Текст книги "В краю молчаливого эха"

Автор книги: Александр Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– И ты согласен с ответом Незеба?

– Я? Не знаю… пока не знаю… Но хочется одного: не быть орудием в руках слепого… рока… судьбы…

– Раз так, то воспользуйся советом Великого Незеба, – хитровато улыбалась Амели ди Дазирэ.

– Вы предлагаете мне… воспользоваться его советом, а меж тем, ваша церковь считает его за еретика.

– Ваша? – нахмурилась эльфийка. – Я поняла: ты полагаешь себя из тех, кто не особо верит в Дар Тенсеса.

– Можете считать меня агностиком, – смело сообщил Семён.

В этот момент через ворота потянулись полусонные прихожане. Они приветливо заулыбались эльфийке, продолжая при этом следовать к церкви.

– Вера – это сложная штука, – грустно сказала Амели. – Не все её могут обрести. Многие искренне заблуждаются, полагая, что обладают ей… А вот в тебе она есть.

– Во мне?

– Да. Познай же себя, – кивнула служительница Света и тут же процитировала что-то из писаний: «Будь тверд, будь мужествен, и не страшись ничего».

Из дверей церкви появились служки, которые подали едва уловимый знак Амели, что всё готово к заутрене. Эьфийка развернулась и направилась к ним. А Семён растерянно поглядел ей вслед, а затем пошёл прочь с подворья.

«Верю ли я действительно в Дар Тенсеса?» – задался вопросом Прутик.

О том, что все мы конечны, все смертны, говорят нам ещё с раннего детства. Правда, обязательно добавляют, что благодаря великому Дару Тенсеса, у нас есть возможность воскреснуть, вернуться из чистилища в собственное тело… Но Семён ещё ни разу не встретил ни одного живого существа, будь он человеком, эльфом, гибберлингом, и даже гоблином, который бы смело сказал, что именно он пережил смерть, и мало того – вернулся в Сарнаут.

А с самой смертью ему уже приходилось сталкиваться. Впервые это произошло лет семь назад… может, восемь… Бабушка, которую он помнил вечно сидящей у окна, и почти постоянно что-то прядущей или вышивающей, заболела в начале зимы. И заболела жестоко.

Местный лекарь (весьма посредственный алхимик, как выяснил позже Семён) сделал несколько попыток в виде каких-то горьких настоек, заговоров и прочих им подобных штучек. Но всё оказалось тщетно…

Прутик помнил, как стоял у изголовья больной бабушки. Как ему было удивительно видеть её столь быстро и стремительно увянувшей, и ссохшейся. Словно та живительная сила, которой наполнено каждое существо, «вытекла», будто вода из дырявого кувшина. Одни лишь глаза блестели и как-то странно глядели на внука. А, может быть, и сквозь него.

А потом старушка вдруг как-то по-особенному вздохнула и… наступила мёртвая тишина. За окном тихо-тихо стелил снег. Семён замер, не понимая, что происходит. Блестящие глаза бабушки резко потускнели… взгляд отправился в никуда… веки осторожно приспустились книзу…

Прутик огляделся. Подошла мать, за ней отец, сестры.

– Всё, – прошептал кто-то.

И остальные согласно понурили головы.

Вот такая тихая смерть.

А потом, примерно через год, настал черёд младшего брата. Но в этот раз всё было как-то не так.

Семён вновь ощутил тот тошнотворный ком, стоящий поперёк горла… За что? Почему Сарн (если в том его воля) забрал жизнь у того, кто и не пожил? И где же этот пресловутый Дар Тенсеса? Почему Искра младшего братишки так и не возвратилась в сей мир? Неужто количество его грехов равно количеству грехов каких-то… разбойников?.. воров?.. убийц?..

Или в чистилище ошиблись? Да-да, верно ошиблись! Ведь какие же, Нихаз их всех подери, могут быть грехи у двухлетнего ребёнка! Кто ответит?

Все эти вопросы, конечно, появились позже. А тогда… тогда Прутик стоял посреди избы, не в силах не пошевелиться, ни что-либо сказать, и глядел в напряженные лица своих родных. И главное: не мог даже понять смысл слова «кончился»…

Как так? Ведь какие-то три-четыре дня назад брат весело топотал вот здесь… прямо здесь… Был румян, здоров… весел… И вот кто-то говорит: «Кончился».

Это что? Всё? – Прутик поглядел в желтоватое лицо брата.

Казалось, что вот-вот… вот прямо сейчас его Искра вернётся в тело и… и… и… Ну же!

Но ничего не менялось. Вера, если она и была, таяла, как масло от жары.

– Кончился! – повторил отец, глядя в пол. И повторил не своим, чужим голосом… каким-то скрипучим…

Семён чётко помнил, как в тот момент мать тихо-тихо ойкнула и схватилась за сердце. А потом плотно прижала ладонь ко рту, пытаясь сдержать рыдания. Отец тяжело опустился на лавку и так поглядел на Семёна… на своего последнего сына… так поглядел… В его глазах тогда мелькнуло что-то новое, ранее Прутиком не замечаемое… Это была боль… такая боль… непередаваемая… Боль человека, вдруг осознавшего свою беззащитность перед этим миром. Казалось бы, что он, взрослый здоровый мужик, немало видавший на своём веку, сейчас… именно сейчас столкнулся с самой неизбежностью… и не может ничего поделать… не может никого защитить…

Отец не плакал, не рыдал, как женщины – мать, сестры, соседки. Пересилил… удержался…

От этих воспоминаний к горлу подкатывал ком.

«Так и со мной может приключиться… однажды, – мелькнуло в голове Семёна. – Сейчас хожу, дышу… говорю… ем… а послезавтра…»

Глаза запекли… сердце защемило… Стало страшно.

С тех пор смерть для Семёна стала чем-то ужасным… и одновременно непонятным…

Ведь одни уходили, как бы отбыв «свой срок» (если таковой и был), прожив долгую жизнь. Другие умирали чуть раньше… а кто-то едва родившись…

И где в этом всём какой-то смысл? Кто тот судья, решающий кому сколько отмерять?

Уже будучи постарше, Семён столкнулся со смертью в третий раз. И здесь «судьёй» вдруг оказались… сами люди.

Прутик чётко помнил, как в тот момент стоял в каком-то ступоре, открыв рот. Как выступили слёзы… дыхание стало резким, прерывистым… А глаза… его глаза, казалось, жили своей жизнью. Они не хотели ни закрываться, ни глядеть в сторону, а упрямо уставились на то, как однокашники били палками ворону… Как та безуспешно закрывалась крыльями, пытаясь защититься, спасти свою скоротечную жизнь… А потом пыталась кидаться на своих обидчиков, громко и хрипло каркая… Но вот раздался смачный удар… прямо в голову… Он вмиг остановил птицу. Она бездыханно растянулась на мостовой и больше не двигалась.

– На! Ещё! – весело горланили однокашники, пиная дохлую птицу. – Так ей, гадине!

Подло! Как же это подло! – подумалось тогда Семёну. – А ведь ты и сам ничего не сделал для её спасения! Никого не остановил… А ведь мог… Мог! Просто испугался…

И от этого было ещё больнее.

Вся дикость того, что некто за просто так отнимает жизнь у другого, повергала в неописуемый ужас.

«О, Лучезарный Сарн! Что же это? – Прутик приблизился к окровавленному тельцу, едва ушли мальчишки. – За что они… за что мы, люди, отобрали жизнь у… у..? Почему так? О, Тенсес! Зачем нам твой Дар? Чтобы убивать и при этом не бояться возмездия, а?.. Нет, нам такой подарок не нужен… совсем не нужен… Уж лучше смерть… за ней темнота… безвременье…»

Что сегодня за день такой? – Семён на секунду остановился. – Воспоминания… к чему они? Отчего вдруг полезли из далёких пыльных сундуков памяти?

– А-а, вот ты где! – окрик разорвался чуть ли не над самим ухом.

Прутик испугано сжался и повернул голову. У низких дверей «винарськой избы» стоял Первосвет. Лицо его носило весьма явные следы вчерашней попойки.

– Ты где бродил? – скривившись, проворчал гигант.

– А что?

Первосвет недовольно заворчал. Потом смачно сплюнул на землю и позвал завтракать.

В трактире с утра было пусто. Хозяин, румяный усатый толстяк, крутился у полок. Откуда-то появилась его жена с целой кипой цветных лент, которые она стала зачем-то развешивать у двери.

– Эй! – нетерпеливо окликнул хозяина Первосвет. – Горяченького бы…

Через несколько минут на столе появились миски с вкусно пахнущей похлёбкой.

– Готов? – вдруг спросил Бор у Прутика, разламывая хлеб.

– К чему?

– К дальнейшему походу?

– А мы сегодня уже выезжаем?

– Нет ещё! – ответил за северянина Первосвет. – У нас тут пару дел…

Судя по всему, у гиганта было скверное самочувствие. А как следствие и настроение.

– Посетим кое-кого, – продолжил Бор, – а уж потом и тронемся в Старую слободку. А ты куда бегал? С утра пораньше, так сказать…

Тут Семён сообразил, что северянин его в чём-то подозревает. Наверное, полагает, будто Прутик встречался с кем-то из окружения Головнина. Или с каким-нибудь местным соглядатаем.

– В церковь ходил, – пробормотал парнишка.

Бор и Первосвет переглянулись и хмыкнули.

– Значит так, – продолжил чуть погодя северянин. – Первым делом съездим с Рожинову.

– Это кто такой? – спросил Первосвет, яростно поедая копчёности.

– Нужный человек… Потом найдём гончара… Как его там?

– Буза, – подсказал Прутик.

– Вот-вот… его самого…

Неожиданно вся троица разом замолчала, прислушиваясь и переглядываясь меж собой. Издалека повторно донёсся низкий протяжный гул.

– Что это? – пробормотал Бор.

Семён поднял глаза и заметил за спиной северянина уже знакомые ему тёмные тени. Они нервно засуетились, закрутились и тут же куда-то умчались.

– Что, спрашиваешь, это? – ухмыльнулся голодный Первосвет. – Зарец!

Бор тут же поднялся и направился к выходу. Семён заспешил следом. Очутившись во дворе, мужчины попытались определить источник звука. Но, казалось, что тот доносился со всех сторон сразу. И лишь когда вышли на улицу, стало всё ясно: по дороге двигалась странная процессия, возглавляемая наряженным в какие-то лохмотья, человеком. Он усиленно дул в кривую трубу, которая и издавала этот дивный низкий гул.

Почти со всех дворов высыпал народ, и что говорится – от мала, до велика. Все мужчины держали длинные палки необычных факелов, женщины вязали к воротам разноцветные ленты. По мере продвижения процессии, люди постепенно вливались в неё. И вот эта огромная толпа прошла мимо «винарськой избы», неспешно двинулась к центру города.

В это время вышел Первосвет. Он лениво потянулся и довольно заулыбался. Видно, завтрак сделал своё дело и приподнял гиганту настроение.

– Пойдём, поглядим? – бросил Бор.

Первосвет неохотно пожал плечами и тут же сказал, что останется кормить лошадей.

– Ну, как знаешь, – отрезал северянин и кинул взгляд на Прутика.

Тот согласно закивал головой, мол, а я пойду, гляну.

– Кстати, – кинул вдогонку гигант, – а где подевался твой огневолк? Я его сегодня в конюшне не видал.

– Когда надо будет, я его призову, – как-то двусмысленно оскалился Бор.

Процессия вышла на соседнюю улицу и остановилась. Оказалось, что слева движется ещё одна точно такая же группа, тоже возглавляемая ряженым человеком, который дул во всю мочь в свою трубу.

Когда обе процессии, так сказать, воссоединились, все двинулись дальше. Кажется, люди что-то запели.

Солнце уже вовсю светило. Не было и следа утреннего тумана и сырости. В высоком синем небе где-нигде виднелись несчастные клочки белых облачков. Казалось, что и природа торжественно преобразилась в ожидании сегодняшнего празднования.

Колонны сошлись в самом центре Погостовой Ямы у Обштинськой Купы – большущего квадратного дома, в котором местные «гурянэ» собирались на сходки с целью обсуждения общих дел, на суды и прочее. Это здание не было чем-то примечательным (разве что в отличие от иных имело сразу четыре входа со всех своих сторон), а вот площадь перед ним сегодня играла немаловажную роль. Именно здесь и Бор, и Семён увидели громадную деревянную фигуру, прозываемую «зарец».

Внешним видом она напоминала лошадь, у которой и спереди, и сзади было по голове со смешными торчащими кверху ушами. Выкрашенная в ярко красный цвет, сия фигура высилась на высоком каменном помосте, со всех сторон обложенным снопами прошлогоднего сена.

В наступившей тишине раздались сильные женские голоса, протяжно затянувшие какой-то напев.

Бор продвинулся как можно ближе, напрягая слух и пытаясь разобрать хоть слово.

 
 Хайде, хайде ярны рде-е-э-ча.
 Причепурча са родна храй-й.
 Прийнесь ярны до-о на-а-ас
 Радошче-ев.
 Хлябца са велыко дай-й-й…
 

Пение затянулось на минут на двадцать. А потом кое-кто из мужчин, державших факелы, подожгли «зарец» и солому вокруг помоста.

Смех, весёлые окрики, довольный детский писк, визг – всё слилось в один мощный поток. Двухголовую фигуру охватило пламя, которое рвануло к небу высоким столбом. Грянула музыка, все стали вдруг брататься и что-то выкрикивать.

«Досталось» и Бору с Семёном. Люди радостно обнимали их, похлопывали по плечу.

Из здания Обштинськой Купы выкатили бочки с вином. Кое-где, словно по волшебству, появились столы с какими-то угощениями.

– Что они говорят друг другу? – наклонился над ухом Прутика северянин.

– Ну… мол, пора праздновать… праздновать победу весны над зимой. Ещё что-то про хлеб… вино… типа, желают достатка.

Семён чуть помолчал, а потом добавил:

– У нас, в Заячьем, тоже весну, наверное, встречают…

8

У Прутика был глуповатый вид. Он всем своим естеством, всем сознанием влился в местный праздник. Глаза его горели, словно маленькие лампадки.

Я помимо воли улыбнулся: ну, ребёнок он ещё… совсем ребёнок. И какой из него соглядатай? Головнин меня совсем за дурака держит.

Было ясно, что роль Прутика была лишь в замыливании моих глаз, отвлечении внимания. Очевидно, повытчик таким образом рассчитывал на зарождение у меня ложного чувства абсолютной уверенности в том, будто я держу всё под контролем. Что этот парнишка, периодически строчащий письма в Новоград, ни хрена не понимает. А сие могло привести к тому, что я бы уже и не таился в собственных делах.

Настоящие соглядатаи, так сказать, были в тени. Мне не довелось ещё ни одного из них засечь, хотя Вороны и сообщали о страной тревоге, терзающей их железные «души». И либо эти самые соглядатаи были профессионалами своего дела, либо… либо тут были иные нюансы. Однако действовали те очень осторожно, стараясь не вызвать ни малейшего подозрения.

Думаю, легче всего было таким людям затеряться среди… людей же. Во-первых, можно было беспрепятственно вести наблюдение, притворившись или местным, или заезжим торговцем. Во-вторых…

Стоп! Тут мне сразу вспомнились следы странного лагеря у въезда в тоннель.

Почему «странного»? Наверное, от того, что тот торговый караван (так он «преподносился» обывателю), заночевавший у подножья гор, отчего-то побрезговал остановиться в Деревянцах. А логичнее было бы поступить именно так… если ты… если ты не контрабандист, или… или… Или?

Итак, караван не заночевал в Деревянцах. Значит, люди, ехавшие там, не желали «светиться». Хотели, так сказать, остаться инкогнито. Это во-первых.

А во-вторых, они… Тут я намерено не стал заканчивать свою мысль и огляделся. Среди этой разновозрастной и разношёрстной толпы было легко затеряться. И мой противник это знал, понимал и наверняка применял. А вот мне, в отличие от него, сие было бы трудно сделать. Слишком колоритная фигура.

Н-да! Тут я ничего не поделаю. Надо уезжать из Погостовой Ямы. И поскорее… Дождусь вот только огневолка… Я ведь его отослал разведать обстановку в округе. Ведь все эти недомолвки Дюжева, да и он сам – вызывали тревогу… подозрения…

Итак, каков дальнейший план?

Прежде всего, надо было бы найти некого Рожинова. О нём говорили мне и Фродди Непоседа, и Жуга Исаев. Подразумевалось, что этот человек окажет мне содействие. И мало того: просветит о тёмных делишках сего края.

Ехать в Старую слободку втроём было опасно. И я это понимал, и Первосвет, и, надеюсь, Семён. Дорога длинная (это тебе не по Светолесью шастать), и что скрывать – полная всяких неожиданностей. Полагаться только лишь на свою удачу – дело негожее. Хорошо бы действительно примкнуть к торговому обозу. Толпой оно и батьку бить не страшно! – так, кажется, говаривал Первосвет.

Так что мне вторым шагом следовало договориться о том, чтобы «прилепиться» к каравану.

Народные гулянья разгорались, как и костёр. Шум, гам, смех… Местные жители явно сговорились «разбудить» весну.

В одном месте устроили пляски да хороводы, в другом – мужчины боролись, в третьем – детишки гонялись друг за другом… Из-за всего этого пошла кругом голова и я выпустил из виду Прутика. Оказалось, что он, как говорится, пристроился с краю в какой-то молодёжной игре – сорви платочек. Парни пытались с разбега достать до разноцветных кусочков ткани, прикреплённых на высокой перекладине. Тех кому удавалось их сорвать, толпа приветствовала радостными вскриками, а неудачников – «пристыжали» забавными местными шутками, суть которых я понимал лишь по жестам. Некоторые из парней дарили сорванные платки понравившимся им девицам.

Семён стоял с открытым ртом и глупо улыбался, глядя на эту забаву Пока я пробирался к нему, его вытолкнули в круг и стали подзадоривать. Прутик стеснительно потупил взор, хотя было видно, что он, в общем-то, и не против поучаствовать в праздничной забаве.

Но от меня не утаилось то, что Семён всё-таки отчего-то грустил. Я отнёс это к тому, что он, очевидно, никогда не путешествовал в чужих далёких краях, и от того скучает по родным местам.

Прутик приготовился и быстро рванул с места. Его лицо сосредоточилось, выдавая внутреннее волнение, и через несколько секунд парнишка достиг заветного места и подпрыгнул, что ест мочи.

До платка он не достал. Толпа разразилась добрым смехом и на «сцену» вышел следующий претендент.

Да, высоковато. Думаю, я и сам бы не достал. А местные парни – длинные, как жерди. Им в самый раз.

Прутик, густо краснея, постарался куда-то ретироваться. Потупив взор, он стремительно «сбежал» с места позора, так что я настиг его аж у стены Обштинськой Купы.

– Эй! Ты куда?

Прутик резко остановился.

– А я… а я… думал, что вы уже ушли… что вы в трактире…

– Как тебе тут? Нравится?

– Не плохо, – уклончиво ответил Семён.

– Ясно… Пошли, пройдёмся по рядам торговцев. Отведаем местных блюд.

И мы вернулись назад на площадь. Где-то час бродили среди празднующей толпы, пробуя на вкус всякую диковинку.

Стало ясно, что от Семёна, как от толмача, есть толк. Он довольно сносно (так мне казалось) разговаривает с местными. Парень быстро свыкся с отведённой ему ролью и, очевидно, это ему нравилось.

– Ладно, – улыбаясь, сказал я. – Пора назад, к Первосвету…

– Постойте, – одёрнул меня Семён. – Тут… тут…

Он явно напрягся, подслушивая разговор двух мужчин.

– Что случилось? – озабочено спросил я.

Говорившие заметили наше любопытство и недовольно нахмурились.

– Мы просим прощения, – залепетал Семён. – Просто… просто… просто собираемся отправиться на днях в Старую слободку, а вы, как я случайно услышал, говорите…

– А вы откуда? – густо пробасил один из потревоженных мужчин.

Это был крупный толстый человек с длинной чёрной бородкой, доходящей до пояса.

– Из столицы, – отвечал Семён.

Я не вмешивался в разговор, стоял рядом.

– А что вам нужно в Старой слободке?

– Ну…

– Нас позвали… предложили работёнку, – ответил за Прутика я, демонстративно кладя руку на эфес фальшиона.

– А-а… ясым си то… понятно…

– А вы… говорили друг с другом про каких-то разбойников на Битом тракте, верно? – спросил Семён, кидая взгляд на меня.

– Саморавно… конечно, – отвечал второй собеседник – высокий худой старик с острым длинным носом. Он говорил с характерным для местных акцентом. – В тутошних лясках… лесах и раньше водились разбойники.

– Мы с ними свыклись, – подхватил разговор толстяк. – Честно говоря, большого лиха от них не было… никогда не было. Ну, пограбят. А иной раз и мы им наваляем…

– А что сейчас случилось? – теперь уж спрашивал я.

Мужчины переглянулись, будто испрашивали друг у друга разрешения. Заговорил старик:

– Бялы Витяць.

– Чего?

– Белый Витязь… его люди шайку побили… кого-то повесили… А сейчас на дороге другие разбойники.

– Пришлые, – добавил толстяк. – Никому спуску не дают, обозы торговые грабят… На днях, – тут он перешёл на громкий шёпот, – обнаружили купцов на дереве (толстяк огляделся)… вздёрнутых… У некоторых глаза выколоты и носы отрезаны.

– В лясках знетворяне телца… трупы… изуродованные находят, – добавил старик, качая головой. – Главарь этих душегубов – некий Посвист. Лютый человек…

– И что ваши ратники? Что ваш Дюжев? – удивлённо спрашивал я.

Мужички дружно махнули рукой и заругали Дормидонта. Поминали ему какие-то старые прегрешения, и вообще отозвались весьма нелестными словами.

– В столицу не писали? – снова спросил я. – Если ваши слова – правда, то это же…

– Так, так, саморавно… писали. Много писали, – кивал головой старик.

– А что за Белый Витязь такой?

– Защитничек, – хмыкнул толстяк, тряся бородой. – Чтоб и ему пусто было!

– Вы его знаете?

– Нет, его никто не знает. В глаза не видывали, только слухи ходят. А кто он, где он – не ясно. То ведают в Старой слободке… так, так… там должны знать.

На сём наш разговор окончился. Мы с Семёном поблагодарили собеседников, и пошли прочь с площади.

– Что скажете? – тихо спросил Прутик.

– Ты о чем?

– О дороге в Старую слободку.

– Не бойся, авось что-то да выгорит.

Семён тяжело вздохнул и хмуро поплёлся сзади. А я вновь вспомнил про огневолка. Какие вести принесёт? Чего доброго «расскажет»?

Мы вышли на узкую улочку и поплелись к трактиру. На одной из развилок нам встретилась небольшая группка парней. Вороны уже несколько минут пытались мне что-то сообщить, но углублённый в свои проблемы, я их проигнорировал. И вот теперь спохватился, но, да видно поздно.

То, что это люди Дюжева, было ясно и без подсказок. Не ясны были лишь мотивы, побудившие их стать на нашем пути. Возможно, у Дормидонта, хоть и с опозданием, но не на шутку разыгралось обиженное самолюбие. Как-никак я слишком откровенно прижал ему хвост, да ещё при его служаках. И потому ему захотелось показать, кто в доме хозяин (то бишь в Погостовой Яме). Либо он преследовал иные цели, суть которых мне была пока не понятна… Особенно в свете рассказов о лихом разбойнике Посвисте и «подвигах» Белого Витязя.

Незнакомцев было четверо. Крепкие, подтянутые, нагловатые, уверенные в себе… Что ещё добавить? Вооружены мечами, ножами… Доспехов нет, хотя под верхней одеждой могла быть кольчужка. И даже, неверное, есть!

Сейчас, как полагается, поищут повод для драки. (А я уверен, что её не избежать.) Для этого сойдёт любое слово, выражение или неподобающий тон.

Настроение у меня было… на грани доброго… благостного… Потому, за мечи я хвататься не стал, руки-ноги противнику ломать не собирался. Заводиться не хотелось, а вот подразнить – это можно.

Как и ожидалось, дорогу нам резко преградили, но что удивительно: все происходило, так сказать, без какого-либо словесного сопровождения. Незнакомцы решительно ринулись в бой. Оружие они не выхватывали, а лишь пока демонстрировали его наличие. Очевидно, они сюда пришли с конкретной целью… И, надеюсь, что она заключалась лишь в том, чтобы просто намять мне бока.

Семёна лихо оттолкнули, и он кубарем полетел в кусты.

Мне стало как-то удивительно от того, что я настолько безразличен к происходящим событиям. Сердце не трепещется, как птичка в клетке. Дыхание не участилось. Такое ощущение, что ничего не происходит.

Противник действовал по старой проверенной схеме. Один из них принялся отвлекать на себя внимание. Второй стал прямо за ним, словно на подхвате. Остальные же собирались незаметно обойти с флангов.

Лица никто не прятал. Значит… значит… А хрен его знает, что это значит! Они что же, не местные? Не боятся, что я их опознаю?

Атака явно захлёбывалась. У противника никак не выходило сократить дистанцию. Один из нападавших попытался вступить в кулачный бой, но у него ничего не вышло. Я соблюдал достаточно безопасную дистанцию.

Но так долго продолжаться это не могло. Меня собирались взять в «клещи». Надо было на что-то решаться…

В какое-то мгновение картинка перед глазами стала «плоской», сменился тон… Было забавно видеть испуганно-удивлённые лица ратников, когда человек перед ними (то бишь я), просто-напросто пропал из их поля зрения.

Нет, это не исчезновение. Моё тело «перетянулось» дальше по улице, саженей где-то на пять вперёд. Получилось даже лучше, чем в пещерах на Нордхейме, когда я столкнулся с големом. Один из нападавших, тот, что стоял на подхвате, первым ощутил, что за его спиной кто-то есть. Он вдруг съёжился и осторожно обернулся.

– А-а-а, – более ничего ему выдавить из себя не удалось.

Его лицо мигом побелело от страха. Чувствуется, что азарт и у остальных его трёх товарищей тоже пошёл на спад. Лёгкая паника заставил противника отойти от первоначальной задумки, и один из нападавших решился вытянуть меч. Стальной клинок издал характерный звон, но вылез он из ножен лишь до половины. Парень замер в явной нерешительности.

Итак, – подвёл я итог: «разговор по душам» перетекает в иное русло. С оружием в руках это… это… это уже не «беседа». Это драка не на жизнь.

Я глянул на Семёна, всё ещё валяющегося на земле. Он растерянно глядел то на ратников, то на меня.

Терять инициативу мне не стоило. Я живо извлёк из ножен довольных Воронов, и занял боевую стойку. Ратникам не оставалось ничего иного, как последовать моему примеру. Хотя по их лицам стало ясно, что подобное развитие ситуации их не очень устраивало. Но они по-прежнему надеялись на свой численный перевес.

Атаковали меня почти без подготовки. Парни передо мной отлично фехтовали. Все без исключения. Я с удивлением даже для себя понял, что имею дело с представителями так называемой школы Цветка, с её характерным «скручиванием», и также использованием практически любой части меча, хоть «яблока», хоть кончика меча. На этот стиль указывало и частое применение приёма «полуклинок».

Да, передо мной явно были профессионалы, и неплохие. Этот факт также меня удивил.

Сражаться с несколькими противниками безусловно трудно. Мне надо было выиграть время, чтобы занять выгодную позицию, которую я наметил в сторонке у небольшого кустарника. Тут и улица была уже, и присутствовало немало помех, препятствующих ратникам наступать единым фронтом. А также в случае чего напасть сзади.

Пришлось прибегнуть к широким маховым приёмам. Я обрушил на нападавших шквал ударов с обоих рук. Они было попытались укоротить разделявшую нас дистанцию путём сложных движений по кругу, что снова подтвердило моё предположение о юго-западном стиле фехтования, но напоровшись на яростную северную защиту, чуть отступили.

Было видно, что нападавшие немного испугались. Ещё бы: мощная простецкая рубка, которую я попытался им навязать, да ещё с таким хорошим темпом, заставляла ратников отступить назад. Град ударов сбил их напор. В обычном бою, где нет цели щадить врага, схватка бы закончилась очень быстро. Не спас бы ни шлем, ни щит, ни даже доспехи, будь те на них одеты. А про кольчужку и говорить не приходилось. Любой мало-мальски тычковый удар – и контузия, а с ним, наверняка, внутреннее кровоизлияние врагу было бы обеспечено.

Противник был хорош, но недостаточно. Да и ещё надо учесть, что этим парням, скорее всего, не ставили самоцелью моё убийство. Они полагали просто намять мне бока, а вышло иначе. Ратники торопились, ведь в любой момент на улице могли показаться люди и тогда дело приняло бы неприятный для них оборот.

Такой темп, выбранный мной, конечно, долго продолжаться не мог, и я рисковал реально быстро выдохнуться.

А, может, Бор, плюнуть на всё и зарубить этих красавцев? – спросил сам себя, всё одно уже зная ответ. – Нет… конечно же нет. Надо выяснить: кто послал, зачем и прочее. У мёртвых сие не узнаешь. Так что, Борушка, напрягись и постарайся уцелеть.

Противник уже достаточно отодвинулся назад, опасаясь получить ранение. И я решился воспользоваться случаем, живо «перетекая» в нужное место у кустарников.

Вот были лица у парней! Таких «фокусов» им ещё видеть не приходилось, чтобы человек ни с того, ни с сего запросто «пропадал» с глаз долой, а потом неожиданно оказывался в ином месте. Если бы не вся серьёзность ситуации, я бы расхохотался до коликов в животе.

И всё же даже сейчас они рискнули вновь напасть. Обманный финт, будто наношу удар в голову, а сам тут же подскочил под клинок ближайшего из ратников, и нанёс ему резкий удар «яблоком» в лицо. Послышался смачный чавкающий звук и вот повержен первый противник. Он некрасиво завалился навзничь, выплёвывая сгустки темной крови вперемешку с выбитыми зубами.

Крайний справа замешкался и тут же лишился двух пальцев на левой руке. Он по-девичьи всхлипнул и присел, сжимая раненную кисть.

Последние двое замерли в нерешительности. Но надо отдать им должное, что ни бежать прочь, ни сдаваться они не собирались.

Я озорно фыркнул и пошёл в атаку. Прямой колющий фальшионом в грудь левому ратнику. Такой удар тяжело отбить. Но парень сумел… Вернее, мне так хотелось, чтобы он сумел.

Тут же следом «выскочил» сакс, который жадно впился в бедро. Где и остался торчать, «наслаждаясь» своей добычей.

С четвертым покончил не менее быстро. Он вяло и как мне показалось неохотно атаковал. Я живо парировал фальшионом, при этом продолжая движение вперёд. Секунда, и моё тело оказалось у врага за спиной. Тот попытался повернуться, но снова вяло. Короче, для него было поздно реагировать: я с силой схватил его за волосы свободной рукой и сделал подсечку. Ратник гулко свалился на землю и тут же получим плашмя фальшионом по лбу. Кровь брызнула в стороны, а воздух сотрясся от дикого вскрика.

– Вот и всё, – довольно выдавил я из себя.

Правда, это ещё был не конец. Надо было ковать железо, пока горячо.

Кто же из них слабее духом? – мелькнула мысль. – Ну же! Ищи!

Остановился я на последнем ратнике, который схватился руками за лицо. В пылу битвы ему было не понятно, что разбитый лоб – это самое «лёгкое», чем он мог вообще отделаться. Но парня явно смущало обилие крови, заливавшей глаза. И он запаниковал.

– Кто вас послал? – гаркнул я ему в лицо, одновременно нанося удар коленом.

Парень свалился и ответил что-то невразумительное. Я навалился на него всем телом, вынимая гибберлингский нож.

– Конец тебе, сучёныш! – лезвие небрежно скользнуло по его щеке и остановилось у правого глаза.

– Пусти… а-а-а…

Я схватил одну из его рук и ловко придавил её коленом.

– Кто тебе приказал меня убить? – чуть ли не плюясь, проорал мой рот.

– Н-икто-о… нет… а-а-а…

Легкий нажим кончиком ножа. Парень напрягся и перестал трепыхаться, опасаясь нечаянно остаться одноглазым.

– Отвечать! Живо! Кто? Дюжев?

– А-а-а… стой… не надо…

– Кто? Конец тебе, – вновь прохрипел я, делая вид, что собираюсь вогнать нож. Даже для усиления эффекта, наложил вторую ладонь на рукоять.

– Стой! Я скажу… скажу…

– Кто?

– Дор… дор… мидонт…

– Дюжев? Полковник?

– Он… да… нам надо было лишь… а-а-а…

И парень громко зарыдал.

– Вот сука! – я резко поднялся. – Что он приказал?

– Ничего… ничего не приказывал, – послышался голос за спиной.

Я обернулся. Говорившим оказался парень с отрубленными пальцами. Он всё ещё стоял на коленях, кривясь от боли.