеял разговор по внутренним проблемам КГБ. Он «плел лапти» в том стиле, что Горбачеву нужна твердая опора, которую он может найти прежде всего в КГБ. Но при условии, что если будут проведены серьезные кадровые изменения. Необходимо продолжить десталинизацию общества и государства, чего не в состоянии сделать старые руководители.

Замечу, что все это происходило до того, как началась политика кардинальных преобразований. Я только потом понял, что Крючков, зная о моих настроениях (в ИМЭМО работал большой отряд КГБ), пристраивался к ним из карьерных соображений. К стыду своему, я поспешил зачислить его в демократический лагерь, но и Крючков, надо признать, играл профессионально.

Глава седьмая
Омовение гласностью

Началась моя новая жизнь, полная энтузиазма и тревог, разочарований и заблуждений, ошибок и восторгов – всего понемногу.

Начну с того, что меня без конца донимают вопросами, когда точно, в какой именно момент я изменил свои взгляды. Не раз об этом писал, но думать не перестаю. Отвечаю как могу, всячески выискивая аргументы и даже оправдания, но все время чувствую, что для тех, кто задает вопросы, остаются недоговоренности, двусмысленности, да и меня самого не оставляет душевная раздвоенность.

Я долго копался в самом себе, вспоминал многочисленные сомнения и разочарования, пока меня самого не ошарашил мой же вопрос: а были ли взгляды в их осмысленном виде? (Речь идет, конечно, о господствующей государственной идеологии.) И пришел к ясному ответу – у меня таких взглядов просто не было. Вместо них властвовал миф о том, что такие взгляды есть. На самом же деле эти «взгляды» носили виртуальный характер, они пришли из выдуманного мира и питались властвующими догмами и страхом.

Конечно, были собственные оценки тех или иных явлений, фактов, были и остаются нравственные критерии таких оценок, были постулаты, которым я доверял и доверяю. Были знания, до которых я был жаден, они создавали базу для сравнений, внутренних диалогов, помогали разрушать разного рода стереотипы, воспитывали отвращение к догмам любого вида, включая прежде всего господствующие – марксистско-ленинские.

Поражала их агрессивность, нетерпимость, бескомпромиссность, рассчитанные не на творчество и разум, а на слепое подчинение и поклонение. В результате я пришел к своему собственному догмату, который есть сомнение. Нет, не отрицание, а именно сомнение, постепенно раскрепостившее меня. Знаю, что в этом нет ничего нового – ни философски, ни исторически. Но все дело в том, что мое сомнение – это мое сомнение, а не навязанное извне. Я сам его выстрадал, оно и сформировало мое мироощущение.

Созидающее сомнение бесконечно в своих бесконечных проявлениях. Так случилось и со мной. У меня были не взгляды, а тьма вопросов – нудных, острых, иногда пошлых, порой демагогических, но чаще всего по существу нашей жизни и конкретных событий. А вот ответы (для меня самого, конечно) и формировали мое, подчеркиваю, мое мировоззрение, иными словами, логику здравого смысла.

Конечно, это медленный и мучительный процесс. Но для меня становилось все очевиднее, что Марксовы представления о социализме не могли не носить конъюнктурно-временного характера. Хотя бы по той простой причине, что с самого начала отражали идейные и нравственные установки, уровень знаний и степень предубеждений того давнего, а не нашего времени. Рано или поздно должно было наступить самоисчерпание социализма-мечты, самоисчерпание мобилизационных возможностей его первоначальных идей.

Советская практика сделала все для того, чтобы дискредитировать христианскую идею справедливости, которую марксизм-большевизм присвоил себе в спекулятивных политических целях. В результате и сама идея справедливости переживает сегодня глубокий кризис.

На самом деле, когда на протяжении десятилетий тебя заставляют называть белое черным, тут трудно устоять и не усомниться в ценности идеологического одноцветья. Сама жизнь восставала против мессианской теории, обещающей земное чудо через простые решения, ключевая роль в которых отведена насилию, восставала против своеволия марксизма, присвоившего себе право определять судьбы народов и классов, судьбы цивилизации.

Я сотни раз задавал себе вопрос, почему в моей стране массами овладели утопии, почему история не захотела найти альтернативу насилию?

Почему столь грубо, цинично растоптаны идеи свободы и социальной справедливости?

Почему оказались общественно приемлемыми уничтожение крестьянства, кровавые репрессии против собственного народа, разрушение материальных и духовных символов прошлого?

Почему сформировалась особая каста партийно-государственных управителей, которая паразитировала на вечных надеждах человека на лучшую жизнь в будущем?

Почему человек столь слаб и беспомощен? И можно ли было избежать всего, что произошло?

Почему многие из нас аплодировали бандитизму властей, верили, что, только уничтожив «врагов народа», их детей и внуков, можно обрести счастье?

Почему наша страна так безнадежно отстала?

Впрочем, вопрос формирования взглядов или их отрицания, процесс прозрений и заблуждений, сомнений и надежд, истоков и эволюции убеждений чрезвычайно сложен и едва ли полностью объясним, ибо он связан с бесконечным познанием истины.

Не буду спорить, время откровений и точных оценок еще не пришло. Улягутся страсти, закончится Всероссийская ярмарка тщеславия, ослабнет мутный поток всякого рода национал-большевизма, тогда белое станет белым, черное – черным, тогда все цвета радуги станут естественными. Пока для меня ясно одно – на вызов истории наш народ дал правильный ответ. Остальное зависит только от нас. В этой связи и перед тем, как продолжить свой рассказ о Перестройке, хотел бы ответить и тем критикам Реформации, которые назойливо утверждают, что преобразования в 1985 году начались без всякого плана и даже без идей.

Что касается плана, то его и не могло быть. Кто в то время мог бы воспринять «план» коренной реформации общественного строя, включавший ликвидацию моновласти, моноидеологии и монособственности? Кто? Аппарат партии и государства? КГБ? Генералитет?

На мой взгляд, все эти требования предварительного «плана» порождены привычной традицией советского мышления. Как это можно заранее спланировать жизнь миллионов людей? Ведь речь-то шла о смене жизненного уклада, а не о санитарной обработке грязного белья. Снова мифы, иллюзии, снова обман?

Что касается идей, то их было в достатке. И не только у людей, которые осознанно сделали свой выбор, встали на путь реформ. Эти идеи – идеи обновления – буквально витали в воздухе. Обсуждались в научных и писательских кругах.

Хотел бы напомнить критикам Перестройки, что с самого начала она приняла характер Реформации общества. Уже с первых ее шагов в Политбюро активизировались разговоры о том, что необходимо вести дело к прекращению «холодной войны» и ядерно-го противостояния, афганской войны, преследования религии и священнослужителей, к прекращению политических репрессий, к постепенному смягчению эмиграционной политики, децентрализации экономики. Договорились и о том, чтобы все политические шаги носили эволюционный характер, исключали насилие и другие атрибуты революционных действий.

Разве эти шаги не меняли облик государства? О каком еще плане или каких-то еще идеях могла идти речь в тех конкретных обстоятельствах?

Другой разговор, что практические действия в этих направлениях встретили упорное сопротивление номенклатуры, в результате чего реформы часто носили половинчатый характер.

Нарушая хронологию рассказа (но не его логику), позволю себе упомянуть два моих документа, относящиеся к декабрю 1985 года. Один – из моего архива, другой – из архива Горбачева. Первый документ – диктовка. Сегодня вижу в ней немало противоречий, она непоследовательна: в одном случае советский социализм отвергается, в другом – содержатся предложения по совершенствованию этой системы. То марксизм отрицается, то критикуется только его догматическая интерпретация. И так далее.

Многие из этих идей нашли отражение в моих более поздних выступлениях и статьях. В начале Перестройки публиковать их было еще невозможно, хотя отдельные из этих непричесанных тезисов обговаривались с Горбачевым и находили понимание, обсуждались с близкими друзьями. Сегодня эти документы интересны не самой сутью, а временем их создания (еще и года не прошло после начала Перестройки), да еще, возможно, тем, что они помогают понять, как это все начиналось.

1. О теории.

Догматическая интерпретация марксизма-ленинизма настолько антисанитарна, что в ней гибнут любые творческие и даже классические мысли. Люцифер, он и есть Люцифер: его дьявольское копыто до сих пор вытаптывает побеги новых мыслей. Сталинские догмы чертополошат, и с этим, видимо, долго придется жить.

Общественная мысль, развиваясь от утопии к науке, осталась во многом утопической. Утопической, ибо механически виделись представления о строительстве социализма, быстром перескоке в коммунизм, об обреченности капитализма и т. д. Слишком жидкими были информационные поля, которые обрабатывались предшественниками. В нашей практике марксизм представляет собой не что иное, как неорелигию, подчиненную интересам и капризам абсолютной власти, которая десятки раз возносила, а потом втаптывала в грязь собственных богов, пророков и апостолов.

Но коль скоро речь идет прежде всего о самих себе, то необходимо хотя бы попытаться понять, как мы, стремясь ввысь, к вершинам благоденствия материального и совершенства нравственного, отстали.

Политические выводы марксизма неприемлемы для складывающейся цивилизации, ищущей путь к смягчению исходных конфликтов и противоречий бытия. Мы уже не имеем права не считаться с последствиями догматического упрямства, бесконечных заклинаний в верности теоретическому наследию марксизма, как не можем забыть и о жертвоприношениях на его алтарь.

Столь назревшие прорывы в теории способны обуздать авторитарность, пренебрежение к свободе и творчеству, покончить с моноидеологией.

2. О социализме и социалистичности.

Хрущевский коммунизм был разжалован в брежневский «развитой социализм», но от этого наши представления о социализме не стали убедительнее – это мягко говоря.

Почему так? На мой взгляд, потому что все представления о социализме строятся на принципе отрицания. Буржуазность введена в сан Дьявола. С рвением более лютым, чем святоинквизиторы, ищут чертей и ведьм в каждой живой душе. Ложью отравлена общественная жизнь. «Руководством к действию» сделали презумпцию виновности человека. Двести тысяч подзаконных инструкций указывают человеку, что он потенциальный злоумышленник. Указано, какие песни петь, какие книги читать, что говорить. Свою порядочность нужно доказывать характеристиками и справками, а конформистское мышление выступает как свидетельство благонадежности.

Умертвив опыт катком извращенной классовости (Сталин даже в нищей стране «находил» постоянно рождающихся капиталистов), социализм тем самым отрезал себе путь в будущее – в вакуум дороги нет. И пошли назад в феодализм, а в Магадане и в иных «местах, не столь отдаленных» опустились до рабства.

Монособственность и моновласть – не социализм. Они были еще в Древнем Египте. К действительному социализму, на мой взгляд, нужно идти, опираясь на рыночную экономику, налаживая свободное, бесцензурное передвижение информационных потоков, создавая нормальную систему обратных связей.

Тысячу лет нами правили и продолжают править люди, а не законы. Надо преодолеть эту парадигму, перейти к новой – правовой.

Речь, таким образом, идет не только о демонтаже сталинизма, но и о замене тысячелетней модели государственности.

3. Об экономике.

Как мы умудряемся в потенциально самой богатой стране мира десятилетиями жить впроголодь и дефицитно?

Два невиданных ограбления – природы и человека – основной экономический закон сталинизма. Действием этих законов, и только им, объясняются «грандиозные, фантастические, невероятные» и прочие успехи страны…

В ранг закона введено абсурдное положение – «невозможно обеспечить непрерывный рост народного хозяйства без преимущественного развития производства средств производства»: В итоге создана «экономика для экономики», развивающаяся уже независимо от Госплана. Несколько пятилеток подряд съезды партии и пленумы ЦК принимают решения об ускоренном развитии группы Б, но происходит все наоборот. Самоедство экономики столь разрушительно, что, даже доведя рытье недр до 15 миллиардов тонн в год, по пульману на человека, мы фактически топчемся на очень отдаленном месте по благосостоянию.

Смелее надо оперировать такими понятиями, как экологоемкость экономики, мегасинтез товара, времяемкость, качество как непознанное количество, информационное облагораживание товара (то, что в приближении именуется наукоемкой продукцией). Еще нет понимания, почему информация должна стать главным товаром мировой торговли, почему производство средств информатики – это локомотив экономики.

Демократическое общество может быть создано только тогда, когда все его руководители и народ поймут, осознают, что:

а) Нормальный обмен трудовыми эквивалентами возможен исключительно на рынке: другого люди не придумали. Безрыночный социализм – утопия, причем кровавая.

б) Нормальной экономике нужен собственник, без него нет и свободного общества. Уйдет страх, и старое общество развалится, ибо появится экономический интерес.

Человек – биосоциальное существо, движимое интересами. Есть интерес – горы свернет, нет интереса – спокойно проходит мимо своих годовых зарплат, валяющихся в металле или бетоне.

Отчуждение человека от собственности и власти – ген наших пороков. Преодолеть это отчуждение – императив Перестройки…

в) Обществу, как воздух, нужен нормальный обмен информацией. Он возможен только в условиях демократии и гласности. Нормальная система обратных связей – это вестибулярный аппарат общества…

Итак, основные слагаемые Перестройки:

а) рыночная экономика с ее оплатой по труду;

б) собственник как субъект свободы;

в) демократия и гласность с их общедоступной информацией;

г) система обратных связей.

4. Управление.

Оно архаично, гениальным образом связывает человека по рукам и по ногам.

Будущее – в самостоятельных фирмах, межотраслевых объединениях и т. д. Предприятие – фирма – объединение должны иметь дело только с банком: финансово-кредитная система – вершина управленческой пирамиды. А Госплан должен составлять государственные и общественные программы, конкурсно распределяя ресурсы и капитальные вложения. А для этого нужен нормальный рынок всего и вся, но прежде всего рынок капитала.

Отраслевые министерства – это монстры сталинизма, станина механизма торможения экономических реформ, это супермонополии, где словно в «черной дыре» гасится научно-технический прогресс. Министерства могут только гнить. У нас практически нет государственной экономики. Есть отраслевая, мафиозная… Переложение затрат на потребителя и на природу, инфляционно-дефицитный способ хозяйствования – императив отраслевой боярщины. Хрущев, разогнав министерства, был абсолютно прав. Но, к сожалению, сделал это, как и многое другое, в кавалерийском стиле.

5. О партии.

Практика, когда партия в мирное время руководит всем и вся, весьма зыбкая. Соревновательность в экономике, личная свобода и свобода выбора на деле неизбежно придут в противоречие с моновластью. Но власть есть власть. От нее добровольно отказываются редко. Так и КПСС, особенно учитывая ее «орденомеченосный» характер. Надо упредить события. Возможно, было бы разумным разделить партию на две части, дав организационный выход существующим разногласиям. Но это особая тема для тщательного и взвешенного обдумывания.

Тогда я не показал эти заметки Горбачеву. Возможно, побоялся, особенно из-за того, что в них присутствовали тезисы о рыночной экономике и разделении партии на две части. В то время я еще не был в составе высшего эшелона власти. Прошло всего полгода, как меня утвердили заведующим отделом пропаганды. Мог перепугать всех до смерти, а возможно, и навредить делу. Но через три недели, в конце декабря 1985 года, пользуясь тем, что с Михаилом Сергеевичем крепли весьма доверительные отношения, я все же решил превратить эти заметки в неофициальную записку Горбачеву.

В ней среди других вопросов я пытался обосновать необходимость, даже императивность разделения КПСС на два крыла, что создало бы демократическое поле соперничества. Две партии в этих условиях могли самообновляться, сменять друг друга у власти на основе свободных выборов. Общество получило бы мощный заряд динамизма.

Приведу основные положения этой многостраничной записки, озаглавленной «Императивы политического развития». Повторяю, это не заметки 2000 года, а выдержки из письма 1985 года – первого года Перестройки.

«Апрель 1985 года лишь положил начало надеждам, но уже само его настроение отразило тревогу за происходящее. Жизнь втягивает общество в эпоху неизбежных перемен. Всякое торможение, пусть и неосознанное, губительно. Кроме прочего, политическая струна настолько натянута, что при срыве может ударить очень больно…

Цель всех грядущих преобразований – человек во всех его взаимосвязях и проявлениях: производство, общество, политика, культура, быт, интересы, психология, здоровье и т. д.

Сегодня вопрос упирается не только в экономику – это материальная основа процесса. Гвоздь – в политической системе, а вернее – в ее работе, движении, ее нацеленности на человека, в степени ее служебной роли. Отсюда необходимость:

1. Уничтожения разрыва между словом и делом, все более тесного слияния интересов личности, групп, общества в целом.

2. Последовательного и полного (в соответствии с конкретно-историческими возможностями на каждом этапе) демократизма.

3. Развития личности как самостоятельной и творческой.

4. Реального вовлечения всех и каждого в совершенствование жизни на местах и в государстве в целом. Это – главный пункт, от которого зависит решение и первых трех. Здесь же – основа ликвидации социальной неудовлетворенности, так как, во-первых, люди будут сами отмечать положительные сдвиги, темп которых значительно ускорится; во-вторых, они, приобретая вместе с правами и ответственность, сами будут видеть, что сегодня реально, а что – нет; в-третьих, не кто-то „сверху“, а сами они, массы, будут ответчиками за все происходящее, в том числе и за все несовершенное и упущенное».

Об основных принципах Перестройки.

1. Демократия – это прежде всего свобода выбора. У нас же – отсутствие альтернативы, централизация. Мы как бы зажали диалектику противоречий и хотим развиваться лишь на одной их стороне. Отсутствие выбора во всех сферах и на всех ступенях (азиатское прошлое, история страны вообще, враждебное окружение и т. д.). Сейчас мы в целом не понимаем сути уже идущего и исторически неизбежного перехода от времени, когда не было выбора или он был исторически невозможен, ко времени, когда без демократического выбора, в котором участвовал бы каждый человек, успешно развиваться нельзя.

2. Комплексность реформирования всех сторон жизни – от экономики до «формальных», внешних признаков демократизма.

3. Одновременно или даже опережающими темпами в ключевых сферах (прежде всего – в партии).

4. Решительность, ограниченная лишь реальными возможностями, с учетом процесса постепенного – пусть и в перспективе – отмирания ряда государственных функций. Где возможно и нужно – эксперимент локального (в пространстве и времени) значения.

5. Привлечение сил науки к разработке и проведению процесса экономической и политической демократизации и контроля за ее промежуточными результатами.

О выборах.

Выборы должны быть не избранием, а выбором, причем выбором лучшего. Можно ограничить число выдвигаемых кандидатов (но не менее двух). Депутат должен зависеть от избирателей, действительно выражать их мнения своими устами, а не свое мнение от их имени. Подотчетность и сменяемость депутатов. Реальный отзыв депутатов – с публикацией, объяснениями.

О гласности.

Всесторонняя гласность: исчерпывающая и оперативная информация – непременное условие дальнейшей демократизации общественной жизни.

О судебной власти.

Реальная независимость судебной власти от всех других ее видов… Независимость судьи, реальные гарантии независимости – в принципах судоустройства, порядке отзыва и так далее… Судебная деятельность должна быть профессией. Сейчас желающих вмешиваться в отправление правосудия хоть отбавляй. Надо рассматривать такое вмешательство как преступление, караемое по закону.

Уголовный кодекс – твердость, стабильность. Неотвратимость и жесткость наказания для антиобщественных элементов, особенно для воров, беспощадность – для убийц.

О правах человека.

Должен быть закон о правах человека и их гарантиях, закон о неприкосновенности личности, имущества и жилища, о тайне переписки, телефонных разговоров, личной жизни. Осуществление права на демонстрации, свободу слова, совести, печати, собраний, права на свободное перемещение. Мы хотим, чтобы у каждого были великие гражданские обязанности, но это возможно лишь в том случае, если будут великие гражданские права. Широчайшая судебная защита прав личности по любому вопросу, вплоть до обжалования действий государственных органов. Гражданин должен иметь право предъявить иск должностному лицу и любой организации. Нужны административные суды. Надо конституционно зафиксировать обязанности государства по отношению к гражданину.