Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)

8. СИЛА ПРИТЯЖЕНИЯ

Жильбер, не допускавшийся в гостиную по причине своего низкого положения в замке Таверне, весь вечер наблюдал за особами, которые благодаря своему рангу проводили там время.

Во время всего ужина он видел, как улыбался и жестикулировал Бальзамо. От него не укрылись ни внимание, которое уделила гостю Андреа, ни неслыханная приветливость, с какою обращался к нему барон, ни почтительность Ла Бри.

Позже, когда все встали из-за стола, он спрятался в зарослях сирени и калины из опасения, как бы Николь, запирая ставни и возвращаясь к себе в комнату, не заметила его и не помешала его расследованию, а вернее, слежке.

В самом деле, Николь обошла всю гостиную, заперла ставни, но одно из окон оставила открытым, потому что петли, на которых висели ставни, наполовину отошли, и окно не затворялось.

Жильберу это было хорошо известно. Поэтому он, как мы видели, не покинул своего поста, уверенный, что продолжит наблюдение, как только Леге уйдет.

Наблюдения – сказали мы, но читателю это слово, быть может, покажется чересчур расплывчатым. В самом деле, какими наблюдениями был занят Жильбер? Ведь он и так знал замок Таверне как свои пять пальцев, поскольку там воспитывался, знал и всех его обитателей во всех их проявлениях, благо виделся с ними ежедневно в течение семнадцати или восемнадцати лет!

Но дело в том, что нынче вечером на уме у Жильбера были не наблюдения, а совсем другое: он не столько поглядывал, сколько ждал.

Николь ушла из гостиной, оставив там Андреа; затем она медленно и небрежно затворила двери и ставни и вышла прогуляться в цветник, словно поджидая кого-то; затем, украдкой оглядевшись, сделала то, что сделала и что предстояло сделать и Жильберу, и, наконец, решившись удалиться, вернулась к себе в комнату.

Жильбер, само собой разумеется, замер, спрятавшись за стволом дерева, пригнувшись и не смея лишний раз дохнуть, но от него не укрылось ни одно движение Николь, ни один ее жест: затем, когда она скрылась из виду и он увидел, как осветилось окошко мансарды, он на цыпочках пересек открытое пространство двора, подобрался к окну, присел на корточки под окном и замер в ожидании, сам не зная, быть может, чего ждет, и пожирая глазами Андреа, спокойно сидевшую за клавесином.

Тут в гостиную и вошел Жозеф Бальзамо.

Увидя его, Жильбер содрогнулся, и его горящий взор устремился на двух участников сцены, которую мы только что описали.

Ему показалось, что Бальзамо осыпает похвалами талант Андреа, а та отвечает ему с обычной своей сдержанностью; что он с улыбкой настаивает, а она, прервав упражнения, отвечает ему и старается спровадить гостя.

Юношу привело в восторг то изящество, с каким удалился гость. Видя все, что произошло, он вообразил, будто все понял, на самом же деле не понял ничего, ибо в действительности оба участника сцены хранили молчание, и в этом было все дело.

Жильберу ничего не было слышно, он только видел, как шевелятся губы и движутся руки. Хоть он и был прекрасным наблюдателем, но разве мог он заподозрить тайну там, где вчуже все выглядело так естественно?

Когда Бальзамо ушел, Жильбер остался и погрузился уже не в наблюдения, а в созерцание красавицы Андреа, застывшей в непринужденной позе; затем юноша с удивлением заметил, что она спит. Еще несколько минут он не двигался с места, желая убедиться, что ее неподвижность в самом деле объясняется сном. Затем он выпрямился и стиснул голову обеими руками, словно, боясь, как бы под напором нахлынувших мыслей у него не лопнул череп; потом под влиянием желания, похожего на вспышку бешенства, он произнес:

– Только припасть к ее руке, только припасть губами к ее руке! Ну, Жильбер, смелее! Я так хочу!

Выговорив эти слова, он уже больше не боролся с собой, а устремился в прихожую и подкрался к двери гостиной, которая от его прикосновения открылась так же бесшумно, как до того перед Бальзамо.

Но едва он отворил дверь и оказался лицом к лицу с девушкой, от которой его ничто более не отделяло, как ему стало ясно, сколь чудовищно то, что он совершил: он, Жильбер, сын арендатора и крестьянки, робкий и даже почтительный молодой человек, который из глубины своей безвестности едва осмеливался поднять глаза на гордую и надменную девицу, сейчас коснется губами края платья или кончиков пальцев уснувшей принцессы, которая может, пробудившись, испепелить его взглядом. При этой мысли рассеялись все тучи упоения, сбившие его с толку и заморочившие ему разум. Он остановился, держась за наличник двери: ноги у него дрожали так сильно, что он боялся упасть.

Но Андреа была так глубоко погружена в задумчивость или сон – Жильбер так и не знал наверняка, спит она или задумалась, – что не делала ни малейшего движения, хотя могла бы слышать, как бьется у Жильбера сердце, которое он изо всех сил старался унять; он постоял еще мгновение в нерешительности: девушка была неподвижна.

Сидевшая легко опершись на руку, с длинными ненапудренными волосами, разметавшимися по воротнику и по плечам, она была до того хороша, что пламя, лишь приглушенное, но не погашенное страхом, вспыхнуло в нем вновь. У него опять закружилась голова; его охватило какое-то упоительное безумие; его сжигало желание дотронуться до какой-нибудь вещи, которой касалась она; и он снова сделал шаг по направлению к девушке.

Под его нетвердой ногой скрипнул паркет; при этом звуке на лбу у молодого человека выступил холодный пот, но Андреа, казалось, ничего не слышала.

– Спит, – прошептал Жильбер. – Какое счастье! Она спит.

Но через три шага Жильбер опять остановился: его смутило одно обстоятельство: это был непривычный блеск свечи, которая готова была погаснуть и испускала те последние яркие вспышки света, которые предшествуют потемкам.

Не считая этого, ни звука, ни дуновения не слышно было в целом доме; старый Ла Бри уже лег и наверняка уснул. У Николь погас свет.

– Ну, смелее, – сказал себе Жильбер.

И сделал еще один шаг.

Странно: паркет опять скрипнул, но Андреа не шевельнулась.

Столь крепкий сон показался Жильберу странным и даже испугал его.

– Она спит, – повторил он; мысли его метались, заставляя его двадцать раз в минуту менять решение, как это бывает с трусами и влюбленными: трусы тоже ведь не хозяева своему сердцу. – О Господи, она спит!

Так, переходя от страха к надежде, Жильбер очутился наконец в двух шагах от Андреа. Теперь он словно подпал под власть неких чар: захоти он убежать, бегство было бы невозможно: едва он вступил в сферу притяжения, центром которой была девушка, как почувствовал, что связан, опутан по рукам и ногам, побежден; он упал на колени.

Андреа по-прежнему была неподвижна, безгласна, словно статуя. Жильбер коснулся края ее платья и поцеловал его.

Потом он медленно, не дыша поднял голову: его глаза искали глаза Андреа.

Глаза Андреа были широко открыты, но она его не видела.

Жильбер не знал, что и думать, изумление буквально сразило его. На миг он перепугался, решив, что она умерла. Чтобы проверить, он осмелился взять ее за руку: рука была теплая, он почувствовал биение пульса. Но пальцы Андреа остались неподвижно лежать в пальцах Жильбера. Тогда Жильбер, несомненно опьяненный этим сладостным прикосновением, вообразил, что она видит, чувствует, что она угадала его немую любовь; бедный слепой глупец, он вообразил, будто она ждала его прихода, что молчание ее было знаком согласия, неподвижность – благосклонностью.

Тогда он поднес руку Андреа к своим губам и запечатлел на ней долгий лихорадочный поцелуй.

Внезапно Андреа вздрогнула, и Жильбер почувствовал, как она его оттолкнула.

– Я погиб! – шепнул он, выпуская руку девушки и падая ничком на паркет.

Андреа поднялась, словно подброшенная пружиной; глаза ее даже не скользнули по простертому на полу Жильберу, который был почти раздавлен стыдом и ужасом и даже не в силах был умолять о прощении, уверенный, что на это не стоит надеяться.

Но Андреа, высоко подняв голову и вытянув шею, словно влекомая какой-то тайной силой к невидимой цели, мимоходом задела плечо Жильбера, прошла мимо него и направилась к двери скованной походкой.

Чувствуя, что она удаляется, Жильбер приподнялся, опершись на руку, медленно повернулся и проводил ее изумленным взглядом.

Андреа приблизилась к двери, отворила ее, пересекла прихожую и подошла к лестнице.

Бледный и дрожащий Жильбер пополз следом за ней на коленях, не сводя с нее глаз.

«Она так возмущена, – думал он, – что не соблаговолила даже рассердиться; она пойдет к барону, расскажет ему о моем позорном сумасбродстве, и меня прогонят, как лакея!»

У юноши мутился разум при мысли, что придется покинуть Таверне и не видеть более ту, которая была для него светом, жизнью, душой; отчаяние придало ему храбрости: он вскочил на ноги и бросился вдогонку Андреа.

– О, простите меня, мадемуазель, заклинаю вас всем святым, простите! – лепетал он.

Андреа, казалось, не слышала; однако она миновала комнаты барона, не войдя к нему.

Жильбер перевел дух.

Андреа ступила на первую ступеньку лестницы, потом на вторую.

– О Господи, Господи, – пробормотал Жильбер, – куда же она? Эта лестница ведет только в красную комнату, в которой живет чужеземец, да в мансарду Ла Бри. Если бы ей понадобился Ла Бри, она бы позвала, позвонила. Значит, она идет… Нет, это невозможно! Невозможно!

И Жильбер в ярости стиснул кулаки при мысли о том, что Андреа идет к Бальзамо.

У двери чужестранца девушка остановилась.

По лбу Жильбера струился холодный пот; он цеплялся за перила лестницы, чтобы не упасть, но все крался вслед Андреа. Все, что он видел, все, что, как ему казалось, угадывал, представлялось ему чудовищным.

Дверь Бальзамо была приотворена; Андреа толкнула ее, не постучавшись. Свет, вырывавшийся из щели, осветил ее такие благородные, такие невинные черты и заплясал золотыми отблесками в широко раскрытых глазах девушки.

Посреди комнаты Жильберу удалось разглядеть незнакомца: он стоял, пристально глядя перед собой, нахмурив лоб и властно простирая вперед руки.

Потом дверь затворилась.

Жильбер чувствовал упадок сил. Пальцы, цеплявшиеся за перила, разжались, другую руку он поднес к пылающему лбу; подобно колесу, соскочившему с оси, он описал круг и без чувств упал на холодный камень первой ступеньки, по-прежнему устремляя взгляд на проклятую дверь, поглотившую все его минувшие мечты, все нынешнее счастье, все надежды на будущее.

9. ЯСНОВИДЯЩАЯ

Бальзамо встал навстречу девушке, которая вошла к нему в комнату, двигаясь точно по прямой линии и ступая твердо, словно статуя Командора. Такое появление могло удивить кого угодно, но только не Бальзамо.

– Я приказал вам спать, – проговорил он. – Вы спите?

Андреа вздохнула, но ничего не ответила. Тогда Бальзамо подошел к девушке и послал в ее сторону более мощный поток флюидов.

– Я хочу, чтобы вы говорили, – приказал он.

Девушка задрожала.

– Вы слышали, что я вам сказал? – спросил чужестранец.

Андреа кивнула.

– Почему же вы тогда не отвечаете?

Андреа поднесла руку к горлу, словно желая показать, что не может вымолвить ни слова.

– Ладно, садитесь сюда, – приказал Бальзамо.

Он взял Андреа за руку, которую Жильбер недавно поцеловал без ведома девушки, и это прикосновение заставило его вздрогнуть точно так же, как он вздрогнул – чему мы были свидетелями, – когда на него низошли его собственные флюиды. Девушка, направляемая Бальзамо, попятилась и села в кресло.

– Теперь вы видите? – спросил он.

Глаза Андреа расширились, словно ей захотелось вобрать в них весь свет двух горевших в комнате свечей.

– Я не приказывал вам смотреть глазами, – продолжал Бальзамо, – смотрите грудью.

Выхватив из-под камзола стальной прут, он приставил его к вздымающейся груди девушки. Та подскочила, как будто огненная стрела пронизала ее до самого сердца, и глаза ее тут же закрылись.

– Прекрасно. Вы начинаете видеть? – спросил Бальзамо.

Девушка кивнула.

– Теперь вы будете говорить, не так ли?

– Да, – ответила Андреа и поднесла руку ко лбу, словно у нее невыносимо болела голова.

– Что с вами? – спросил Бальзамо.

– Мне больно!

– Почему вам больно?

– Потому что вы заставляете меня видеть и говорить.

Бальзамо провел несколько раз руками перед лбом Андреа; казалось, он рассеивал флюиды, под воздействием которых она готова была взорваться.

– Как теперь? Еще больно? – спросил он.

– Уже меньше, – ответила девушка.

– Хорошо, тогда посмотрите, где вы находитесь.

Глаза Андреа оставались закрытыми, однако лицо ее потемнело и выразило живое удивление.

– В красной комнате, – прошептала она.

– С кем?

– С вами, – вздрогнув, отвечала она.

– Что случилось?

– Мне страшно! И стыдно!

– Отчего же? Разве мы не связаны с вами симпатически?

– Это так.

– Разве вы не знаете, что я позвал вас сюда с самыми чистыми намерениями?

– Знаю.

Лицо девушки посветлело, но потом по нему опять пробежало облачко.

– Вы не сказали мне всего, – продолжал Бальзамо. – Вы простили меня не полностью.

– Я вижу, что если вы не желаете зла мне, то, возможно, желаете его другим.

– Вполне вероятно, – пробормотал Бальзамо и уже повелительно добавил – Пусть вас это не занимает.

Лицо Андреа приняло обычное выражение.

– В доме все спят?

– Не знаю, – ответила девушка.

– Так посмотрите.

– В какую сторону мне посмотреть?

– Погодите-ка. Сначала в сторону вашего отца. Где он?

– У себя в спальне.

– Что он делает?

– Лежит.

– Спит?

– Нет, читает.

– Что он читает?

– Одну из тех скверных книг, которые он вечно заставляет меня читать.

– И которые вы не читаете?

На лице у Андреа появилось высокомерное презрение.

– Никогда.

– Хорошо, значит, с этой стороны все спокойно. Теперь посмотрите в сторону Николь, в ее спальню.

– Там нет света.

– Вам нужен свет, чтобы видеть, что там делается?

– Если вы прикажете, то нет.

– Смотрите, я так хочу!

– Ах, я ее вижу!

– И что же?

– Она полуодета; вот она тихонько открывает дверь спальни; теперь спускается по лестнице.

– Так, и куда же она направляется?

– Останавливается у двери во двор, прячется за нею. Она кого-то ждет, подстерегает.

Бальзамо улыбнулся.

– Не вас ли?

– Нет.

– Прекрасно, это главное. Когда за девушкой не следит ни отец, ни горничная, ей нечего бояться, разве что…

– Нет, – проговорила Андреа.

– Ах, так вы ответили на мою мысль?

– Я вижу ее.

– Стало быть, вы никого не любите?

– Я? – пренебрежительно переспросила девушка.

– Ну конечно! Мне кажется, вы могли бы полюбить. Не для того же вы вышли из монастыря, чтобы жить в заточении. Разве вместе с телом вы не освободили и сердце?

– Мое сердце не занято, – покачав головой, печально проговорила Андреа.

Черты ее осветились такою девичьей скромностью и чистотой, что Бальзамо, просияв, прошептал:

– Лилия! Ученица! Ясновидящая!

Он радостно и благодарно всплеснул руками и снова обратился к Андреа:

– Но если вы не любите, то, должно быть, любимы?

– Не знаю, – тихо ответила девушка.

– Как не знаете? – довольно резко отозвался Бальзамо. – Ищите! Когда я спрашиваю, то хочу знать ответ!

С этими словами он снова прикоснулся к груди девушки стальным прутом. Она, как и в первый раз, вздрогнула, но на лице ее отразилась уже не такая сильная боль, как прежде.

– Да, да, я вижу, только пощадите, иначе вы меня убьете!

– Что вы видите? – спросил Бальзамо.

– Ах, но это невозможно! – испугалась Андреа.

– Что вы видите?

– Молодого человека, который после моего возвращения из монастыря преследует меня, следит за мною, не сводит с меня глаз, но лишь тайно.

– Кто он?

– Лица я его не вижу, вижу только одежду – но ведь так одевается челядь?

– Где он?

– Внизу, у лестницы. Ему плохо, он плачет.

– Почему вы не видите его лица?

– Он закрыл его руками.

– Смотрите сквозь руки.

Андреа, казалось, сделала усилие и воскликнула:

– Жильбер! Я же говорила, что это невозможно!

– Отчего же невозможно?

– Оттого, что он не смеет меня любить, – с высокомерным презрением ответила девушка.

Бальзамо улыбнулся с видом человека, который знает, что такое мужчина, и понимает, что непреодолимых преград для сердца нет, пусть даже преграда эта – целая пропасть.

– А что он делает у лестницы?

– Погодите… Вот он отнимает руки от лица, хватается за перила, встает, начинает подниматься.

– Куда он направляется?

– Сюда. Но это бесполезно, войти он не посмеет.

– Почему не посмеет?

– Потому что побоится, – с презрительной улыбкой ответила Андреа.

– Но он будет подслушивать!

– Конечно. Он приложил ухо к двери, слушает.

– Стало быть, он вас смущает?

– Да, ведь он может услышать мои слова.

– И способен использовать их даже против вас, женщины, которую любит?

– В минуту гнева или ревности – да. Еще бы, в такие мгновения он способен на все.

– Тогда нужно его спугнуть, – проговорил Бальзамо и, нарочито громко ступая, направился к двери.

Для Жильбера время его доблести еще явно не настало: услышав шаги Бальзамо и боясь быть застигнутым врасплох, он вскочил верхом на перила и съехал до самого низа. Андреа испуганно вскрикнула.

– В его сторону можете больше не смотреть, – вернувшись к ней, сказал Бальзамо. – Эти влюбленные из простонародья мало интересны. Не хотите ли вы лучше сказать мне что-нибудь о бароне де Таверне?

– То, чего хотите вы, хочу и я, – со вздохом ответила Андреа.

– Так, значит, барон беден?

– Очень беден.

– Настолько беден, что не может предоставить вам никаких развлечений?

– Никаких.

– Стало быть, вы скучаете в этом замке?

– Смертельно.

– Быть может, вы честолюбивы?

– Нет.

– Вы любите отца?

– Да, – после некоторого колебания ответила девушка.

– Однако вечером мне показалось, что эта дочерняя любовь чем-то омрачена? – улыбнувшись, осведомился Бальзамо.

– Я зла на него за то, что он так бессмысленно промотал состояние моей матери и теперь бедняжка Мезон-Руж прозябает у себя в гарнизоне и не имеет возможности достойно носить имя нашей семьи.

– Кто это – Мезон-Руж?

– Мой брат Филипп.

– Почему вы называете его Мезон-Руж?

– Потому что так называется или, точнее, назывался наш фамильный замок и все старшие сыновья до смерти отца носят это имя, а после его смерти берут имя Таверне.

– А вы любите брата?

– Да, очень! Очень!

– Больше всех на свете?

– Больше всех.

– Почему же вы любите его так страстно, в то время как к отцу относитесь довольно сдержанно?

– Потому что он благороден, он отдаст за меня жизнь.

– Тогда как ваш отец?..

Андреа промолчала.

– Вы мне не ответили.

– Не хочу.

Бальзамо счел, что настаивать, пожалуй, не следует. К тому же он, по всей вероятности, узнал о старом бароне все, что хотел.

– А где сейчас шевалье Мезон-Руж?

– Вы спрашиваете, где Филипп?

– Вот именно.

– В Страсбургском гарнизоне.

– Вы его сейчас видите?

– Где вижу?

– Ну, в Страсбурге.

– Нет, не вижу.

– Вы знаете этот город?

– Нет.

– А я знаю. Давайте поищем его вместе, хотите?

– Даже очень.

– Сидит ли ваш брат на спектакле?

– Нет.

– Нет ли его в кофейной на площади вместе с другими офицерами?

– Нет.

– Может быть, он вернулся к себе в комнату? Я хочу, чтобы вы заглянули в комнату вашего брата.

– Я ничего не вижу. Думаю, его уже нет в Страсбурге.

– Знаете ли вы дорогу туда?

– Нет.

– Это неважно, я знаю. Давайте-ка двинемся по ней. Он в Саверне?

– Нет.

– В Саарбрюкене?

– Нет.

– В Нанси?

– Погодите-ка, погодите!

Девушка напряглась; сердце ее стучало так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

– Вижу! Вижу! – обрадованно воскликнула она – О, милый Филипп, какое счастье!

– Что вы видите?

– Милый Филипп! – с сияющими глазами снова воскликнула Андреа.

– Где он?

– Он едет верхом по городу, который я прекрасно знаю.

– Что это за город?

– Нанси – я там была в монастыре!

– Вы уверены, что это он?

– О да, факелы вокруг освещают его лицо.

– Факелы? – удивленно переспросил Бальзамо. – Откуда факелы?

– Он едет верхом рядом с какой-то каретой.

– Ах вот оно что, – понял Бальзамо. – А кто сидит в карете?

– Молодая женщина. О, как она величественна, как изящна, как хороша собой! Странно, мне кажется, я ее уже где-то видела… Хотя нет, я ошиблась – просто она похожа на Николь.

– Эта гордая, величественная и прекрасная женщина похожа на Николь?

– Да, но как жасмин похож на лилию.

– Ладно, а что же сейчас происходит в Нанси?

– Молодая женщина наклоняется к дверце и знаком подзывает Филиппа. Он подъезжает и почтительно обнажает голову.

– Вы слышите, о чем они говорят?

– Сейчас послушаю, – согласилась Андреа и жестом руки остановила Бальзамо, как будто даже малейший шум мог отвлечь ее внимание. Затем она прошептала: – Слышу! Слышу!

– Что говорит молодая женщина?

– Приятно улыбается и приказывает ему поторопить лошадей. Говорит, что эскорт должен быть готов к шести часам завтрашнего утра, потому что днем она хочет сделать остановку.

– Где?

– Брат как раз спрашивает об этом. О Боже, она хочет остановиться в Таверне! Она желает повидаться с моим отцом. Такая знатная принцесса в таком бедном доме… У нас ведь нет столового серебра, почти нет белья…

– Не беспокойтесь. Я об этом позабочусь.

– Ах, благодарю вас!

Обессиленная девушка привстала было с кресла, но тут же снова упала в него и глубоко вздохнула. Бальзамо подошел к ней и, с помощью магнетических пассов изменив направление электрических токов, погрузил Андреа в спокойное забытье; ее прекрасное тело мгновенно как бы надломилось, а голова тяжело склонилась на вздымающуюся грудь. Казалось, на девушку вновь низошел освежающий сон.

– Наберись сил, – в мрачном восторге глядя на нее, проговорил Бальзамо, – скоро мне снова понадобится твое ясновидение. О наука, – продолжал он с исступленной верой, – одна ты не ошибаешься! Только тебе человек должен жертвовать всем! О Боже, как хороша эта женщина! Это чистый ангел! И Ты это знаешь, Ты, который сотворил и ангелов, и женщин. Но зачем мне в сей миг эта красота? Эта невинность? Только для того, чтобы с их помощью я мог узнать, что мне нужно. Пускай погибает это создание, каким бы прекрасным, чистым и совершенным оно ни было, – лишь бы только ее уста говорили. Пускай погибают все восторги на свете – любовь, страсть, экстаз, – лишь бы только я всегда мог уверенно двигаться вперед, зная, куда иду. А теперь, юная дева, когда благодаря моему могуществу несколько минут сна придали тебе столько сил, сколько ты накопила бы, проспав двадцать лет, теперь пробудись или, точнее, снова погрузись в свой сон ясновидицы. Мне нужно, чтобы ты снова заговорила, но на этот раз ты будешь говорить для меня.

С этими словами Бальзамо, опять протянув руки к Андреа, заставил ее с помощью своей магической силы выпрямиться. Увидев, что она готова ему повиноваться, он извлек из бумажника сложенный вчетверо лист бумаги, в котором оказался черный как смоль локон. Из-за духов, которыми был умащен локон, бумага сделалась прозрачной. Бальзамо вложил локон в руки Андреа и приказал:

– Смотрите!

– Ах, опять! – с тоской воскликнула девушка. – Нет, нет, оставьте меня в покое, мне плохо. О Боже, ведь я только что чувствовала себя так хорошо!

– Смотрите, – повторил Бальзамо и опять безжалостно приставил кончик стального прута к груди девушки.

Андреа принялась ломать руки: она пыталась вырваться из-под власти спрашивающего. На губах у нее выступила пена – как это случалось во время оно с пифиями, восседавшими на священном треножнике.

– Ах, я вижу, вижу! – вскричала она наконец с отчаянием побежденной.

– Что вы видите?

– Женщину.

– Ага, – радостно пробормотал Бальзамо, – стало быть, наука в отличие от добродетели не пустой звук. Месмер [39]39
  Месмер Франц Антон (1734–1815) – австрийский врач, автор теории «животного магнетизма».


[Закрыть]одолел-таки Брута [40]40
  Брут, Луций Юлий – вождь восстания римлян против царя Тарквиния Гордого в 509 г. до н. э., создатель республики, за заговор против которой казнил своих сыновей. Его имя стало синонимом добродетели и гражданственности.


[Закрыть]! Ну-с, опишите мне эту женщину, чтобы я убедился, что вы хорошо ее разглядели.

– Она смугла, высока, у нее голубые глаза, черные волосы и сильные руки.

– Что она делает?

– Мчится, летит верхом на прекрасной лошади, которая вся в мыле.

– В какую сторону она движется?

– Туда, туда, – ответила девушка, указывая на запад.

– По дороге?

– Да.

– Шалонской?

– Да.

– Прекрасно! – воскликнул Бальзамо. – Она едет той же дорогой, по какой поеду и я. Она, как и я, направляется в Париж – очень хорошо, я ее там найду. Отдохните теперь, – обратился он к Андреа и взял у нее из пальцев локон. Руки девушки бессильно повисли вдоль туловища. – А сейчас возвращайтесь к клавесину, – приказал Бальзамо.

Андреа сделала шаг к двери, но ее невероятно уставшие ноги отказались ей служить; она покачнулась.

– Наберитесь сил и идите дальше, – продолжал Бальзамо и послал в ее сторону новый поток флюидов.

Андреа, напоминавшая благородного скакуна, который против воли выполняет желание хозяина, тронулась с места. Бальзамо отворил дверь, и спящая девушка стала медленно спускаться по лестнице.