Текст книги "Омут памяти"

Автор книги: Александр Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

Но у него была особенность, отличавшая его от многих. Он хотел знать как можно больше, причем обо всем – полезном и бесполезном. Часто выглядел наивным, когда начинал говорить о вновь прочитанном, узнанном, искренне полагая, что никто еще не знает этого. Обычно "радостная" демонстрация знания в зрелом возрасте производит впечатление какой-то наигранности. Но она не отталкивает, подобное случается со всеми, кто жаден к знаниям. И это не укор, а скорее похвала, ибо речь идет о потребности новых знаний, что всегда подкупает.

Специфика советской школы жизни, на мой взгляд, состоит и в том, что пребывание "в начальниках" – больших или не очень – формировало особый образ жизни. Ее условности, правила игры, интриги и многое другое не отпускают человека ни на минуту, держат в постоянном напряжении, они вытесняют собой все остальное, подчиняют себе общение, досуг, мелкие повседневные привычки – словом, абсолютно все. Человек живет в особом мире, особом по многим признакам: с кем общается, к кому ходит в гости, чем увлекается, какие у него слабости и пристрастия, как одевается, где покупает самое необходимое.

Но если, скажем, попал под "неусыпное внимание" спецслужб, то все окружающие, когда узнавали об этом, делали соответствующие выводы, исходя из сугубо карьерных соображений. Начинали сторониться. "Неусыпное внимание" с легкостью могло испортить карьеру любому из номенклатурного класса. Михаил Сергеевич или не хотел, или боялся расстаться с этой общественной деформацией. Думаю, что побаивался. Вместо того чтобы разрушить ее, как государство в государстве, разорвать наконец пути сложившегося двоевластия, он начал заигрывать с ней, не понимая, что карательная служба никогда не станет опорой демократии, если ее не включить в жесткую систему закона.

В условиях партийно-чекистской "клетки" редкий человек может остаться самим собой. И чем дольше он живет в этом коллективном зверинце, тем все меньше замечает происходящие в нем самом перемены, пока наконец не начинает считать самого себя, свои взгляды, отношения, оценки вполне правильными и даже естественными. Постепенно они начинают совпадать с партийно-государственным мнением. Когда рабство вселяется в душу человека, он перестает ощущать себя рабом. Именно так и происходило со всеми нами, в том числе и с Горбачевым.

Еще один урок этой школы: человек рано или поздно понимает, с какой мощнейшей и всеподавляющей организацией имеет дело и насколько ничтожны его личные возможности. Чугунный каток. Нет необходимости повторять, что в объединенной корпорации "Партия – Государство – Карающий меч" человек даже не вечная песчинка, а просто возобновляемый ресурс – и не более того. Чтобы на уровне номенклатуры выжить в этой Системе, а затем добиться в ней каких-то перемен и сокрушить ее изнутри, надо очень хорошо знать эту Систему, все закоулки ее внутренних связей и отношений. Особенно ее штампы, чтобы потом их намеренно оглуплять, бесконечно повторяя. Не только состояние экономики, нищенская жизнь, техническая отсталость довели Систему до саркастического абсурда, но и пропаганда, с утра и до вечера утверждающая, что "все советское – самое лучшее".

Вспоминаю давнюю свою поездку в Краснодар. Я работал заместителем заведущего отделом в ЦК. Вижу на улицах города сотни лозунгов, в том числе лозунги, призывающие повысить продуктивность свиноводства, а также всего животноводства, птицеводства и прочей живности. А что, говорю, в городе государство тоже занимается животноводством и прочим? Нет, отвечают, это частники для себя выращивают. Тогда к кому обращены эти лозунги? Частник и сам позаботится о продуктивности. Лозунги сняли. Но потом я узнал, что через какое-то время город посетил Полянский – член Политбюро, отвечавший за сельское хозяйство. Он заметил отсутствие лозунгов, видимо, обиделся за городских коров, свиней и кур и приказал восстановить в городе сельскохозяйственную "наглядную агитацию".

Я смекнул тогда, что не следует препятствовать развитию потешной пропаганды, вызывающей насмешки. Доведенное до абсурда какое-то дело становится вовсе не абсурдом. Оно перевоплощается в другую жизнь – в жизнь сомнений и протестов. Что ни говори, а глупость прелестна. Как сейчас вижу лозунг в Ялте: "Вперед к коммунизму", а за деревянными воротами мусорная свалка.

Надо хорошо знать слабости системы, чтобы выдавать их за достоинства, знать ее очевидные поражения, чтобы изображать их как победы, знать ее развалины, чтобы преподносить их как технологические достижения. В этих условиях и возникло уникальнейшее советское явление, широко распространившееся в литературе, журналистике, общественной науке. Я имею в виду такие замечательные занятия, как междустрочное письмо, которым жило советское интеллектуальное сообщество, статьи-аллюзии – от них буквально "вскипали" партийные чиновники и цензура, когда их замечали. Да еще анекдоты. Советское время – это расцвет анекдотного остроумия и междустрочного письма.

Я помню, пришел ко мне Кириченко, заведующий сектором журналов, и с возмущением доложил, что журнал "Новый мир" опубликовал статью о шествиях подростков в Италии во времена Муссолини.

– Ну и что? – спросил я.

– Да статья-то про нас, про наши парады пионеров.

– Что-нибудь наврано?

– Да нет, все вроде верно.

– Так в чем же дело?

– Так аллюзия!

Статья и на самом деле была про нас. Что ни говори, а междустрочное письмо стало своего рода лукавым пристанищем для мыслящей интеллигенции и всей "внутренней эмиграции", оно было доведено до высочайшего мастерства.

Византийство как политическая культура, как способ даже не вершить политику, но просто выживать в номенклатуре – суть такой Системы. Одни открыто лицемерили, другие тихо посмеивались. Третьи ни в чем не сомневались и демонстрировали полнейшее равнодушие, что и служило социально-нравственной базой сталинизма. А кто был не в состоянии освоить науку византийства, отсеивался. Тот же, кто выживал, становился гроссмейстером византийства, выигрывая не одну олимпиаду аппаратных интриг.

В систему византийства дозволено только вписываться, но ни в коем случае не предлагать какие-то действительно новые правила игры. И лишь потом, достигнув известных должностных высот, можно было добавить к этим правилам что-то свое, но не раздражающее других игроков. Повторяю, принципиальных изменений византийство принять, если бы даже захотело, не могло, не разрушая саму Систему.

Вспомним послесталинское время. Два человека, прошедшие высшую школу советского византийства, но вознамерившиеся что-то изменить в Системе, не смогли просчитать до конца все последствия своих намерений. Хрущев проиграл Брежневу, Горбачев – Ельцину. Сами по себе эти аналогии некорректны, но факты-то остаются фактами. Тут есть какая-то загадка, по крайней мере, почва для размышлений.

Если выделить в характере и психологии Горбачева еще какую-то примечательную для этого человека черту, я бы назвал удивительную приспособляемость к конкретным обстоятельствам, даже к тем, которые не очень-то бросаются в глаза. Иногда он обращал внимание даже на то, на что вообще не стоило бы обращать внимание. Он был явно склонен к преувеличениям как мелких успехов, так и мелких просчетов. Выстраивались как бы две параллельные линии рассуждений и решений: одна, основанная на коренных проблемах, которых Горбачев побаивался, долго к ним примеривался и чаще всего утешал себя любимым словом "рано". Другая держалась на вопросах малой для его уровня значимости. Они уводили в сторону, хотя и служили познавательному процессу, важному с точки зрения перемен. Очень часто серьезные и мелкие вопросы перемешивались, создавая сумятицу не только в головах, но и в делах.

Не стану утверждать, что наблюдение это точное. Стремление к вариативному мышлению, приспособляемость к новым вариантам многомерны, многоцветны, полны разнообразых запахов и оттенков. Не скажу, что его способность к быстрой смене собственного образа и подходов к решениям всегда имела отрицательный смысл, нет. Я даже не знаю, управлял ли он полностью этой способностью или она составляла органическую часть его натуры, его природную сущность. В итоге ему не откажешь в даре осваивать новые для себя роли, политические и жизненные ситуации. Иными словами, он наделен вкусом к переменам, которым располагает далеко не каждый.

В способности менять взгляды на те или иные проблемы, даже на исторические события, тем более оценки текущих дел нет ничего предосудительного, скорее это говорит о творческом потенциале человека, его нормальном психическом и умственном состоянии. Тверды и постоянны в своих убеждениях только живые мертвецы. О будущем заботы нет, настоящее их тоже не волнует. Ненавидя всех и вся, они хрипят:

– Предатели! Все предатели! Иуды! Все иуды! Я принципиален и блюду "чистоту" вверенных мне идей, храню огонь "высшей истины", а заодно и стерегу идеологические сортиры для вождей, а они, проклятые космополиты, зовут куда-то вперед, продались дьяволу обогащения, хотят презренной демократии.

Сколько раз мне приходилось выслушивать подобные кликушества.

Но есть тут, разумеется, и другая сторона. Когда человек моментально меняет свои убеждения и свое отношение к людям, причем исключительно из соображений скоротечной политической конъюнктуры, то в подобных случаях речь идет уже об аморализме и всеядности. Например, нынешние большевики "очень возлюбили" церковь и православие, организовали даже специальный семинар на тему "Социализм и православие", а еще вчера крушили храмы и расстреливали священнослужителей.

"Охота за оптимальностью" не всегда приносила Михаилу Сергеевичу удачу. Охватившая после XXVIII съезда КПСС растерянность лишила его дара точного политического расчета. Готовясь к очередному заседанию съезда народных депутатов (а предыдущее провалило экономическую программу Шаталина – Явлинского – Петракова). Горбачев подготовил несколько пунктов "спасения" страны. Они были практически бессмысленными, по сути своей шагом назад. А потому и получил он "бурные аплодисменты" съездовского большинства.

Потом Горбачев говорил, что данная импровизация представляла собой тактический маневр. Он "сдал" экономическую программу "500 дней" под лицемерное "одобрям" большевистского лобби, "сдал" работающую демократическую структуру – Президентский совет, он "сдал" прежде всего самого себя. Он отбросил в сторону и меня. Я вообще оказался не у дел.

Было обидно и за себя, и горько за лидера. Но главное состояло все-таки в том, что Горбачев, отстранив своих ближайших соратников от процесса Перестройки, именно в этот момент фактически потерял и власть. Формально это произошло в декабре 1991 года, а в жизни – на год раньше. Крючков и его подельники из высшего эшелона власти, в основном давние агенты спецслужб, оценив сложившуюся ситуацию, начали восстанавливать утраченные позиции. Раздев Горбачева догола в кадровом отношении, они приступили к подготовке мятежа.

Мы тоже "хороши". Я – в том числе. Только у Шаталина хватило мужества публично потребовать отставки Горбачева, да еще Петраков открыто высказал свое нелицеприятное слово относительно происходящих событий и поведения президента. И ушел с поста его помощника. Я поворчал-поворчал да и замолк. А надо было срочно делать решительные шаги, создавать партию демократического направления, которая смогла бы поднять знамя дальнейшей борьбы за реформы. Мне тогда не хватило ни проницательности, ни решительности. Заела игра в "верность" и "лояльность", что, конечно, похвально, но объективно говорит о политической безответственности.

Когда позднее Михаил Сергеевич предложил Эдуарду Шеварднадзе вернуться на пост министра иностранных дел (это было в моем присутствии), последний ответил отказом.

– Почему? – последовал растерянный вопрос.

– Я вам не верю, Михаил Сергеевич, – последовал жесткий ответ.

Эдуард помнил о его "импровизациях". А я забыл. После Фороса я вернулся к Горбачеву – так велела совесть. Но снова получил щелчки по носу.

Конечно, политическая гибкость, способность становиться выше житейских интриг и политических мелочей могут приводить иногда к положительным результатам, служить полезному делу. Но при каких-то общественных и личных обстоятельствах оборачиваются и недоброй своей стороной – неоправданными метаниями, неспособностью жестко выдерживать однажды принятые подходы, предоставляют возможность другим не считаться с тобой, пнуть в твое самолюбие и походя обидеть. Так получилось и со мной.

Михаил Сергеевич – человек образованный. Притом университетски образованный, что опять же для его бывшего политбюровского окружения было далеко не нормой. Естественно, что после войны, когда страна испытывала сильнейший кадровый голод, двери "наверх" перед многими распахивались достаточно широко (я знаю это по себе). Привыкший работать, несомненно окрыленный и увлеченный открывавшимися перспективами, Горбачев, надо полагать, без особого напряжения справлялся с интеллектуальной стороной тех задач, которые ему приходилось решать на Ставрополье.

По-видимому, на всех этапах партийной карьеры ему сильно помог – и в продвижении вплоть до самого верха, и в обретении того образа, который закрепился за ним, – интенсивно нараставший интеллектуальный разрыв между высшей партийной номенклатурой и наиболее образованной частью общества. Уровень образования в стране повышался достаточно быстро. Этому способствовало возникновение множества новых отраслей, производств, сфер научно-технической деятельности, предъявившее повышенный спрос на хорошо подготовленных специалистов. Не буду приводить статистику, она известна. И в то же время в верхних эшелонах партийного и государственного управления традиционно оставалась низкая мобильность "вождей" всех рангов, а со временем эта система совсем закостенела.

Секретари обкомов и ЦК, министры и их заместители, а вслед за ними и многие руководители среднего звена сидели в одних и тех же креслах уже не годами, а десятилетиями, все чаще – пожизненно. О членах и кандидатах в члены Политбюро можно и не говорить: Сталин, Молотов, Калинин, Микоян, Каганович, Маленков, Хрущев, Брежнев. Громыко, Тихонов. Подгорный, Пельше. Кириленко, Устинов, Андропов, Черненко и десятки других навсегда останутся в списках политических долгожителей.

В чем тут беда? Это были не просто старые и больные люди, фактически не способные на каком-то этапе жизни работать в полную силу. Они, будучи руководителями наивысшего ранга, имели, мягко говоря, крайне скромное образование. Как правило, сельскохозяйственное или техническое, причем полученное очень давно, но не правовое, не экономическое, не гуманитарное.

На фоне тогдашней верхушки Михаил Сергеевич действительно олицетворял собой молодость, энергию, образованность, общительность. Но выиграл он соревнование не с подобными себе, а с людьми другого поколения. Это в значительной мере объясняет, почему так быстро и легко родилась в середине 1980-х годов "легенда Горбачева".

Что же касается событий на первом этапе Реформации, то они тоже весьма противоречивы, как и сам Горбачев.

Одна линия – андроповская, то есть завинчивание гаек, укрепление дисциплины через разные запреты. Наиболее убежденными ее представителями были Лигачев, Никонов, Воротников, Соломенцев, Долгих, Чебриков, Крючков. Уже в мае 1985 года вышло постановление Совета Министров СССР "О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения". Это решение было грубейшей ошибкой новой власти. Оно привело к тяжелым экономическим потерям, росту наркомании и увеличению самогоноварения и пьянства. Первый практический сигнал обществу от новой власти оказался разочаровывающим. И не имеет особого значения тот факт, что проект решения готовился давно, начиная со времен Андропова, что Горбачеву он достался по наследству.

Я знаю этот вопрос не понаслышке. В свое время, еще до канадского периода моей жизни, я оказался руководителем рабочей группы ЦК по подготовке проекта постановления Политбюро по борьбе с алкоголизмом. Дискуссии по этому поводу были очень острыми. Наша группа предложила постепенно сокращать производство низких сортов водки, но одновременно увеличивать производство коньяков, вин высшего качества и безалкогольных напитков. Намечалось резкое увеличение производства пива, для чего планировалась закупка оборудования за рубежом. Политбюро ЦК приняло эти предложения. И все бы пошло нормально, но на заседании Верховного Совета министр финансов заявил, что бюджет не будет выполнен, если постановление по алкоголизму останется в силе. В результате все заглохло. Министр финансов облегчил себе жизнь, а люди продолжали пить отраву.

Вернемся, однако, к постановлению по этому же вопросу от 1985 года. Что творилось на местах, трудно описать. Запрещалось не только торговать водкой, вином и пивом, но и пить, скажем, шампанское на свадьбах, юбилеях, днях рождения и других праздниках. Почти на каждом Секретариате ЦК кто-нибудь из государственных или партийных чиновников наказывался за недостаточное усердие в борьбе с пьянством и алкоголизмом. Уничтожались виноградники, импортное оборудование для пивоварения, хотя постановлением подобного не предусматривалось.

Мой жизненный опыт подтверждает горькую истину: у нашего народа все можно отнять, даже землю, даже самого Господа Бога, но только не водку. Единственная свобода дарована люду православному – пить по потребности, опохмеляться – по возможности, и вдруг отняли ее. А ведь без глядения в звездное и в пасмурное небо из больших и малых луж, без стакашной и горловинной беседы "на троих" с неизменным плавленым сырком или парой килек, русский человек жить не желает. Пьяно-разгульный путь испытан веками, тянется из древних обычаев гульбы. Непотребное это занятие, но такова житейская данность. И пока человек сам не покончит с этой общенародной проказой, никто не заставит силой остановить его.

Пойдя на поводу у блаженных придурков, подписал Михаил Сергеевич себе приговор. И пошел гулять по стране первый анекдот о Горбачеве. Вьется по улицам очередь за водкой. Один с "красным носом" не выдержал и заявил: пойду в Кремль и убью Горбачева. Через какое-то время вернулся. Ну? – спрашивают. Да там, говорит, очередь еще длиннее. Теперь Михаил Сергеевич и сам рассказывает этот анекдот.

Весной 1986 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление "О мерах борьбы с нетрудовыми доходами", согласно которому началось невообразимое преследование частной торговли овощами, картошкой, фруктами, цветами. Началась охота за огородниками, за владельцами тех крохотных ферм в четверть гектара, развитие которых вширь определило бы всю дальнейшую судьбу Перестройки.

О замшелости мышления того времени говорит и уровень обсуждения некоторых вопросов на Политбюро. Сегодня все это выглядит смешным, но тогда мы с умным видом рассуждали о том, можно ли строить на садовых участках домики, например, в два этажа, причем с подвалом и верандой (оказалось, что нельзя), какой высоты и формы должен быть конек на крыше домика. Сошлись на том, что небольшие (6 соток) садовые участки – дело нормальное, но землю надо давать только на запущенных и заболоченных местах.

Хочу особо подчеркнуть тот выразительный факт эпохи, когда при выполнении наиболее безрассудных решений весьма эффективно демонстрировала свою силу и мобильность "система запретов". Партийные организации, милиция, другие советские органы охотно и свирепо выполняли запретные постановления. В то же время вяло, неохотно и без всякого интереса исполнялись решения разрешительного плана.

Мы не сумели создать госаппарат нового качества. Он остался саботажным и продажным, бездельным и презирающим любые законы. Остается таковым и по сию пору. Он "натаскан" на запреты самой Системой. Прими правительство даже сегодня, накануне нового столетия, какой-то декрет запретного характера, то можно себе представить, с каким рвением и злобностью набросятся на людей орды чиновников. Впрочем, они это делают сегодня и без всяких постановлений. Например, налоговые службы быстро трансформировались в карательные.

Традиционных решений командно-административного характера в начале Перестройки было немало. Но вместе с этим постепенно выстраивалась и другая линия – перестроечная, обновленческая, демократическая. Справедливо будет вспомнить, что именно в эти годы приняты постановления о кооперации, демократизации выборов, совместных с иностранцами предприятиях, полновластии Советов и правовом государстве, арендных отношениях, конституционном надзоре, путях и основных направлениях перехода к рыночной экономике и многие другие. Я привожу здесь официальные названия решений.

Была возобновлена работа по десталинизации общества, в том числе деятельность Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, предпринято издание "Известий ЦК КПСС", содержавших архивные документы о репрессиях большевизма. Это издание стало действенным оружием идеологической перестройки. Горбачев явно отходил от андроповской линии и его методов.

Но если продвижение политической демократии было достаточно быстрым и эффективным, то в экономике серьезно повернуться к реформам так и не удалось. Возьмем такой пример.

На мой взгляд, экономически и политически определяющим вопросом Перестройки могло стать развитие малого и среднего бизнеса, особенно в малых и средних городах. И нельзя сказать, что в перестроечном Политбюро не было разговоров на эту тему. Еще на Политбюро 24 апреля 1986 года Михаил Сергеевич говорил о том, что "страна отстала во всем", "состояние экономики тяжелейшее", что упор надо сделать "на производстве товаров народного потребления" – это наиболее эффективный путь к экономическому выздоровлению. На Политбюро 17 октября 1987 года Горбачев снова и весьма определенно высказался на эту тему. Он заявил, например, что "недооценка перерабатывающей промышленности – ошибка всех последних десятилетий", что малые и средние предприятия – стержень экономической политики.

Я предлагал тогда разработать специальную программу развития малого и среднего бизнеса, назвав ее программой "первых этажей". Суть ее: отобрать в городе первые этажи у чиновников и организовать там частную торговлю, сферу обслуживания и т. д.

Но слова так и остались словами. К практическим делам так и не подошли. Да и сами принятые решения были формальными, в основном порученческими, половинчатыми, в них отсутствовали механизмы действия. Мы, реформаторы первой волны, осознанно взяли курс на свободу предпринимательства, но не сделали серьезных шагов, делающих такую свободу эффективной и ответственной. Не удалось "переломить" отношение к экономическим реформам и со стороны корпуса "красных директоров". Они имели мощного защитника в лице Совмина СССР.

Международная деятельность Перестройки была не только активной, но и весьма, я бы сказал, наступательно-эффективной, она заслуживает высочайшей оценки. Горбачеву удалось пробить стены отчужденности и убедить мировое сообщество в том, что «холодная война» в век ядерного оружия бессмысленна, более того – преступна.

Если во внутренних делах ощущалась какая-то неуверенность и определенная зашоренность, то в международной деятельности Горбачев был убедителен, раскован и смел. Надо отдать ему должное, он сумел, в отличие от некоторых политиков Запада, быстро задушить в себе накопившиеся усилиями обеих сторон предрассудки и, не оглядываясь, пошел к намеченной цели – покончить с ядерной конфронтацией и "холодной войной".

Могу засвидетельствовать, что переговоры, которые он вел на моих глазах, отличались высоким профессионализмом и политической ответственностью. Единственное, на мой взгляд, в чем можно упрекнуть всех нас, так это в неумении торговаться в экономических делах, точно просчитывать, что чего стоит, в некоторой торопливости и излишней доверчивости. Я присутствовал практически на всех "саммитах", а это значит, что тоже несу ответственность за те упущения или промахи, которые, несомненно, были. Но в любом случае грешно забывать о проделанном в международных делах, тем более что такая забывчивость служит не правде, а конъюнктуре.

Раз уж зашла речь о психологии, то, пожалуй, не преувеличу, если скажу, что на восприятие Горбачева нашим народом в качестве лидера, особенно в начальный период, сильное влияние оказала заграница. Впервые за очень долгий срок мы перестали стыдиться руководителя своей страны, наблюдая его рядом с лидерами других государств.

Вернемся, однако, к мартовским дням 1985 года. Еще раз о некоторых существенных деталях. Среди всего прочего, именно в те дни закладывались кирпичи одиночества Горбачева – человеческого и политического. Таковы общие традиции, но и особенности его характера. Он не умел сближать людей или не хотел. Я слышал от него немало нелицеприятных оценок коллег по Политбюро и Секретариату, но по наивности принимал их как проявления особого доверия ко мне. Держал эти оценки при себе, да и сейчас не вижу смысла озвучивать их. Но как-то так случилось, что в жестком контексте разговора с Шеварднадзе я упомянул о реплике Горбачева в адрес одного из коллег по Политбюро. И тут Эдуард охладил меня: "Не обольщайся, – сказал он. – И про тебя он говорил всякую чушь. И про всех других. У него это в характере".

В ЦК и других организациях было немало людей – ярких, сильных, образованных и свободомыслящих, которые сразу же потянулись к Горбачеву. Но на своем политическом и должностном уровне у него было слишком мало тех, кто был бы готов и способен при необходимости сыграть роль интеллектуально жесткой, требовательной, психологически дискомфортной, но стратегически союзной с ним оппозиции, заинтересованной в общем конечном успехе. Даже не оппозиции, а просто людей, способных отстоять свою точку зрения.

А к началу 1991 года он не только утратил веру в себя, но и растерял людей, верящих в него. То же самое постепенно произошло и с Ельциным. Держали же раньше европейские короли около себя шутов, которым дозволялось говорить правду, даже самую неприятную. Почему бы и сегодня не иметь вокруг "первого лица" несколько чудаковатых интеллектуалов для говорения правды, коль процедурная демократия пока не срабатывает. Но советские правители предпочитают клоунов иного характера – льстецов и подхалимов.

Кстати, несмотря на известную наблюдательность, склонность к анализу, способность к более или менее точной реакции на конкретные поступки людей, Михаил Сергеевич плохо разбирался в человеческих характерах. Чутья на людей, как, например, у Брежнева и Ельцина, Горбачеву явно недоставало. Да и вообще в его кадровой политике – бесконечная череда ошибок. Поговорит с кем-то, тот поклянется в верности Перестройке, глядишь – новый начальник. А в жизни – пустельга и неумеха.

На мой взгляд, он не смог понять, что кардинальный демократический поворот требовал людей с действительно новым мышлением. А он продолжал повторять: "Не нужно ломать людей через колено". Людей-то ломать, конечно, не надо, тем более через колено, но освобождать их от функций, которые они не в состоянии выполнять, – не только святое дело, но и святая обязанность, если ты захотел повернуть Россию к новому образу жизни. Не в сломанных ребрах тут дело, а в головах. Вот их и надо было расставлять по пригодности. Он же следовал старой мудрости "византийца" – играть на людских противовесах, назначать на одну и ту же функцию двоих: Лигачев – Яковлев – идеология; Лигачев – Строев – сельское хозяйство. Он, как я уже упомянул, никогда публично не защищал своих сторонников – пусть сами выкручиваются, да и подзатыльника дать тому или иному коллеге чужими руками тоже не помешает.

Разделение одних и тех же функций с Лигачевым я воспринимал как недоверие к себе. Может быть, в какой-то мере и поэтому я вел себя гораздо резче, чем диктовалось обстановкой. Сегодня не могу утверждать вполне уверенно, но отвечай я один за идеологию, возможно, был бы в некоторых случаях осторожнее, сдержаннее, а в других – определеннее и решительнее. Впрочем, нет худа без добра. В двойственности моего положения содержался какой-то вызов, который поддразнивал меня, подталкивал к дерзости. Не думаю, что на это рассчитывал Горбачев. Кроме прочего, охранительные по многим идеологическим и политическим проблемам действия Лигачева служили своего рода ориентиром для действий наоборот.

Нет, не сумел Михаил Сергеевич создать кадровую опору, отвечающую новым условиям и новым задачам. Да и Президентский совет был создан без фантазии, его состав не опережал время. Номенклатура продолжала жить по своим старым, хорошо отработанным законам. Горбачев пытался создать систему равновесия между старыми и новыми кадрами, однако эта попытка потерпела провал. Она и не могла увенчаться успехом.

У носорога – рога, и у барана – рога, но повадки разные. Носороги выжили, построили общество для себя, а бараны продолжают бить в барабаны.

Горбачев был жаден до информации. Я уже писал об этом. Но информация, поставляемая политику, обладает коварной особенностью: чем больше познает человек, тем протяженнее в его индивидуальном сознании оказывается линия соприкосновения с незнаемым, неизвестным. А следовательно, больше образуется простора и возможностей для сомнений, колебаний, нерешительности. И в то же время появляется опасность оказаться в плену у текущей информации, отдельных ее источников или поставщиков, подпасть под чье-то влияние (хорошо, если добронамеренное).

Желающих влиять на властвующего политика, тем более на лидера, появляется всегда больше, чем нужно. За такими людьми и группами стоят разные, но вполне конкретные интересы, а методы вползания в доверие отшлифованы веками. Доносы, наговоры, дезинформация, сталкивание людей лбами, подхалимаж. Объективной и всесторонней информации политики высокого ранга практически не получают. Вот тут-то их и подстерегают спецслужбы со своей целенаправленной информацией. Вначале Горбачев умел отличать вымысел от правды, видел подхалимские пассажи, иногда вслух посмеивался над информационными трюками, с определенной долей брезгливости отмахивался от сладких слов и хитренького словоблудия. Но потом… Потом интуиция стала давать сбои, захотелось "доброго слова", которое у политических интриганов может быть только лживым.

Особенность горбачевского характера – высокая эмоциональная впечатлительность, способность воодушевляться, загораться на новое дело. Это хорошие качества, от которых, казалось бы, "рукой подать" и до эмоций, выражающих сопереживание, сострадание. К сожалению, примеров последнего маловато, а вот демонстративного отсутствия такого сострадания хоть отбавляй. Случались словесные выражения какой-то поддержки, но они диктовались чаще всего политическими соображениями.