Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)

Мне принесли эту весть, но она не обрадовала меня и не огорчила. Казалось, я уже умерла для мира, и теперь все трудились над бездыханным телом, от которого живой осталась лишь бесстрастная тень.

Две недели меня держали взаперти, боясь, как бы мирская тщета снова не овладела мною. На исходе второй недели, наутро, я получила приказ спуститься в церковь вместе с другими сестрами.

В Италии монастырские церкви открыты и для мирян. Вероятно, папа считает, что не следует пастырю прятать Бога в особом убежище, где он являлся бы своим верным.

Я взошла на хоры и села на скамью. Между зелеными драпировками, которыми были затянуты решетки хоров, отделяя их – не слишком-то надежно – от остальной церкви, оставалась довольно большая щель, через которую можно было видеть неф.

Через эту щель, открывавшую вид, так сказать, на плиты пола церкви, я увидела коленопреклоненную толпу, посреди которой стоял один-единственный человек. Этот человек смотрел на меня – нет, он пожирал меня глазами. Меня охватило странное, болезненное ощущение, какое я однажды уже испытала; то было нечто вроде сверхчеловеческого притяжения, манившего меня за пределы моего существа, сродни действию магнита, которым мой брат у меня на глазах притягивал иголку сквозь бумажный лист, сквозь дощечку и даже сквозь блюдо.

Увы! Побежденная, порабощенная, не в силах сопротивляться этому влечению, я наклонилась к щели, сложила руки, как для молитвы, и произнесла устами и сердцем: «Благодарю, благодарю!»

Сестры удивленно на меня посмотрели, не понимая, чем вызвано мое движение, к кому адресованы слова, и стали смотреть, к кому обращены мои руки, мой взгляд, мой голос. Они привставали со скамей и тоже заглядывали в неф. Вся дрожа, глянула и я.

Незнакомец исчез.

Они стали меня расспрашивать, но я только краснела, бледнела и лепетала нечто невнятное.

С этого мига, ваше высочество, – с отчаянием воскликнула Лоренца, – с этого мига я оказалась во власти дьявола!

– Однако я не вижу во всем этом ничего сверхъестественного, – с улыбкой заметила принцесса. – Успокойтесь и продолжайте.

– Ах, вы просто не можете себе представить, какое ощущение мною владело!

– Что же это было за ощущение?

– Полнейшая одержимость: мое сердце, моя душа, мой рассудок – все принадлежало дьяволу.

– Сестра моя, боюсь, не зовется ли этот дьявол любовью? – заметила принцесса Луиза.

– Нет, любовь не доставила бы мне таких терзаний, от любви не было бы такой тяжести у меня на сердце, от любви не содрогалось бы все мое тело, подобно дереву под порывом бури, любовь не внушила бы мне той дурной мысли, что пришла мне на ум.

– Что же это за дурная мысль, дитя мое?

– Ведь я обязана была обо всем рассказать исповеднику, не правда ли, ваше высочество?

– Конечно.

– Так вот! Дьявол, завладевший мною, тихонько шепнул мне, чтобы я, напротив, хранила все в тайне. Вероятно, не было еще ни одной монахини, принимающей постриг и удаляющейся от мира, которая не сохранила бы любовного воспоминания. Многие произносили имя Божье, между тем как на сердце у них было совсем другое имя. А я, такая набожная, такая робкая, воистину такая невинная, я, которая до рокового путешествия в Субиако никогда ни слова не сказала ни с одним мужчиной, кроме моего брата, я, которая всего дважды обменялась взглядами с незнакомцем, я вообразила, что про меня скажут, будто у меня с этим человеком была любовная история, вроде тех, какие бывали у всех сестер с их незабвенными поклонниками.

– В самом деле, дурная мысль, – согласилась принцесса Луиза. – Впрочем, ваш дьявол весьма безобиден, ежели внушает подвластной ему женщине лишь подобные мысли. Продолжайте.

– На другой день меня позвали в приемную. Я спустилась. В приемной ждала одна из моих соседок по виа Фраттина в Риме, молодая женщина, с которой мы всегда болтали и пели по вечерам и которая очень сочувствовала мне.

Позади нее у двери стоял какой-то человек, закутанный в плащ; он ждал ее, словно лакей. Этот человек не обернулся ко мне, зато я к нему обернулась. Он не сказал мне ни слова, но я угадала, кто он: то снова был мой неведомый защитник.

Сердце мое захлестнуло все то же, не раз уже испытанное мною беспокойство. Я чувствовала, что безраздельно покорна власти этого человека. Если бы не решетка, разделявшая нас, я наверняка бросилась бы к нему. В складках его плаща таилось какое-то необыкновенное мерцание, оно меня ослепляло. В его упорном молчании мне чудились какие-то внятные мне одной звуки, говорившие со мною на языке гармонии.

Я постаралась взять себя в руки, насколько это было в моих силах, и спросила соседку с виа Фраттина, кто ее спутник.

Он был ей совсем незнаком; она собиралась ехать с мужем, но перед отъездом он пришел домой в сопровождении этого человека и сказал: «Я не могу ехать с тобой в Субиако, но вот мой друг, он тебя отвезет».

Она ни о чем больше не стала спрашивать, очень уж ей хотелось со мной повидаться, и пустилась в путь в обществе незнакомца.

Моя соседка была очень набожна; увидав в углу приемной образ мадонны, который почитался чудотворным, она пожелала перед уходом помолиться и встала на колени.

В это время тот человек беззвучно вошел, медленно приблизился ко мне, распахнул плащ и погрузил мне в глаза взгляд, подобный пламенному лучу.

Я ждала, что он заговорит; грудь моя вздымалась, как волна навстречу его словам, но он только простер обе руки над моей головой, приблизив их к разделявшей нас решетке. И тут же мною овладел невыразимый экстаз. Незнакомец улыбнулся мне. Я, прикрыв глаза, улыбнулась ему в ответ и почувствовала безмерное томление. Тем временем он исчез, словно ему только и надо было удостовериться в своей власти надо мной; по мере того как он удалялся, я приходила в себя, но все еще была в плену у этой странной галлюцинации; тут наша соседка с виа Фраттина окончила молитву, поднялась, попрощалась со мной, поцеловала меня и тоже вышла.

Вечером, раздеваясь, я нашла под нагрудником записку, состоявшую всего из нескольких слов:

«В Риме тот, кто любит монахиню, карается смертью. Неужели вы обречете смерти того, кому обязаны жизнью?»

С этого дня, ваше высочество, я окончательно сделалась одержимой: я лгала Господу, не признаваясь ему, что думаю об этом человеке больше, чем о Нем.

Сама испугавшись своих слов, Лоренца остановилась и вопросительно взглянула на ласковое и вдумчивое лицо принцессы.

– Все это не имеет ничего общего с одержимостью, – твердо сказала Луиза Французская. – Это несчастная страсть, повторяю вам, а все мирское, как я вам уже говорила, не должно ни в коем случае проникать сюда, разве что в облике раскаяния.

– Раскаяния! – воскликнула Лоренца. – Ваше высочество, разве вы не видите, как я плачу, как умоляю, как на коленях заклинаю вас вызволить меня из адской власти этого человека? И вы сомневаетесь в том, испытываю ли я раскаяние? Это не просто раскаяние – это угрызения совести.

– Однако до сих пор… – начала принцесса Луиза.

– Подождите, подождите до конца, – прервала ее Лоренца, – но и тогда, умоляю вас, ваше высочество, не судите меня слишком сурово.

– Снисходительность и кротость – мой долг, и я обязана утешать скорбящих.

– Благодарю, о, благодарю вас! Вы поистине тот ангел-утешитель, которого я искала.

Мы ходили в часовню трижды в неделю, и всякий раз к службе являлся незнакомец. Я пыталась сопротивляться, говорила, что недомогаю, обещала себе, что не пойду больше в часовню. Но как слаб человек! Когда приходило время, я спускалась словно против воли, словно сила, превосходившая мою решимость, толкала меня вперед; если его еще не было, я на несколько мгновений успокаивалась и мне становилось легко, но вскоре я чувствовала, как он приближается. Я могла бы сказать: он в ста шагах отсюда, он на пороге, он в церкви – для этого мне не нужно было смотреть в его сторону; а когда он занимал свое обычное место, как бы ни старалась я прилежно вглядываться в молитвенник, как бы благоговейно ни взывала к Всевышнему, мои глаза постоянно обращались к нему.

И все время, пока длилась служба, я уже не могла ни читать, ни молиться. Все свои мысли, волю, душу я вкладывала во взгляды, а все взгляды устремляла к этому человеку, который, как я чувствовала, боролся за меня с Господом.

Сперва я не могла смотреть на него без страха, потом мне уже хотелось на него взглянуть, а под конец я мыслями стремилась ему навстречу. И нередко ночами, как это бывает во сне, мне чудилось, что я вижу его идущим по улице, или чувствовала, что он бродит под моим окном.

Эти переживания не укрылись от моих товарок; они донесли настоятельнице, та уведомила мою мать. За три дня до принятия мною монашеского обета в дверь моей кельи вошли единственные родные мне люди на свете: отец, мать и брат.

Они сказали, что приехали, чтобы еще раз меня обнять, но я видела, что у них другая цель; когда мы остались вдвоем с матерью, она стала меня выспрашивать. И здесь ясно видно вмешательство дьявола: вместо того чтобы во всем признаться, как мне и надлежало поступить, я упрямо отпиралась.

Тот день, когда я должна была принять постриг, прошел в неясной внутренней борьбе: я и торопила час, когда всецело посвящу себя Богу, и боялась этого, и чуяла, что, если дьявол захочет окончательно на меня посягнуть, он для своей попытки изберет этот торжественный час.

– А после первого письма, которое вы нашли у себя в нагруднике, этот странный человек больше вам не писал? – спросила принцесса.

– Ни разу, ваше высочество.

– И вы с ним ни разу за это время не говорили?

– Нет – разве что в мыслях.

– И не писали ему?

– Нет, ни разу.

– Продолжайте. Вы дошли до того дня, когда должны были принять постриг.

– В этот день, как я уже говорила вашему высочеству, должны были окончиться мои терзания, а это воистину была невообразимая пытка, хоть к ней и примешивалось какое-то странное удовольствие, но ведь душа моя оставалась христианской, и ее терзала эта неотступная мысль, терзал неотвязный, постоянно застававший меня врасплох образ, представавший мне, точно в насмешку, в те самые минуты, когда я пыталась бороться с ним, и упорно преодолевавший мое сопротивление. В иные минуты я всеми силами души желала приблизить миг святого обряда. «Когда я буду принадлежать Богу, – говорила я себе, – Бог сумеет меня защитить, как защитил от нападения разбойников». Я забывала, что Господь защитил меня от разбойников только тем, что позволил вступиться за меня этому человеку.

Наконец настал торжественный час. Я спустилась в церковь, бледная, взволнованная, но все-таки не в таком смятении, какое мучало меня в последние дни; в церкви были отец, мать, брат, соседка с виа Фраттина, та, что приезжала меня проведать, и другие наши друзья; были жители соседних деревень, потому что прошел слух о моей красоте, а красивая жертва, как известно, более угодна Богу. Началась служба.

Мне хотелось, чтобы она шла быстрей, я только об этом молилась, потому что его не было в церкви, а без него я вновь владела своей свободной волей. Священник уже обратился ко мне, указал на Христа, которому я готовилась посвятить себя, я уже простерла руки к этому единственному Спасителю, дарованному человеку, как вдруг по телу моему пробежал тот самый трепет, который всегда овладевал мною при приближении моего преследователя, и стеснение в груди подсказало мне, что он уже на пороге церкви; глаза мои, как ни силились они сохранить верность Христу, непреодолимо стремились в сторону, противоположную алтарю.

Незнакомец остановился перед кафедрой и взглянул на меня пристальней, чем когда-либо.

С этого мгновения я принадлежала ему; ни служба, ни обряд, ни молитва для меня уже не существовали.

Должно быть, мне задавали вопросы, предусмотренные по ритуалу, но я не отвечала. Помню, меня потянули за руку, и я зашаталась, словно неодушевленная вещь, которую сдвинули с места. Мне показали ножницы, на которых грозно сверкнул луч солнца, но их блеск даже не заставил меня сощуриться. Миг спустя я почувствовала на шее холод металла, ножницы щелкнули, отстригая мне прядь.

Тут мне показалось, что силы окончательно покинули меня, что душа моя, распростившись с телом, ринулась к незнакомцу, и я упала на плиты, но это было похоже скорее не на обморок, а на какой-то удивительный сон.

Я успела услышать громкий ропот, потом уже не слышала ничего, не чувствовала, не говорила. Поднялась необычайная суматоха, и обряд прервался.

Принцесса с выражением сочувствия сложила руки.

– Ужасно, не правда ли? – сказала Лоренца. – И разве можно тут сомневаться во вмешательстве врага рода человеческого?

– Берегитесь, – отвечала принцесса с ласковым сочувствием в голосе, – берегитесь, бедняжка. Боюсь, вы слишком склонны приписывать сверхъестественному вмешательству то, в чем виновна обычная слабость. Вы увидели этого человека и упали без чувств, вот и все. Ничего особенного не случилось. Продолжайте.

– Ах, ваше высочество, не говорите так! – воскликнула Лоренца. – Или хотя бы подождите, пока услышите все, и только тогда выносите суждение. Ничего сверхъестественного! – продолжала она. – Но тогда через десять минут, через четверть часа, через час я очнулась бы от обморока, ведь правда? Я побеседовала бы с сестрами, почерпнула бы у них веру и мужество.

– Разумеется, – отвечала принцесса Луиза. – А что, разве было по-другому?

– Ваше высочество, – торопливо заговорила Лоренца, понизив голос, – когда я очнулась, было темно. Уже несколько минут я чувствовала, что меня трясут за плечи. Я подняла голову, полагая, что увижу свод часовни или ставни своей кельи. Но увидела я скалы, деревья, облака. Затем я ощутила, как чье-то теплое дыхание ласково коснулось моего лица. Я подумала, что за мной ухаживает сестра-сиделка, и хотела ее поблагодарить… Ваше высочество, моя голова покоилась на груди мужчины, и мужчина этот был мой преследователь. Я взглянула на свои руки, потрогала себя, желая убедиться, что жива или, во всяком случае, не сплю. И тут у меня вырвался крик. Я была в белом. На голове у меня был венок из белых роз, как у невесты или покойницы.

Принцесса вскрикнула. Лоренца уронила голову на руки.

– На другой день, – всхлипнув, продолжала молодая женщина, – я сопоставила дни недели: была среда. Значит, три дня я лежала без сознания. Что было в эти три дня, мне неведомо.

51. ГРАФ ФЕНИКС

Обе женщины довольно долго пребывали в глубоком молчании: одна – погрузившись в скорбные раздумья, вторая – исполненная удивления, которое, впрочем, легко понять.

Принцесса Луиза заговорила первой:

– Вы никак не способствовали похищению?

– Нет, ваше высочество.

– И не знаете, как вышли из монастыря?

– Не знаю.

– Но ведь монастырь заперт, бдительно охраняется, на окнах там решетки, стены практически непреодолимы, сестра-привратница не расстается с ключами. Так заведено и у нас, и тем более в Италии, где правила куда суровей, чем во Франции.

– Что я могу ответить, ваше высочество, если я до сих пор напрягаю память, но ничего не в силах вспомнить?

– Вы упрекали его за то, что он похитил вас?

– Разумеется.

– И что он вам сказал в оправдание?

– Что он меня любит.

– А вы что ему ответили?

– Что он внушает мне страх.

– Значит, вы его не любите?

– О, нет, нет!

– Вы уверены в этом?

– Увы, ваше высочество, я испытываю к этому человеку странное чувство. Он со мной, и я уже не принадлежу себе, я – в его власти: хочу то, чего хочет он, делаю то, что он велит; душа моя лишается силы, разум – воли; достаточно одного взгляда, чтобы он покорил и зачаровал меня. Мне кажется, будто он то внедряет в самые глубины моего сердца воспоминания, которые не принадлежат мне, то вынуждает меня высказывать мысли, которые до той поры были так глубоко сокрыты во мне, что я о них даже не подозревала. Поймите, ваше высочество, в нем есть что-то магическое.

– Это по меньшей мере странно, если только не принадлежит к сфере сверхъестественного, – заметила принцесса. – И после всего этого какие у вас отношения с этим человеком?

– Он выказывает мне самую пылкую нежность, самую искреннюю привязанность.

– Но может, он человек развращенный?

– Не думаю. Напротив, в его манере говорить есть нечто от апостола.

– И все же признайтесь, вы любите его.

– Нет-нет, ваше высочество, – с каким-то горестным упорством запротестовала молодая женщина, – я его не люблю.

– Тогда вам нужно было бы бежать от него, обратиться к властям, воззвать к родителям.

– Он так стерег меня, ваше высочество, что я не могла бежать.

– Но почему вы не писали?

– По пути мы неизменно останавливались в домах, которые, как я поняла, принадлежат ему, и челядь в этих домах исполняла его приказания. Я несколько раз просила бумагу, чернила и перья, но те, к кому я обращалась, получили от него соответствующие распоряжения и не отвечали на мои просьбы.

– А как вы путешествовали?

– Сперва в почтовой карете, но в Милане нас ждала уже не карета, а нечто вроде дома на колесах, и мы продолжали путь в нем.

– Но, наверное, иногда ему приходилось оставлять вас одну?

– Да. Но в таких случаях он подходил ко мне и говорил: «Усните». Я засыпала и просыпалась, только когда он возвращался.

Принцесса Луиза с недоверчивым видом покачала головой.

– Вы не очень-то хотели бежать от него, – сказала она, – в противном случае вам бы это удалось.

– Увы, ваше высочество, сейчас мне кажется, что вы правы… Вероятно, я была зачарована.

– Словами любви? Ласками?

– Он редко говорил мне о любви, ваше высочество, а что касается ласк, я не припоминаю иных, кроме поцелуя в лоб утром и вечером.

– Странно, поистине странно, – пробормотала принцесса. Однако же, охваченная сомнениями, попросила: – Подтвердите еще раз, что вы не любите его.

– Подтверждаю, ваше высочество.

– И что никакие земные узы не связывают вас с ним.

– Подтверждаю, не связывают.

– И что он не имеет никакого права требовать, чтобы вы вернулись к нему.

– Никакого!

– И наконец, – продолжала принцесса, – объясните, как вы приехали сюда? Понимаете, я просто не могу взять все это в толк.

– Ваше высочество, я воспользовалась тем, что неподалеку от города, который, если не ошибаюсь, называется Нанси, нас настигла страшная гроза. Он оставил меня и перешел в другое отделение нашего фургона, в котором находился один старик, чтобы поговорить с ним; я же вскочила на его коня и ускакала.

– А почему вы предпочли остаться во Франции, вместо того чтобы возвратиться в Италию?

– Я подумала, что не могу вернуться в Рим: там сочтут, будто я действовала в сговоре с этим человеком. Там я опозорена, и мои родители не примут меня.

Поэтому я решила бежать в Париж и скрываться здесь либо уехать в какую-нибудь другую столицу, где я смогла бы укрыться от любых, а главное, от его глаз.

Когда я прибыла в Париж, весь город был взбудоражен вашим уходом в монастырь кармелиток; все превозносили ваше благочестие, попечение о несчастных, сострадание к скорбящим. И меня словно осенило. У меня возникло убеждение, что только у вас, ваше высочество, достанет великодушия принять меня и могущества защитить.

– Дитя мое, вы все время взываете к моему могуществу. Что ж, он так могуществен?

– О да!

– Но кто он, скажите? До сих пор я из деликатности не спрашивала вас об этом, но если я должна вас защитить, то мне надо хотя бы знать от кого.

– И здесь, ваше высочество, я не могу вам сказать ничего определенного. Я совершенно не знаю, кто он и что. Мне единственно известно, что ни один король не вызывает такого почтения, ни одно божество – такого поклонения и нет таких людей, которых он счел бы достойными, чтобы перед ними открыться.

– Но как его имя? Как он зовется?

– Ваше высочество, я слышала, как его называют самыми разными именами. Тем не менее только два запали мне в память. Одно – то, каким его назвал старик, о котором я уже упоминала и который был нашим спутником от Милана до той минуты, когда я бежала, а второе – то, которым он сам себя называл.

– И каким же именем зовет его старик?

– Ашарат… Скажите, ваше высочество, разве это христианское имя?

– А как он сам себя называет?

– Джузеппе Бальзамо.

– И кто же он?

– Он?.. Он все в мире знает и все на свете провидит; он жил во все времена и во все века и рассказывает – ради Бога, простите меня за подобное кощунство, про Александра Македонского, Цезаря и Карла Великого так, как если б был с ними знаком, хотя я знаю, что все они давным-давно умерли, а также про Каиафу, Пилата и нашего Спасителя Иисуса Христа, словно присутствовал при его смерти.

– В таком случае он просто шарлатан, – заметила принцесса.

– Я не знаю, ваше высочество, что в точности означает по-французски слово, которое вы только что употребили, но одно знаю точно: он человек опасный, безжалостный; перед ним все склоняется, падает, рушится; его считают беззащитным, а он вооружен; думают, он один, а вокруг него как из-под земли встают сообщники. И всего, чего пожелает, он добивается без применения силы, без насилия – одним лишь словом, мановением руки… с улыбкой.

– Ну, каков бы ни был этот человек, – сказала принцесса, – можете быть уверены, дитя мое, вы найдете от него защиту.

– У вас, ваше высочество?

– Да, у меня и до тех пор, пока сами не откажетесь от моего покровительства. Но только забудьте все эти сверхъестественные видения, порожденные вашим болезненным воображением, а главное, не пытайтесь заставить поверить в них меня. Стены обители Сен-Дени станут вам надежной защитой от могущества адских сил и даже от могущества, которого, поверьте, надлежит опасаться куда больше, – человеческого. А теперь, сударыня, скажите, что вы намерены делать?

– Эти вот принадлежащие мне украшения я хотела бы внести как вклад при вступлении в монастырь, и, если возможно, ваше высочество, именно в этот.

Лоренца выложила на стол драгоценные браслеты, дорогие кольца, великолепный алмаз и чудеснейшие серьги. Все вместе стоило не меньше двадцати тысяч экю.

– Это ваши драгоценности? – спросила принцесса.

– Мои. Он подарил их мне, а я посвящаю их Богу. Я прошу только одного.

– Чего же?

– Чтобы ему, если он потребует, был возвращен его арабский конь Джерид, на котором я ускакала.

– Но вы ни в коем случае не хотите вернуться к нему?

– Я ему не принадлежу.

– Да, действительно. Итак, сударыня, вы не отказываетесь от намерения вступить в монастырь Сен-Дени и продолжить исполнение религиозных обетов, прерванных в Субиако тем странным происшествием, о котором вы мне только что поведали?

– Это мое самое пылкое желание, ваше высочество, и я коленопреклоненно молю вас об этой милости.

– Дитя мое, можете быть спокойны, – заверила ее принцесса Луиза, – с этого дня вы будете жить среди нас и, когда докажете нам, что достойны этой милости, когда примерным поведением, которого я жду от вас, подтвердите, что заслужили ее, сразу же будете посвящены Господу, а я заверяю вас, что, покуда настоятельница будет попечительствовать над вами, вас никто не похитит из Сен-Дени.

Лоренца упала к ногам своей покровительницы, взволнованно и искренне благодаря ее.

Но вдруг она привстала на одно колено, прислушалась, побледнела и вздрогнула.

– Боже мой! Боже мой! Боже мой! – зашептала она.

– Что с вами? – спросила принцесса Луиза.

– Видите, как я дрожу всем телом? Он идет! Он приближается!

– Кто?

– Он! Тот, кто поклялся погубить меня.

– Этот человек?

– Да, он. Вы видите, как дрожат у меня руки?

– Да, действительно.

– Ох, у меня стеснило грудь! – воскликнула Лоренца. – Он уже рядом.

– Вы заблуждаетесь.

– Нет, нет, ваше высочество! Он притягивает меня вопреки моей воле. Удержите меня, удержите!

Принцесса Луиза взяла Лоренцу за руку.

– Успокойтесь, бедное дитя, – сказала она. – О, Господи, даже если это он, здесь вы в безопасности.

– Он приближается! Он уже близко! – указывая рукой на двери и не отрывая от них глаз, с ужасом повторяла испуганная Лоренца.

– Это какое-то безумие, – произнесла принцесса. – К Луизе Французской не всякий может войти. Для этого нужно прибыть сюда с приказом короля.

– Я не знаю, ваше высочество, как он вошел, – пятясь, бормотала Лоренца, – я только знаю, я уверена, что он поднимается по лестнице… Он уже в десяти шагах… Вот он!

В этот миг открылась дверь, и принцесса, невольно испуганная этим странным совпадением, отступила на шаг.

Вошла монахиня.

– Кто там? – спросила Луиза. – Что вы хотите?

– Ваше высочество, в монастырь явился дворянин, который желает говорить с вашим высочеством, – сообщила монахиня.

– Как его зовут?

– Граф Феникс.

– Это он? – осведомилась принцесса у Лоренцы. – Вам знакомо это имя?

– Нет, такого имени я не знаю, но это он, ваше высочество, он.

– Чего же он хочет? – спросила принцесса у монахини.

– Будучи прислан его величеством королем Прусским с миссией к королю Франции, он хотел бы, как он сказал, иметь честь переговорить с вашим королевским высочеством.

Принцесса Луиза на миг задумалась, потом повернулась к Лоренце и сказала:

– Пройдите в ту комнату.

Лоренца скрылась.

– А вы, сестра, – продолжала принцесса, – приведите графа.

Монахиня поклонилась и вышла.

Убедившись, что дверь во вторую комнату плотно закрыта, принцесса села в кресло и не без некоторого, надо признать, волнения, стала ждать, какие последуют события.

Монахиня почти сразу же возвратилась.

За нею следовал тот самый человек, которого мы видели в день представления и который отрекомендовался королю как граф Феникс.

Как и тогда, он был в строгого покроя прусском мундире с черным воротом и в парике, какой носят военные; войдя в комнату, он опустил свои огромные выразительные глаза, но только лишь в знак почтения, которое обязан выказывать французской принцессе любой дворянин, какое бы высокое положение он ни занимал.

В тот же миг он их поднял, словно боясь показаться чересчур раболепным.

– Ваше королевское высочество, – обратился он к принцессе, – я бесконечно благодарен вам за то, что вы соблаговолили оказать мне столь высокую честь. Но, должен сказать, я рассчитывал на нее, зная, что ваше высочество великодушно оказывает поддержку всем, кто несчастен.

– Да, милостивый государь, я действительно пытаюсь это делать, – с достоинством произнесла принцесса, надеясь после десятиминутной беседы одержать верх над человеком, явившимся нагло требовать защиты после такого злоупотребления своими возможностями.

Граф поклонился, не подав виду, что понял второй смысл, заключенный в словах принцессы.

– И что же, сударь, я могу сделать для вас? – с той же насмешливой интонацией осведомилась принцесса Луиза.

– Все, ваше высочество.

– Что ж, говорите.

– Ваше высочество, я не посмел бы без серьезного повода докучать вам в обители, которую вы избрали себе, если бы здесь не был предоставлен приют особе, во всех отношениях интересующей меня.

– И как же, сударь, зовется эта особа?

– Лоренца Феличани.

– Кем же приходится вам эта особа? Она ваша свойственница, родственница, сестра?

– Она – моя жена.

– Ваша жена? – переспросила принцесса, намеренно повысив голос, чтобы ее было слышно в смежной комнате. – Лоренца Феличани является графиней Феникс?

– Да, ваше высочество, Лоренца Феличани является графиней Феникс, – с величайшей невозмутимостью ответил граф.

– В монастыре кармелиток нету графини Феникс, – сухо произнесла принцесса.

Но граф вовсе не выглядел побежденным и продолжал:

– Быть может, ваше высочество пока не убеждены, что Лоренца Феличани и графиня Феникс – одно и то же лицо?

– Да, должна признаться, сударь, – ответила принцесса, – что вы угадали. У меня нет совершенной уверенности, что так оно и есть.

– Но в таком случае, ваше высочество, может быть, вы соблаговолите отдать распоряжение, чтобы Лоренца Феличани была приведена сюда, и тогда у вашего высочества не останется и тени сомнения, я прошу у вашего высочества прощения за подобную настойчивость, но я чувствительно привязан к этой женщине, и она, уверен, тоже горюет, оттого что разлучена со мной.

– Вы так думаете?

– Убежден, ваше высочество, хотя, возможно, и не заслуживаю такой привязанности.

«Лоренца была права, – подумала принцесса. – Он действительно опасный человек».

Граф держал себя совершенно спокойно и ни на йоту не отклонялся от самых строгих установлений придворной учтивости.

«Что ж, будем лгать», – решила принцесса Луиза и сказала:

– Сударь, я не в состоянии выдать вам женщину, которой здесь нет. Я понимаю, что вы ее искренне, как вы утверждаете, любите и потому так настойчиво разыскиваете. Но, поверьте мне, если вы хотите, чтобы ваши поиски увенчались успехом, поищите ее в другом месте.

Войдя, граф быстрым взглядом обвел все предметы, находящиеся в комнате принцессы, и его глаза на миг, всего лишь на миг, остановились на стоящем в темном углу столе, как раз на том, куда Лоренца положила свои драгоценности, которые пожертвовала, чтобы вступить в монастырь, но этого мига оказалось достаточно. Граф Феникс заметил, как они искрились в полумраке.

– Если бы ваше королевское высочество снизошли к моей просьбе напрячь память, то вспомнили бы, что Лоренца Феличани только что находилась в этой комнате и положила на этот вот стол драгоценности, которые были при ней, а потом, переговорив с вашим высочеством, удалилась.

Произнося эту тираду, граф Феникс поймал взгляд, который принцесса бросила на дверь в глубине.

– И удалилась она вот в этот кабинет, – завершил он. Принцесса покраснела, а граф продолжил:

– Теперь я жду лишь, что ваше высочество соблаговолит повелеть, чтобы она вышла оттуда, что она, нисколько не сомневаюсь, и сделает в ту же секунду.

Принцесса вспомнила, что Лоренца заперлась изнутри, и, таким образом, ежели она оттуда выйдет, то только по собственной воле.

– Ну, а если она и выйдет, то что же сделает? – спросила принцесса Луиза, уже не пытаясь скрывать раздражения, оттого, что ей пришлось бессмысленно лгать человеку, от которого ничего невозможно скрыть.

– Она скажет вашему высочеству, что желает последовать за мною, поскольку является моей женой, только и всего.

Эти слова несколько успокоили принцессу: она припомнила, как Лоренца говорила, что ее ничто с ним не связывает.

– А она действительно ваша жена? – спросила принцесса, и в вопросе этом сквозило негодование.

– Можно подумать, что ваше высочество не верит мне, – учтиво ответил граф. – Но, по-моему, нет ничего невероятного ни в том, что граф Феникс женился на Лоренце Феличани, ни в том, что по праву мужа он требует возвратить ему жену.

– Значит, жену! – возмущенно воскликнула принцесса. – Вы смеете утверждать, что Лоренца Феличани – ваша жена?

– Да, ваше высочество, – с полнейшей естественностью отвечал граф, – смею, поскольку так оно и есть.

– Итак, вы женаты?

– Женат.