Текст книги "Омут памяти"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)

Впервые о Крючкове я услышал в период работы Андропова на посту секретаря ЦК и одновременно заведующего отделом по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Он был помощником Андропова. Там же работали консультантами Георгий Арбатов, Александр Бовин, Олег Богомолов, Николай Шишлин и немало других незаурядных людей. В результате многочисленных реплик и дачной болтовни, а мы часто работали вместе в партийных особняках за городом, уже тогда у меня создалось впечатление, что Крючков является "серой мышкой" аппарата, служкой без особых претензий. Со всеми вежлив, пишет коряво, вкрадчив и сер, как осенние сумерки. А серые люди склонны принимать себя всерьез, а оттого и комичны, но… опасны.

Остатки "вечно вчерашних" сил, группировавшихся вокруг Крючкова и кучки военных и партийных фундаменталистов, лихорадочно пытались приостановить крах большевизма, чтобы сохранить собственность и власть. Кое-что получалось, но далеко не все. Еще до мятежа 1991 года РКП, выделившаяся из КПСС при прямой поддержке КГБ, стала быстро плодиться, для начала одарив общество своим первенцем – Либерально-демократической партией. В метрике о рождении говорилось:

«Управление делами ЦК КП РСФСР, действующее на основании положения о производственной и финансово-хозяйственной деятельности, в лице управляющего делами ЦК т. Головкова, с одной стороны, и фирма „Завидия“ в лице президента фирмы т. Завидия, именуемая в дальнейшем „Фирма“, с другой стороны, заключили договор о нижеследующем: Управление предоставляет „Фирме“ временно свободные средства (беспроцентный кредит) в сумме 3 (три) миллиона рублей».

Жириновский выдвинул себя кандидатом в президенты России, а вице-президентом назвал Завидия, именуемого в договоре «Фирма»…

Я помню, как во время перерыва между заседаниями какого-то очередного собрания мы сели пообедать. Михаил Сергеевич был хмур, молча ел борщ. Вдруг поднялся Крючков и сказал примерно следующее: "Михаил Сергеевич, выполняя ваше поручение, мы начали формировать партию, назовем ее по-современному. Подобрали несколько кандидатур на руководство". Конкретных фамилий Крючков не назвал. Горбачев промолчал. Он как бы и не слышал, а может быть, и действительно ушел в себя.

Плодя, под наблюдением и с помощью КГБ, разного рода националистические и профашистские группировки. Российская компартия тем не менее оставалась партией верхушки коммунистической номенклатуры, заботясь более всего о собственном благосостоянии и власти.

К этому времени страну уже душила талонная система. Фактически на многие виды продуктов были введены карточки, как в годы войны. Обстановка сложилась благоприятной для КГБ. Чекисты были свободны в своих действиях. Крючков пытался придумать новый ярлык, чтобы заменить скомпрометированное понятие "враг народа". Да так, чтобы его можно было налепить на кого угодно: от уборщицы до академика и даже члена Политбюро. И наконец вытащил из кагэбистского запасника древний ярлык – "агент влияния".

Данное словосочетание собирался внедрить в общественное сознание еще Андропов, но не успел. Крючков же, видя, как вся страна превратилась в гигантского "агента влияния", начал заново культивировать этот термин, но все закончилось очередным конфузом. На самой Лубянке развелось "агентов влияния" больше, чем где бы то ни было.

Коснусь еще одного, очень тягостного для меня вопроса. Когда начиналась Перестройка, я лично возлагал определенные надежды на то, что Запад найдет возможным облегчить тяжелый переход России от тоталитаризма к демократии. Я имел в виду прежде всего участие в конверсии военного производства, модернизации легкой и пищевой промышленности, равноправное участие России в международной экономической жизни.

Но этого не произошло. Конечно, в отличие от некоторых демократов с разогревшимися головами, я не ожидал "манны небесной", но надеялся на здравый смысл западных политиков. В то же время я и сам, ослепленный восторгом от внутренних перемен, не сразу сообразил, что возможные инвестиции могут тормозиться не только определенными силами Запада, потерявшими рассудок от радости в связи с расползанием советской империи, но и самим ходом реформ в СССР, которые шли с невообразимыми потугами и без надежной законодательной базы. В любую минуту мог произойти срыв назад, опасность чего и подтвердили военно-фашистские заговоры в 1991 и 1993 годах.

Впрочем, на Западе появились и пионеры, желавшие помочь нашей стране. Таких энтузиастов, таких желающих было немало, но поскольку я не занимался экономикой, о многих фактах я не знал или знал по рассказам. Но бывали встречи и у меня. Я помню первого из крупных банкиров Запада – Хаммера. Среди других тем он вдруг заявил, что он, Хаммер, хотел бы помочь Советскому Союзу с установлением конвертируемой валюты. От имени, как он сказал, влиятельных людей Америки, включая крупнейших банкиров, он предложил девальвировать рубль в соотношении 12 рублей за один доллар. Мне показалось это интересным. Доложил Михаилу Сергеевичу, тот позвонил Павлову, который был в то время министром финансов. Как-то потом Горбачев рассказал мне, что Павлов категорически высказался против такого эквивалента. Вот если бы один к шести! Как это выглядит экономически на фоне сегодняшнего дня, судить читателю.

Однажды ко мне пришел известный финансист Джордж Сорос. Он дал мне подготовленную Фондом Сороса разработку о перспективах экономического развития СССР. Я прочитал ее. Она производила сильное впечатление. Мне запомнилось, что в ней была изложена концепция эволюционного перехода страны к рыночной экономике, причем с серьезными элементами социальной защиты. Эту записку я немедленно направил Горбачеву. Он сказал, что прочитал ее. Реакция наших экономических ведомств, в том числе и правительства, была глухой, равнодушной.

Более того, когда Джордж Сорос начал помогать нашей науке, выделяя гранты для ученых, КГБ написал записку в ЦК о том, что Сорос пытается повлиять на нашу идеологию, подкупает грантами ученых. То есть снова пошла в ход фальшивка сталинистского плана.

Итак, ЦК проигнорировал записку Сороса. Но КГБ не забыл, он организовал ряд статей против Сороса и его деятельности. Даже после путча, когда компартия снова оперилась, а Конституционный суд, на горе наше, восстановил ее в правах, в "Советской России" появилась большая статья против Сороса. Я увидел в ней основные положения секретной записки КГБ, направленной в свое время в ЦК.

Третьим был Кристиансен, президент "Дойче банка". Тема разговора оказалась для меня неожиданной. Он рассказал, что в свое время Михаил Горбачев договорился с Гельмутом Колем – канцлером Германии – о предоставлении более 3 миллиардов немецких марок в кредит, прежде всего на модернизацию легкой и пищевой промышленности. Кредит был выгодным, но, что особенно важно, адресным. Так вот, Кристиансен поинтересовался, куда подевались кредитные деньги. При этом рассказал следующую историю.

Когда был решен вопрос о кредите, немцы предложили отобрать по 250 предприятий с обеих сторон – передовые немецкие и устаревшие советские. Затем вывести предприятие на предприятие, договориться об объеме и характере работ, после чего "Дойче банк" открывает финансирование. Предполагалось, что уже через год-полтора советские предприятия начнут работать по новой технологии. Такой подход был одобрен министром иностранных дел Германии Геншером, но председатель советского правительства Николай Рыжков посчитал подобную схему, как сказал мне собеседник, вмешательством во внутренние дела СССР.

Итак, где же деньги?

Я не занимался экономикой и ничего не знал об этой сделке, но все же позвонил Горбачеву и сказал ему, что беседую с Кристиансеном, который интересуется кредитными деньгами. Михаил Сергеевич знал Кристиансена. Он сказал: "Заходите". Мы поднялись на этаж Горбачева. К нему в кабинет я вошел один, чтобы проинформировать о состоявшемся разговоре. Горбачев позвонил Рыжкову, того не оказалось на месте. Первому заместителю Рыжкова – Льву Воронину. То же самое. На работе был только Степан Ситарян – другой заместитель Рыжкова. Горбачев спросил: где деньги?

– Не знаю, – ответил Ситарян.

– Но как ты сам-то думаешь?

– Думаю, что распределили по республикам, подкормили ВПК да заткнули некоторые дырки в экономике.

Разговор закончился. Все ясно. Неприятно и грустно. Горбачев выругался, пригласил Кристиансена в кабинет, натянул на лицо улыбку и сказал, что он лично контролирует расходование кредита, поэтому беспокоиться не следует, а затем перешел на общие темы. Кристиансен ушел удовлетворенным.

Последние годы горбачевского правления были временем постоянных кризисов, то табачного, то мыльного, то еще какого-нибудь. Я не могу отделаться от впечатления, что эти кризисы были созданы теми, кто выступал против Перестройки. Они взвинчивали людей и били по Горбачеву.

Особенно мне запомнилась история с мылом и стиральным порошком. Вдруг в стране не оказалось этих товаров. Шум, гам, статьи в газетах. Горбачев выносит вопрос на Политбюро. Идет обсуждение, принимают какое-то решение, Горбачева заверяют, что все будет в порядке. Однако положение остается прежним. Снова Политбюро. Повторяется все с самого начала. Принимается решение закупить "новый дефицит" за рубежом. И снова скандалы по всей стране. Горбачев в бешенстве. Опять Политбюро. Михаил Сергеевич ужесточает свои высказывания. Спрашивает: в чем же дело? Может кто-нибудь сказать, что же происходит?

И тут Александра Бирюкова, секретарь ЦК по легкой и пищевой промышленности, с наивным удивлением ответила:

– Так, Михаил Сергеевич, мы же около тридцати заводов, производящих эту продукцию, закрыли.

– Как закрыли? – с неменьшим удивлением и даже с растерянностью спросил Горбачев.

– Так из экологических соображений. Протесты жителей.

Михаил Сергеевич был буквально подавлен. Но вывода, что за этим стоит не простое разгильдяйство, а политические махинации, он не сделал и на этот раз. Для меня понятно, что Александра Павловна не имела к этому никакого отношения.

Еще пару примеров. Меня в разное время посетили делегации Израиля, интересовавшиеся экономическим сотрудничеством. Глава первой делегации в ранге министра предложил продать нам любое количество автоматических пекарен, причем по сниженным ценам. Объясняли такое предложение желанием помочь России. Я сообщил об этом властям Москвы. Все утонуло в чиновничьих столах.

Другой министр предложил продать нам зернохранилища разных емкостей и на тех же условиях, что и в случае с пекарнями. Я направил все данные, даже чертежи Егору Лигачеву. Он сказал, что предложение интересное. На этом все и закончилось. А продавали их тоже за полцены да еще с предоставлением кредита.

По-моему, пренебрежение к "маленьким" конкретным делам господствует и в нынешней экономической политике. Заело нас это умничанье с макросхемами, то есть с макрохимерами. А малый бизнес, решающее звено в российской экономике, остается бездомным, заброшенным.

Длинную историю имеет проблема конверсии. Она не один раз обсуждалась на Политбюро и на Президентском совете – и все без толку. ВПК вертелся как на шиле, но все же устоял, поскольку кукловодом ВПК были спецслужбы. Расходы на вооружение продолжали расти почти теми же темпами, что и раньше. Аргумент был один – конверсия дороже расходов на производство оружия. Я убежден: бездействие в области демилитаризации нанесло огромный ущерб демократическим преобразованиям. Это сейчас признает и Михаил Сергеевич.

Не буду перечислять другие факты. Повторю лишь, что КГБ оставался достаточно мощной организацией, чтобы тормозить экономические реформы. Централизованное управление умирало на глазах. Но его верные адепты продолжали поддерживать уже потухший огонь, старались всеми силами удержать позиции экономической власти – все планировать и все распределять. Система сопротивлялась всеми силами и на всех уровнях.

КГБ продолжал свою работу в том направлении, чтобы окружить Горбачева своими людьми и скомпрометировать тех, кто им мешал. О том, как Крючков и иже с ним пытались стреножить меня, я подробно рассказал в одной из глав о Перестройке. Активно собирались досье на наиболее активных деятелей демократического крыла в обществе – Г. Попова, А. Собчака, С. Станкевича, В. Коротича, Е. Яковлева и многих других.

О том, что КГБ удавалось удерживать систему двоевластия еще и при Горбачеве, свидетельствует пример, причем далеко не единственный. Где-то в конце апреля – начале мая 1988 года возник вопрос о возвращении в СССР знаменитого режиссера Театра на Таганке Юрия Любимова. Я позвонил в КГБ, поскольку возражения шли с той стороны. Там категорически возражали. Сейчас я уже не помню их аргументы. Но в любом случае они говорили не только о нем, о его "подозрительных связях", но и о его жене, которая, мол, тоже не вызывает доверия. И все это происходило в 1988 году, когда все слова о демократии и свободе были уже сказаны. А вот КГБ, опираясь на социалистическую реакцию в партии, продолжал удерживать в своих руках половину власти, если не больше.

Я позвонил Шеварднадзе. Договорились не тратить времени на уговоры, а написать в Политбюро официальную записку. Так и сделали. Записку послали 4 мая 1988 года за двумя подписями. Согласие на выдачу визы было получено 7 мая. Вопрос был решен вопреки возражениям спецслужб.

Повторяю, на дворе шел 1988 год, а стиль партийных документов оставался византийским, приспособленческим – "с одной стороны", "с другой стороны". Продолжалось двоевластие, что и было решающим тормозом реформ. КГБ к тому же явно усилил работу по внедрению в демократическое движение своих людей. В психологии номенклатуры мало что менялось. Подспудное, тайное влияние КГБ доминировало, мало того, оно ложилось на удобренную почву – на страхи прошлого.

В конце концов "кротовая тактика" КГБ постепенно одерживала верх. Горбачева сумели напугать демократической волной. Он начал пятиться, ища спасение во временном откате от реформ, считая его тактическим. Крючков тем временем все делал, чтобы постоянно подогревать веру Горбачева в то, что тот может положиться на КГБ на любых поворотах событий. Не знаю, клюнул на эту приманку Михаил Сергеевич или нет. Думаю, однако, что опасения у него в отношении главы КГБ постепенно укреплялись – таково мое ощущение.

Так это или не так, но в любом случае Горбачев продолжал находиться под усиленным прессом спецслужб. Да и деваться ему было некуда, поскольку с демократическими силами он многие связи уже потерял, а вокруг него сложилась преступная группа заговорщиков, которая не моргнув глазом предала его, ибо состояла из лиц, тесно сотрудничавших с КГБ, или его прямых агентов.

Будучи в Политбюро, я внимательно присматривался к деятельности спецслужб, прежде всего КГБ. Вовсе не хочу всех работников, особенно разведчиков, мерить одной меркой. Там немало порядочных людей. Пишу в этой главе о другом, а именно о карательной системе, которая вместе с КПСС была основой большевистской диктатуры.

Я не располагаю достаточной конкретикой, касающейся деятельности КГБ, – она скрывается до сих пор. Просто хочу пригласить исследователей к изучению подлинной природы и механизма взаимодействия партии и карательных служб, сферы, которая содержит еще очень много неразгаданных тайн.

Глава двенадцатая
Вы сеете фашизм

Вот уже двенадцать лет я занимаюсь реабилитацией жертв политических репрессий в качестве председателя соответствующей комиссии.

Я буду рассказывать о судьбах миллионов наших соотечественников – расстрелянных, замученных пытками, умерших от голода, повешенных, о том, как уничтожался генофонд народов России. За эти годы узнал об этой трагедии, может быть, столько, сколько не знает никто. Я имею в виду документальную сторону дела. А потому считаю своим долгом проинформировать об этом российское общество. Общество, которое пока не испытывает христианской потребности в покаянии.

Потрясает своим мужеством и прозорливостью письмо гениального ученого, лауреата Нобелевской премии, академика Ивана Павлова, направленное в декабре 1934 года Правительству СССР. Он писал:

«Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До вашей революции фашизма не было… Разве это не видно всякому зрячему?»

И верно, разве это не видно всякому зрячему?

Сошлюсь и на более поздний документ. 20 декабря 1957 года председатель КГБ Серов пишет в ЦК пространную записку об антисоветских настроениях крупнейшего ученого, тоже Нобелевского лауреата Льва Ландау. Серов доносит: КГБ "располагает сообщениями многих агентов из его окружения и данными оперативной техники", что Ландау называет систему, установленную после октября 1917 года, "фашистской", а руководителей государства – "преступниками".

В разговоре с харьковским ученым Лифшицем, продолжает Серов, Ландау говорил, что с октября 1917 года "формировалось фашистское государство… Это была идея создания фашистского государства". 12 января 1957 года в беседе со своим коллегой Шальниковым Ландау сказал: "…Наша система… совершенно определенно есть фашистская система, и она такой осталась и измениться так просто не может". В разговоре на ту же тему с ученым Мейманом Ландау заявил: "То, что Ленин был первым фашистом, – это ясно".

Великие ученые сделали этот вывод, не зная и сотой доли той информации, которая доступна нам сегодня.

То, что вытворял Ленин, я уже рассказывал. Сталин последовательно продолжал ленинскую линию на создание "военизированной партии", иначе он не видел пути движения к личной диктатуре. Он первым ввел в оборот термин "командный состав партии". "В составе нашей партии, – указывал он, – если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3–4 тыс. высших руководителей. Это, я бы сказал, – генералитет нашей партии. Далее идут 30–40 тыс. средних руководителей. Это – наше партийное офицерство. Дальше идут 100–150 тыс. низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство".

Как известно, юридическим кредо сталинизма стала "презумпция виновности" человека. Российский, а затем советский человек был априори греховен. Но не перед Богом, а перед властью. Власть заняла место Бога. Обычный человек для большевиков – вообще ничто, тварь земная, "материал капиталистической эпохи", непригодный для создания "социалистической цивилизации". Его необходимо расстрельно и тюремно переработать.

О том, что творилось при Ленине и позднее, я уже рассказывал. Но даже после XX съезда, когда обществу рассказали о преступлениях Сталина, отношение к политическим репрессиям менялось очень медленно. Высшая власть, опираясь на карательные службы, всячески тормозила процесс восстановления справедливости. Те и другие берегли собственные головы.

Несмотря на то что еще в 1954 году начали работу Центральная и республиканские комиссии по пересмотру дел осужденных за "политические преступления", реабилитация осуществлялась выборочно, не по закону, а произвольно. В тех же случаях, когда принимались положительные решения, речь шла не о политической реабилитации, а об амнистии. По Указу от 24 марта 1956 года (то есть уже после XX съезда) все было свалено в одну кучу: политические и воры. Соответствующим комиссиям было велено закончить работу к 1 октября 1956 года – поскорее да побыстрее. А работе этой и до сих пор конца не видно.

В начале 60-х годов процесс реабилитации свертывается, персональная реабилитация после прихода к власти Брежнева практически прекратилась.

Она возобновилась только в 1987 году. 28 сентября состоялось решение Политбюро "Об образовании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30 – 40-х и начала 50-х годов" в составе Соломенцева М.С. (председатель), Чебрикова В.М., Яковлева А.Н., Демичева П.Н., Лукьянова А.И., Разумовского Г.П., Болдина В.И., Смирнова Г.Л.

Через год, 11 октября 1988 года, состоялось решение об изменениях в составе Комиссии. Я был утвержден ее председателем. Дополнительно в состав Комиссии включили Медведева В.А. – члена Политбюро, Пуго Б.К. – председателя КПК при ЦК КПСС, Крючкова В.А. – председателя КГБ СССР.

Как видно из названия постановления, даже в 1987 году, когда политическая обстановка быстро менялась к лучшему, Политбюро не захотело трогать ленинский период репрессий. С 1987 по 1991 год удалось вернуть честное имя всем, кто проходил по так называемым делам об "антисоветском правотроцкистском блоке", об "антисоветской правотроцкистской организации" в Красной армии, по "ленинградскому делу", по "делу Еврейского антифашистского комитета", "султан-галиевской контрреволюционной организации", "всесоюзного троцкистского центра", "союзного бюро ЦК РСДРП(м)" и многим другим. Всего за это время было реабилитировано более одного миллиона человек.

Осенью 1992 года я обратился к президенту Ельцину с предложением о возобновлении процесса реабилитации жертв политических репрессий – теперь уже в России. Борис Николаевич поддержал просьбу, издав 2 декабря 1992 года (в мой день рождения) Указ "Об образовании Комиссии при Президенте Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий". Наконец-то комиссия получила свободу действий на весь период советской власти.

Реабилитация жертв политических репрессий остается главным делом моей жизни. Когда спускаешься шаг за шагом в подземелье по кровавой лестнице длиною в семьдесят лет, то вера в справедливость и братство улетучивается, как дым на ветру. Обнажаются догола вся подлость, трусость и злобность людская.

Расскажу о том, что и как прошло через мое сознание и мою душу. Более подробно я написал об этом в книге "Крестосев".

Начну со слов маршала Жукова, сказанных им на июньском пленуме ЦК КПСС 1957 года:

«Они, засучив рукава, с топором в руках рубили головы… Как скот, по списку гнали на бойню: быков столько-то, коров столько-то, овец столько-то… Если бы только народ знал, что у них с пальцев капает невинная кровь, то встречал бы их не аплодисментами, а камнями».

А теперь по порядку.

Война с детьми

Нет большей подлости, когда власть воюет с детишками. Большевики создали особую систему "опального детства". Она включала указания Политбюро ЦК, законодательные акты, циркуляры и приказы НКВД. Эта система имела в своем распоряжении мобильные приемно-распределительные пункты, специальные детские дома и ясли, детские концлагеря и колонии. Дети должны были забыть, кто они, откуда родом, кто и где их родители. Это был особый детский ГУЛАГ.

Не может быть прощения тому, что написано в оперативном приказе Ежова № 00486 от 15 августа 1937 года. Вот краткое изложение этого чудовищного документа (с соблюдением его стилистики):

Подготовка операции.

Она начинается с тщательной проверки каждой семьи, намеченной к репрессированию. Собираются дополнительные компрометирующие материалы. Затем на их основании составляются

а) общая справка на семью…; б) отдельная краткая справка на социально опасных и способных к антисоветским действиям детей старше 15-летнего возраста; в) именные списки детей до 15 лет отдельно дошкольного и школьного возраста.

Справки рассматриваются наркомами внутренних дел республик и начальниками управлений НКВД краев и областей. Последние: а) дают санкции на арест и обыск жен изменников Родины;

б) определяют мероприятия в отношении детей арестуемой.

Производство арестов и обысков.

Аресту подлежат жены, состоящие в юридическом или фактическом браке с осужденным в момент его ареста. Аресту подлежат также и жены, хотя и состоявшие с осужденным к моменту его ареста в разводе, но причастные к контрреволюционной деятельности осужденного, укрывавшие его, знавшие о контрреволюционной деятельности, но не сообщившие об этом органам власти. После производства ареста и обыска арестованные жены осужденных конвоируются в тюрьму. Одновременно, порядком указанным ниже, вывозятся дети.

Порядок оформления дел.

На каждую арестованную и на каждого социально опасного ребенка старше 15-летнего возраста заводится следственное дело. Они направляются на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР.

Рассмотрение дел и меры наказания.

Особое совещание рассматривает дела на жен изменников Родины и тех их детей, старше 15-летнего возраста, которые являются социально опасными и способными к совершению антисоветских действий. Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД, или выдворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик.

Порядок приведения приговоров в исполнение.

Осужденные социально опасные дети направляются в лагеря, исправительно-трудовые колонии НКВД или в дома особого режима Наркомпросов республик по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД для первой и второй групп и АХУ НКВД СССР – для третьей группы.

Размещение детей осужденных.

Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать: а) детей в возрасте от 1–1,5 лет до 3-х полных лет в детских домах и яслях Наркомздравов республик в пунктах жительства осужденных; б) детей в возрасте от 3-х полных лет и до 15 лет – в детских домах Наркомпросов других республик, краев и областей (согласно установленной дислокации) и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов. В отношении детей старше 15 лет вопрос решать индивидуально.

Грудные дети направляются вместе с их осужденными матерями в лагеря, откуда по достижению возраста 1–1,5 лет передаются в детские дома и ясли Наркомздравов республик. В том случае, если сирот пожелают взять родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение, – этому не препятствовать.

Подготовка к приему и распределению детей.

В каждом городе, в котором производится операция, специально оборудуются приемно-распределительные пункты, в которые будут доставляться дети тотчас же после ареста их матерей и откуда дети будут направляться затем по детским домам.

Начальники органов НКВД, пунктов, где расположены детские дома Нарком просов, совместно с заведывающими или представителями ОБЛОНО производят проверку персонала домов и лиц, политически неустойчивых, антисоветски настроенных и разложившихся – увольняют. Взамен уволенных персонал домов доукомплектовывается проверенным, политически надежным составом, могущим вести учебно-воспитательную работу с прибывающими к ним детьми.

Порядок отправки детей в детские дома.

Детей на приемно-распределительном пункте принимает заведующий или начальник детского приемника и специально выделенный спецработник (работница) УГБ. Каждый принятый ребенок записывается в специальную книгу, а документы его запечатываются в отдельный конверт. Затем дети группируются по местам назначения и в сопровождении специально подобранных работников отправляются группами по детским домам Наркомпросов, где и сдаются вместе с их документами заведующему под личную расписку. Дети до трех лет сдаются лично заведывающим детскими домами или яслями Наркомздравов под их личную расписку. Вместе с ребенком сдается и его свидетельство о рождении.

Наблюдение за детьми осужденных.

Наблюдение за политическими настроениями детей осужденных, за их учебой и воспитательной жизнью возлагается на наркомов внутренних дел республик, начальников управлений НКВД краев и областей.

В который раз я перечитываю этот приказ и каждый раз впадаю в смятение: уж не подделка ли все это? Не могут же эти строки сочинять правители государства, у которых тоже были дети. Увы, все это было, и не так уж давно.

Не приведи Господь пережить нашим внукам и правнукам то, что пережили дети, за которыми режим закрепил ярлыки: "дети врагов народа", "социально опасные дети". Машина репрессий вырвала из светлого мира семьи миллионы детских душ, лишила их отчего дома, отняла будущее. В официальных документах для них существовала специальная аббревиатура – ЧСИР, что означало «член семьи изменника Родины». Это был изнуряющий крест, который детям предстояло нести через всю свою жизнь.

Понятно, что большевистские "тройки", "особые совещания" формально судили родителей, а не детей. Родителей приговаривали к расстрелам, отправляли в лагеря, в ссылки, на спецпоселения. Но трагедию родителей и детей не разделить. На всех вокзалах и полустанках жизни, на всем пути страданий, унижений и оскорблений им, детям, приходилось хуже всего.

Сегодня многие из лагерных детей уже в преклонном возрасте. Их родители не дожили до перемен, которыми живет Россия. И недалеко то время, когда обездоленные Сталиным сироты останутся единственными живыми свидетелями преступлений режима. А потом и они уйдут. В архиве Комиссии по реабилитации немало писем от бывших маленьких узников. Они пишут, что и по сей день им снятся по ночам кошмары ГУЛАГа, что и по сей день они мечтают о детстве и продолжают искать своих родителей.

Если обратиться к самым первым именам и фамилиям в детском расстрельном реестре, то начинать надо с расстрела в ночь с 16 на 17 июля 1918 года детей царя Николая II и его семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге. Расстрел царя и его детей одобрило правительство Ленина. Потом оно одобрит еще миллионы убийств.

В 1919 году в Петрограде расстреляли родственников офицеров 86-го пехотного полка, перешедшего к белым, в том числе и детей. В мае 1920 года газеты сообщили о расстреле в Елисаветграде четырех девочек 3–7 лет и старухи матери одного из офицеров. "Городом мертвых" называли в 1920 году Архангельск, где чекисты расстреливали детей 12–16 лет.

Активно использовалась большевиками практика детского заложничества в борьбе против крестьян, пытавшихся оказать сопротивление аграрно-крестьянской политике режима в 1918–1922 годах. С осени 1918 года началось создание концентрационных лагерей, большинство узников которых составляли члены семей "бунтовщиков", взятых в качестве заложников, включая женщин с грудными детьми.

«Мы содрогаемся, – пишет патриарх Тихон, – что возможны такие явления, когда при военных действиях один лагерь защищает свои ряды заложниками из жен и детей противного лагеря. Мы содрогаемся варварству нашего времени…»

За детьми Николая II последовали в разные годы и дети убийц.

Были расстреляны два сына Рютина, сын Зиновьева, два сына Каменева, убиты сыновья Троцкого, бесследно исчезли два сына Пятакова. Отцы расстрелянных были подельниками Ленина по преступлениям и впоследствии пожинали то, что посеяли.

Общее число ликвидированных по всей стране в 30 – 40-е годы крестьянских хозяйств превысило 5 миллионов. С учетом того, что крестьянские семьи состояли в среднем из 5–7 человек, среди которых половина были дети, можно представить масштабы преступлений режима против детей. В государственных и ведомственных архивах полно писем о том, какому варварскому отношению подвергались крестьянские семьи, изгоняемые из своих родных мест. По наивности большинство этих писем адресовалось тем людям, которые и возглавляли террор. Приведу одно из них – председателю ЦИК СССР Калинину о высылке семей из Украины и Курска: