Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

16. БАРОН ДЕ ТАВЕРНЕ НАЧИНАЕТ ВЕРИТЬ, ЧТО ЕМУ НАКОНЕЦ УЛЫБНУЛОСЬ СЧАСТЬЕ

Первым, кто обнаружил обморок дофины, был, как мы уже сказали, барон де Таверне; он держался настороже, весьма обеспокоенный возможными последствиями разговора между нею и прорицателем. Он услыхал крик, который издала ее высочество, увидел, как Бальзамо торопливо пробирается среди деревьев, и вбежал в беседку.

Первое, что произнесла Мария-Антуанетта, была просьба показать графин, второе – не причинять зла колдуну. Распоряжение оказалось крайне своевременным: Филипп де Таверне уже устремился, словно разъяренный лев, по следу, и тут голос дофины остановил его.

Подоспела статс-дама дофины и принялась расспрашивать ее по-немецки, однако на многочисленные вопросы Мария-Антуанетта ответила только, что Бальзамо был крайне почтителен и что с нею, очевидно, случился приступ нервной горячки, вызванной усталостью от долгой дороги и вчерашней грозой.

Ответы были переведены г-ну де Рогану, который ждал объяснений, но сам расспрашивать не осмеливался.

При дворе довольствуются уклончивыми ответами, и, хотя объяснения дофины ничуть не удовлетворили придворных, они сделали вид, будто совершенно удовлетворены. И тут подошел Филипп.

– Ваше королевское высочество, – доложил он, – я прибыл во исполнение вашего приказа, дабы напомнить, что полчаса, отведенные вашим высочеством на пребывание здесь, к моему величайшему сожалению, истекли и лошади поданы.

– Хорошо, сударь, – ответила она, сделав очаровательный, но в то же время болезненно-вялый жест. – Однако я вынуждена изменить планы. Сейчас я не способна ехать… Думаю, если я посплю несколько часов, этот небольшой отдых восстановит мои силы.

Барон побледнел. Андреа с тревогой взглянула на отца.

– Но наше жилище недостойно вашего высочества, – пробормотал де Таверне.

– О, прошу вас, сударь, не беспокойтесь, – отвечала дофина голосом, свидетельствующим, что она вот-вот может лишиться чувств. – Мне нужно только немножко отдохнуть.

Андреа тут же удалилась, чтобы приготовить свою спальню. Она была не слишком большая и, наверное, не отличалась особой роскошью, однако в комнате девушки-аристократки, какой была Андреа, пусть даже она бедна, как Андреа, всегда есть нечто милое, что не может не порадовать взор другой женщины.

Все придворные выказывали желание прислуживать дофине, но она с меланхолической улыбкой, словно не имея сил говорить, сделала знак, что хочет остаться одна.

Свита удалилась во второй раз. Принцесса проводила ее взглядом и, когда за деревьями исчез последний кафтан, последний шлейф платья, в задумчивости спрятала побледневшее лицо в ладони.

Поистине зловещие предзнаменования сопутствуют ей во Франции! Ее спальня в Страсбурге – первая, в которую она вступила после приезда во Францию, страну, где ей предназначено стать королевой, – была драпирована гобеленом, изображающим избиение младенцев; во время вчерашней грозы дерево рухнуло чуть ли не прямо на ее карету; наконец, она услышала предсказания этого необыкновенного человека, предшествовавшие невероятному видению, тайну которого дофина, похоже, решила ото всех скрывать.

Минут через десять вернулась Андреа. Она пришла, чтобы доложить, что комната приготовлена. Все понимали, что приказ дофины не тревожить ее не касается Андреа, и девушка беспрепятственно вошла в беседку.

Несколько секунд она стояла перед принцессой, не решаясь обратиться к ней, настолько глубоко ее высочество была погружена в свои мысли.

Наконец Мария-Антуанетта подняла голову и, улыбнувшись, знаком показала Андреа, что та может говорить.

– Комната вашего высочества готова, – доложила та. – Мы только умоляем…

Но дофина не дала ей закончить.

– Благодарю вас, мадемуазель, – сказала она. – Будьте добры, позовите графиню фон Лангерсхаузен и проводите нас.

По зову Андреа поспешно явилась старая статс-дама.

– Дорогая Бригитта, дайте мне руку, – по-немецки обратилась к ней дофина. – Кажется, я действительно не в силах идти сама.

Графиня повиновалась. Андреа тоже предложила дофине руку.

– Значит, вы понимаете по-немецки, мадемуазель? – спросила Мария-Антуанетта.

– Да, ваше высочество, – ответила ей по-немецки Андреа, – и даже немножко говорю.

– Превосходно! – с радостью воскликнула дофина. – Это как нельзя лучше соответствует моим планам.

Андреа не осмелилась спросить у августейшей гостьи, что это за планы, хотя ей очень хотелось узнать их.

Дофина медленно ступала, опершись на руку графини фон Лангерсхаузен. Казалось, у нее подгибаются ноги.

Выйдя из сада, она услыхала голос кардинала де Рогана:

– Господин де Стенвиль, неужели вы намерены говорить с ее королевским высочеством вопреки ее запрету?

– Это необходимо, – решительным тоном ответил губернатор, – и я убежден, что она простит меня.

– По правде сказать, я не знаю, должен ли я…

– Господин де Роган, пропустите нашего губернатора, – приказала дофина, выйдя на открытое пространство, окаймленное зеленой дугой деревьев. – Приблизьтесь, господин де Стенвиль.

Услышав приказ, придворные с поклоном расступились, давая проход родственнику всемогущего министра, который в ту пору правил Францией.

Господин де Стенвиль оглянулся вокруг, как бы давая понять, что пришел по секретному делу. Мария-Антуанетта догадалась, что губернатор хочет что-то сообщить наедине, но еще до того, как она сделала знак оставить ее одну, все придворные удалились.

– Ваше высочество, депеша из Версаля, – вполголоса доложил де Стенвиль, протягивая дофине письмо, которое он прятал в своей украшенной вышивкой шляпе.

Дофина взяла его и прочла на конверте: «Господину барону де Стенвилю, губернатору Страсбурга».

– Письмо не мне, а вам, сударь, – сказала она. – Распечатайте и, если там есть нечто, что может быть интересно мне, прочтите.

– Письмо действительно адресовано мне, ваше высочество, но видите, здесь в углу есть значок, о котором мы договорились с моим братом господином де Шуазелем и который означает, что письмо предназначено лично вашему высочеству.

– А, действительно, есть крестик, я его не заметила. Давайте.

Дофина вскрыла письмо и прочла:

«Решено представить г-жу Дюбарри ко двору, если она отыщет „крестную“ [54]54
  То есть знатную даму, которая согласится представить новую придворную.


[Закрыть]. Мы все-таки надеемся, что таковую ей найти не удастся. Но наивернейшим средством предотвратить оное представление было бы скорейшее прибытие ее королевского высочества дофины. Как только ее королевское высочество окажется в Версале, никто не осмелится предлагать столь чудовищную непристойность».

– Прекрасно, – бросила дофина, не только не выказав ни малейшего волнения, но даже сделав вид, будто прочитанное не вызвало у нее никакого интереса.

– Проводить ваше высочество на отдых? – нерешительно осведомилась Андреа.

– Нет, благодарю вас, мадемуазель, – поблагодарила эрцгерцогиня. – На воздухе мне стало лучше. Видите, ко мне вернулись силы, и я вполне хорошо себя чувствую.

Она отпустила руку графини и пошла уверенным, быстрым шагом, словно с нею ничего не произошло.

– Лошадей! – приказала она. – Я уезжаю.

Г-н де Роган удивленно взглянул на г-на де Стенвиля, словно спрашивая у него объяснения этой внезапной перемены.

– Дофина выражает нетерпение, – шепнул на ухо кардиналу губернатор. Эту ложь он ввернул с таким искусством, что де Роган отнес ее на счет болтливости губернатора и вполне удовлетворился. Андреа же, приученная отцом уважать любые капризы коронованных особ, тем не менее была поражена странной непоследовательностью Марии-Антуанетты, которая повернулась к ней и, улыбаясь с необыкновенной благосклонностью, промолвила:

– Благодарю вас, мадемуазель. Я безмерно тронута вашим гостеприимством, – и тут же обратилась к барону. – Знайте, сударь: выезжая из Вены, я дала обет, что облагодетельствую первого француза, которого встречу после того, как пересеку границу Франции. Этот француз – ваш сын. Но он не сможет сказать, что я ограничилась лишь этим и что мадемуазель… Как зовут вашу дочь, сударь?

– Андреа, ваше высочество.

– И что мадемуазель Андреа была забыта.

– О ваше высочество!.. – пролепетала Андреа.

– Я намерена назначить ее фрейлиной. Не правда ли, сударь, мы вправе надеяться на вас? – спросила дофина у Таверне.

– Ваше высочество, – воскликнул барон, которому при этих словах показалось, что исполняются все его мечты, – на сей счет мы ничуть не беспокоимся: наша родовитость превышает наше богатство… и тем не менее… столь высокое счастье…

– Вы заслужили его… Брат будет, служа в армии, защищать короля, сестра – служить дофине, отец – наставлять сына в верности, а дочь в добродетели. У меня будут достойные слуги, сударь, не так ли? – обратилась Мария-Антуанетта к Филиппу, который только и смог, что преклонить колени; от волнения он был не в силах вымолвить ни слова.

– Но… – пробормотал барон, который первым вновь обрел способность рассуждать.

– Да, я понимаю, вам необходимо собраться, – не дала ему закончить дофина.

– Да, да, ваше высочество, – подтвердил Таверне.

– Что ж, я дам вам время, но только сборы не должны быть слишком долгими.

Андреа и Филипп грустно улыбнулись, улыбка же барона была исполнена горечи, но дофина остановила их на этом слишком тягостном для самолюбия семейства Таверне пути.

– Но я не сомневаюсь в этом, судя по вашему желанию угодить мне. Впрочем, постойте. Я оставлю здесь одну карету, и в ней вы нагоните меня. Господин губернатор, мне нужна ваша помощь.

Подошел губернатор.

– Я оставлю карету господину де Таверне, чтобы он мог вместе с мадемуазель Андреа приехать в Париж, – сказала дофина. – Назначьте кого-нибудь сопровождать эту карету и скажите, чтобы к ней относились так, будто это моя.

– Сию минуту, ваше высочество, – ответствовал барон де Стенвиль. – Господин де Босир, подойдите сюда.

Молодой человек лет двадцати пяти с живым и сметливым взглядом вышел из рядов эскорта и уверенным шагом приблизился к губернатору, держа в руке шляпу.

– Возьмите карету для господина де Таверне, будете ее сопровождать, – приказал г-н де Стенвиль.

– Постарайтесь, чтобы они поскорей присоединились к нам, – сказала дофина. – Разрешаю вам, если это окажется необходимо, в два раза чаще менять лошадей.

Барон и дети его рассыпались в благодарностях.

– Надеюсь, сударь, столь внезапный отъезд не причинит вам больших неудобств? – спросила дофина.

– Мы всегда к услугам вашего высочества, – ответил барон.

– Прощайте! Прощайте! – с улыбкой промолвила дофина. – По каретам, господа! Господин Филипп, в седло!

Филипп поцеловал руку отцу, обнял сестру и вскочил на коня.

Через пятнадцать минут кавалькада унеслась, словно вчерашняя туча, и подъезд, ведущий к дому Таверне, опять стал безлюден, если не считать бледного юноши, который уныло сидел у ворот на тумбе и жадным взглядом следил за последними клубами пыли, что взвили на дороге копыта скачущих коней.

Этим юношей был Жильбер.

А в это время барон и Андреа, оставшись одни, все никак не могли обрести дар речи.

Да, гостиная дома де Таверне являла собой весьма необычную картину.

Андреа, стиснув руки, размышляла о чреде странных, неожиданных и небывалых событий, ворвавшихся в ее доселе спокойную жизнь, и, похоже, предавалась мечтам.

Барон стоял, нахмурив седые мохнатые брови, и трепал свое жабо.

Николь, прислонясь к двери, взирала на хозяев.

Ла Бри, держа руки по швам и приоткрыв рот, пялился на Николь.

Барон первым пришел в себя.

– Мерзавец! – закричал он на Ла Бри. – Ты торчишь тут столбом, а дворянин, королевский офицер ждет на улице!

Ла Бри от неожиданности смешно подскочил, зацепился правой ногой за левую и, пошатываясь, исчез.

Через несколько секунд он вернулся и доложил:

– Этот дворянин внизу.

– Что он делает?

– Кормит бедренцом коня.

– Ладно, пусть. А карета?

– Стоит на дороге.

– Запряженная?

– Четверней. Какие лошади, сударь! Они объедают гранатовые деревца на цветнике.

– Королевские лошади могут объедать все, что им угодно. Да, кстати, а колдун?

– Колдун исчез, сударь.

– Исчез, оставив драгоценную посуду? – удивился барон. – Нет, этого не может быть. Он или вернется, или кого-нибудь пришлет.

– Вряд ли, – ответил Ла Бри. – Жильбер видел, как он уехал вместе со своей фурой.

– Жильбер видел, как он уехал вместе с фурой? – задумчиво переспросил барон.

– Да, сударь.

– Этот лоботряс Жильбер все видит. Ладно, ступай собери сундук.

– Уже, сударь.

– Как уже?

– Когда я услышал приказ ее королевского высочества, я тут же отправился в комнату господина барона и запаковал одежду и белье.

– Чего ты суетишься без приказа, дурак?

– Сударь, я подумал, что правильно сделаю, если предупрежу ваше желание.

– Болван! Ладно, ступай помоги барышне.

– Благодарю, отец. У меня есть Николь.

Барон снова задумался.

– И все-таки, продувная ты бестия, это невозможно, – бросил он Ла Бри.

– Что, сударь?

– А то, о чем ты не подумал, потому что ты никогда не думаешь.

– Да что же, сударь?

– Чтобы ее королевское высочество уехала, ничего не оставив господину де Босиру, или чтобы колдун исчез, не вручив Жильберу записки.

В этот миг со двора донеслось нечто вроде свиста.

– Сударь, – произнес Ла Бри.

– Ну что?

– Зовут.

– Кто?

– Тот господин.

– Офицер?

– Да. А вон и Жильбер прохаживается, словно у него есть что сообщить.

– Ну так ступай к ним, скотина.

Ла Бри исполнил приказание с обычной поспешностью.

– Отец, – подойдя к барону, промолвила Андреа, – я догадываюсь, что сейчас вас мучит. Вы ведь знаете, у меня есть тридцать луидоров и украшенные алмазами часы, которые королева Мария Лещинская пожаловала моей матушке.

– Да, да, дитя мое, очень хорошо, – отвечал барон. – Но ты их сбереги, тебе понадобится красивое платье для представления ко двору… Изыскать нужные средства – это уже мое дело. А, вот и Ла Бри.

– Сударь! – влетев в гостиную, закричал Ла Бри, держа в одной руке письмо, а в другой сжимая несколько золотых монет. – Вы посмотрите, что оставила мне дофина! Десять луидоров! Целых десять луидоров!

– А что это за письмо, олух?

– Это вам, сударь. От колдуна.

– От колдуна? Кто тебе его дал?

– Жильбер.

– Ну, что я тебе говорил, ослиная ты башка? Живо, давай его.

Барон вырвал у Ла Бри письмо, поспешно распечатал и вполголоса прочел:

«Господин барон!

Эта посуда, после того как в вашем домике к ней прикоснулась августейшая рука, принадлежит вам. Оставьте ее себе как реликвию и вспоминайте иногда вашего признательного гостя

Жозефа Бальзамо».

– Ла Бри! – после недолгого размышления крикнул барон.

– Да, сударь?

– Есть ли в Бар-ле-Дюке хороший ювелир?

– Есть. Тот, что запаял серебряный кубок мадемуазель Андреа.

– Очень хорошо. Андреа, отложите в сторону бокал, из которого пила ее королевское высочество, а все остальное велите отнести в карету. А ты, бездельник, марш в подвал и подай господину офицеру, что там у нас осталось из хорошего вина.

– Одна-единственная бутылка, сударь, – с безмерной грустью сообщил Ла Бри.

– Вполне достаточно.

Ла Бри ушел.

– Андреа, дитя мое, полно! – взяв дочь за руку, промолвил барон. – Не грустите. Мы отправляемся ко двору. А там немало вакантных должностей, немало и аббатств, которые можно получить, хватает и полков без полковников, и нерозданных пенсий. Двор – это чудесная страна, где ярко светит солнце. Держись всегда там, где оно сияет; кому, как не тебе купаться в его лучах. А теперь, дитя мое, ступай.

Андреа, подставив барону лоб для поцелуя, удалилась.

Николь последовала за ней.

– Эй, Ла Бри, чудовище! – крикнул, выходя последним де Таверне. – Позаботься о господине офицере! Ты слышишь меня?

– Да, сударь, – отвечал из подвала Ла Бри.

– Ну, а я, – продолжал барон, направляясь к себе в комнату, – пойду соберу бумаги… Андреа, понимаешь ли ты? Через час мы уедем из этой конуры! Наконец-то я покидаю Таверне и, надеюсь, навсегда. Все-таки славный человек этот колдун! Право же, я становлюсь чертовски суеверен. Ла Бри, поторопись, мерзавец!

– Сударь, мне пришлось идти на ощупь. В замке не осталось ни единой свечи.

– Да, похоже, самое время уезжать, – пробормотал барон.

17. ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ЛУИДОРОВ НИКОЛЬ

Тем временем, возвратясь к себе в комнату, Андреа деятельно принялась готовиться к отъезду. Николь помогала ей в этом с усердием, благодаря чему тень, легшая на их отношения из-за утренней размолвки, быстро рассеялась.

Андреа краешком глаза посматривала на Николь и улыбалась, видя, что у нее даже не будет необходимости прощать служанку.

«Она славная девушка, – думала Андреа, – преданная, благодарная. Конечно, у нее есть свои недостатки, как у всякого человека. Забудем, что было!»

Николь в свою очередь была не из тех девушек, кто не обращает внимания на выражение лица хозяйки, и заметила, что оно становится все благожелательней.

«Экая же я дура! – думала она. – Едва не поругалась с барышней из-за этого негодяя Жильбера. А ведь она берет меня с собой в Париж, где чуть ли не каждому удается разбогатеть».

Но если две симпатии устремлены друг к другу, они не могут не встретиться, а встретившись – не соприкоснуться.

Первой заговорила Андреа:

– Сложите мои кружева в картонку.

– В какую картонку, мадемуазель? – задала вопрос Николь.

– Право, не знаю. А что, ни одной нет?

– Есть та, что мадемуазель подарила мне, она у меня в комнате.

И Николь с такой готовностью побежала за картонкой, что это окончательно укрепило решение Андреа все забыть.

– Но это же твоя картонка, – сказала она вернувшейся Николь, – и она может тебе понадобиться.

– Да что там! Вам она нужней, чем мне, и потом это же все-таки ваша картонка…

– Когда собираешься замуж, лишние вещи не помешают, – заметила Андреа. – Так что картонка тебе будет нужнее, чем мне.

Николь залилась краской.

– Она тебе понадобится, – продолжала Андреа, – чтобы хранить подвенечный наряд.

– О, мадемуазель, – покачав головой, весело ответила Николь, – его хранить будет просто, и много места он не займет.

– Почему? Раз уж ты выходишь замуж, Николь, я хочу, чтобы ты была счастлива и даже богата.

– Богата!

– Да, разумеется, богата, соответственно своему положению.

– Мадемуазель, наверно, нашла мне в женихи откупщика?

– Нет, но зато я нашла тебе приданое.

– Правда, мадемуазель?

– Ты знаешь, что лежит у меня в кошельке?

– Да, мадемуазель. Двадцать пять луидоров.

– Так вот, Николь, эти двадцать пять луидоров твои.

– Двадцать пять луидоров! Да это же целое состояние! – обрадованно воскликнула Николь.

– Тем лучше, если ты серьезно так считаешь.

– Значит, вы дарите мне двадцать пять луидоров?

– Дарю.

Первым чувством Николь было изумление, затем благодарность; на глаза ей навернулись слезы, она схватила руку хозяйки и поцеловала.

– Ну что, муж твой будет доволен? – сказала мадемуазель де Таверне.

– Да, конечно, страшно доволен, – отвечала Николь. – По крайней мере я надеюсь.

И тут ей пришло в голову, что причиной отказа Жильбера была, вне всяких сомнений, боязнь нищеты, но теперь, став богатой, она, вероятнее всего, окажется куда желанней для честолюбивого юноши. Поэтому она решила немедля предложить часть своего полученного от Андреа богатства Жильберу, дабы тем самым привязать его к себе узами благодарности и не дать сбиться с пути. Такова была благородная часть плана Николь. Тем не менее неблагожелательный истолкователь ее мечтаний, возможно, сумел бы обнаружить в этих благороднейших чувствах некий росток гордыни, неосознанную потребность унизить того, кто причинил ей унижение.

Однако, отвечая подобному пессимисту, мы не замедлим заявить, что в данный момент у Николь добрые намерения, а мы в этом почти убеждены, значительно перевешивали дурные.

Глядя на задумавшуюся Николь, Андреа вздохнула:

– Бедное дитя, она так беззаботна и могла бы быть так счастлива!

Услышав эти слова, Николь вздрогнула. Ей тут же представилось Эльдорадо шелков, бриллиантов, кружев, любовных приключений, о котором Андреа, почитавшая счастьем безмятежную жизнь, даже и не думала.

И тем не менее Николь оторвала взор от пурпурно-золотого видения, мелькнувшего на горизонте.

Она устояла.

– В конце концов, мадемуазель, – сказала она, – я смогу, наверно, обрести здесь пусть небольшое, но счастье.

– Только хорошенько подумай.

– Да, я подумаю.

– Ты поступишь благоразумно. Будь счастлива по-своему, но только не делай глупостей.

– Вы правы, мадемуазель, и, раз уж мне предоставился случай, позволю себе сказать, что я действительно была глупа и очень виновата перед мадемуазель. Но вы уж простите меня: когда девушка влюблена…

– А ты действительно так влюблена в Жильбера?

– Да, мадемуазель, я… я люблю его, – ответила Николь.

– Невероятно! – с улыбкой бросила Андреа. – Что ты вообще в нем нашла? Нет, право, когда в следующий раз я увижу господина Жильбера, надо будет присмотреться к этому покорителю сердец.

Николь крайне недоверчиво глянула на хозяйку. То ли, говоря так, Андреа чудовищно лицемерила, то ли тут проявилась ее полнейшая невинность.

«Вполне возможно, Андреа и не пялилась на Жильбера, – подумала Николь, – но вот Жильбер уж точно пялился на Андреа».

Но ей хотелось быть вполне уверенной на этот счет, прежде чем приступить к задуманному предложению руки и сердца.

– А что, мадемуазель, Жильбер не едет с нами в Париж? – спросила Николь.

– А что ему там делать? – удивилась Андреа.

– Но…

– Жильбер не является нашим слугой и не может стать управителем нашего дома в Париже. В Таверне, милая Николь, празднолюбцы подобны птицам, что чирикают на ветвях в моем садике и в придорожных кустах. Земля, как бы скудна она ни была, прокормит их. Но в Париже празднолюбец обходится слишком дорого, и там мы не сможем позволить ему бездельничать.

– Но если я выйду за него… – заикнулась Николь.

– Если ты выйдешь за него, то останешься с ним в Таверне, – решительно отрезала Андреа. – Вы будете присматривать за домом, который так любила моя матушка.

Николь была буквально оглушена; никакого второго смысла в словах Андреа обнаружить было просто невозможно. Андреа отказывалась от Жильбера без всякой задней мысли и без тени сожаления; она отдавала другой того, кого еще вчера удостоила своим предпочтением; это было непонятно.

«Надо думать, все знатные барышни таковы, – мысленно решила Николь. – Вот почему в монастыре Благовещения я видела так мало глубокой душевной печали и так много интриг».

Андреа, видимо, догадалась о сомнениях Николь; возможно, она также увидела, что та мысленно колеблется между стремлением к парижским удовольствиям и радостям спокойной, мирной жизни в Таверне. Поэтому ласковым, но твердым голосом она сказала:

– Николь, решение, которое ты примешь, определит, быть может, всю твою жизнь. Подумай хорошенько: на решение у тебя есть час. Я понимаю: час – это, конечно, очень мало, но я знаю, что ты решаешь быстро. Итак, служба у меня или муж, я или Жильбер. Я не желаю иметь в горничных замужнюю женщину, мне ненавистны семейные тайны.

– Всего один час? – пролепетала Николь. – Один час?

– Да, час.

– Ну что ж, мадемуазель, вы правы: мне этого вполне хватит.

– Вот и хорошо. Собери мои платья, положи вместе с ними матушкины – ты их знаешь, – которые я храню как память, и приходи объявить мне свое решение. Каково бы оно ни было, вот тебе двадцать пять луидоров. Если ты выходишь замуж, это твое приданое, если едешь со мной, это твое жалованье за первые два года.

Николь приняла у Андреа кошелек и поцеловала ей руку.

Горничная, разумеется, не пожелала терять ни секунды из предоставленного ей хозяйкою часа, поскольку тут же выскочила из комнаты, стремительно сбежала по лестнице, пересекла двор и исчезла в подъездной аллее.

Андреа посмотрела ей вслед, прошептав:

– Бедная глупышка, ведь она могла бы найти свое счастье. Неужели она так нежно любит его?

Минут пять спустя Николь, очевидно чтобы не терять времени, стучала в окно комнатки на первом этаже, где обитал Жильбер, удостоенный Андреа благородного звания празднолюбца, а бароном – просто лоботряса.

Жильбер, стоя спиной к окошку, выходящему на подъездную аллею, что-то делал в глубине своей комнатки.

Услышав, как Николь барабанит пальцами по стеклу, он, словно вор, застигнутый на месте преступления, прервал свое занятие и стремительно, быстрее, чем если бы внутри у него сработала стальная пружина, повернулся к окну.

– А, это вы, Николь, – бросил он.

– Да, опять я, – с решительным видом, но тем не менее улыбаясь, ответила в форточку девушка.

– Что же, очень рад, – объявил Жильбер, подходя и открывая окно.

Николь, тронутая этим первым проявлением чувства, протянула руку, Жильбер пожал ее.

«Ну вот: все идет хорошо, – подумала она. – Прощай, поездка в Париж».

И тут следует совершенно искренне воздать Николь похвалу: эта мысль вызвала у нее всего один-единственный вздох.

– А вы знаете, Жильбер, что хозяева уезжают из Таверне? – спросила она, опершись локтями на окно.

– Знаю, – ответил Жильбер.

– И знаете, куда они едут?

– В Париж.

– Ну, а вам известно, что я еду с ними?

– Нет, вот этого я не знал.

– И что же?

– Что? Поздравляю вас, если это вас устраивает.

– Что вы этим хотите сказать?

– Я сказал: если это вас устраивает. По-моему, я выразился совершенно ясно.

– Меня устраивает… если только… – промолвила Николь.

– А этим вы что хотите сказать?

– Хочу сказать, что от вас будет зависеть, устроит меня это или нет.

– Я вас не понимаю, – отозвался Жильбер, усаживаясь на подоконнике так, что его колени чуть касались рук Николь и они могли беседовать, наполовину скрытые вьюнками и настурциями, сплетавшимися над их головами.

Николь бросила на Жильбера нежный взгляд.

Но Жильбер передернул шеей и плечами, как бы желая показать, что он не понимает значения ни взгляда, ни слов.

– Ну, хорошо… Раз уж вам нужно все объяснять, слушайте, – начала Николь.

– Слушаю, – холодно бросил Жильбер.

– Мадемуазель предложила мне ехать с нею в Париж.

– Прекрасно, – одобрил Жильбер.

– Если только…

– Если только? – повторил Жильбер.

– Если только я не выйду здесь замуж.

– Так вы все еще собираетесь выйти замуж? – нетерпеливо задал вопрос Жильбер.

– Да, тем более после того, как я разбогатела, – сообщила Николь.

– Ах, так вы разбогатели? – произнес Жильбер с хладнокровием, повергшим Николь в некоторое сомнение.

– Да, Жильбер, теперь я очень богата.

– Действительно?

– Да.

– И как же случилось такое чудо?

– Мадемуазель дала мне приданое.

– Вам повезло, Николь, я вас поздравляю.

– Смотрите, – сказала Николь, пересыпая с руки на руку двадцать пять луидоров.

При этом она взглянула на Жильбера, надеясь уловить в его глазах выражение радости или хотя бы зависти.

Но Жильбер даже глазом не моргнул и только заметил:

– Ей-богу, недурная сумма.

– Но это еще не все, – подхватила Николь. – Господин барон вернется сюда богатым. Он мечтает отстроить Мезон-Руж и подновить Таверне.

– Прекрасное намерение.

– И тогда в замке нужен будет привратник.

– Само собой разумеется.

– Так вот, мадемуазель отдает место…

– Место привратника счастливому супругу Николь, – подхватил Жильбер с нескрываемой иронией, которая на сей раз не ускользнула от чуткого слуха Николь и несколько огорошила ее.

Тем не менее она сдержалась.

– И надо полагать, Жильбер, – продолжала она, – вы знаете, кто будет счастливым супругом Николь?

– О ком это вы, Николь?

– Право, или вы поглупели, или я вдруг разучилась говорить по-французски! – воскликнула девушка, которую эта игра начала уже раздражать.

– Да нет, я прекрасно вас понял, – успокоил ее Жильбер. – Итак вы предлагаете мне стать вашим мужем, мадемуазель Леге?

– Да, господин Жильбер.

– И, даже разбогатев, вы не изменили своих намерений относительно меня? Должен сказать, я вам крайне признателен.

– Правда?

– Чистейшая правда.

– Ну, так по рукам? – не колеблясь, воскликнула Николь.

– То есть?

– Вы согласны?

– Нет, отказываюсь.

Николь отпрянула от окна.

– Жильбер, вы злой или, во всяком случае, бездушный человек, – сказала она, – и можете мне поверить, этот ваш поступок не принесет вам счастья. Если бы я вас еще любила и если бы сделать вам это предложение меня толкнуло что-нибудь, кроме щепетильности и порядочности, вы разбили бы мне сердце. Но слава Богу, я только хотела, чтобы никто не смог сказать, будто Николь, разбогатев, презрела Жильбера и в отместку за обиду заставила его страдать. Но с этой минуты между нами все кончено.

Жильбер равнодушно пожал плечами.

– Можете не сомневаться, – продолжала Николь, – я прежде всего подумала о вас, решившись при своем свободолюбивом и столь же независимом, как ваш, – и вы это знаете – характере похоронить себя здесь, когда меня ждет Париж! Париж, который станет моей сценой, – вы это понимаете? Я решилась обречь себя ежедневно, круглый год, всю жизнь видеть эту равнодушную физиономию, за непроницаемым выражением которой кроются презренные мысли! То была жертва с моей стороны, но вы не поняли этого, и тем хуже для вас. Не стану утверждать, Жильбер, что вы еще пожалеете обо мне, скажу лишь, что вы еще ужаснетесь и покраснеете, увидев, к чему приведет меня пренебрежение, которое вы сегодня мне выказали. Я могла остаться порядочной, и мне нужна была всего лишь дружеская рука, которая удержала бы меня на краю пропасти, куда я скольжу, скатываюсь, куда вот-вот упаду. Я взывала: «Помогите! Протяните руку!» – но вы, Жильбер, в ответ толкнули меня. И я скольжу туда, падаю, я найду там свою гибель. Господь еще спросит с вас за это преступление. Прощайте, Жильбер, прощайте навсегда!

И, закончив эту речь, явив все благородство, что таилось в глубинах ее души, гордая девушка ушла без гнева и раздражения, как подобает всем избранным натурам.

Жильбер спокойно захлопнул окно и прошел в глубину своей каморки, где возобновил таинственные занятия, прерванные появлением Николь.