Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

39. КОМПЬЕНЬ

На следующий день Компьень проснулся в радостном возбуждении; вернее сказать, Компьень в эту ночь и не засыпал.

Еще накануне в городке расположились на постой передовые отряды королевской гвардии; покуда офицеры знакомились с местностью, нотабли совместно с интендантом придворных увеселений готовили город к великой чести, которая ему выпала.

До самого утра городские власти занимались увитыми зеленью триумфальными арками, охапками роз и лилий, надписями в стихах и прозе на латыни, французском и немецком языках.

Девушки, по стародавнему обычаю одетые в белое, городские старшины в черном, монахи-францисканцы в сером, духовенство в парадном облачении, солдаты и офицеры гарнизона в новехоньких мундирах заняли отведенные им места, готовые двинуться по первому знаку о прибытии принцессы.

Дофин вместе с обоими своими братьями выехал накануне и к одиннадцати вечера инкогнито прибыл в Компьень. Рано утром он сел в седло и, не украшенный никакими знаками отличия, словно простой смертный, в сопровождении графа Прованского и графа д'Артуа – первому было пятнадцать лет, второму тринадцать – пустился вскачь по той дороге к Ребекуру, по которой должна была прибыть дофина.

Надо сказать, эта галантная мысль пришла в голову вовсе не самому принцу, ему подсказал ее воспитатель г-н де Лавогийон, который накануне был призван к королю, причем Людовик XV строго велел ему внушить своему августейшему воспитаннику представление об обязанностях, какие надлежит ему исполнять в ближайшие двадцать четыре часа.

Итак, г-н де Лавогийон счел уместным для вящего поддержания чести монархии посоветовать герцогу Беррийскому последовать традиционному примеру его предков – королей Генриха IV, Людовика XIII, Людовика XIV и Людовика XV, – которые предпочитали впервые увидеть своих невест не во дворце, во всем парадном убранстве, а в пути, когда те были еще не вполне готовы предстать глазам будущих супругов.

На своих быстрых скакунах принцы проделали за полчаса около четырех лье. Перед дорогой дофин был задумчив, оба же его брата веселились. В половине девятого они вернулись в город; дофин был все так же задумчив, граф Прованский почти угрюм, а граф д'Артуа еще веселее, чем утром.

Объяснялось это тем, что герцог Беррийский беспокоился, граф Прованский завидовал, а граф д'Артуа был в восторге, и причина этого была одна: замечательная красота дофины.

Лица всех трех принцев выражали их характер: у одного серьезный, у другого завистливый, у третьего беззаботный.

На ратуше Компьеня пробило десять, когда наблюдатель увидел, что на колокольне деревушки Клев взвилось белое знамя, которое должны были вывесить, едва на дороге покажется дофина.

Тут же раздался сигнальный удар колокола, в ответ ему на Замковой площади прогремел пушечный выстрел.

В тот же миг, словно только и ожидая этого сигнала, король, находившийся в Компьене, сел в карету, запряженную восьмеркой; следом в два ряда выстроилась гвардия, а далее несметное множество карет с придворными.

Впереди процессии скакали галопом тяжелая кавалерия и драгуны; придворных раздирали два желания: быть рядом с королем и поспешить навстречу дофине; первое было почетнее, второе могло оказаться полезнее.

В сотне карет, запряженных четверней и растянувшихся по дороге чуть ли не на целое лье, следовали четыреста дам и столько же кавалеров, представлявших цвет французской знати. Эту сотню карет сопровождали верховые курьеры, гайдуки, скороходы и пажи. Дворяне свиты ехали верхом, и эта блистательная кавалькада текла среди клубов пыли, поднятой копытами коней, словно поток бархата, золота, перьев и шелка.

В Компьене сделали недолгую остановку, затем шагом выехали из города и направились к условленному месту встречи; она была назначена у придорожного креста близ деревни Маньи.

Дофина окружала вся французская молодежь; знать в летах ехала с королем.

Дофина все в той же карете размеренно катила к месту, где должна была состояться встреча.

Наконец оба поезда съехались.

Все кареты вмиг опустели. Придворные с той и с другой стороны вылезли из экипажей, и только из двух карет никто не вышел: это были кареты короля и дофины.

Дверца второй отворилась, юная эрцгерцогиня легко спрыгнула на землю и направилась к королевской карете.

Увидев невестку, Людовик XV велел открыть дверцу и в свою очередь поспешил выйти.

Дофина ухитрилась с такой точностью рассчитать скорость движения, что в тот самый миг, когда король коснулся ногой земли, она опустилась перед ним на колени.

Король нагнулся, поднял юную принцессу и нежно поцеловал, мгновенно окинув всю ее таким взглядом, что она невольно залилась румянцем.

– Его высочество дофин! – провозгласил король, представляя Марии-Антуанетте герцога Беррийского, до тех пор державшегося позади нее, так что она его не замечала или, во всяком случае, делала вид, что не замечает.

Дофина присела перед ним в грациозном реверансе, дофин в ответ поклонился и покраснел в свой черед.

После дофина были представлены оба его брата, за ними – три королевские дочери.

У дофины нашлось ласковое слово для каждого из двух принцев, для каждой из трех принцесс.

Все время, пока длилось представление, г-жа Дюбарри стояла позади принцесс, снедаемая беспокойством. Дойдет ли очередь до нее? Не забудут ли о ней?

После того как была представлена принцесса София, младшая дочь короля, все на мгновение примолкли и затаили дыхание.

Король, казалось, колебался, дофина как будто ждала еще чего-то, о чем заранее была предупреждена.

Король огляделся по сторонам и, увидев близ себя графиню Дюбарри, взял ее за руку.

Все немедля расступились. Теперь король и дофина оказались посреди круга придворных.

– Ее сиятельство графиня Дюбарри, – произнес Людовик XV, – мой лучший друг.

Дофина побледнела, но на ее побелевших губах изобразилась самая любезная из улыбок.

– Как вы счастливы, ваше величество, – сказала она, – что у вас столь очаровательный друг. Меня нисколько не удивляет приязнь, которую внушает вам графиня.

Все удивленно, а вернее, изумленно переглянулись. Дофина, вне всякого сомнения, следовала наставлениям, которые были ей даны при австрийском дворе, повторяя, быть может, слова, подсказанные самой Марией Терезией.

Тут г-н де Шуазель счел, что настал его черед. Он приблизился, желая быть в свою очередь представленным, но король кивнул, загремели барабаны, затрубили трубы и грянул пушечный залп.

Король взял юную принцессу под руку и повел ее в свою карету. Следуя рядом с его величеством, она прошла мимо г-на де Шуазеля. Заметила она его или не заметила, сказать трудно, несомненно лишь одно: с ее стороны не последовало ни жеста, ни кивка, которые можно было бы истолковать как приветствие.

Едва принцесса села в королевскую карету, зазвонили городские колокола, перекрывая праздничный шум.

Г-жа Дюбарри, сияя, вернулась в свою карету.

Остановка продлилась еще минут десять, покуда король садился в карету и отдавал приказ ехать в Компьень.

Голоса всех присутствующих, умеряемые почтительностью или волнением, сливались в общем гуле.

Жан Дюбарри приблизился к дверце кареты, в которой ехала его сестра; она поздоровалась с ним, сияя и ожидая горячих поздравлений.

– А знаете, Жанна, – обратился он к ней, указывая пальцем на всадника, беседовавшего с пассажиром одной из карет в свите дофины, – кто этот молодой человек?

– Нет, – отвечала графиня. – А вы-то сами знаете, что сказала дофина, когда король меня ей представил?

– Речь о другом. Этот молодой человек – Филипп де Таверне.

– Тот, что нанес вам удар шпагой?

– Вот именно. А знаете, кто эта прелестная особа, с которой он беседует?

– Бледная, с величественной осанкой?

– Да, на нее как раз сейчас смотрит король и, по-видимому, спрашивает у дофины, как ее зовут.

– И кто же она?

– Его сестра.

– А-а! – протянула г-жа Дюбарри.

– Послушайте, Жанна, не знаю почему, но мне кажется, что сестры вам следует остерегаться не меньше, чем мне брата.

– Вы с ума сошли!

– Ничуть. Во всяком случае, за мальчишкой я буду следить.

– А я глаз не спущу с девицы.

– Тс-с! – шепнул Жан. – Наш друг герцог де Ришелье.

В самом деле, к ним, покачивая головой, приближался герцог.

– Что с вами, любезный герцог? – спросила графиня с обольстительнейшей улыбкой. – Вы чем-то недовольны?

– Графиня, – отвечал герцог, – не кажется ли вам, что мы все здесь чересчур серьезны, чтоб не сказать печальны, для столь радостного события, какое сейчас происходит? Помню, когда-то мы ездили навстречу такой же очаровательной, такой же красивой принцессе – то была матушка нашего дофина. Тогда мы все были куда веселей. Может быть, это оттого, что мы были моложе?

– Нет, – раздался голос за спиной герцога, – просто с тех пор монархия одряхлела.

У всех, кто слышал эти слова, мороз прошел по коже. Герцог оглянулся и увидел дворянина преклонных лет, одетого с отменным изяществом; угрюмо улыбаясь, он положил герцогу руку на плечо.

– Да будь я проклят! – вскричал герцог. – Это же барон де Таверне! Графиня, – добавил он, – вот один из стариннейших моих друзей, и я прошу вас быть благосклонной к нему. Барон де Таверне-Мезон-Руж.

– Вот и папаша! – одновременно произнесли Жан и графиня, склоняя в приветствии голову.

– По каретам, господа, по каретам, – прокричал в этот миг гофмейстер.

Оба старика поклонились графине и виконту и, радуясь встрече после столь долгой разлуки, сели вместе в одну карету.

– Ну что ж! – заметил виконт. – Должен признаться вам, дорогая, отец нравится мне ничуть не больше, чем его дети.

– Какая жалость, – подхватила графиня, – что этот медвежонок Жильбер удрал: он ведь вырос у них в доме, мог бы нам все про них рассказать.

– Что ж, – откликнулся Жан. – Теперь-то мы его разыщем, тем паче что все остальное уже сделано.

Тут кареты тронулись, и разговор прервался.

На другой день, переночевав в Компьене и проспав, как было в обычаях той эпохи, от заката до восхода, оба двора, теперь уже перемешавшись, двинулись в Париж, эту разверстую бездну, которой предстояло поглотить их всех.

40. ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА И ПОДОПЕЧНЫЙ

Но пора вернуться к Жильберу, о бегстве которого мы узнали из неосторожного восклицания его покровительницы мадемуазель Шон.

После того как в деревне Ла-Шоссе наш юный философ узнал имя своей покровительницы из преддуэльной словесной перепалки между Филиппом де Таверне и виконтом Дюбарри, восторг его изрядно поостыл.

Часто в Таверне, укрывшись в кустах или за стволом граба, Жильбер пылко пожирал глазами Андреа, прогуливавшуюся вместе с отцом; и нередко ему доводилось слышать непререкаемые суждения барона о г-же Дюбарри. Завистливая ненависть старого Таверне, чьи пороки и убеждения нам известны, нашла некоторый отклик в сердце Жильбера. Это объяснялось тем, что м-ль Андреа ничуть не оспаривала той хулы, которую изливал барон на г-жу Дюбарри; надо сказать, графиню презирала вся Франция. Но окончательно разделить мнение барона на сей счет заставило Жильбера то, что ему неоднократно приходилось выслушивать восклицание Николь: «Ах, вот была бы я графиней Дюбарри!»

Во время поездки Шон была слишком поглощена своими делами, весьма важными, надо сказать, и не обратила внимания на то, как изменилось настроение г-на Жильбера, едва он узнал имена своих попутчиков. Итак, в Версаль Шон приехала, вся поглощенная размышлениями, как бы обратить нанесенный Филиппом удар к выгоде Жана, раз уж он не мог послужить к его чести.

А Жильбер, едва они въехали в столицу Франции, которую правильней было бы назвать столицей французской монархии, забыл о своих грустных мыслях: его переполнял искренний восторг. Величественный и холодный Версаль с его огромными деревьями, многие из которых уже начинали сохнуть и умирать от старости, пронзил юношу тем чувством священной печали, перед каким не может устоять ни один человек с тонкой душевной организацией при виде величия, созданного упорным трудом человека или всемогущей природой.

В первые же минуты это необычное впечатление, против которого тщетно восставала его тайная гордость, привело к тому, что изумление и восторг у Жильбера сменились молчаливостью и робостью. Он был подавлен сознанием собственной малости и ничтожности. Он увидел, как бедно он одет по сравнению со всеми этими вельможами в золоте и лентах, как мал ростом рядом со швейцарцами, как неуклюж, когда в своих огромных подкованных башмаках идет по наборному паркету и по натертому, навощенному мрамору галерей.

Он почувствовал, что без его покровительницы ему не обойтись, если он хочет чего-то достичь, и он придвинулся к ней поближе, чтобы стража поняла, что он пришел вместе с ней.

Позже, по зрелом размышлении, он не мог простить Шон именно этого чувства зависимости от нее.

Мы уже знаем, поскольку об этом говорилось в первой части нашего повествования, что г-жа Дюбарри жила в Версале в прекрасных покоях, где прежде располагалась принцесса Аделаида. Поначалу золото, мрамор, благовония, ковры, кружева опьянили Жильбера с его изначально чувственной натурой и сознательно усвоенным философским складом ума; прошло некоторое время, покуда, очарованный созерцанием всех этих чудес, затмивших ему рассудок, он наконец заметил, что находится в тесной мансарде с саржевыми обоями, на столе перед ним стоит бульон, остатки бараньего жаркого и горшочек сливок, а слуга, подавший ему эти кушанья, повелительным голосом говорит:

– Ждите здесь!

После чего слуга ушел.

Между тем Жильбер все еще был во власти очарования от последнего и, право же, самого великолепного краешка явившейся перед ним картины. Как мы уже сказали, юношу поместили под самой крышей, зато из окна мансарды ему был виден весь парк с мраморными статуями; его взгляду открывались пруды, подернутые зеленоватой ряской, свидетельством запустения, а над ними верхушки деревьев, трепещущие, словно океанские волны, далее пестрые луга и голубоватые силуэты окрестных холмов. Жильбером в этот миг овладела единственная мысль: вот он, не придворный, не лакей, не располагая правом, данным ему от рождения, не угодничая и не пресмыкаясь, очутился, как первые вельможи Франции, в Версале, в королевском дворце!

Пока Жильбер подкреплялся скромной трапезой, которая, впрочем, казалась ему превосходной по сравнению с его обычной едой, а на сладкое любовался видом из окна мансарды, Шон, как мы понимаем, проскользнула к сестре и шепнула ей на ухо, что поручение относительно графини Беарнской выполнено, а затем во всеуслышание рассказала о происшествии, случившемся с ее братом на постоялом дворе в Ла-Шоссе, происшествии хоть и неприятном и сопровождавшемся некоторым шумом, но канувшем затем в ту бездну, в какую кануло множество более важных событий, в бездну, имя которой – равнодушие короля.

Жильбер погрузился было в мечтательность, которая всегда накатывала на него перед лицом событий, превосходивших его разумение или силы, но тут ему передали, что мадемуазель Шон приглашает его сойти вниз; он взял шляпу, почистил ее, украдкой сравнил свое потрепанное платье с новеньким нарядом слуги, и хотя твердил себе, что наряд этот – не более чем лакейская ливрея, но все-таки не мог не стыдиться того, что столь разительно отличается от челяди, мимо которой ему пришлось пройти, и всей обстановки, открывавшейся его глазам.

Шон спустилась во двор одновременно с Жильбером, но она сошла по парадной лестнице, а он по черной – для слуг.

Их ждал экипаж. Это был низкий четырехместный фаэтон, немного напоминавший ту знаменитую коляску, в которой великий король катал одновременно г-жу де Монтеспан и г-жу де Фонтанж [120]120
  Монтеспан, Франсуаза Атенаис, маркиза де (1641–1707) – фаворитка Людовика XIV с 1668 по 1687 г.
  Фонтанж, Мари Анжелика, герцогиня де (1661–1681) – одна из фавориток Людовика XIV, на недолгое время потеснившая г-жу Монтеспан.


[Закрыть], а подчас с ними вместе и королеву.

Шон опустилась на переднее сиденье рядом с пузатым сундучком и маленькой собачкой. Два других места остались на долю Жильбера и некоего г-на Гранжа, судя по виду, управителя.

Чтобы не уронить своего достоинства, Жильбер поспешил занять место за Шон. Управитель, нимало ему не препятствуя и не придавая этому ни малейшего значения, уселся позади сундучка и собачки.

М-ль Шон, по складу ума и души истая обитательница Версаля, рада была уехать из большого дворца и подышать воздухом лесов и полей; к ней вернулась общительность, и, едва отъехав от города, она повернулась вполоборота и обратилась к Жильберу:

– Ну, господин философ, как вам понравился Версаль?

– Очень понравился, сударыня, но, кажется, мы уже уезжаем?

– Да, теперь мы едем к себе домой.

– То есть к вам домой, сударыня, – возразил Жильбер тоном медведя, который только начинает приручаться.

– Я это и имела в виду. Покажу вас моей сестре. Постарайтесь ей понравиться – сейчас этого добиваются самые могущественные вельможи Франции. Кстати, господин Гранж, закажите этому юноше полный комплект платья.

Жильбер покраснел до ушей.

– Какого платья? – осведомился управитель. – Обычную ливрею?

Жильбер так и подскочил на месте.

– Ливрею? – возопил он, метнув на управителя свирепый взгляд.

– Нет, нет. Закажите ему… Я скажу вам позже; у меня есть одна мысль, но прежде я хочу обсудить ее с сестрой. Смотрите только, чтобы его платье было готово одновременно с нарядом Самора.

– Хорошо, сударыня.

– Вы знаете Самора? – спросила Шон у Жильбера, которого этот разговор изрядно перепугал.

– Нет, сударыня, – отвечал он, – не имею чести.

– Это ваш будущий напарник, он скоро станет губернатором замка Люсьенна. Подружитесь с ним, ей-богу, Самор, несмотря на цвет кожи, славное существо.

Жильбер уже готов был спросить, какого цвета кожа у Самора, но тут он вспомнил, как отчитала его Шон за любопытство, и смолчал, боясь нового нагоняя.

Он ограничился тем, что с улыбкой, исполненной достоинства, ответил:

– Постараюсь.

Прибыли в Люсьенну. Все это философ уже видел: и дорогу, обсаженную зелеными деревьями, и тенистые холмы, и огромный акведук, похожий на римский, и тенистые каштановые рощи, и, наконец, величественную картину полей и лесов, что тянутся по обоим берегам Сены до Мезона.

«Вот он, оказывается, где, – подумал Жильбер, – тот укромный приют, который стоит Франции таких денег, если верить барону де Таверне!»

Аристократическо-философские раздумья Жильбера были прерваны радостным лаем собак и суетой слуг, выбежавших навстречу Шон.

– Сестра приехала? – спросила Шон.

– Нет, сударыня, но ее ждут.

– Кто ждет?

– Господин канцлер, господин начальник полиции и герцог д'Эгийон.

– Прекрасно! Быстро откройте мне китайский кабинет: я хочу повидаться с сестрой раньше всех. Не забудьте предупредить ее, что я здесь. А, Сильвия, – обратилась Шон к какой-то женщине, с виду горничной, которая подхватила сундучок и собачку. – Отдайте сундук и Мизапуфа господину Гранжу, а сами проводите моего юного философа к Самору.

Сильвия оглянулась по сторонам, явно пытаясь понять, какого еще зверя имеет в виду Шон, но, проследив направление взгляда хозяйки, обнаружила Жильбера, и Шон сделала ей знак, что говорит именно об этом молодом человеке.

– Идемте, – сказала Сильвия.

Жильбер, все более и более удивляясь, побрел за горничной, а тем временем Шон, легкая, как птичка, упорхнула в одну из боковых дверей дома.

Жильбер принял бы м-ль Сильвию за важную даму, а не за горничную, если бы Шон не обратилась к ней таким повелительным тоном. В самом деле, одета она была скорее как Андреа, а не как Николь; она взяла Жильбера за руку и одарила его любезной улыбкой, поскольку из слов Шон, было понятно, что ему отводится место если не новой привязанности, то по крайней мере новой прихоти.

Это была – мы говорим, разумеется, о м-ль Сильвии – рослая пригожая девица с ярко-голубыми глазами, белолицая, с чуть заметными веснушками, с роскошными золотисто-рыжими волосами. Ее свежие, изящно очерченные губы, белые зубы, пухлые руки вызывали у Жильбера прямо-таки чувственное волнение, коему он так легко поддавался, и повергли его в сладкую дрожь, наведя на мысли о медовом месяце, о котором толковала Николь.

Женщины всегда замечают такие вещи, заметила это и м-ль Сильвия.

– Как вас зовут, сударь? – улыбнувшись, спросила она.

– Жильбер, мадемуазель, – с отменной любезностью отвечал наш молодой человек.

– Ну что ж, господин Жильбер, идите познакомьтесь с превосходительным господином Самором.

– С губернатором замка Люсьенна?

– С губернатором.

Жильбер расправил плечи, почистил платье рукавом и обтер руки платком. В глубине души ему было страшновато предстать перед столь значительной особой, но он помнил слова: Самор – славное существо, и это его несколько ободрило.

Он уже подружился с графиней, подружился с виконтом; теперь подружится и с губернатором.

«Похоже, – подумал он, – на придворных возводят напраслину: с ними так легко завязать дружбу! По-моему, эти люди приветливы и добры».

Сильвия отворила дверь в переднюю, скорее напоминавшую будуар: она была отделана черепаховыми панно с инкрустацией из позолоченной меди. Казалось, вы находитесь в атриуме у самого Лукулла – вот только инкрустации в Древнем Риме были из чистого золота.

Там, на огромном кресле, зарывшись в подушки, покоился, скрестив ноги и грызя шоколадные пастилки, превосходительный господин Самор, уже известный нам, но незнакомый Жильберу.

Поэтому впечатление, произведенное обликом будущего губернатора замка Люсьенна, изобразилось на лице у Жильбера весьма примечательным образом.

– О! – воскликнул он, с содроганием вглядываясь в странную физиономию, потому что видеть негра ему довелось впервые. – Что это такое?

Что до Самора, он даже головы не поднял и грыз конфету за конфетой, закатывая от удовольствия глаза.

– Это? – ответствовала Сильвия. – Это господин Самор.

– Господин Самор? – остолбенев от удивления, переспросил Жильбер.

– Ну да, – подтвердила Сильвия, невольно смеясь из-за неожиданного оборота, какое приняло знакомство.

– Это он губернатор? – продолжал Жильбер. – Эта обезьяна – губернатор замка Люсьенна? Ну, мадемуазель, по-моему, вы надо мной издеваетесь.

Услышав этот выпад, Самор выпрямился и ощерил белоснежные зубы.

– Моя губернатор, – заявил он, – моя не обезьяна.

Жильбер перевел с Самора на Сильвию беспокойный взгляд, в котором вспыхнула ярость, когда он заметил, что молодая женщина, хоть и пыталась изо всех сил сдержаться, все-таки прыснула со смеху.

Тем временем Самор, важный и бесстрастный, словно индусский божок, снова запустил черную лапку в атласный мешочек и продолжил лакомиться конфетами.

Тут отворилась дверь, и вошел г-н Гранж, сопровождаемый портными.

– Вот для этого молодого человека надлежит сшить платье, – сказал он, указывая на Жильбера. – Снимите с него мерку, следуя моим указаниям.

Жильбер машинально протянул портному руки, повернулся спиной; Сильвия тем временем беседовала в уголке с г-ном Гранжем и при каждом слове собеседника все пуще покатывалась с хохоту.

– Да, это будет прелестно, – говорила она. – И островерхий колпак, как у Сганареля?

Жильбер, даже не дослушав ответа, яростно оттолкнул портного и наотрез отказался продолжать церемонию снятия мерки. Он не знал, кто такой Сганарель, но само звучание имени, а главное, смех м-ль Сильвии дали ему понять, что это какой-то крайне комический персонаж.

– Ладно, не мучайте его, – сказал управитель портному, – надеюсь, вы уже знаете основные размеры?

– Конечно, – отвечал портной, – а если получится широковато, так для такого костюма это не беда. Скрою попросторнее.

Засим м-ль Сильвия, управитель и портной удалились, оставив Жильбера один на один с негритенком, который по-прежнему грыз сласти да закатывал глаза.

Сколько непонятного таилось во всем этом для бедного провинциала, сколько страхов, а главное, сколько тревог одолевало философа, который видел или полагал, будто видит, что его человеческое достоинство попирается в замке Люсьенна еще откровеннее, чем в Таверне!

И все же он попробовал заговорить с Самором; ему пришло в голову, что это, быть может, какой-нибудь индийский принц, вроде тех, о которых он читал в романах г-на Кребийона-сына [121]121
  Кребийон, Клод Проспер Жолио де (1707–1770) – французский писатель, автор галантных романов и сказок.


[Закрыть].

Но индийский принц вместо ответа сперва начал вертеться перед всеми зеркалами подряд, любуясь своим великолепным одеянием, словно невеста подвенечным убором, а потом уселся верхом на стул на колесиках и, отталкиваясь ногами, раз десять объехал комнату с проворством, свидетельствовавшим об отменном усердии, с каким он предавался этому изощренному упражнению.

Внезапно зазвенел колокольчик. Самор соскочил со стула, бросил его там, где его остановил колокольчик, устремился к той из дверей, откуда доносился звон.

То, с какой поспешностью кинулся Самор на серебристый призыв колокольчика, окончательно убедило Жильбера, что негритенок никакой не принц.

На мгновение юноше захотелось войти в ту же дверь, что Самор, но, миновав коридор, ведущий в гостиную, он увидел столько красных и голубых орденских лент и столь многочисленную охрану, состоявшую из заносчивых, наглых, разряженных лакеев, что по телу его пробежала дрожь, на лбу выступил пот, и он вернулся в переднюю.

Так прошел час; Самор не возвращался, м-ль Сильвии тоже было не видать; Жильбер изнывал от желания увидеть хоть какое-нибудь человеческое лицо, пускай даже этого ужасного портного, призванного стать орудием какого-то непонятного розыгрыша, которого так опасался юноша.

На исходе часа дверь, в которую он вошел, отворилась и появившийся лакей распорядился:

– Ступайте за мной!