Текст книги "Омут памяти"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)

В правительство и администрацию снова посыпались явно организованные письма от якобы "ветеранских" организаций со всякой лживой фактурой. Например, будто бы я сказал, что Ленинград надо было сдать фашистам, чтобы спасти город от гибели, а людей – от голода. Ничего подобного никогда не говорил, мне бы и в голову не пришло сказать подобное, но для коммунистических чиновников в правительстве было достаточно самих сигналов недовольства. Те же, кто хотел оставить и закрепить порядки в самой компании, буквально саботировали мои распоряжения. Например, однажды Черномырдин попросил меня снять с экрана рекламу "МММ". Я сказал ему, что придется платить неустойку в 7 миллиардов рублей. Заплатим, пообещал премьер. Я отдал соответствующие указания, но реклама оставалась на экране еще сутки. Чья-то заинтересованность была очевидной.

Я видел всю эту возню. За время моей работы пришлось уволить 956 человек, но это занятие, как известно, достаточно противное. К тому же доводили меня до белого каления бесконечные ходоки, которые заваливали меня проектами своих программ, разными "гениальными" предложениями. Приходилось отказывать, что тоже было достаточно неприятно.

Вместо творческой работы уйму времени пришлось тратить на переговоры с Минсвязью, с Минфином, ходить к председателю правительства Черномырдину, и все по одному и тому же вопросу – финансированию. Позиция чиновников была абсурдная – денег нет, но телевидение должно работать. Квадратура круга. Передо мной открывался какой-то фантастический мир с его некомпетентностью и политическим невежеством. Понять его было задачей непосильной, принять невозможно.

Вот так, день за днем, и формировалось тягостное чувство неудовлетворенности, известной растерянности, а заодно – и желание бросить все это к чертовой матери.

Помню начало чеченских событий. В день перед началом войны меня срочно вызвал Черномырдин. Там уже были Сергей Шахрай, Виталий Игнатенко и Олег Попцов. Черномырдин сказал, что принято решение навести порядок в Чечне. Грозный будет окружен двумя или тремя кольцами наших Вооруженных сил. Когда он обо всем этом рассказал, первым вспылил Попцов. Какие три кольца? О чем вы говорите? Это же война! Черномырдину ответить было нечего, да он и не пытался. Повторил, что решение принято Советом безопасности и президентом.

– Мы просим средства массовой информации помочь руководству страны.

– Но как помочь? – спрашивал Попцов. – Что мы можем тут сделать? Мы обязаны давать объективную информацию о том, как будут развиваться события, что там будет происходить.

Короче говоря, расстались мы, ни о чем не договорившись. Я задержался у Черномырдина. Спрашиваю его:

– Виктор Степанович, что происходит? Вы все там просчитали?

– Откуда я знаю. Я сам об этом узнал три дня назад.

На том наш разговор и закончился. На второй или третий день после начала войны на нашем канале появился резкий комментарий Генриха Боровика, в котором говорилось о бессмысленности этой войны и неизбежности тяжелых последствий. Утром раздался звонок из администрации президента, выразили резкое недовольство этой передачей. Где-то вечером позвонил Черномырдин, был весьма суров в оценках и упреках по этому же поводу. Через несколько дней он снова позвонил по домашнему телефону и в раздраженном тоне возмущался одной из вечерних передач о войне в Чечне. Передача была на самом деле тенденциозной, обвиняла в военных провалах правительство, а не конкретных военных. Тут Виктор Степанович был прав. Как потом оказалось, эта передача появилась при активном содействии и "финансовой помощи" Минобороны.

Новый режим увязал в интригах, слухах, нашептываниях и подсиживаниях, которые по своим объемам и бессовестности превосходили все мыслимые границы. Хочу определенно сказать, что в составе перестроечного Политбюро подобного размаха мерзостей и представить было невозможно. Дворцовые интриги, конечно, существовали и тогда, но они были утонченнее и не столь наглые. Существо то же самое, но нынешние формы номенклатурных игр настолько подлые, что вера в человека испаряется еще быстрее, чем раньше.

В середине 1994 года меня пригласил Ельцин. Встретил сурово. Попросил рассказать, как идут дела. Я откровенно поведал ему о своих тяготах и переживаниях. Пожаловался на то, что в коллективе еще немало людей, не желающих создавать добротные передачи о реформах. Я думал, что Ельцин хмур со мной из-за Чечни. Однако об этом не было сказано ни слова. И вообще, к чести Ельцина должен сказать, что за время моей работы на телевидении он ни разу не выразил ни одной претензии к передачам, хотя поводов для этого было достаточно. Лишь однажды он позвонил мне и попросил повнимательнее относиться к освещению отношений между ингушами и осетинами. Говорил о взрывоопасности этой темы.

К концу беседы он оттаял, вынул из папки страничку текста и передал мне:

– Почитайте!

Содержание записки было явно провокационным. В ней говорилось о том, что первый канал телевидения занял антиреформаторские позиции, очень часто появляются антиельцинские программы, что этот канал не является помощником президента. Записка без подписи, но явно готовилась в президентской администрации. Бумажка беспредельно глупая и лживая. Я даже не мог сразу сообразить, как прокомментировать эту демагогию. Молча смотрел на президента. Борис Николаевич улыбнулся и сказал:

– Смотрите, будьте осторожны, вас не только друзья окружают.

На том мы и расстались. Потом я спросил у Сергея Филатова и Вячеслава Костикова, откуда ветер дует.

– Кому-то хочется поставить на телевидение своего человека, – ответил Сергей Александрович.

Ни тот, ни другой о записке ничего не знали, но считали, что она рождена в президентских спецслужбах.

Если продолжить чеченскую тему, то, к сожалению, на этой почве у меня получилась размолвка с некоторыми моими добрыми друзьями, к счастью не очень долгая. Они упрекнули меня в том, что первый канал мало информирует людей о жертвах этой войны с российской стороны. Мой ответ был очень простым. Разрубленные или разорванные тела буду показывать только один раз, а не повторять одно и то же по 5–6 раз в сутки. Как участник войны 1941–1945 годов, заявляю, нельзя показывать матерям изуродованные трупы их детей. Жестоко это.

Демократические силы расползлись к этому времени в разные стороны. Только "Демократически выбор России" и "Яблоко" выступили против чеченской войны. Но дело ограничилось словами, а не массовым движением. Псевдопатриотические интересы военных, военно-промышленного комплекса, карательных служб возобладали, взяли верх.

Работа на первом канале телевидения давала мне возможность наблюдать, сравнивать, анализировать настроения в разных слоях правящей элиты. Но почувствовать и то, что для многих представителей старой и новой бюрократии я был лицом явно нежелательным. Не обнаружил и поддержки со стороны демократов. Когда председатель Думы Иван Рыбкин пригласил меня на своеобразный отчет перед депутатами, там собрались только представители коммунистов и элдэпээровцев. Из демократов, кроме Ирины Хакамады, я никого там не увидел. Коммунисты воспользовались случаем, чтобы устроить мне очередную политическую проработку. Само телевидение их мало интересовало.

В телевизионный этап моей жизни я встречался с президентом Ельциным несколько раз. Расскажу об одной из таких встреч. Где-то осенью 1994 года я изложил ему свое видение обстановки в стране. Сказал, что практически идет к концу второй этап демократического развития, начавшийся в августе 1991 года, но теперь уже не в СССР, а в России. Он требует политического обозначения. Необходима, как никогда, консолидация демократических сил. Президенту нужна социальная опора, ядром которой может стать партия социал-демократического направления.

Либеральная идея, блестяще сработавшая в политике, начала спотыкаться в экономике. Поэтому необходимо скорректировать экономическую политику в сторону социальности. Сказал, что в этих целях необходимо создать партию социальной демократии. Изложил ее основные принципы. Кроме того, было бы целесообразно созвать общероссийский Демократической конгресс с докладом президента, в котором обозначить основные цели и параметры дальнейшего демократического развития России.

Заинтересованность Ельцина была очевидной. Он что-то записывал. Спросил, что я имею в виду, когда говорю о социальности. Сказал ему, что в рыночной экономике неизбежно социальное расслоение, но в этот переходный период надо позаботиться не только о том, чтобы появились обеспеченные люди, но и поставить барьер нищенству. Реформы должны служить людям, а не реформам. Иначе скатимся к советскому принципу: "производство ради производства". Кажется, убедил его. Он поддержал идею о создании партии и созыве Демократического конгресса. Попросил зайти к его помощнику Сатарову, рассказать ему о разговоре и подготовить предложения.

В это же посещение я сказал Борису Николаевичу, что перепалка между ним и Горбачевым производит крайне негативное впечатление на общественное мнение. И вообще надо менять отношение к предшественникам. Борис Николаевич долго молчал. А потом сказал:

– Вы, пожалуй, правы. Я обещаю больше не упоминать публично его имя в критическом плане.

Он выполнил свое обещание.

Затем неожиданно спросил:

– А что это у вас за ночная передача под руководством Егора Яковлева?

Я объяснил ему, что никаких федеральных денег на эти ночные передачи не тратится, что передачи рассчитаны на полуночников, демонстрируются фильмы.

Борис Николаевич слушал внимательно. Трудно было понять, верит он или не верит моим объяснениям, одобряет или нет. Продолжал молчать. И вдруг после затянувшейся паузы ошеломил меня вопросом:

– Скажите, а Егор Яковлев порядочный человек?

– Безусловно.

И опять долгая пауза, а затем реплика:

– Да, пожалуй.

На том мы и расстались. Для меня стало еще очевиднее, что есть люди, которые внимательно следят за каждым моим шагом. Честно говоря, надоело быть под колпаком – будь то при тоталитарном режиме, будь то при демократическом.

Итак, я начал создавать партию. Саму идею многие встретили с энтузиазмом. Провели съезд. Получили приветствие от президента. Но тут кому-то в окружении Ельцина прискакала в голову сумасбродная идея создать две верхушечные партии, организуемые властью. Одну – во главе с председателем правительства Черномырдиным, другую – во главе с председателем Думы Рыбкиным.

Не могу с уверенностью сказать, было ли это предложение злонамеренной провокацией, но объективно реализация этого замысла привела к подрыву и расколу демократических сил. Удар по демократии был нанесен губительный. Резко сузились возможности и моей партии. Надо было начинать все сначала. Я продолжал верить в императивность развития России по пути социальной демократии, то есть превращения демократии в мощное орудие служения человеку, его свободы и самореализации.

Замечу, что обе верхушечные партии на выборах 1999 года сошли с политической арены, как это и прогнозировалось в моих публичных выступлениях в самом начале их образования. Одна фактически исчезла, другая во что-то влилась.

А тем временем обстановка на телевидении усложнялась. Финансирование снижалось. На одном из совещаний у Черномырдина выяснилось, что денег на следующий, то есть 1995-й, год будет выделено всего на четыре часа вещания. Я не мог согласиться с этим безумием. Не для того пришел в компанию, чтобы довести вещание до четырех часов в сутки. Подобная акция объективно была направлена против Ельцина, поскольку вела к сужению демократического влияния через телевидение.

Тем временем "Останкино" стали навещать бизнесмены, банкиры и другие разбогатевшие люди с предложениями о реконструкции компании, о возможных изменениях в схеме ее финансирования. Подобные сигналы получил я и от работников администрации. Из предпринимателей особенно активен был Борис Березовский. Он принес мне список возможных акционеров – руководителей крупнейших банков. В самой компании уже лежало несколько проектов образования на базе "Останкино" акционерной компании с контрольным пакетом акций у государства, разработанных еще до моего прихода на телевидение. Разработка нового проекта шла долго и тяжело. Трижды по этому поводу я ходил к Черномырдину. Дважды – к Ельцину. В правящем эшелоне в идее акционирования сомневались все, но денег на содержание госкомпании никто давать не хотел. Я говорил тогда Черномырдину:

– Профинансируйте хотя бы четырнадцать часов в сутки, и я прекращу разговоры об акционировании.

Но все мои увещевания и призывы разбивались о глухую стену, даже тоненьким писком не отзывались.

Только однажды, когда я был особенно настойчив и политически прям в оценках ситуации, Черномырдин схватил телефонную трубку спецсвязи и сказал министру Дубинину:

– Ты сможешь выделить дополнительные деньги на содержание первого канала?

– Нет, не могу.

– Почему?

– Денег нет.

– Но это политически необходимо.

– Тогда разрешите напечатать деньги.

– Я тебе напечатаю, – сказал премьер и положил трубку. – Да тут еще чеченская война, – добавил он.

На том и расстались.

Постепенно отношения с Черномырдиным, а вернее – с его аппаратом явно ухудшались. Во-первых, без решения правительства я образовал самостоятельную радиостанцию "Голос России" и назначил ее председателем Армена Оганесяна. У правительства были другие кандидатуры. Радиостанция работает до сих пор, и работает успешно.

Но главный мой "проступок" состоял в том, что я выдал лицензию на вещание телевизионной компании НТВ, которая работала без юридических прав, поэтому ее можно было закрыть в любую минуту. Я знал, что в правительстве готовится проект о преобразовании или даже закрытии НТВ. Подобные настроения были и в администрации. Острые передачи НТВ вызывали гнев высшего начальства, особенно аппаратных структур. Я хорошо понимал, что наступил момент как-то спасать НТВ. В известной мере это был вопрос и судьбы демократии в целом.

Ко мне зашел руководитель НТВ Игорь Малашенко. Мы долго обсуждали все аспекты сложившейся обстановки. Настроение Игоря было препоганым. Он попросил срочно подписать официальное разрешение на вещание. Я сделал это.

Когда подписал лицензию, мне тем же вечером позвонил Черномырдин и сказал:

– Ты допустил оплошность. Я и представить себе не мог, что все будет сделано в обход правительства!

Довольно долго меня воспитывал, а в конце сказал, чтобы я искал выход из этого положения, нашел какую-нибудь зацепку, чтобы отозвать лицензию обратно. Я сказал, что юридических зацепок нет, все сделано по правилам. Хотя знал, что лицензию отозвать могу, да она еще и не была полностью оформлена.

– Ты сделал ошибку – ты ее и исправляй, – таков был вердикт премьера.

Делать я ничего не стал, а время и события погасили и эту проблему.

Работать стало крайне неуютно. Я принял решение вести дело к акционированию. Пошел к Ельцину и попросил его подписать указ по этому вопросу. Поколебавшись, посомневавшись, задав несколько вопросов, он все же поставил свою подпись. Его колебания объяснялись еще и тем, что Черномырдин был на самом деле против акционирования. Ельцина уговаривали преодолеть свои сомнения Сергей Филатов и Виктор Илюшин. Они же уговаривали и Черномырдина. Подписывая указ, президент сказал мне:

– Я прошу вас не отпускать вожжи управления. Подпишу документ о назначении вас председателем Совета директоров с широкими правами. Там соберутся люди с разными интересами, но руководство должно осуществляться представителем государства.

К сожалению, я не проследил за подготовкой документов, на основе которых формировались функции, компетенция, права и обязанности, иерархия подчиненности в сфере руководства компанией. В результате позиции председателя остались сугубо номинальными, до предела урезанными. От борьбы я уже устал в прошлые времена да и цели достойной не видел. К Ельцину тоже не пошел. Да к тому же и большевики из КПРФ продолжали травить первый канал. Они же организовали против меня и выступления внутри компании. Бушевали бездельники. После серии митингов, на которых обвиняли меня в том, что я разрушил "национальную святыню" и хочу превратить российское телевидение в космополитическое, я заявил о своей отставке, в том числе и с поста руководителя правительственной службы телевидения и радио.

Конечно, все могло бы пройти гораздо безболезненнее, если бы я сам не наделал ошибок. Теперь-то я понимаю, что надо было обновить, как я уже писал, по меньшей мере на три четверти верхний эшелон руководства. Смалодушничал, поэтому и остался без "своей команды". И все же, оглядываясь назад, я считаю, что сделал правильный шаг, уйдя из "Останкино" и организовав на его базе акционерную компанию. На душе стало спокойнее, да и государство было избавлено от миллиардных затрат.

Пожалуй, в заключение телевизионной эпопеи стоит упомянуть еще о двух памятных событиях, случившихся в то время. Первое – приезд в "Останкино" Билла Клинтона в 1994 году. Он захотел выступить перед народом России в прямом эфире. В последние дни перед его приездом ко мне зачастили американцы – как из посольства, так и из команды, приехавшей готовить визит. Они были очень напряжены. Я, как мог, успокаивал американцев и своих доморощенных паникеров. Когда Клинтон приехал в "Останкино", я встретил его и Хиллари в самой студии. Они отдохнули несколько минут, привели себя в порядок, и действо началось. Я представил президента и сказал несколько приветственных слов в адрес гостей от имени компании.

Клинтон был в ударе. Он с воодушевлением говорил о своей поддержке демократии в России. Ему задали несколько благожелательных вопросов, он ответил. На том все и закончилось. Мне сообщили потом, что президент США был очень доволен, прислал мне благодарственное письмо. Но из окружения российского президента на тоненьких ножках прибежал слушок, что Клинтона встретили слишком хорошо, предоставив ему трибуну для разговора со всем народом. Да и телезрители, судя по информации с мест, встретили выступление Клинтона теплее, чем ожидалось. Но это были всего лишь разговоры. Сам Ельцин оценил акцию положительно.

Другой случай связан с самим Ельциным. В период акционирования в "Останкино" случилась беда. Убили Влада Листьева – талантливого журналиста, только что назначенного генеральным директором новой компании, названной ОРТ. Событие произвело, на общественность ошеломляющее впечатление. Многие каналы телевидения прекратили передачи. С утра до вечера на экране – портрет Листьева. В этой взвинченной обстановке в "Останкино" приехал Борис Николаевич.

Я воспользовался случаем и спросил Ельцина, почему до сих пор не подписан указ о борьбе с фашизмом. Он повернулся к своему помощнику Илюшину и спросил его, в чем тут дело. Илюшин ответил, что до сих пор Академия наук не дала научное определение фашизма. Вскоре указ президента был подписан, но правоохранительные органы откровенным образом просаботировали его. Саботируют до сих пор.

Ельцин был явно не в духе. Когда вышел к микрофону, видно было, что говорить ему стоило большого напряжения. Аудитория тоже заняла агрессивные позиции – как если бы непосредственно президент был виноват в этом убийстве. Контакта с аудиторией не получалось. Ельцин на глазах у присутствующих, а значит, и всей страны, подписал указы о снятии с работы двух руководителей правоохранительных органов Москвы, что выглядело слишком театрально.

Эти годы были связаны не только с телевидением и радио. Я был членом Конституционного собрания, которое работало над проектом новой Конституции России. Чрезвычайно интересная работа, особенно учитывая то обстоятельство, что я руководил рабочей группой по подготовке Конституции еще при Брежневе. В новой обстановке наслушался столь разных, часто противоположных точек зрения, что голова шла кругом. Особенно полярными оказались мнения о том, какая должна быть Россия – парламентской или президентской республикой. Я выступал за парламентский путь. Однако опыт последних лет показал, что я ошибался. Составы Государственных дум оказались такими, что, будь они последней инстанцией, мы бы уже по многим параметрам вернулись во вчерашний день, который большевики переименовали бы в "завтрашний".

Об этих перипетиях в моей жизни я рассказываю еще и потому, что как бы со стороны, а не изнутри, как это было при Горбачеве, я мог наблюдать и оценивать деятельность новой правящей элиты во главе с Борисом Ельциным.

Драма России, истоки которой лежат в большевистском прошлом, продолжается до сих пор. И пока нет оснований для вывода, что Россию императивно ждет нормальное демократическое будущее. Ельцин довольно лихо и громко начал реформы, но не смог завершить их. Та же двойственность, что и при Горбачеве. Ноги тонут в трясине прошлого. Да и природный революционаризм Ельцина в известной мере мешал эволюционному ходу реформ. В известной, но не в решающей.

Борис Ельцин, осознанно или нет, в данном случае это не так уж и важно, ничего не сделал для того, чтобы объединить отдельные ручейки демократических настроений в мощный поток организованной демократии. Труднообъяснимый парадокс, то ли он диктовался особенностями исторического момента, то ли характером президента, но получилось так, что Ельцин под прессом обстоятельств – недавних и нынешних, отстаивая позиции реформ, в то же время практически отодвинул на политическую обочину демократические силы.

Пожалуй, для меня Борис Ельцин, при всей его кажущейся простоватости, является в какой-то мере загадочной политической фигурой. Внешняя открытость обманывает. Хотя он – и по образованию, и по воспитанию – из той же колоды, что и большинство членов высшего эшелона партийной власти последних десятилетий, да и сам он не пытался изображать из себя образованного и утонченного деятеля. В то же время обладает в высшей степени развитым "верхним" чутьем. Поражало, как он решал кадровые проблемы – неожиданно, смело, хотя и не всегда попадал "в десятку".

Кадровых ошибок Ельцин натворил не меньше, чем Горбачев. В правительстве Бориса Николаевича нередко появлялись безликие фигуры, не способные ни делать что-то серьезное, ни соображать адекватно времени. А то и увольнял людей достойных, грамотных, преданных демократическим идеалам. Как это случилось, например, с Сергеем Филатовым – руководителем Администрации президента.

Сергея Александровича я знаю достаточно хорошо, знаю его дружную семью. Иногда Филатова упрекают, что он слишком в открытую, как говорится, со "штыком наперевес" схватился со спецслужбой, окружавшей президента. Думаю, что это суждение грешит поверхностностью. Как мне представляется, Филатов знал, что его принципиальность ничего хорошего лично ему не принесет. Но он не мог примириться с угрозой разрастания службы политического сыска. И, надо сказать, ему удалось насторожить и президента, и общество. Сергей Александрович поражает своей, энергией, верностью демократическим идеалам, аналитическим даром и взвешенностью оценок.

Слишком легко президент расстался с Егором Гайдаром, который, не думая о последствиях для себя лично, пошел на такой рискованный шаг, как либерализация цен. Лично я не разделяю подобной рубки сплеча, для меня ближе эволюционные принципы развития. Но в результате гайдаровских мер наше общество вдруг обнаружило, что в жизни существуют деньги, которые надо зарабатывать, а не только получать.

Мне близки переживания Гайдара. Большевики развернули против него бешеную кампанию дискредитации, превратив его имя в политический символ "антинародности". Они хорошо понимали, что рыночная экономика, стержнем которой является либерализация цен, бьет по ногам и головам большевизма. Другое дело, что реформа Гайдара требовала продолжения, но Ельцин поддался нажиму номенклатуры, отодвинул Гайдара и тем самым создал дополнительные условия для торможения реформ.

Пришедший ему на смену Виктор Черномырдин занял позицию "постепенности". Он еще во времена Совмина СССР выступал за разнообразие форм собственности. Поначалу пытался, по моим наблюдениям, найти точки соприкосновения с коммунистической Думой и старой номенклатурой, но из этого ничего не вышло. С Думой поссорился.

Его серьезным просчетом является финансовая политика, направленная на создание крупных коммерческих банков за счет бюджетных средств. По замыслу они должны были стать локомотивами промышленного развития, но этого не произошло. Деньги потекли за рубеж, началась массовая коррупция, особенно в системе государственного управления. Бездумной является налоговая система, которая душит частное предпринимательство, постепенно уничтожает малый бизнес и фермерство. Ни правительство Черномырдина, ни все последующие так и не смогли осилить очень простую истину: чем ниже налоги, тем богаче народ и общество, тем сильнее государство.

Назначение Сергея Кириенко оказалось неожиданностью для многих представителей политической элиты. Малоизвестен. Из провинции. А главное – слишком молод. Однако уже первые шаги премьера показали его незаурядные способности и решительность. Заслуживает большого уважения его решение от 17 августа 1998 года, вынужденное, необходимое и в личном плане – мужественное. Он совершил поступок, ибо знал, что такое решение приведет его к отставке. Людям с подобным характером есть основания доверять. В них – будущее России, но при одном условии: если они не потеряют чувство юмора, как это произошло, например, с некоторыми нашими финансовыми олигархами.

После него пришел во власть многоопытный и осторожный Евгений Примаков. Став премьером, он поставил перед собой важнейшую задачу – успокоить общество. И он это сделал. Твердо нацелился на борьбу с коррупцией. Я не исключаю, что именно по этой причине он и был освобожден от обязанностей председателя правительства.

Очередной жертвой стал Сергей Степашин. Человек демократических убеждений. Приобрел богатейший опыт работы в парламенте, в МВД и ФСБ, в Минюсте, испытал взлеты и падения, зигзаги судьбы, не поддающиеся здравому объяснению. Еще не научился "держать удар", но идет это от обостренного чувства справедливости.

Мои краткие оценки премьеров, конечно, схематичны. Сделал их только для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что все они – достойные люди со своим видением путей выхода России из затянувшихся неурядиц, но крылья их амбициозных надежд были прострелены на лету. Вся эта чехарда с правительствами создавала новые и достаточно искусственные трудности в проведении реформ.

Я не хочу писать о Ельцине в каких-то обвинительных, равно как и в восторженных тонах. О его поведении, характере, эмоциональных несуразицах написаны десятки книг и сотни статей. В них много всякого и разного – предвзятостей и обид, но и объективных оценок. Он был удобен для критических упражнений, очень часто подставлялся, в том числе – и без всякой нужды, из-за размашистости характера и природной склонности, я бы сказал, к простецкому самовыражению. В характере немало лишнего. Он бывал слишком доверчив и слишком недоверчив, слишком смел и слишком осторожен, слишком открыт, но всегда был готов уползти в раковину. Азартен и напорист. Игрок, одним словом, но преимущественно в экстремальных ситуациях. В нормальных условиях играл плохо – без фантазии и без ясных целевых установок.

Хочу коснуться и еще одного вопроса, который играет в политической жизни известную роль. Коммунисты пустили в общественный оборот словечко "Семья". Понятие двусмысленное. Вроде бы речь идет о семье в прямом смысле этого слова. Но зачислять в решающие фигуры при принятии решений жену, дочё-рей и внуков Ельцина смешно – это понимают даже те коммунисты, которые не страдают слабоумием. С другой стороны, включать в "Семью" все окружение Бориса Николаевича – совсем нелепо. Но психологический жупел чего-то плохого, скрывающегося под мифическим именем "Семья", производит определенное впечатление на обывателя. А то, что к этой пропагандистской, пусть и шулерской, находке присоединилась часть демократических средств массовой информации, не может не вызывать недоумения.

Ельцин оказался стойким к разухабистой, иногда хулиганской критике со стороны ошалевших от своеволия и безответственности некоторых парламентариев и журналистов, хотя я знаю, что он тяжело переживал несправедливые упреки и грязноватые наветы. Его терпимость к критике такого рода переходила все разумные пределы. Вытирать ноги о президента, пренебрегая при этом элементарными приличиями, стало у нас еще со времен Горбачева модой политиков, а также некоторых придурочных девочек и высокомерных мальчиков, не знающих жизни (и не желающих ее знать), опустошенных этически, а под удобной сенью свободы, признающих милосердие только к самим себе – непомерно любимым.

Лично я всегда относился к Борису Ельцину сочувственно, по принципу – не позавидуешь. Только с его характером и можно было забраться на танк, на котором приехали большевики снова оккупировать Москву, и с этого танка призвать народ России к борьбе с реваншистскими силами, ко всеобщей забастовке. Я согласен и с его решением о разгоне Думы в 1993 году, иначе пришла бы снова на нашу землю гражданская война. Тем самым практически Ельцин спас страну от нового национального позора. Только вот не сумел довести дело до конца.

Что я имею в виду? Прежде всего его безответственно прохладное отношение к освобождению из тюрьмы мятежников, авантюристов, дважды пытавшихся совершить государственный переворот. Его ошибкой является и то, что не сумел настоять на запрещении политической деятельности компартии. Глубоко убежден, что не будь сегодня мятежники на воле, а компартия – в парламенте, дела в стране шли бы по-другому.

Промахи серьезные. Они из той категории, когда русские с энтузиазмом создают сами себе трудности, а потом их героически преодолевают. Я верю, что и на сей раз мы преодолеем трудности, которые сами себе создали. Мятежники вскорости уйдут с политической арены по возрасту, а КПРФ и родственные ей объединения тихо скончаются, растворятся, но при условии, что власти перестанут искусственно держать их на плаву.

Но есть у Ельцина грех, которому не найти прощения. Это – чеченская война. Она преступна, а потому затемняет все остальное – хорошее и созидательное. Президент признал свою ошибку – это разумно. Говорят, что кто-то подвел его, а некто обманул. Возможно, и так. Но ответственность за содеянное лежит на президенте – и по должности, и по совести.

Однако в любом случае, рассуждая о Горбачеве и Ельцине, необходимо помнить о том, какие завалы прошлого – в экономике, политике, психологии – приходилось преодолевать реформаторам 1985 года и пытался осилить президент России.