Текст книги "В краю молчаливого эха"

Автор книги: Александр Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

2

…Началась первая неделя месяца Святого Лекса, а Бор, не смотря на предыдущие заявления, судя по всему, так и не собрался уходить из Старой слободки. Прутик каждый день жил ожиданием того, что северянин заявится и прямо с порога скажет, мол, всё – пошли. Но этого не происходило. Бор кого-то ждал. И кого-то важного.

Он порой сердито мерил шагами комнатку, а то просто куда-то уходил и пропадал до самого вечера.

Прутик это связывал со встречами Бора с Бобровским. Уж весьма частенько они уединялись дома у «царевича» и о чём-то болтали друг с другом. Хотя внешне и не было понятно, как северянин в действительности относится к Ивану Стефановичу.

Семён вообще подозревал, что Бор не просто так везде ходит да расспрашивает. Он не тот человек, которой любопытен по праздности.

А вообще, Прутику вдруг подумалось, что Бор, не смотря на весьма суровый нрав, резкость в общении и прямоту, не смотря на астральных демонов, периодически пляшущих в его глазах, умеет вызывать расположение людей.

«Честных людей», – поправил сам себя парень.

Он исподтишка поглядел на обветренное лицо северянина, от которого сквозило загадочной харизмой… Женщинам такой типаж должен был нравиться. Безусловно – должен.

На третий день после той утренней драки в комнатку постучали, Прутик испуганно вздрогнул. Надо сказать, что сейчас он выглядел весьма болезненно. И при этом почти безвылазно сидел в комнатке.

Поначалу пареньку каким-то чудом удавалось избегать тех воспоминаний, которые были связанны с нападением людей Белого Витязя. В особенности момента хладнокровного убийства северянином Часлава Северского. Но навязчивые картины вновь и вновь вставали в воспаленном мозгу Семёна. И чем ближе подкрадывалось время ночи, тем муторнее было на душе.

Эту черную меланхолию заметила и Агния. Она, как уже и все жители слободки, прослышала, что приключилось рано поутру. И было видно, что эта весть её испугала. На людях ведунья вела себя весьма сдержанно. А стоило как-то им с Семёном остаться наедине, как Агния горячо залепетала:

– Едва услышала, что тебя били… думала, с ума сойду!

– Всё обошлось, – с глупой улыбкой на устах, отвечал Семён.

– Нет, не обошлось. Я вижу… вижу, что с тобой что-то не так…

– Да глупости! – отмахнулся парень, тут же покрываясь липким потом. – Ерунда…

Агния вздохнула и отошла к печи.

Прутик поглядел на её манящие тонкие полуголые щиколотки, стыдливо выглядывающие из-под подкатанной юбки; на гордый стан; на вертлявую головку, украшенную тонким обручем, и в сердце Семёна заползала приятная истома. Щёки покрыл стыдливый румянец.

Он потупил взор, а его мысли вдруг ни с того, ни с сего умчались к Заячьему… к тонконогим белоствольным берёзовым рощам… к волнистым холмам лугов… к старой заводи, где в тени раскидистых ракит, сиживали на воде крикливые утки…

А потом… потом, словно дунул ветер, и воспоминания улетучились, а с ними пришёл стыд. Прутик сжался в комок, сгорбил спину и плечи, и ему вдруг подумалось, что он недостаточно ценил и любил окружающих его людей. Особенно тех, кто и сам его любил. Например, своих же родителей – отца да мать.

И вслед за этим нахлынуло раскаяние…

У него, молодого крепкого парня, вся жизнь ещё впереди. А у них, у родителей, большая её часть уже минула… в заботах о быте, о семье, о детях… Их силы неуклонно истощались… А ведь и они когда-то были молодыми, когда-то мечтали, строили планы… переживали вместе и радости, и скорби…

«И пусть мирные наслаждения будут вам наградой», – тут же из пыльных полок памяти вынырнула строка святых писаний.

Прутику показалось, что он прозрел, что смотрит на мир совершенно иными глазами…

Агния крутилась у печи, тихо сама себе подпевая. В её глазах виднелся едва скрываемый блеск… вернее – свет… Да-да, именно свет.

Она любила. Сокровенно, отчаянно, и была счастлива этим фактом. И для неё потерять Прутика – удар страшнее происшествия той злополучной ночи, в которую Ядвига пыталась то ли сгубить, то ли заколдовать.

И Прутик испугался… за свою жизнь… Он был в отчаянии. И стыд, и горечь, и куча иных чувств раздирали его душу на части. Ведь он теперь не принадлежал себе. Погибнуть – значило обречь на горести всех, кого и он любил, и кто его любил. Это было ужасно…

Не хотелось ни есть, ни пить, ни выходить из комнаты. Бор почти что силой заставлял хотя бы спускаться в трактир обедать. Прутик безвольно соглашался, но при этом всё одно долго сидел перед едой, глядя опустошённым взглядом прямо перед собой.

Северянин догадывался, что происходит, но ничего не предпринимал. Скорее всего, он рассчитывал, что Прутик справиться сам.

Однажды он принёс пареньку эльфийскую кольчужку.

– Тебе, наверное, будет нужнее, – однобоко улыбаясь, проговорил Бор. – Мне она как-то руку спасла… в Сиверии…

Прутик осторожно взял подарок и долго крутил его в руках.

– Смелее! – подбодрил северянин. – Одевай её на рубаху…

– Она будет бросаться в глаза, – растерянно отвечал Семён.

– И что? – удивился Бор. – Ну, ты… ты… Эх!

Он развернулся и пошёл по своим делам. Прутик покраснел, но чуть позже всё-таки одел кольчужку.

И вот этим вечером раздался стук в дверь. Внутрь вошёл Фома. Он прицепил на лицо свою обычную улыбочку и сообщил, что в трактир пришёл какой-то человек. Судя по всему, Бор просил парня сообщить, когда тот появится, иначе Прутик не мог объяснить те монеты, которые северянин тут же протянул Фоме.

– Ты со мной? – не оборачиваясь, бросил северянин Семёну.

Остаться одному не хотелось. Парень тут же вскочил и засеменил следом за своим старшим товарищем.

Спустились вниз, Бор показал пальцем Прутику, куда тому сесть, а сам тут же пропал с глаз. Семён устало вздохнул и забился в уголок.

По соседству у закопченного немытого окошка сидели трое ратников из числа людей Никитова. Они лениво потягивали пиво, коротая свободное время за игрой.

Прутик невольно посмотрел в их сторону. Кажется, солдаты играли в «жгута». В замасленном кулаке ближайшего из них виднелись старенькие карты… судя по всему эльфийские.

«Точно ихние, – подумал Прутик, различая характерные масти: – «Вино», «жир»… Эльфийские. Никаких тебе хадаганских «кубков» да «мечей».

– А мы ить вам нижника! – довольно скалясь, замахнулся солдат справа. Он тут же кинул на стол какую-то картинку.

– Во-на како тобе свезло! – скривился другой ратник. – Уж-но не с Нихазом ты, Ягода, ить условился?

– А кабы и так? – снова оскалился везунчик.

Он довольно погладил свой лоснящийся затылок и подмигнул любопытствующему Прутику. Последний тут же смутился. А секундой позже Семён сообразил, что этот удачливый игрок, которого прозвали Ягодой, явно косит: его левый глаз смотрел прямо на парня, а правый в это время убежал в сторону. Лицо ратника тут же потеряло умное выражение.

– Вот и мы, – послышался сзади голос Бора.

Он был не один, а с каким-то поизношенным человечком. Обычный местный выпивоха, каких в слободке пруд пруди.

– Ты, значит, Агафон? – сурово спросил северянин, показав жестом тому сесть напротив Прутика.

– Агась, мы енто! – кивнул головой человечек. – Агафон, значит, Водопьянов. А чо?

Прутику показалось, что он где-то видел этого пьянчугу. И едва Агафон заговорил, Семён всё вспомнил.

Это было накануне нападения. Прутик как раз возвращался от Агнии, и едва подошёл к трактиру, как из него «выползли» двое забулдыг, один из которых и был Водопьяновым. Он ещё тогда за что-то поругивал Ивана Бобровского.

– Я за тобой давно бегаю, – зло проговорил Бор, наклоняясь над сухопарой фигурой мастерового.

Тот испуганно покосился на клинки, замаячившие перед его носом, а в особенности его «расстроил» фальшион, находившийся ближе всего.

Прутик тут же посочувствовал Агафону. Он тоже, ещё в день той случайной первой встречи с Бором, произошедшей на улочках Новограда, испугано таращился на его мечи. Не всякий раз увидишь перед собой столь необычное оружие. Причём явно древнее… Таких сейчас не делают.

Семён и сейчас вновь взглянул на эфес фальшиона, на тот загнутый выступ, спускающийся к «яблоку». Бор как-то мимоходом назвал его «гвоздём».

– Помогает сохранить пальцы, – пояснял назначение выступа северянин.

Он старательно ухаживал за оружием, смазывал его, полировал, точил, обстукивал молоточком.

– Первый такой меч, – продолжал рассказывать Бор, поглядывая на лезвие фальшиона, – сделали из косы…

– Из чего?

Северянин замер и обернулся к парню.

– Из косы, – повторил он. – Погляди на его форму. Чем не коса?

– А кто сделал?

– Точно не скажу… Но по слухам, это был некий Малкус Кабан. Кто он, доподлинно не знаю, – скривился Бор, явно чувствуя, что блеснуть познаниями не удалось. – Но форма вышла весьма удачная. При достаточной сноровке, можно с первого раза отрубить башку. – Бор отложил фальшион и тут же продемонстрировал остальные свои клинки. – Это сакс… Правильнее было бы назвать – «длинный сакс». Смотри, какое у него толстое лезвие… Мастерский тычок и пробьёшь даже кольчугу. Вот, правда, мне пока этого сделать не удалось.

Бор чуть рассмеялся и протянул сакс Прутику. Тот неохотно принял коротенький клинок. Перед глазами вновь встали зарубленные Бором люди, их окровавленные тела, вспоротые животы… и ещё голова Северского…

По телу пробежала дрожь, которая тут же передалась рукам. Клинок затрясся и Бор тут же забрал его обратно.

Прутик проглотил ком в горле и уставился на «яблоко» сакса.

– Что это? – спросил Семён, кивая на фигурку на конце навершия.

– Ворон.

– У всех ваших мечей почти одинаковое «яблоко»… фигурка…

– Это потому что, все их делал один мастер… А это красавица Лютая. На самом деле «кошкодёр», хотя форма гарды несколько необычна… В близком бою, особенно при всеобщей свалке – вещица знатная, незаменимая.

Бор взял в руки фальшион и «кошкодёр», занял стойку и тут же нанёс несколько ударов невидимому противнику. То, как двигался и атаковал северянин привело Прутика в трепет, и, даже можно сказать – жуткий восторг. В ту же секунду в памяти Семёна вновь всплыла сцена с Чаславом Северским, и тело охватила оторопь. А на разум нахлынули волны страха…

– А чаво за мною-то бегать? – разорвал ткань воспоминаний хриплый голос Агафона.

– Иван Бобровский очень сердит, – всё тем же тоном, пронизанным нотками нетерпимости и некоторой надменности, сказал Бор. – Ты прячешься от него. Взял деньги и…

– Клянусь вам, я лишь… лишь…

На этом Водопьянов запнулся и больше не нашёл, что ответить.

– Итак? – Бор погладил бородку и кинул косой взгляд на Прутика. – Ты где должен был бы сейчас быть?

Агафон «сдулся». Потупил взор, виновато склонил голову и забормотал что-то невразумительное. Мол, нелёгкая попутала, и он все деньги, выданные Бобровским, просадил в трактире. Говорил, что ему очень стыдно появиться на глаза. А ещё страшно…

– Страшно? – не понял Бор.

Если судить по внешнему виду, то, кажется, северянин вообще не понимал, о чём ему талдычит Агафон.

– Оно-то идтить надо к Янтарному морю, а дороги вишь сейчас какие! Всякая гадина повылезала… То большущи пауки, то козлоногие шалят…

– Козлоногие? Это кто такие?

– Да твари такие… то ли люди, то ли звери… Нихаз их всех ить разберёт!

– Сатиры? – подал голос Прутик.

Бор быстро повернулся к нему:

– Как ты сказал? Сатиры? – северянин задумался.

Он мысленно вернулся к давешним событиям, когда пару лет назад ему довелось выполнять кое-какие поручения Сыскного приказа в западной части Светолесья. Это случилось до последнего штурма Орешка.

Будучи недалеко от Западной верфи, рыская по скалам в поисках астральных кристаллов для гибберлингов-провидцев, Бор натолкнулся на злобную вонючую двуногую тварь. Убить её оказалось не таким уж и сложным делом, однако попотеть пришлось…

– Эльфы их называют сатирами, – рассказал тогда один тамошних гибберлингов. Кажется, его звали Брас.

– Как?

– Сатирами. Никогда не слышал? – отвечал брат Браса Брюс.

– Есть одна легенда, – продолжали рассказ гибберлинги, – что сатиры произошли от людей. Говорят, что некогда, в прадавние времена, в одном древнем лесу был некий волшебный источник, из которого разрешалось пить только зверям. Однажды местная девушка пошла по грибы да ягоды со своим маленьким братцем. И он выпил из источника. Прямо из бьющего из-под земли ключа… Сей источник, говорят, до нынешних пор находится где-то в лесах Темноводья…

Бор несколько взволновано огляделся по сторонам и негромко пробубнил под нос:

– Сатиры… источник…

– Ну, мне-то не ведомо, как их правильно называть, – отвечал Агафон. – Козлоногие и есть козлоногие.

– Вот что, братец! – оскалился Бор. – Пойдём-ка к Ивану Бобровскому. Там всё ему и расскажешь…

– Я? Да… да… не могу я…

Северянин демонстративно положил руку на «яблоко» фальшиона. Водопьянов снова сгорбился, наклонил голову и печально вздохнул.

– Может-но ить вам расскажу? – тихо спросил Агафон.

– Пойдём ко мне! – приказным тоном заявил Бор.

Он тут же развернулся и, не дожидаясь слов согласия от Водопьянова, зашагал наверх.

Рассказ Агафона был сумбурным. Бор несколько раз просил ого повторить кое-какие моменты, а потом выпроводил пьянчугу восвояси, обязав держать язык за зубами.

– Ты что-то понял? – спросил северянин у Прутика.

– Не очень… Про какой такой астральный янтарь он рассказывал?

– Штука такая – астральный янтарь! – сердито бросил Бор. Скорее всего, он и сам не мог рассказать, что это за «штука». – Придётся мне вновь к эльфам обращаться… Нихаз их дери!

– Зачем? – не понял Семён.

– Нужен тот, кто растолкует что да к чему. Я на тебя понадеялся… Всё-таки обучался в университете!

Прутик густо покраснел.

– Ну, мы… я… не проходил эти… эти…

– Не гунди, я уже это понял.

– А, может, вы у Бобровского спросите? Зачем, мол, ему астральный янтарь?

– Спросите, – перекривлял Бор Прутика. – Было бы всё так легко и просто… Вот что, Семён, никому ни полслова. Слышал?

– А…

– Никому! – Бор положил руку на клинок.

– Понял…

Северянин погладил бороду и вдруг сказал:

– А ну-ка, расскажи, что именно ты услышал от Агафона.

– Э-э-э… Ничего не слышал.

– Тьфу ты, нелёгкая! – Бор дальше выругался на гибберлингском. – Это не проверка. Мне просто хочется понять, что услышал ты. Лично ты. Ясно?

Прутик кивнул и нерешительно начал:

– Надо… кажется… отправиться на самый стык моря и Астрала. Верно? – но Бор не отвечал. Он сощурился и продолжал глядеть на Прутика. – Где-то там и находится астральный янтарь. В вечернюю пору, в лучах заходящего солнца он начинает излучать белый цвет. Именно так, можно его и найти…

– Именно так, – повторил Бор. – Меня удивляет, что Бобровский приказал Агафону принести именно двенадцать кусков.

– Что удивляет? Количество?

– Да, – кивнул головой северянин.

– Ну… цифра, конечно, интересная… Есть же двенадцать месяцев в году… двенадцать Великомучеников…

– Это похоже на какой-то обряд. Колдовской…

– Возможно, – согласился Прутик. – Тем более янтарь требуется омыть в каких-то источниках…тут я не совсем понял каких…

– За то мне понятно, – загадочно сказал Бор.

– О! Вы знаете, я кое-что вспомнил. На алхимии нам рассказывали про обычный янтарь.

– И что?

– Из этого камня делают любовные амулеты. А белый янтарь – может избавить от всех болезней…

– Н-да! Весьма интересно! – язвительно проговорил северянин. – И что нам до всего этого?

– А-а-а… ну, ещё помню точно, что нам говорили, будто в пузырьках, которые попадаются в нём, могут находиться духи. Вернее, в них поселяются или злые, или добрые силы. Всё зависит от…

– То есть, эти пузырьки – своего рода ёмкости для духов?

– Наверное…

– Н-да! Амулеты… любовь… потусторонние силы… Н-да! Понятного мало…

Бор вздохнул и тут же направился вон из комнаты.

– Вы уходите? – испугано спросил Прутик.

– Да. А что?

– Что мне делать?

– Держать язык за зубами.

Бор остановился.

– Мы по-прежнему ждём одного человечка, – пояснил северянин.

– А Агафон?

– Причём тут этот пьянчуга! – недовольно фыркнул Бор, открывая двери…

И вот уже началась первая неделя месяца Святого Лекса, а нужного северянину человека всё ещё не было.

Четвёртый день к ряду дождило. Причём весьма обильно, земля не успевала впитывать воду. Старая слободка теперь напоминала городок посреди озера: здоровенные непроходимые лужи, чавкающая грязь, в которой утопаешь, чуть ли не по колено, и дождь… дождь… дождь… То мелкий, то затяжной, то сильный. То мряка, то изморось, то ливень.

Местные жители говорили, что это вполне типично для их края. И такая погодка теперь будет стоять аж до начала лета.

– Чего закис? – спросил вошедший в комнату Бор. – По Агнии замечтался?

Прутик нахмурился и отвернулся. Вчера он побывал у ведуньи и они в первый раз немного повздорили.

«Вот верно говорят, – про себя усмехнулся северянин, – бабы к себе постелью крепко привязывают».

– Сегодня у нас с тобой одно важное дело, – сообщил Бор.

– Какое? – без охоты в голосе спросил Прутик.

– В гости пойдём. Собирайся…

3

Погода была гнусной. Солнце не показывалось, небо заполонили серые тучи. Чтобы попасть к дому Велеслава, надо было пройти всю слободку. Пройти мимо местных людишек, делающих вид, что им нет никакого дела, до бредущих по улочке людей…

А на самом деле? – После той стычки с людьми Белого Витязя, народец испугался. Сильно испугался…

Оно, конечно, с другой стороны как бы и понятно: столь кровавые события тут редкость. Царившая в слободке патриархальность, всё же не позволяла мыслить и поступать как-то по-иному. И «столичный гость», не устоявший перед искушением жестоко отмстить обидчикам – яростно нарушил благую гладь этого болотца, зовущегося Старой слободкой.

Да, болотца! Вот если бы подобное свершил кто-то из местных, тогда сие мирно дремлющее (но только для стороннего глаза) осиное гнездо не заворошилось бы. А тут побежали к старосте, побежали к Бобровскому.

Так и слышу их слова: «Этот дикарь с Ингоса… Позор! Гнать в три шеи!»

Тьфу, на вас! Противно… Плевать я хотел на ваше болото! Плевать!

Мы с Прутиком продолжали старательно перешагивать лужи, обходить грязь. Всё кругом было пропитано влагой, сыростью. Да такой, что аж невольно пробирала дрожь.

Мне и без всего этого было тоскливо. Настроение дрянное. Хочется чего-то… А чего именно – не пойму.

Твою мать! Ну, зачем я себя обманываю? Зачем хорохорюсь перед самим же собой, мол, чихать хотел на то, что думают слободкинские? Ведь чувствую себя загнанным в угол волком. С каждым часом, даже минутой моё настроение не то чтобы портилось, оно «закипало»…

Ну да, мои взгляды на жизненные устои отличаются от местных. Но я хотя бы честен. А вот если покопаться в сём болоте, в головах слободкинцев, то тут и не такое всплывёт. И спрашивается, кто из нас будет «дикарём»?

Нет, я, конечно же, должен попытался урезонить «пробудившегося» Сверра. Пусть его натура и требует выхода эмоций, однако, контроль над собой прежде всего прочего.

Если быть честным, то мне никак не удавалось успокоиться после встречи с Сомом. И больше всего пугало странное удовольствие, которое я, не смотря на всё, получил от той схватки. Было, пожалуй, даже поприятней столкновения с бандитами на Битом тракте. И кровь до сих пор бурлила, играла… А ещё это ощущение силы… непомерной силы…

Ну, а во-вторых, надо согласиться, что я всё же не Прутик, не подобный ему книжный червь. Все эти тайные встречи, копания в мыслях иных людей, попытках разгадать чего же они на самом-то деле хотят… это всё затягивает, заставляет тебя не расслабляться, не рассусоливать сопли. Иначе…

Стой… стой… стой… Это блажь! Бор, это всё блажь! Ты просто сходишь тут с ума. В этой нихазовой Старой слободке, в этом гнилом месте!

– Очнись, приди в себя! Ты же трезво мыслящий человек. Успокойся, походи туда-сюда, и…

– Что «и»? Какое на хрен «и»? Я превращаюсь в… в… злобного медведя-шатуна! Скоро буду на людей кидаться! Вон, на Прутика, например…

– Не кинешься. Возьмёшь себя в руки, успокоишься…

И вот так споришь сам с собой, теряешь самообладание. Причём, судя по всему, уже и сторонним наблюдателям видно состояние моего «я», моего пробудившегося Сверра.

– Сторонние? Это кто? – свирепеет последний.

– Кто да кто! Семён вон косится, боится… Я интуитивно чувствую, что теряю с ним связь.

– Ну и Нихаз с ним! Что тебе до Прутика? Он сделает своё дело и «до свидания».

– Да пошёл ты! – злюсь на себя, пинаю траву.

Да, Семёна, конечно, сильно напугало столкновение с людьми Белого Витязя. И я, дурак, тоже маху дал. И ещё какого! Теперь пареньку вообще не ясно друг я, или кто-то другой. Наверное, думает, что чудовище…

Всё… стой… разошёлся… Не выспался, что ли?

Кстати, о снах! В последнее время они стали меня беспокоить.

Нет, мне не видятся кошмары, или ужасы. Просто… просто картинки во снах стали столь живы и ярки, что я порой теряюсь и не вижу границ, разделяющих сей мир и мир сновидения. Разум настолько глубоко погружается в оный, что поутру я встаю с уверенностью, будто нахожусь в действительности нового сна…

Оглядываюсь – а нет, в треклятой слободке.

Во снах, кажется, не было повторений. Все они были о разном. Я не склоняюсь считать их чем-то пророческим… Хотя… хотя…

Стоп! Арг… Да, Арг! Так или иначе, но в кое-каких снах я встречаю его знак… Странно, что это только сейчас вспомнилось.

Спрашивается, а почему Арг? Только ли от того, что он мой Покровитель?

А кто он вообще такой? Что я о нём знаю? Может, спросить у Прутика? Или лучше пойти в местную церковь к Лучезару, этой странной (если судить по рассказам Семёна) личности, ведь это-поди его парафия?..

Пожалуй, всё же надо сходить к священнику. Арг будет предлогом для беседы…

Решено – сегодня же навещу этого человека.

Итак, сны… К чему они? Может, это страх? Его действие? А, может, следствие умственного перенапряжения? – Хрен поймёшь!

Я обернулся к Прутику. Он брёл позади, углублённый в свои собственные мысли.

Славный малый. Не знаю отчего, но он мне нравился. Возможно, дело в его открытости и честности.

Влюбился в местную знахарку… Агнию… Эх, молодость, молодость!

Что-то я отвлёкся… Да, странное всё же это место – Удел Валиров. И странно оно действует на меня… Вон как тут всё заплелось! Целый клубок неразрешённых проблем. Я бы даже сказал – гора! Да, гора запутанных дел и невыполненных обещаний.

Взять вот Никитова – командора Защитников Лиги. Новоград предписывал мне тесно сотрудничать с этой личностью… Решить вкупе с ним загадку Белого Витязя. А как её можно решать, если голова Никитова (который хоть сейчас и вышел из запоя) забита иными проблемами?

То он вчера вот жаловался на стаи черных волков, заполонивших Зачарованную пущу. То рассказывал пугающие истории о Гнилых топях и Окаянных дебрях. Мол, ползёт оттуда нечисть всякая.

Я скривился, но всё же попросил уточнить. Никитов тут же перешёл на шёпот:

– Язычники…

– Что «язычники»?

– Местный народец до сих пор придерживается старых верований… языческих… Думаешь, церковь тут всех уже окрутила?

– Я ничего не думаю, – лениво ответил ему, а сам хотел уже уходить.

– Полагаю, втихаря тут всякие тёмные делишки свершаются… Может, и обряды какие… кровавые… с жертвами…

– Тьфу! – я рассердился.

Но Никитов с жаром стал пояснять:

– В лесах ещё иногда можно найти деревянных идолов. Например, Мраву.

– Это что? Или кто?

– Точно тебе не отвечу… Знаю, что изображают его в виде старца с клюкой, которой он ковыряет истлевшие кости. Люди верят, что Мрава извлекает из-под земли останки умерших.

– Зачем?

– Я же не язычник, их верований не знаю… Мне этот Мрава вообще на Нихаза похож. Те кто его видел, описывают так: высокий старец с длинной бородой, на плече у него, говорят, сидит ворона, а из-под ног выползают муравьи…

Всё это было сказано таким тоном, будто Никитов выдавал мне страшную тайну.

– А теперь вот, – продолжал командор, – Окаянные дебри заполонили громадные твари… На плато Коба эльфы таких прозывали «белыми муравьями». Мне про то одни знакомцы поведали…

Я никак не мог взять в толк, что Никитов мне хочет сказать. Причём тут деревянный идол, Мрава, вороны да муравьи?

– Ну как же! – пытался пояснить командор. Глаза его воспалёно заблестели. – На Битом тракте да в Зачарованной пуще этих ворон развелось – видимо-невидимо. И наглые такие… Люди жалуются, что эти птицы порой кидаются в драку. А за Речицей – «белые муравьи»… Разве не видна связь?

– Нет, – отрицательно махнул я головой.

Командор тряхнул головой.

– Ну… ну… Как ты не поймёшь! Это всё язычники… призывают своего Мраву… или Нихаза… Вот гадина всякая и полезла.

– А что в топях? – переспросил я.

– На островках среди болот творится неладное… Тут ведь в прадавние времена какой-то особый лес был.

Я напрягся, вспоминая рассказы Непоседы о легендарных живых Древах, одно из которых мне нужно было отыскать с помощью друида. Да вот со всей этой темноводинской суетой, сие задание старейшины гибберлингов я вовсе отвёл на задний двор. Отвёл, привязал и почти забыл… а обещал выполнить его в первую очередь.

Стыдно, Бор! За самого себя… Ведь ты же человек своего слова.

– И что до того леса? – спросил я.

– Ни один «жодинец» не живёт за Речицей. И знаешь почему? Места там гиблые. Можно такое повстречать, мало не покажется…

– Значит, виноваты язычники, – с иронией заметил я.

– Ну да… А, может, всё из-за тех джунских развалин. Вдруг «благодаря» им природа одурманилась. Эти джуны ещё те были поганцы. Слыхал, небось, что они «магию крови» практиковали? И ещё Нихазу поклонялись? Что если язычники переняли у джунов культ? Вот тебе и Мрава…

Я устало вздохнул. А командор ещё несколько минут переливал из пустого в порожнее. Мне вдруг ни с того, ни с сего подумалось, что вдруг Сарнаут – на самом деле лишь сон богов. И всё к тому подводит…

Начинаю выстраивать целостную картину, эдакую пирамиду, кто кому снится, и понимаю, что не в силах охватить даже её малой части. И вот (продолжаю рассуждать я) проснутся Сарн и Нихаз, и нас – людей, эльфов, орков и прочих – не станет. Ибо и не было нас вовсе. Мы только образы, выдуманные богами.

Глупости какие-то… Лучше бы ты, Бор, думал о том, как распутать все эти темноводинские бредни… Вон Бобровскому обещал найти стрелу, а? И что? Обещал ему с Агафоном разобраться…

Кстати, насчёт этого пьяницы Агафона и его рассказа об астральном янтаре. Не похоже, что он этим когда-то действительно промышлял. Такое ощущение, что ему кто-то это всё также поведал, как и он нам с Прутиком. Бобровский тоже это понял, хоть виду и не показал. Он-то думал, что наткнулся на мастера, а Агафон оказался обычным жуликоватым брехунцом.

– Ты как-то говорил, что можешь предложить свои услуги, верно? – спросил «царевич», когда я рассказал ему о своей встрече с Водопьяновым. – Мне необходим астральный янтарь… Очень.

– Могу ли я спросить зачем?

– Гм! Пока ответа не жди…

– Не вызываю доверия?

На это Бобровский промолчал. Он потупил взор и глухим голосом снова спросил:

– Так ты возьмёшься за это дело?

– То есть, как я понимаю, мало принести этот янтарь. Необходимо выполнить «ритуал». Так?

– Верно… Нужно омыть камни в источниках. Один находится в Ружской пуще.

– У козлоногих?

Иван кивнул и тяжело вздохнул:

– Да, там живут эти вонючие твари. А второй источник… Его надо искать на Кудыкиной плеши. За джунскими развалинами.

– Надеюсь, вы понимаете, что быстро это задание сделать не получится. И мало того…

– Понимаю. Ведь даже если бы Агафон сам принёс мне янтарь, то его нужно было бы кому-то относить к источникам.

– А что это за источники такие?

– «Дикая вода»…

– Это точно?

– Не спрашивай… За что купил, за то продал.

Я, молча, кивнул. Было ясно, что эта так званая «покупка» была произведена у Калистра ди Дусера. Его рука, его советы…

Значит, это эльфу необходим омытый астральный янтарь. И если я выполню просьбу Бобровского, то вполне возможно стану на шаг ближе к Калистру, где бы тот не скрывался.

– От своего обещания помочь – не отказываюсь, – твёрдо сказал я. – Вижу дело нелёгкое, потому…

– Если ты его решишь, – резко приблизился ко мне Бобровский, – если его выполнишь, то мы с тобой поладим… во всех интересующих вопросах…

– Вы о Белом Витязе? – на всякий случай уточнил я.

– Да… У меня есть кое-какие намётки. Пока суд да дело, я уточню кое-что и поделюсь с тобой.

Мы пожали друг другу руки и разошлись…

Итак, у меня куча дел. Какое первым выполнять – даже не знаю.

Вот и окраина слободки. Пока вспоминал, рассуждал, болтал с самим собой, мы с Прутиком добрались до нужного места.

Недалеко от околицы, стоял мрачный неухоженный дом. Сразу было видно, что его хозяин тут бывает нечасто.

Во дворе, густо поросшем травой, виднелась громадная фигура матёрого медведя. Этот зверь лениво возлежал под чахлой вишнёвой порослью, стебли которой были густо побиты мутной бурой камедью. Он изредка кидал косые недовольные взгляды на прибывших к его хозяину людей.

Меня насторожил этот взгляд. Такой бывает у тех, кто способен на спонтанные поступки. А медведь, что греха таить, не кошечка, и даже не козочка. Если уж что ему в голову стукнет, то он и не подумает отступиться.

Вороны тут же недобро «закаркали». Они вообще в последнее время стали себя вести весьма активно. Я объяснял это самому себе тем, что «семейка» напиталась моей силой да чужой кровушкой, и теперь в некотором роде «пробудилась».

Больше всех «каркала» Лютая. Кстати, она постоянно советовала мне присмотреться к Прутику.

– Что с ним не так? – спрашивал я.

– Странная личность, – уклончиво отвечала Лютая. – У него особый дар… Может поэтому его так призраки занимают.

– Причём тут призраки? Какой дар? – настаивал я на прямом ответе. Но «кошкодёр» по-женски увиливала и уходила от ответа.

В очередной день подобных «бесед», в разговор вступили братья.

– Большинство существ, – говорил серьёзный фальшион Поющий, – видят мир обычно…

– Как это?

– Глазами, – поправил неугомонный сакс Неистовый.

– А надо по-другому?

– Можно и по-другому, – ответил Поющий. – Так, как его видят боги.

Такие ответы привели меня в тупик.

– Сразу видно что вас… Воронов… ковали эльфы. Во фразах столько пафоса, «воды»… и прочей ерунды… что… что…

Закончить предложение я не успел, поскольку в этот момент появился сам виновник разговора. Прутик остановился и поглядел на меня испуганным взглядом… Вернее, не на меня… Я тут же едва-едва сдержал себя, чтобы не обернуться и поглядеть на кого он так таращится.

Вороны недовольно «зашипели».

– Он нас видит, – сказала Лютая. – Как пить дать – видит.

– Не может этого быть, – улыбнулся я. – Вас даже я не вижу… только слышу…

– А он видит… по-особому… Он чувствует…

Прутик тут же потупил взор, сжался и протопал мимо, словно желая поскорее убежать.

А я задумался. Сильно задумался, и в очередной раз пришёл к твёрдому убеждению, что события, происходящие вокруг меня, как, впрочем, и те личности, что их свершают, или способствуют тому, не случайны.