Текст книги "Омут памяти"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц)

О причинах снятия Семанова также ничего не было сказано. Но в партийных кругах шли разговоры о том, что Ганичев и Сема-нов, кроме редактирования своих печатных органов, занимались и побочной деятельностью, никак не вязавшейся с их положением в номенклатуре. Время от времени они собирались со своими единомышленниками и «прикидывали» организационные формы изменения в руководстве страны, говорили о необходимости «сильной руки» и наведения порядка. Во время моего очередного отпуска я зашел к Андропову по кадровым делам его ведомства. Он сообщил мне, что арестован автор книги «Осторожно: сионизм», естественно, за антисоветскую деятельность.

– Он из той же категории людей, о которых вы писали в своей статье в «Литературной газете», – добавил Юрий Владимирович.

Звучала эта информация как запоздалая поддержка моей, теперь уже давней, статьи.

Расскажу теперь о чехословацком эпизоде в моей жизни. В тот день, когда наши войска в августе 1968 года вошли в Чехословакию, меня пригласил к себе секретарь ЦК Демичев и сказал, что есть поручение Политбюро поехать мне в эту страну во главе группы руководителей средств массовой информации. Задача следующая: там поступить в распоряжение Кирилла Мазурова – члена Политбюро и пропагандистски помочь чехословацким товарищам в создании рабоче-крестьянского правительства во главе с секретарем ЦК Алоизом Индрой.

Я сказал ему, что первый раз слышу об этой акции.

– На месте все узнаешь, – сказал Демичев.

Команда журналистов была сформирована до моего назначения. В руководители намечался кто-то другой. Быстро получили документы. Полетели самолетом Министерства обороны, который вез туда еще 70 женщин, они должны были заниматься спецсвязью между Москвой и военными в Праге. Вместе со мной были первый заместитель главного редактора «Правды» Борис Стукалин, первый заместитель председателя телерадиокомитета Энвер Мамедов, главные редактора газет «Красная звезда», «Труд», «Сельская жизнь» – всего около 20 человек.

Полетели в неизвестность. Будучи у Демичева перед самым отъездом, сказал ему: чтобы пропагандистски обеспечивать формирование нового правительства, нужны какие-то материалы, листовки и т. д.

– Все это давно на месте, военные все уже сделали, – ответил он. – Там и разберетесь.

Мне показалось, что он и сам был не в курсе событий. Обычная советская неразбериха.

Посадка в Польше, там переночевали и полетели в Прагу, сели на аэродроме в Миловицах, вышли из самолета, и первое, что меня ударило, словно дубинкой по голове, – это виселицы с повешенными муляжами наших солдат. Сели в машину. Поехали на автобусе в здание аэропорта. Там небольшая изгородь, стоят чехословацкие солдаты, а на въезде лозунг «Ваньки, убирайтесь к своим Манькам».

Приехали в посольство, ночевать там негде, в посольстве жили большинство членов Политбюро чехословацкой компартии. Спали они в кабинете советника-посланника Удальцова. Зашел к Мазурову, к послу Червоненко. Делать нечего, сидим ждем. На второй день зовет Кирилл Трофимович и говорит: «Ты знаешь, дело сорвалось. Президент Свобода отказался утвердить временное правительство во главе с Индрой».

Спрашиваю: «Что будем делать?» – «Военные собираются разбрасывать листовки», – сказал Мазуров. – «Посмотри их». Посмотрел. Оказались, как говорится, ни в цвет, ни в дугу. На третий или четвертый день после оккупации во дворе посольства военные жгли костер из этих листовок.

Возникла идея возобновить издание партийной газеты «Руде право», главным редактором которой был Швестка, он же секретарь ЦК. Подошел к нему в коридоре посольства. Он, обливаясь потом, ходил по этажу, без конца звонил кому-то по телефону. Говорю ему, что надо бы возобновить издание «Руде право». Он отвечает, что ни в редакцию, ни в типографию не пойдет, потому что его там «не примут».

Опять пошел к Мазурову, рассказал ему о разговоре. Он посмеялся и посоветовал поискать какой-то другой выход. Карлу Непомнящему из АПН пришла в голову мысль позвонить в Дрезден и спросить, нет ли там шрифтов и наборщиков с чешским языком. Оказалось, есть, остались со времен войны. Непомнящий и еще работник из ГРУ полетели в Дрезден и выпустили «Руде право». К сожалению, на обратном пути вертолет, на котором летели наши коллеги, был сбит. До сих пор неизвестно, кто это сделал. В то время ходила версия, что его сбили немцы. Может быть, и наши. Скорее всего так. Оба товарища вместе с пилотом погибли.

На том выпуск «Руде право» и закончился.

Странное впечатление производили те руководители партии, которые жили в посольстве – Павловский, Швестка и другие. Единственный, кто не обливался от страха потом, – это Василь Биляк. Он спокойно ездил по городу, разговаривал с людьми. Регулярно ходил в здание ЦК, что-то там делал, встречался с Дубчеком, со Смрковским и с другими новыми деятелями. Правда, однажды на дверях его квартиры написали: «Убирайся, а то будет плохо». Наши военные отправили его семью в Москву, как и семьи других членов чехословацкого руководства.

Делать нам действительно было нечего. Газетчики сочинили две-три листовки, военные сбросили их с вертолетов. Но все это было как мертвому припарка. Буквально через неделю я сел в самолет и улетел в Москву, сказав Мазурову, что моя миссия, как говорится, закончилась, не начавшись. Он согласился.

Прилетел домой, доложился. В то время я был руководителем рабочей группы по составлению новой Конституции, поэтому сразу же уехал на дачу, в Волынское. В составе группы были виднейшие юристы страны, в том числе Лукьянов. Должен сказать, что в то время Анатолий Иванович играл положительную роль в составлении Конституции. Ее проект лежит в архиве. У меня осталось впечатление, что для того времени он был достаточно прогрессивным. Ну, скажем, в ней предусматривалось создание в Верховном Совете сената из виднейших деятелей страны. Нечто сносное было и по правам человека, о самоуправлении и что-то там еще, я уже запамятовал.

…Раздается телефонный звонок Подгорного. Просит прислать ему последний вариант проекта Конституции. Подгорный претендовал на то, чтобы возглавить всю эту работу – в то время он был председателем Президиума Верховного Совета. Но я знал, что «небожители» «наверху» очень ревностно относятся друг к другу, следят за каждым шагом своих коллег. Поэтому я тут же позвонил Черненко. Константин Устинович сказал, чтобы я ни в коем случае не передавал никаких текстов кому бы то ни было: докладывал только Брежневу.

Поскольку у меня с Черненко были довольно приличные отношения, я ему напомнил, что только что вернулся из Чехословакии.

– Ну и что ты там увидел?

Я рассказал. Он заявил, что немедленно доложит Брежневу. Жди звонка. И верно.

– Слушай, немедленно к Леониду Ильичу.

Брежнев принял сразу же.

– Ну, рассказывай. Тут мне Костя кое-что сообщил любопытное.

Я все повторил, сказав при этом, что, исходя из реальной обстановки и накала страстей, надо поддержать Дубчека, альтернативы, чтобы утихомирить ситуацию, нет. Критиковать Дубчека, что он окружил себя не теми людьми, бессмысленно. Он и сам не волен решать многие вопросы, ему надо дать возможность проявить себя «хозяином». Иначе в Чехословакии будет и дальше расти неприязнь к СССР. Рассказал ему о лозунгах, плакатах, радиопередачах. Поделился своими впечатлениями от митинга на центральной площади, на котором я присутствовал, подчеркнув, что конфликт не утихает, а обостряется. Защитников прежней власти очень мало. Когда говорят, что рабочие хотят пройтись по улицам, чтобы дать отпор «контрреволюции», это вранье.

Брежнев слушал внимательно, ни разу не перебил. Поблагодарил.

– Вот Дубчек, когда закончил партийную школу в Москве, просил оставить его секретарем райкома партии в Горьковской области, где родился. А теперь одни хлопоты, – посетовал Брежнев. Потом долго молчал, о чем-то думал. И совершенно неожиданно произнес озадачившую меня фразу:

– Знаешь, я прошу тебя не рассказывать все это Косыгину.

– Хорошо, Леонид Ильич.

Кто его знает, возможно, были какие-то разногласия в подходах. Мне говорили, хотя я не уверен в достоверности этой версии, что поначалу Косыгин был против этой интервенции, а когда она уже началась, выступал за жесткие меры.

Спустя некоторое время меня пригласил Суслов и тоже попросил рассказать о Чехословакии. Он знал о моей встрече с Брежневым. В конце беседы сказал: «А не кажется ли вам, что Удальцов перегибает палку, уж очень он агрессивно настроен против Дубчека. Его рекомендации в отношении Индры тоже не оправдали себя».

Суслов был прав по существу, но мы с Удальцовым – давние друзья, и потому я отделался общими фразами о сложной обстановке, в которой столкнулись разные интересы – как внутренние, так и международные.

Я продолжал работать над проектом Конституции. После того как отказался посылать Подгорному очередные варианты, он почти на каждом Политбюро стал критиковать отдел пропаганды то за одно, то за другое, все не так, все не этак. Мне, по крайней мере, было понятно, почему он так делает. Переговорил об этом и с Черненко, но тот ответил, что ничего не поделаешь, такой у Подгорного характер.

Проходит месяца два. Опять вызывает Демичев и говорит: «Леонид Ильич просит тебя полететь в Прагу и связаться там с работниками ЦК, поспрашивать у них, на какое возможное сотрудничество могут пойти две партии в настоящий момент».

На сей раз остановился не на чердаке посольства, а в нормальной гостинице. Утром иду в ресторан. Подошел официант. Я на русском языке заказал завтрак. Он записал и ушел. Жду 15 минут, жду полчаса. Ни официанта, ни завтрака. Пересел за другой стол, подальше от первого. Снова официант, но другой. Я обратился к нему на английском. Он быстро побежал на кухню. И буквально через 2–3 минуты к моему столу прибежали два официанта. Один нес закуску, другой – основное блюдо.

Через посольство попросился на встречу в ЦК КПЧ. Принял меня заведующий отделом, занимавшийся информацией и пропагандой (фамилия его была Черник – однофамилец «большого» Черника). Собеседник был хмур, даже головы не поднял. Я что-то там говорил. Выслушав, он ответил, что пока возможностей для конкретного сотрудничества между партиями нет. Не созрели условия. Я, конечно, спросил, является ли это. официальной точкой зрения, он ответил: «Да. Мне поручено вам об этом сказать». Вернулся в Москву, как говорят, несолоно хлебавши. Доложил Демичеву. Он попросил рассказать об этом в отделе ЦК, занимавшемся соцстранами.

Моя чехословацкая эпопея закончилась. Я рад, что тогда удалось побывать в Чехословакии и самому судить о том, что там происходило, а не по рассказам, не по газетным статьям.

Но в Москве меня поджидала весьма курьезная история. Я получил указание от секретарей ЦК Демичева и Катушева подготовить перевод с чешского книги «Семь пражских дней». Пригласили знатоков из академических институтов. Издание закрытое, только для руководства. Перевели. Разослали этот сборник по узкому кругу лиц – членам Политбюро, секретарям ЦК, международным отделам, телерадиокомитету, КГБ, ТАСС, «Правде».

И вдруг на одном из Секретариатов ЦК в конце заседания Суслов говорит:

– Товарищ Яковлев, останьтесь. Тут есть вопрос.

И зачитывает документ «О самовольной рассылке зам. зав. Отделом пропаганды ЦК т. Яковлевым книги „Семь пражских дней. 21–27 августа 1968 года“, содержащей грубые антисоветские измышления».

Я оцепенел. Начали обсуждать, как это могло все произойти. Посмотрел на Демичева, на Катушева, хоть бы словечко вякнули, что это делалось по их указанию. Суслов спрашивает, кто придумал все это дело, а они молчат. В силу старой партийной выучки я не считал для себя этически возможным сказать, что мне было дано прямое указание на этот счет.

Но самое любопытное заключалось в том, что в ЦК была направлена записка моего же заведующего отделом Степакова: «В соответствии с поручением, представляем перевод книги „Семь пражских дней. 21–27 августа 1968 года“, изданной в Чехословакии. Книга содержит грубые, клеветнические, антисоветские, антисоциалистические измышления и, по сообщению иностранной печати, передана для издания в западных странах».

Я не знал об этой записке. За ней следовала справка Черненко, в которой он повторял записку Степакова, а потом добавил, ссылаясь на меня, что отдел разослал ее широкому кругу людей. Вот это «широкому кругу» и поставило в неловкое положение всех присутствующих. Я видел, что Суслов никак не мог понять, что же произошло. Спросил меня, кому разослана книга. Я перечислил. Тогда он обратился к представителю Общего отдела и попросил дать ему список людей, кому направили сборник. Зачитали. Совпало с моей информацией. Суслов спрашивает: «Слушайте, мы что, не доверяем этим людям? – Потом поднял голову и сказал мне: – А вы поаккуратней».

На этом все и закончилось. А предполагалось, как я думаю, нечто более серьезное. Меня эта возня удивила, особенно формула «самовольная рассылка книги, содержащей грубые антисоветские измышления». Откуда все это пошло? Может быть, искали повод, чтобы с работы снять.

Оказывается, инициатива исходила из секретариата Брежнева. Суть склоки заключалась в том, что в книге на чешском языке была одна листовка, содержащая оскорбительные слова в адрес Брежнева. Я не включил ее в книгу, но когда посылал экземпляр для Брежнева, этот листочек вложил отдельно. Голиков показал книгу генсеку, обратив особое внимание на злополучную страничку. Тот возмутился, решив, что листовка эта есть во всех экземплярах.

Как я об этом узнал? Суслов, ведя Секретариат, сказал: «Что-то я страничку о Леониде Ильиче не нахожу». Я ответил, что ее и нет, она направлена только Брежневу. Потом Суслов попросил прислать ему эту листовку.

Увы, таковы нравы аппарата. Никогда не знаешь, кто и по какому поводу тебя подставит. Вот так и держалась дисциплина, основанная не на чувстве личной ответственности, а на страхе, на подсиживаниях, на интригах.

В те же годы мне удалось еще раз побывать в США в составе официальной делегации журналистов. Возглавлял ее главный редактор «Известий» Лев Толкунов. Это была весьма интересная поездка. К журналистике и к средствам массовой информации в США интерес, как известно, очень большой. Государственные чиновники, как и везде, не любят журналистов. Не любят, но побаиваются.

Нас принимали хорошо. Правда, не везде, но в целом хорошо. Мы объехали всю Америку, встречались с разными людьми. Запомнилась встреча с Джейн Фондой. Она пригласила нас на свою виллу в горах, в Калифорнии. Туда же пришел весь цвет Голливуда – артисты, художники, режиссеры. Джейн в то время резко выступала против войны во Вьетнаме. Зная, что я из ЦК, она подошла ко мне. Я тогда еще не забыл английский язык. У нас завязался интересный разговор об американской внешней политике. Джейн назвала ее провокационной, критиковала Москву за то, что она недооценивает всю опасность американского милитаризма.

Сложилась странная ситуация. Я говорил Джейн, что она, вероятно, не во всем права, что международные отношения – материя сложная. Собеседница была неумолима, стояла на своем. Собравшиеся вокруг нас люди с интересом слушали этот спор, улыбались, но не вмешивались. Джейн Фонда была остра на язык и очень убедительна. Вечер прошел прекрасно.

Потом она вышла замуж за владельца Си-эн-эн Теда Тернера. Они посетили меня в Кремле. Пригласили на вечеринку, посвященную своему семейному союзу. Но я не смог там присутствовать, был в какой-то командировке. Жаль, конечно. Думаю, что они обиделись. Думаю так потому, что последующие две встречи с Тернером на Играх доброй воли в Ленинграде и в его штаб-квартире в Атланте были достаточно вежливыми, но суховатыми. Возникла идея о совместном телепроекте по истории «холодной войны», но идея так и не получила путевку в жизнь.

Вспоминается еще один эпизод из журналистской поездки, на этот раз смешной. Приехали мы в один из маленьких городков на юге Техаса. Обратили внимание на то, что в местной газете о нас не появилось ни единого слова. Вечером состоялся прием, организованный одним из богачей. Он занимался весьма своеобразным бизнесом – покупал человеческие скелеты в Индии, приводил их в надлежащий вид и продавал в школы и университеты в США. Заядлый охотник, путешествовал по Тибету, Монголии, по горам Киргизии, Казахстана. Рослый детина с грубоватыми манерами.

Беседуя с ним, упомянули, что, к сожалению, местная газета не сообщила о нашем приезде. «Как так?» – возмутился он. Оказывается, ему принадлежали и эта газета, и местная телерадиостанция. Он поманил пальчиком главного редактора газеты. Тот быстрехонько подбежал. Бизнесмен спросил его, почему так произошло. Тот начал говорить что-то невнятное. Хозяин сказал: «Предупреждаю тебя последний раз. Завтра должно быть не меньше полосы, посвященной этой делегации». И верно. Назавтра появились портреты всей нашей делегации и весьма благожелательная статья.

Кстати, накануне этот главный редактор принимал нашу делегацию, вел себя напыщенно. Надувался, как мог, уверял в своей независимости и в прочих доступных ему радостях жизни. После выволочки от хозяина он ходил как в воду опущенный.

Это я говорю о капризах свободы печати. О том, какие гримасы бывают с прессой и в такой стране, как США.

Нас приняли госсекретарь Роджерс, помощник президента по национальной безопасности Киссинджер и сенатор Фулбрайт. Беседы были весьма обстоятельными. Кстати, Роджерс извинился за то, что делегацию в некоторых местах пикетировали. «Но сделать я ничего не могу», – добавил он. Сказал нам, что американцы хотят уйти из Вьетнама в организованном порядке, но вьетнамцы не проявляют особого интереса к мирным переговорам.

Беседа с Киссинджером была посвящена в основном проблемам разоружения. Киссинджер рассуждал в том плане, что ни одна страна – ни США, ни СССР – не в состоянии достичь стратегического превосходства, которое обеспечивало бы победу в войне. Поэтому президент Никсон теперь говорит о концепции «достаточности». Киссинджер заверял нас, что будет делать все, для того чтобы в советско-американских отношениях произошли качественные сдвиги в лучшую сторону.

Весьма интересной была беседа и с сенатором Фулбрайтом. Он резко критиковал американскую внешнюю политику, особенно войну во Вьетнаме, сказал, что развертывание ракет «Сейфгард» является ошибкой. Обратил внимание на то, что в Америке очень сильно влияние военных на международные дела. Как и в своих книжках, Фулбрайт подчеркивал, что американская внешняя политика строится на мифах. В конце беседы сказал, что великим державам «необходимо уйти от заблуждения, будто они всегда правы и могут приписывать себе миссию всемирной добродетели».

После учебы в Колумбийском университете я не был в США более десяти лет. Тогда мы, группа студентов и аспирантов, тридцать дней путешествовали по США. Жили в семьях американцев в разных городах по три-четыре дня. В Вермонте я жил в семье протестантского священника, в Чикаго – в семье профессора университета, в Айове – в семье фермера.

Однажды во дворе играл с его детишками. Заметил, как хозяйка нет-нет да и выглянет в окошко. Затем вышла во двор и, смущаясь, заговорила:

– Я вижу, вы любите детей.

– Да, у меня двое в Москве остались, скучаю.

– Но у вас ведь в стране общие дети и общие жены.

– Кто вам сказал подобную глупость?

– Священник.

– Это полная чушь.

Хозяйка была в растерянности. Не знаю, поверила она мне или нет.

На юге, в Нью-Орлеане, мы жили в общежитии негритянского университета. Там посчастливилось побывать на концерте гениального Луи Армстронга. Но там же мы увидели и школы для черных и белых, и трамваи – для черных и белых, и туалеты – для черных и белых. Присутствовали на обеде белого плантатора, который заявил, что его негры всегда будут его рабами.

Поездка по стране дала нам многое. Это не город Нью-Йорк, а настоящая, всамделишняя Америка, разнообразная, многоцветная, разнохарактерная.

Казалось бы, многое должно измениться за прошедшие годы, но я не увидел каких-то новых красок в жизни людей, в их психологии. Конечно, с сегрегацией за это время покончено. Но Америка как бы застыла, законсервировалась. Лицо ее довольное, часто улыбчивое, а еще чаще – искусственно улыбчивое. Американцы продолжали демонстрировать уверенность, а иногда и самоуверенность. Самоуверенность силы, как написал однажды Фулбрайт.

Конечно, мы беседовали с разными людьми и в разных обстоятельствах. Одной краской Соединенные Штаты не изобразишь. Страна мозаична, многообразна. Можно говорить только об отдельных общих чертах.

Потом я много раз бывал в США. Страна менялась как бы на моих глазах. Она с каждым годом становилась более взбудораженной, более нервной и озабоченной – и своими внутренними делами, и международными. Вырос и настороженный интерес к окружающему миру, к жизни в других странах. Появились разного рода опасения, страхи, сомнения. Впрочем, эти впечатления могут быть и неточными – ведь я и сам менялся.

Моя политическая деятельность при Брежневе распадается на две части. С 1964 по 1973 год – аппарат ЦК, а с 1973 по 1983 год – посол в Канаде. Я уже не раз упоминал о моей канадской жизни. Поэтому ограничусь, пожалуй, лишь несколькими эпизодами и своими размышлениями об этой стране.

Еще перед приездом в Канаду в западной печати, особенно в американской и канадской, появилось множество статей, интерпретирующих мое назначение или пытающихся понять, почему я оказался за рубежом. Американский журналист из «Нью-Йорк тайме» Хендрик Смит писал, что «перемещение Яковлева отражает длительный закулисный идеологический спор по важному, хотя и тщательно скрываемому, вопросу о русском национализме… Хотя официальное руководство КПСС и симпатизирует националистам, – продолжал Смит, – но подспудно чувствует, что они представляют опасность для строя, для системы, для коммунистической идеологии, что их точка зрения вовсе не совпадает с ортодоксальным интернационализмом, с идеями мировой революции и многонационального устройства Советского Союза».

Роберт Кайзер из «Вашингтон пост» в пространной статье писал о том, что Яковлев «лишился своего поста, так как был слишком либеральным». Он также отметил, «что в стране, состоящей из десятков национальностей, где русский национализм всегда был больным местом, это открывало бы тревожную перспективу». Будучи тонкими наблюдателями, Смит и Кайзер многое угадали и предугадали.

Конечно, самая активная пресса обо мне была в самой Канаде. Практически все газеты, включая и провинциальные, откликнулись на мое назначение. Перед самым приездом «Оттава ситизен» опубликовала статью под заголовком «Либерал прибудет сюда в качестве следующего советского посла». И что Яковлев «снят потому, что слишком мягок по отношению к идеологическим противникам». Несколько статей напечатала «Торонто стар». Она назвала мое увольнение из ЦК «интригующим признаком идеологических разногласий в партии». Он, Яковлев, обвиняется в том, что «занял слишком либеральную позицию, с точки зрения своих начальников. И за этот грех ему приказали отправиться в канадские джунгли – в Оттаву».

Были конечно, в этих статьях и надуманные вещи. Например, утверждалось, что моя статья, перед тем как быть опубликованной в «Литературной газете», несколько месяцев обсуждалась на Политбюро и вызвала там острые споры. Я уже говорил, что никаких предварительных споров и обсуждений не было.

Я оказался на какое-то время в центре внимания, и сразу же по приезде на меня обрушился поток просьб об интервью, о встречах с журналистами. Мне пришлось отказываться с учетом специфики причин моего назначения. Меня предупредили, что работники спецслужб в посольстве получили указание сообщать о всех моих шагах и действиях, особенно о контактах с прессой.

Мы с Ниной Ивановной очень волновались перед отъездом в Канаду. Как-то нас встретят, как это все будет? Впереди густой туман со всех точек зрения – и страна, и правительство, и посольство, и дом, в котором придется жить.

На аэродроме нас встретили работники советского посольства и все послы «социалистического содружества» вместе с женами. Поздравили с назначением, выразили желание сотрудничать, предлагали помощь. Но я мало что замечал. Смотрел на всех растерянными глазами. Все было внове. Никто меня дипломатическому ремеслу не учил. Я все делал на ощупь, на свой страх и риск. Может быть, это и хорошо. Именно это и создало мне репутацию специфического свойства. Как писала одна газета, «не дипломат, но необычный посол».

На другой же день после приезда собрал аппарат, чтобы представиться. Как меня встретили? Трудно сказать. Для них я тоже был загадкой. Опальный работник ЦК. Что от него ждать? Как вести себя? Все прошло нормально. Привыкать было просто некогда. С первого же дня пошли телеграммы из Москвы, разные запросы, требующие ответов.

Начали готовиться к официальной встрече с генерал-губернатором Канады – представителем английской королевы. Процедуры я тоже не знал, но меня просветили в МИДе Канады заранее. Объяснили, где должен стоять, сколько сделать шагов при вручении верительной грамоты. Все это – рутинные вещи.

Но еще до этой официальной церемонии министр северных территорий Жан Кретьен пригласил меня и сказал следующее: «Канадское правительство приняло решение сделать подарок советскому правительству. Мы знаем, что в Москве возникла идея о заселении северных территорий, в частности Таймыра, овцебыками. Мы дарим вам сбалансированное стадо из 14 овцебыков».

Удивительные создания. Шерсть настолько теплая, что все канадские пограничники на Севере одеваются в свитера, связанные из этой шерсти. Но не только пограничники, а и те, кто живет на Севере, спасаются от холода именно в свитерах из шерсти овцебыков.

Но вот здесь и началась «бычья эпопея». Я посылал в Москву телеграмму за телеграммой, но, видимо, в Центре все это уперлось опять же в корыстные интересы. Как потом узнал, были отпущены деньги на закупку овцебыков в США. А закупки, как я уже отмечал раньше, были, как правило, связаны с коррупцией. Бесплатно же никому не имело смысла брать этих достаточно дорогих животных.

Канадцы не один раз спрашивали: «Когда же возьмете ваших быков?» К стыду нашему, все это затянулось до самого моего отъезда в Москву. Мое ведомство не желало заниматься какими-то овцебыками. Решил позвонить министру сельского хозяйства Полянскому. Он отреагировал очень хорошо. На другой же день разыскал меня по телефону. Сообщил, что договорился о посылке транспортного самолета в Виннипег, и попросил помочь получить разрешение на посадку нашего самолета в этом городе. Я позвонил в канадское посольство. Вопрос был решен сразу же. Овцебыки полетели на Таймыр. Мне рассказывали, что они там прижились. Дали потомство, хорошо развиваются, чему я очень рад. Каждый год собираюсь слетать на Таймыр, посмотреть, что получилось из этого заповедника овцебыков, но никак не соберусь. Все дела да случаи.

И потекла жизнь в Канаде по рутинной колее. Должен сказать, что, когда я вспоминаю канадские годы, у меня возникают к самому себе серьезные претензии. Я очень добросовестно занимался разной ерундой, напрасно тратил массу энергии на всякие телеграммы, бумаги, просьбы в Центр, записки. В Центре никто серьезно к Канаде не относился. Все было сосредоточено на США. Да и от меня больше всего требовали информации об американском аспекте канадской жизни. Я слишком поздно понял, что и многие мои телеграммы до «верха» не доходили, а оставались на уровне чиновничьего аппарата. И просьбы, и письма. А если что-то удавалось сделать, то только во время отпусков. И то пользуясь старыми связями.

По-дружески помогал мне в решении некоторых торгово-финансовых вопросов Борис Гостев. Он заведовал отделом финансовых органов в ЦК. Помогали некоторые из моих бывших подчиненных, как, скажем, Борис Стукалин. Живо откликался на мои просьбы Георгий Арбатов, старался сделать все, что мог. И многие другие. В первые месяцы всяких переживаний меня особенно успокаивало то, что большинство товарищей, которых я считал друзьями, оказались действительно друзьями. Во время моих отпусков они не боялись встречаться со мной, в том числе и работники ЦК, хотя понимали, что для них могут быть и осложнения.

Мне хочется назвать эти имена. Георгий Арбатов, Наиль Биккенин, Валентин Зорин, Игорь Черноуцан, Константин Зародов, Альберт Беляев, Николай Шишлин, Сергей Лапин, Борис Панкин, Марк Михайлов, Леонид Замятин, Григорий Бакланов, Борис Стукалин и многие другие. Работники издательств предлагали книги для библиотеки. Для посольства стало событием, когда Леонид Максаков привез мне в Канаду сериал «Семнадцать мгновений весны». Вечерами колонисты крутили эти фильмы чуть ли не каждую неделю. Многие из моих друзей по пути из США заезжали в Канаду на 2–3 дня и рассказывали, что творится дома. Я был в курсе многих дел и настроений.

Не могу сказать, что я оказался отверженным человеком и в высшем эшелоне власти. Кроме Громыко, который принимал меня охотно, бывал у Андропова, когда надо было согласовывать кадры разведки. Регулярно встречался с Пономаревым – секретарем ЦК по международным делам. Был однажды у Суслова, рассказал ему, что у нас в посольстве советник-посланник ходит по городу пешком, а третий секретарь ездит на иномарке. А потом ищем, кто же это расшифровывает наших разведчиков? Он посоветовал обратиться к Андропову. «Хотя он и сам знает об этом», – буркнул Суслов с некоторым раздражением. Будучи у Кириленко, рассказал ему, что наши торговцы покупают у канадцев оборудование для производства снегоходов настолько устаревшее, что канадцы ищут его по всем складам. Новое стоит чуть подороже, но новое. Кириленко расшумелся, но так ничего и не сделал. Несколько раз заходил к Кулакову – просто так, поговорить. Рассказывал ему о фермерских хозяйствах в Канаде. В разговорах он признавал, что и в нашей стране нужны реформы. На разговорах все и заканчивалось.

Не могу не рассказать и еще об одном случае из практики советского хозяйствования. Однажды мне позвонил премьер-министр Трюдо и попросил принять своего друга, добавив, что у последнего есть «весьма любопытное соображение». Встретились. Собеседник – крупный бизнесмен – сказал, что готов защищать советские «спортивные символы». Честно говоря, я сначала не понял, что это такое. Он разъяснил, что по американскому и канадскому телевидению очень часто показывают «маску Третьяка», эпизод, когда Якушев обводит трех канадских защитников и т. д. (Это был пик советско-канадских хоккейных восторгов.) «Все это, – продолжал собеседник, – стоит денег». По его подсчетам, советская сторона могла «заработать из воздуха» десятки миллионов долларов.