Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

34. ВОЛЬТЕР И РУССО

Как мы уже говорили, спальня в Люсьенне была само совершенство с точки зрения ее расположения и устройства.

Выходившие на восток окна столь плотно закрывались позолоченными ставнями и атласными занавесками, что свету, чтобы проникнуть в спальню, надо было, подобно придворному, обладать правом малого и большого входа.

Летом через невидимые душники в комнату вливался воздух – такой мягкий и чистый, словно его гнала тысяча вееров.

Когда король вышел из голубой спальни, уже минуло десять.

На этот раз королевские кареты были на месте: они ждали во дворе с девяти утра. Самор, скрестив руки на груди, отдавал (или делал вид, что отдает) приказания.

Король прижался носом к стеклу, наблюдая за приготовлениями к отъезду.

– Что это значит, графиня? – осведомился он. – Мы разве не позавтракаем? Похоже, вы хотите отправить меня отсюда на голодный желудок.

– Боже упаси, государь! – отвечала графиня. – Но мне казалось, что у вашего величества назначена в Марли встреча с господином де Сартином.

– Какого черта! – возмутился король. – По-моему, ничего нет проще, чем попросить Сартина приехать сюда, это же рукой подать.

– Ваше величество сделает мне честь, поверив, что эта мысль пришла вам в голову не первому, – с улыбкой сообщила графиня.

– И потом, такое славное утро жалко тратить на дела. Давайте завтракать.

– Тем не менее, государь, вам придется кое-что подписать для меня.

– Насчет графини Беарнской?

– Вот именно. И еще нужно назначить день.

– Какой день?

– И час.

– Какой час?

– День и час моего представления.

– Ей богу, вы заслужили быть представленной, графиня. Назначайте день сами.

– Как можно скорее, государь.

– Так что же, у вас все готово?

– Да.

– Вы сумеете сделать три реверанса?

– Полагаю, да, я ведь упражняюсь уже целый год.

– Платье у вас готово?

– Чтобы его сшить, хватит суток.

– Крестная у вас есть?

– Через час она будет здесь.

– Тогда, графиня, давайте заключим соглашение.

– Какое же?

– Вы не станете больше упоминать о ссоре между виконтом Жаном и господином де Таверне.

– Стало быть, мы приносим беднягу виконта в жертву?

– Совершенно верно.

– Ладно, государь, уговорились… Итак, день?

– Послезавтра.

– Час?

– В десять вечера, как принято.

– Значит, решено?

– Решено.

– Слово короля?

– Слово дворянина.

– По рукам, господин Француз!

С этими словами г-жа Дюбарри протянула Людовику XV свою прелестную ручку, и король соблаговолил пожать ее.

В это утро вся Люсьенна ощущала веселость государя: он уступил в том, в чем уже давно решил уступить, однако выиграл в другом. Дело решилось весьма выгодно, иначе пришлось бы дать Жану сто тысяч ливров с условием, что виконт спустит их на водах в Пиренеях или в Оверни, а в глазах Шуазеля это могло сойти за ссылку. А в запасе еще есть луидоры для раздачи нищим, пирожные для карпов и похвалы для живописца Буше.

Несмотря на прекрасный ужин накануне, его величество позавтракал с отменным аппетитом.

Тем временем пробило одиннадцать. Прислуживая королю, графиня искоса поглядывала на часы, которые, по ее мнению, шли слишком медленно.

Король соизволил заметить, что, если приедет графиня Беарнская, ее можно будет принять в столовой. Но вот и кофе подан, попробован, выпит, а графини Беарнской все нет и нет.

В четверть двенадцатого во дворе раздался стук копыт скачущей галопом лошади. Г-жа Дюбарри вскочила и выглянула в окно.

Гонец от Жана Дюбарри спрыгнул со взмыленного коня.

Графиня вздрогнула, но, не желая выдавать свое беспокойство, чтобы не расстраивать короля, снова села рядом с ним.

Минуту спустя в столовую вошла Шон с запиской в руке.

Отступать было некуда: записку следовало прочесть.

– Что там, умница Шон? Любовное послание? – осведомился король.

– Да, государь.

– От кого же?

– От бедняги виконта.

– Это точно?

– Взгляните сами.

Король узнал почерк, но, решив, что в записке содержится что-нибудь о приключении у деревни Ла-Шоссе, махнул рукой.

– Ладно, этого достаточно.

Графиня сидела как на иголках.

– Записка мне? – спросила она.

– Да, графиня.

– Вы позволите, ваше величество?

– Да, ради Бога. А Шон тем временем прочитает мне «Ворона и Лисицу» [102]102
  Басня Лафонтена.


[Закрыть].

Он привлек Шон к себе, поставил ее меж колен и запел самым, как считал Жан Жак Руссо, фальшивым голосом в королевстве.

 
Ах, я больше не могу —
Потеряла я слугу…
 

Графиня отошла к окну и прочла:

«Старую мерзавку не ждите – она заявила, что вчера вечером ошпарила ногу, и не выходит из комнаты. Скажите спасибо Шон, что она вчера прискакала так вовремя. Это все из-за нее: ведьма ее узнала, и теперь наша затея трещит по всем швам.

А прощелыга Жильбер, который всему виной, пусть радуется, что задал стрекача, иначе я свернул бы ему шею. Но если он мне попадется, можете не беспокоиться: я так и сделаю.

Короче, мчитесь немедля в Париж, или мы останемся на бобах.

Жан».

– В чем дело? – спросил король, удивившись внезапной бледности графини.

– Ничего, государь, Жан сообщает о своем здоровье.

– Ну и как, милому виконту уже лучше?

– Лучше. Благодарю, государь. Смотрите-ка, во двор въезжает карета.

– Это наша графиня, не так ли?

– Нет, государь, это господин де Сартин.

– Итак… – начал король, видя, что г-жа Дюбарри направляется к двери.

– Итак, государь, я оставляю вас вдвоем, а сама займусь туалетом, – ответила графиня.

– А как же графиня Беарнская?

– Когда она приедет, я буду иметь честь доложить об этом вашему величеству, – отозвалась графиня, комкая записку в кармане пеньюара.

– Выходит, вы меня покидаете, графиня? – грустно вздохнув, спросил король.

– Сегодня уже воскресенье, государь. Дела, дела, дела!

Г-жа Дюбарри ласково подставила королю свои свежие щечки, на каждой из которых тот запечатлел по горячему поцелую, после чего вышла из комнаты.

– Черт бы побрал все дела и тех, кто пристает с ними! – проворчал король. – Кто только придумал этих министров, портфели и канцелярскую бумагу!

Едва Людовик XV произнес это проклятие, как в двери, противоположной той, куда вышла графиня, появился министр с портфелем в руках.

Король снова вздохнул – еще грустнее, чем в первый раз, и сказал:

– А, это вы, Сартин! Как вы точны!

Произнесено это было таким тоном, что невозможно было понять – упрек это или похвала.

Г-н де Сартин открыл портфель и собрался достать бумаги, но тут раздался скрип колес кареты.

– Погодите-ка, Сартин, – бросил король, подбежал к окну и удивленно воскликнул: – Что такое? Графиня уезжает?

– Да, государь, – подтвердил министр.

– Но разве она не ждет графиню Беарнскую?

– Государь, я склонен предположить, что ей надоело ждать и она отправилась разыскивать ее.

– Однако эта дама сегодня утром должна была приехать сюда.

– Государь, я почти уверен, что она не приедет.

– Вам что-нибудь известно об этом, Сартин?

– Государь, мне следует знать понемножку обо всем, чтобы ваше величество были мною довольны.

– Что же произошло? Расскажите-ка, Сартин.

– Со старой графиней, государь?

– Да.

– То, что обычно происходит, государь: возникли некоторые затруднения.

– Но в конце концов, приедет графиня Беарнская или нет?

– Гм, вчера вечером, государь, это было куда вероятней, чем сегодня утром.

– Бедняжка графиня! – воскликнул король, не в силах скрыть радостный блеск в глазах.

– Ах, государь. Четверной союз и Фамильный пакт [103]103
  Четверной союз – соглашение, заключенное в 1718 г. между Англией, Францией, Голландией и Священной Римской империей для обеспечения соблюдения условий Утрехтского и Баденского мирных договоров, завершивших Войну за испанское наследство.
  Фамильный пакт – договор, заключенный в 1761 г. в процессе Семилетней войны 1756–1763 гг., по которому обе ветви Бурбонов – французская и испанская – обязывались оказывать друг другу всемерную военную и торговую поддержку.


[Закрыть]– пустяки в сравнении с вопросом о представлении.

– Бедняжка графиня, – покачав головой, повторил король. – Никак ей не добиться своего.

– Боюсь, что нет, государь, хотя ваше величество может разгневаться на меня за такие слова.

– А она была так уверена, что все в порядке.

– Хуже всего для нее то, – заметил г-н де Сартин, – что если представление не состоится до прибытия ее высочества дофины, то, скорей всего, она уже никогда не будет представлена ко двору.

– Вы правы, Сартин, это более чем вероятно. Говорят, моя невестка весьма строга, добродетельна и благочестива. Бедняжка графиня!

– Безусловно, госпожа Дюбарри будет очень горевать, что ее не представили ко двору, но зато ваше величество будет избавлен от забот.

– Вы полагаете, Сартин?

– Ну, разумеется, отпадет повод для зависти, сплетен, лести, злых куплетов и статеек в газетах. Но вот если госпожа Дюбарри будет представлена, это нам обойдется в сто тысяч франков на чрезвычайные расходы по полиции.

– В самом деле? Бедняжка графиня! А ей так этого хотелось!

– Стоит вашему величеству приказать, и желание графини будет исполнено.

– О чем вы, Сартин! – вскричал король. – Бог мой, разве я могу во все это вмешиваться? Могу ли я подписать указ, чтобы все были благожелательны к госпоже Дюбарри? Сартин, вы же умный человек. Неужели вы посоветуете мне ради каприза графини совершить государственный переворот?

– Ни в коем случае, государь. Я просто повторю слова вашего величества: бедняжка графиня!

– К тому же, – продолжал король, – ее положение не так уж скверно. Вам по долгу службы все известно, Сартин. Кто поручится, что графиня Беарнская не передумает? Да и дофина приедет не завтра. У нас в запасе еще четыре дня, прежде чем она прибудет в Компьень. За это время многое может случиться. Ну что, Сартин, будем сегодня работать или нет?

– О да, ваше величество. У меня всего три вопроса.

С этими словами начальник полиции вытащил из портфеля первую бумагу.

– Королевский указ об аресте? – удивился король.

– Да, государь.

– О ком же речь?

– Ваше величество может взглянуть.

– О некоем господине Руссо… Кто такой этот Руссо и что за ним числится, Сартин?

– Как что? «Общественный договор», государь.

– Ах, так это Жан Жак? И вы хотите упрятать его в Бастилию?

– Государь, он постоянно учиняет скандалы.

– А что, по-вашему, он должен делать?

– Впрочем, я и не предлагаю посадить его в Бастилию.

– Зачем же тогда указ?

– Чтобы всегда иметь против него оружие, государь.

– Поверьте, я не слишком-то расположен ко всем этим вашим философам, – признался король.

– И вы совершенно правы, ваше величество, – заметил Сартин.

– Но ведь поднимется крик, а кроме того, мне казалось, что им разрешили жить в Париже.

– Их терпят, государь, но при условии, что они не будут появляться на людях.

– А разве Жан Жак появляется?

– Он только это и делает.

– В своем армянском наряде?

– Нет, государь, мы предписали ему отказаться от этого платья.

– И он послушался?

– Да, но стал кричать, что его преследуют.

– Как же он одевается теперь?

– Обыкновенно, государь, как все.

– Значит, скандал не так уж серьезен.

– Напротив, государь! Как вы думаете, куда ежедневно ходит человек, которому запрещено появляться на людях?

– Должно быть, либо в дом к маршалу Люксембургскому, либо к господину д'Аламберу, либо к госпоже д'Эпине [104]104
  Монморанси, маршал, Шарль Франсуа Фредерик де (1702–1764) – оказывал покровительство Ж. Ж. Руссо, принимал его в своем доме.
  Д'Аламбер, Жан Лерон (1717–1783) – французский математик, философ-просветитель, один из редакторов «Энциклопедии».
  Д'Эпине, Луиза Флоранс (1726–1783) – одна из образованнейших женщин своего времени, дружила с энциклопедистами, покровительствовала Руссо и даже построила ему в своем поместье домик, именуемый Эрмитажем.


[Закрыть]?

– В кафе «Регентство», государь! Каждый вечер он играет там в шахматы, причем исключительно из упрямства, потому что постоянно проигрывает. И теперь мне нужно каждый вечер отряжать туда людей для наблюдения за сборищем около кафе.

– Ну и ну! – воскликнул король. – Выходит, парижане глупее, чем я думал. Пусть их забавляются, Сартин, лишь бы не жаловались на нищету.

– Вы правы, государь, но что если в один прекрасный день ему взбредет в голову произнести речь, как он это сделал в Лондоне?

– А вот тогда это будет правонарушение, причем публичное, и указ об аресте вам не понадобится.

Начальник полиции понял, что король не желает брать на себя ответственность за арест Руссо, и не стал настаивать.

– А теперь, государь, еще об одном философе, – продолжал господин де Сартин.

– Еще об одном? – утомленно переспросил король. – Разве мы с ним не покончили?

– Увы, государь, это они пока еще не покончили с нами.

– И кого же вы имеете в виду?

– Господина Вольтера.

– Он что, тоже вернулся во Францию?

– Нет, государь, но было бы лучше, если бы вернулся, – мы по крайней мере могли бы за ним наблюдать.

– Что же он натворил?

– Это не он, а его поклонники: они хотят воздвигнуть его статую – не больше и не меньше.

– Конную?

– Нет, государь, хотя он, уверяю вас, и покорил немало городов.

Людовик XV пожал плечами.

– Государь, подобного ему не было со времен Полиоркета [105]105
  Деметрий I, прозванный Полиоркет, то есть Покоритель городов (337–283 до н. э.) – царь Македонии в 306–285 гг., пытался восстановить распавшееся государство Александра Македонского, прославился военными успехами.


[Закрыть], – продолжал господин де Сартин. – Он повсюду завоевывает умы, лучшие люди вашего королевства становятся контрабандистами, чтобы провезти его сочинения. Недавно я перехватил целых восемь сундуков его книг. Причем два из них были адресованы господину де Шуазелю.

– Все же Вольтер весьма забавен.

– Но между тем заметьте, государь, его намерены почтить наравне с королями – ему решили поставить памятник.

– Не совсем так, Сартин, короли сами принимают подобные решения. А кому поручена работа?

– Скульптору Пигалю [106]106
  Пигаль, Жан Батист (1714–1785) – французский скульптор, автор мифологических и жанровых статуй, портретных бюстов, а также статуи обнаженного Вольтера.


[Закрыть]. Он поехал в Ферне, чтобы сделать модель. А пожертвования тем временем текут со всех сторон. Уже собрано шесть тысяч экю, причем обратите внимание, государь: подписываться имеют право только литераторы. Все несут деньги. Это настоящая демонстрация. Даже господин Руссо принес два луидора.

– Ну и что же, по-вашему, я должен делать? – осведомился Людовик XV. – Я не литератор, это меня не касается.

– Государь, я намеревался почтительнейше предложить вашему величеству строго пресечь эту демонстрацию.

– Осторожнее, Сартин, не то вместо бронзовой статуи они захотят воздвигнуть ему золотую. Оставьте, пусть их. Боже правый, в бронзе он будет еще уродливей, чем во плоти!

– Значит, ваше величество желает, чтобы все шло своим ходом?

– Поймите, Сартин, «желает» – это не то слово. Разумеется, я хотел бы иметь возможность запретить, но что поделаешь, это невозможно. Прошло то время, когда король мог сказать философскому уму, как Господь океану: «Дальше ты не пойдешь». Бесполезные окрики, удары, не достигающие цели, – это все лишь доказательства нашего бессилия. Давайте отвернемся, Сартин, и сделаем вид, будто ничего не замечаем.

Г-н де Сартин вздохнул и сказал:

– Государь, раз мы не хотим наказывать авторов, давайте хотя бы уничтожим их творения. Вот список сочинений, против которых нужно немедля возбудить судебное дело: одни из них содержат нападки на трон, другие – на религию. Одни мятежны, другие кощунственны.

Людовик XV взял лист и утомленным голосом начал читать:

– «Священная зараза, или Естественная история суеверий», «Система природы, или Законы физического и духовного мира», «Бог и люди: о чудесах Иисуса Христа», «Наставления капуцина из Рагузы брату Пердуиклозо, отправляющемуся в Святую Землю».

Не прочтя и четвертой части списка, король отложил лист, и на его обычно спокойном лице отразились печаль и уныние.

Несколько секунд он сидел в задумчивости, углубившись в себя, словно витая где-то мыслями, потом вздохнул:

– Но это же вызовет всеобщее негодование, Сартин. Пускай пробуют другие.

Сартин с пониманием взглянул на него; Людовик XV любил, когда министры его понимали: это избавляло от необходимости самому думать и действовать.

– Итак, государь, единственное, чего хочет король, это покой? – спросил г-н де Сартин.

Король кивнул:

– Господи, да я ничего больше и не прошу у всех этих ваших философов, энциклопедистов, чудотворцев, иллюминатов, поэтов, экономистов, щелкоперов, которые, взявшись невесть откуда, кишат, пишут, злопыхательствуют, клевещут, высчитывают, проповедуют, вопят. Пускай их увенчивают, пусть ставят им памятники, воздвигают храмы, только бы меня оставили в покое.

Сартин поднялся, поклонился королю и вышел, бормоча:

– К счастью, у нас на монетах выбито: «Domine, salvium fac regem» [107]107
  Боже, храни короля (лат.)


[Закрыть].

Людовик XV, оставшись один, взял перо и написал дофину:

«Вы просили меня ускорить прибытие ее высочества дофины. Я намерен доставить вам эту радость.

Я отдал приказ не останавливаться в Нуайоне, и, следовательно, утром во вторник дофина будет в Компьене.

Сам я буду там ровно в десять, то есть за четверть часа до нее».

– Таким образом, – пробормотал король, – я избавлюсь от этой дурацкой истории с представлением, которая мучает меня больше, чем господин Вольтер, господин Руссо и все бывшие и будущие философы. Пусть теперь это дело решают бедняжка графиня, дофина и дофин. Ей-богу, направим-ка слегка юные души, у которых есть силы бороться, в сторону неприятностей, ненависти и мести. Пусть дети учатся страдать: страдания воспитывают молодежь.

И, обрадованный тем, что так ловко вывернулся из затруднительного положения, уверенный, что теперь никто не сможет его упрекнуть, будто он способствовал или препятствовал представлению, король сел в карету и отправился в Марли, где его ожидал двор.

35. «КРЕСТНАЯ» И «КРЕСТНИЦА»

Бедняжка графиня!.. Оставим же за ней это определение, которым наградил ее король, поскольку в тот миг она вполне заслуживала его. Так вот, повторяем, бедняжка графиня мчалась, словно за нею гнались демоны, по дороге в Париж.

Шон, перепуганная, как и сестра, предпоследним абзацем письма Жана, укрывала свое отчаяние и тревогу в Люсьенне в будуаре, проклиная себя за пришедшую ей пагубную идею подобрать на дороге Жильбера.

У Антенского моста через обводный канал, который отходит от Сены у Ла-Рокетт и, обогнув Париж, снова впадает здесь в реку, графиню ждала карета.

В ней сидел виконт Жан в обществе некоего прокурора, которому, похоже, он что-то весьма энергично втолковывал.

Едва завидев графиню, Жан бросил прокурора, выскочил из кареты и дал знак кучеру сестры остановиться.

– Быстро, графиня, быстро садитесь ко мне в карету, и скачем на улицу Сен-Жермен-де-Пре, – сказал он.

– Что, старуха нас дурачит? – осведомилась г-жа Дюбарри, пересаживаясь из экипажа в экипаж, меж тем как прокурор по знаку виконта проделывал то же самое.

– Думаю, и даже убежден, что да, графиня, – отвечал Жан. – Это называется, как аукнется, так и откликнется, или, верней, как откликнулось, так и аукнулось.

– Но что случилось?

– Коротко вот что. Я остался в Париже, потому что никому не доверяю, и как видите, оказался прав. Вчера вечером в девять часов я пошел и покрутился около гостиницы «Поющий петух». Все было спокойно, к графине никто не приходил, короче, полное великолепие. Я решил, что могу уйти лечь спать. Что я и сделал.

Сегодня я проснулся с зарей, разбудил Патриса и велел ему пойти и караулить на углу у гостиницы.

В девять – обратите внимание, на час раньше назначенного – я приехал с каретой; Патрис ничего подозрительного не заметил, и я совершенно без всяких опасений поднялся наверх. Но у дверей меня остановила служанка и сообщила, что графиня не сможет выйти сегодня, а вероятно, и всю неделю. Признаюсь, я был готов к какому-нибудь подвоху, но только не с этой стороны.

«То есть как не выйдет? – воскликнул я. – Что с ней?» «Она больна». «Больна? Быть того не может! Еще вчера она великолепно себя чувствовала». «Верно, сударь. Но госпожа графиня имеет обыкновение сама готовить себе шоколад, и сегодня утром она тоже вскипятила его, но, снимая с огня, опрокинула и обварила ногу. Я прибежала на ее крик. Госпожа графиня едва не лишилась чувств. Я уложила ее в постель, и сейчас, думаю, она спит».

Я стал белее ваших кружев, графиня, и закричал: «Это ложь!» «Нет, дорогой господин Дюбарри, это не ложь, – услышал я мерзкий пронзительный голос, – и я очень страдаю».

Я устремился туда, откуда исходил этот голос, рывком распахнул застекленную дверь, которая не хотела открываться: старуха графиня и вправду лежала в постели.

«Ах, сударыня…» – выдавил я. Это были единственные слова, которые я сумел произнести. Я был в ярости и с радостью придушил бы ее.

«Видите этот кофейник? – сказала она мне, указав на какую-то гнусную посудину, валявшуюся на полу. – Он и есть причина несчастья».

Я растоптал этот кофейник ногами.

«Можете быть уверены, вам в нем уже не варить шоколад».

«Какое невезение! – скорбным голосом продолжала старуха. – Придется госпоже д'Алоньи представлять вашу сестру. Что поделаешь? Так предначертано судьбой, как говорят на Востоке».

– Боже мой! – воскликнула графиня Дюбарри. – Вы приводите меня в отчаяние!

– А я пока воздержусь отчаиваться, при условии, что вы навестите ее. Для этого я вас и вызвал.

– Вы полагаете, еще не все пропало? Почему?

– Господи, да потому что вы можете то, чего не могу я, потому, что вы – женщина, потому что вы заставите ее снять повязку, а когда ложь будет обнаружена, скажете графине Беарнской, что ее сын навсегда останется мелкопоместным дворянчиком, а она никогда не увидит ни гроша из наследства Салюсов, и, наконец, потому что проклинающую Камиллу вы сыграете с куда большим правдоподобием, нежели я неистовство Ореста [108]108
  Имеются в виду героиня трагедии Корнеля «Гораций» (1641) Камилла и герой одноименной трагедии Вольтера Орест (1750).


[Закрыть].

– Надеюсь, вы шутите! – воскликнула г-жа Дюбарри.

– Какие уж тут шутки!

– И где обитает наша сивилла?

– Вам отлично известно: в «Поющем петухе» на улице Сен-Жермен-де-Пре. Это большой мрачный дом с огромным петухом, нарисованным на листе жести. Когда жесть скрипит, петух поет.

– Да, это будет чудовищная сцена.

– Я тоже так думаю. А еще я думаю, что рискнуть стоит. Мне пойти с вами?

– Избави Бог, вы все испортите.

– То же самое мне сказал наш прокурор, когда я советовался с ним на этот счет. Говорю это для вашего сведения. Поколотить человека у него дома – это значит штраф и тюрьма. Поколотить на улице…

– Не всегда удается, и вам это известно лучше, чем кому-либо другому, – заметила графиня Жану.

Виконт скривил губы в весьма принужденной улыбке.

– Ну, коль долг платится с опозданием, то платится с процентами. И если я когда-нибудь повстречаю этого своего господинчика…

– Поговорим-ка лучше о моей даме, виконт.

– Мне больше нечего вам о ней сказать. Поезжайте!

И граф отошел в сторону, освобождая карете проезд.

– Где вы меня будете ждать? – спросила графиня.

– В самой гостинице. Я закажу бутылку испанского вина и, если вам понадобится моя рука, мигом примчусь.

– Трогай! – крикнула графиня кучеру.

– Улица Сен-Жермен-де-Пре, гостиница «Поющий петух», – добавил виконт.

Карета стремительно покатила по Елисейским полям.

Через четверть часа она остановилась неподалеку от Монастырской улицы и рынка Святой Маргариты.

Там г-жа Дюбарри вышла, поскольку опасалась, что стук колес экипажа встревожит хитрую старуху, которая, без сомнения, держится настороже; выглянув из-за гардины, она увидит, кто к ней пожаловал, и у нее будет достаточно времени, чтобы избежать встречи с посетительницей.

Поэтому в сопровождении одного-единственного лакея, следовавшего за нею, г-жа Дюбарри быстро прошла по Монастырской улице, которая упиралась в три дома; в среднем и размещался постоялый двор.

Г-жа Дюбарри даже не вступила, а ворвалась в распахнутую дверь странноприимного дома.

Никто не видел, как она вошла, но у подножия деревянной лестницы ее встретила хозяйка.

– Я к графине Беарнской, – сообщила г-жа Дюбарри.

– Графиня Беарнская серьезно больна и никого не принимает.

– Да, да, я знаю о ее болезни, – отвечала г-жа Дюбарри. – Я и пришла узнать о ее состоянии.

И с легкостью птицы она в один миг взлетела по лестнице.

– Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! – закричала хозяйка. – К вам прорвались!

– Кто там? – спросила из комнаты старая сутяжница.

– Это я, – появляясь на пороге, сообщила г-жа Дюбарри, чья физиономия как нельзя лучше соответствовала обстоятельствам: на ней была и вежливая улыбка и скорбная гримаска сострадания.

– Госпожа графиня, вы? – воскликнула, побледнев от страха, сутяжница.

– Да, сударыня. Я пришла выразить вам свои соболезнования в постигшем вас несчастье, о котором только что узнала. Прошу вас, расскажите, что с вами произошло?

– Сударыня, но я даже не решаюсь предложить вам сесть в этой конуре.

– О, я знаю, что у вас замок в Турени и потому извиняю эту гостиницу.

И г-жа Дюбарри уселась. Графиня Беарнская поняла, что гостья обосновалась прочно.

– Вы, очевидно, очень страдаете, сударыня? – поинтересовалась г-жа Дюбарри.

– Чудовищно.

– Правая нога? Господи! Но как же вас угораздило обварить ее?

– Да все очень просто: я держала кофейник, ручка скользнула в руке и мне на ногу вылилось со стакан кипятка.

– Какой ужас!

Старуха вздохнула.

– Да, ужас, – согласилась она. – Но что вы хотите: беда в одиночку не ходит.

– Вы знаете, что король вас ждал сегодня утром?

– Вы усугубляете мое отчаяние, сударыня.

– Его величество весьма недоволен, что не повидал вас.

– Меня оправдывает моя болезнь, и я надеюсь принести его величеству свои почтительнейшие извинения.

– Я это рассказываю не для того, чтобы огорчить вас, – сообщила г-жа Дюбарри, видя, как надуто и чопорно держится старуха, – а только чтобы вы поняли, какое значение его величество придает этому делу и как он будет вам признателен.

– Вы же видите мое состояние, сударыня.

– Да, конечно. Хотите, я вам кое-что скажу?

– Разумеется. Мне будет крайне лестно услышать все, что вы скажете.

– По всей вероятности, это несчастье произошло потому, что вы испытали большое волнение.

– Не стану отрицать, – подтвердила сутяжница, сделав поклон, но только верхней половиной тела, – я была безмерно тронута честью, какую вы мне оказали, столь учтиво приняв меня у себя.

– Но я думаю, есть еще и другая причина.

– Другая? Ей-богу, нету. Во всяком случае, я таковой не знаю.

– Ну, скажем, некая встреча…

– То есть я с кем-то встретилась?

– Да, выходя от меня.

– Нет, сударыня, я ни с кем не встречалась. Я была в карете вашего брата.

– Это произошло, прежде чем вы сели в карету.

Сутяжница сделала вид, будто пытается вспомнить.

– Когда вы спускались с крыльца.

Сутяжница изобразила еще большую сосредоточенность.

– Некто, – продолжала г-жа Дюбарри с улыбкой, к которой примешивалось раздражение, – вошел во двор, когда вы вышли из дома.

– Крайне сожалею, сударыня, но я не припоминаю.

– Некая женщина… Ну, теперь вспомнили?

– У меня такое слабое зрение, что вот вы сидите в двух шагах от меня, а я вас вижу, как в тумане. Так что судите сами.

– А она крепкий орешек. Хватит хитрить, не то она меня одолеет, – пробормотала г-жа Дюбарри и тут же в полный голос обратилась к старухе: – Ну что ж, раз вы не разглядели эту даму, я скажу вам, кто она.

– Дама, которую я встретила, выходя?

– Именно. Это моя золовка мадемуазель Дюбарри.

– Я очень рада, сударыня, очень рада. Но поскольку я никогда ее не видела…

– Как сказать.

– Я ее видела?

– И даже говорили с ней.

– С мадемуазель Дюбарри?

– Да, с мадемуазель Дюбарри. Но только в тот день она называлась мадемуазель Флажо.

– А! – воскликнула старая сутяжница с негодованием, которое она даже не сумела скрыть. – Так, значит, фальшивая мадемуазель Флажо, приехавшая ко мне и заставившая меня проделать это путешествие, ваша золовка?

– Она самая, сударыня.

– И кто же подослал ее ко мне?

– Я.

– Чтобы одурачить меня?

– Нет, чтобы помочь вам и чтобы вы в свой черед помогли мне.

Старая графиня насупила седые брови и хмуро сказала:

– Мне кажется, эта поездка не принесет мне никакой пользы.

– Сударыня, разве господин де Мопу плохо вас принял?

– Пустые посулы.

– По-моему, сударыня, я имела честь предложить вам нечто куда более определенное, нежели пустые посулы.

– Ах, сударыня, человек предполагает, а Бог располагает.

– В таком случае, сударыня, поговорим серьезно, – предложила г-жа Дюбарри.

– Слушаю вас.

– Вы обварили ногу?

– Как видите.

– Ожог сильный?

– Ужасный.

– А не смогли бы вы, несмотря на этот ожог, не сомневаюсь, крайне болезненный, но, убеждена, неопасный для жизни, так вот, не смогли бы вы сделать усилие претерпеть поездку в карете до Люсьенны и всего один миг постоять у меня в кабинете перед его величеством.

– Невозможно, сударыня. При одной мысли, что придется встать, мне становится дурно.

– Выходит, у вас страшнейший ожог?

– Вы совершенно верно сказали – страшнейший.

– И кто же вас перевязывает, кто прописывает лекарства, кто ухаживает за вами?

– У меня, как у всякой женщины, ведущей дом, есть превосходные снадобья от ожогов. Я пользуюсь бальзамом, который сама составила.

– А не сочтете ли вы нескромностью, если я попрошу глянуть на него?

– Вот он, в склянице на столе.

«Лицемерка, – подумала г-жа Дюбарри, – до сих пор притворяется. Она и впрямь крепкий орешек, но мы еще увидим, кто кого».

Вслух же она сказала.

– Сударыня, у меня тоже есть превосходное масло для подобного рода случаев, но применение его зависит от степени ожога.

– Как это?

– При ожоге кожа либо краснеет, либо покрывается волдырями, либо слезает. Я, разумеется, не врач, но ведь каждому человеку хоть раз да случается обжечься.

– У меня, сударыня, слезла кожа, – вздохнула графиня Беарнская.

– Боже мой! Вам, должно быть, очень больно. Хотите, я испробую на вас свое масло?

– От всей души, сударыня. Вы принесли его?

– Нет, но я вам его пришлю.

– Я вам крайне благодарна.

– Теперь мне нужно только глянуть, насколько тяжелый у вас ожог.

Старуха графиня запротестовала:

– Нет, нет, сударыня, это неприятное зрелище, и я не хочу, чтобы вы его видели.

«Отлично, тут-то ты и попалась», – подумала г-жа Дюбарри, а графине сказала:

– О, не бойтесь, сударыня, я привычна к виду ран.

– Я достаточно хорошо знаю правила приличия, сударыня…

– Когда дело идет о помощи ближнему, сударыня, о приличиях позволительно забыть.

И вдруг г-жа Дюбарри резко протянула руку к лежащей на кресле ноге графини Беарнской.

Старуха в страхе испустила душераздирающий крик, хотя г-жа Дюбарри еще даже не успела дотронуться до ноги.

«Отлично сыграно», – подумала г-жа Дюбарри, следившая за всеми изменениями исказившегося лица графини Беарнской.

– Ох, умираю, – простонала старуха. – Как вы меня напугали, сударыня.

Бледная, с затуманенным взором, графиня откинулась на подушки, словно вот-вот собиралась лишиться чувств.

– Вы позволите, сударыня? – не отступала королевская фаворитка.

– Делайте, что вам угодно, сударыня, – угасающим голосом ответила графиня.

Г-жа Дюбарри не теряла времени: первым делом она вытащила булавку, скалывающую холстину, которой была обернута нога, и стала быстро сматывать повязку.

К ее безмерному удивлению старуха не протестовала.

«Она ждет, когда я дойду до компресса, и начнет вопить, но чтобы взять над ней верх, я должна увидеть ее ногу», – думала фаворитка.

Графиня Беарнская стенала, однако мешать не пыталась.

Наконец был снят компресс, и взору г-жи Дюбарри предстал самый неподдельный ожог. То было не притворство, и тут кончалась дипломатия графини Беарнской. Сине-кровавый ожог говорил сам за себя. Да, графиня Беарнская могла увидеть и узнать Шон, но в таком случае она поднималась до высот Порции и Муция Сцеволы [109]109
  Порция – дочь Катона Утического, жена Марка Юния Брута, участника убийства Цезаря; в 42 г. до н. э. покончила с собой, проглотив раскаленные угли, когда узнала о самоубийстве мужа, которое тот совершил, потерпев поражение от цезарианцев.
  Гай Муций Сцевола – римский юноша, по преданию пробравшийся в лагерь этрусков, чтобы убить их цезаря; будучи схвачен и желая выказать презрение к боли и смерти, положил правую руку в огонь.


[Закрыть].

Г-жа Дюбарри восхищенно замолчала.

Старая графиня, придя в себя, в полной мере наслаждалась своей победой и не сводила бурых глаз с г-жи Дюбарри, стоявшей на коленях у нее в ногах.

А та положила на место компресс с той нежной заботливостью, которая свойственна женщинам, чьи руки не причиняют боли раненым, поправила подушку под ногою больной и уселась рядом с ней.