Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

– Ей-богу, любезный гость, я должен признаться, что вы имеете дело с человеком ужасно недоверчивым.

Вот в этот-то момент барон и направился к флигелю, где была спальня его дочери, чтобы рассказать ей о предсказании гостя, и позвал:

– Андреа! Андреа!

Мы знаем, как девушка ответила отцу и как магический взгляд Бальзамо привлек ее к окну. Николь находилась тут же: она с удивлением смотрела на Ла Бри, делавшего ей какие-то знаки и явно желающего что-то ей сообщить.

– В это дьявольски трудно поверить, – повторил барон. – Вот если бы увидеть…

– Ну, если вам непременно надо увидеть, тогда обернитесь, – проговорил Бальзамо и указал рукою на аллею, в конце которой появился всадник, несшийся так, что земля гудела у коня под копытами.

– Ну и ну! – воскликнул барон.

– Господин Филипп! – приподнявшись на цыпочки, закричала Николь.

– Наш молодой хозяин, – с радостью в голосе проворчал Ла Бри.

– Брат! Брат! – вскричала Андреа, стоя в окне и протягивая руки в сторону всадника.

– Это случайно не ваш сын, господин барон? – небрежно осведомился Бальзамо.

– Да, черт возьми, он самый, – ответствовал остолбеневший барон.

– Это только начало, – предупредил Бальзамо.

– Так вы и в самом деле чародей? – изумился барон.

На губах у чужестранца появилась торжествующая улыбка.

Лошадь быстро приближалась; уже было видно, как с нее струится пот, а над ней поднимается облако пара; вот она миновала последние ряды деревьев, и молодой офицер – среднего роста, весь в грязи, с лицом, оживленным от быстрой езды, – на ходу спрыгнул на землю и обнял отца.

– Вот дьявол! – приговаривал барон, недоверчивость которого была поколеблена. – Вот дьявол!

– Да, отец, – проговорил Филипп, видя как с лица старика исчезают последние сомнения. – Это я! Это и вправду я!

– Конечно, ты, – отвечал барон. – Я прекрасно вижу! Но каким ветром тебя сюда занесло?

– Отец, нашему дому оказана высокая честь, – ответил Филипп.

Старик поднял голову.

– Через Таверне проедет торжественный кортеж. Мария-Антуанетта-Иозефа, австрийская эрцгерцогиня и дофина Франции, через час будет здесь.

Руки у барона покорно опустились, будто он не расточал только что свои насмешки и сарказмы. Старик повернулся к Бальзамо и сказал:

– Простите меня.

– Сударь, – поклонившись барону де Таверне, ответил Бальзамо, – теперь я оставлю вас вдвоем с сыном. Вы давно не виделись, и вам нужно многое сказать друг другу.

С этими словами Бальзамо, поклонившись Андреа, которая радостно выбежала навстречу брату, удалился, сделав по дороге знак Николь и Ла Бри; те его явно сразу же поняли, потому что пошли за ним следом и скрылись среди деревьев.

13. ФИЛИПП ДЕ ТАВЕРНЕ

Филипп де Таверне, шевалье де Мезон-Руж не был похож на сестру, хотя красив был не менее, чем она, с одним существенным отличием: она была красива женственной красотой, он – мужественной. И действительно, глаза, в которых отражались доброта и благородство, безукоризненный профиль, восхитительной формы руки, нога, которой не постыдилась бы и женщина, великолепное телосложение – все это делало из него поистине очаровательного кавалера.

Как всем людям, обладающим возвышенной душой, но чувствующим, что они ущемлены жизнью, какая им предназначена, Филиппу была присуща некая печаль, однако без мрачности. Быть может, именно ей он и обязан был своей добротой, потому что, не будь в нем этой намеренной печали, он, несомненно, стал бы властным, надменным и не слишком доступным. Необходимость держаться вровень с теми, кто беден и фактически является его ровней, и с теми, кто богат и с кем он является ровней лишь в правах, придала гибкость его натуре, которую небо сотворило суровой, деспотичной и склонной к амбициям; в благодушии льва всегда кроется некое презрение.

Не успел Филипп обнять отца, как вырванная из магнетического оцепенения потрясением, которое вызвало в ней это радостное событие, о чем мы уже упоминали, прибежала Андреа и кинулась на шею молодому человеку. Сопровождалось это слезами, свидетельствовавшими, какое значение имела для невинного девичьего сердца эта встреча с братом.

Филипп взял за руки Андреа и отца и прошел с ними в пустую гостиную. Усадив их по обе стороны от себя, он сообщил:

– Вы не поверите, отец, а ты, сестричка, удивишься, но тем не менее это правда. Через несколько минут в нашем бедном доме будет дофина.

– Черт возьми! – воскликнул барон. – Этого ни в коем случае нельзя допустить! Если это произойдет, мы опозоримся навеки. Ежели дофина едет сюда, чтобы увидеть образчик французского дворянства, мне ее жаль. Но почему, по какой случайности она выбрала именно мой дом?

– О, это длинная история, отец.

– Расскажи, пожалуйста, – попросила Андреа.

– И эта история велит тем, кто забыл, что Господь наш спаситель и отец, благословлять его.

Барон скривил рот, словно сомневаясь в том, что верховный владыка людей и благ снизошел до того, что бросил на него с высоты взгляд и занялся его делами.

Андреа, видя радость Филиппа, ни в чем не сомневалась: она стиснула ему руку, словно благодаря за принесенное известие и разделяя то счастье, которое, казалось, он испытывает, и шепнула:

– Брат! Милый брат!

– Брат! Милый брат! – передразнил барон. – Похоже, она радуется тому, что нас ожидает.

– Но вы же видите, отец, Филипп счастлив.

– Потому что Филипп – восторженный юнец, но я, к счастью или несчастью, все взвешиваю и поводов для веселья не нахожу, – ответил барон, окидывая грустным взглядом обстановку гостиной.

– Отец, вы совершенно перемените мнение, как только я расскажу все, что со мной произошло, – уверил его молодой человек.

– Ну, рассказывай, – буркнул барон.

– Да, рассказывай, Филипп, – присоединилась Андреа.

– Как вам известно, я служил в Страсбургском гарнизоне. И вы, несомненно, знаете, что дофина совершила свой въезд во Францию через Страсбург.

– Да что можно знать в нашей дыре, – пробормотал Таверне.

– Значит, дорогой брат, дофина через Страсбург…

– Да. Мы с утра ждали, выстроенные на гласисе. Лил дождь, и мундиры наши промокли до нитки. Никаких извещений о точном времени прибытия дофины не поступало. Наш майор послал меня на разведку навстречу кортежу. Я проскакал почти лье и вдруг на повороте дороги встретился с первыми всадниками эскорта. Они ехали впереди кареты дофины. Я обменялся с ними несколькими словами, и тут ее королевское высочество приоткрыла дверцу, выглянула и спросила, кто я такой.

Кажется, она позвала меня, но я, торопясь доставить сообщение, уже пустил коня в галоп. – Усталость от шестичасового ожидания сняло как по мановению волшебной палочки.

– Ну, а дофина? – спросила Андреа.

– Она юна, как ты, и прекрасна, как ангел, – отвечал шевалье.

– Скажи-ка, Филипп… – нерешительно промолвил барон.

– Да, отец?

– Тебе не показалось, что дофина похожа на кого-то, кого ты знаешь?

– Кого я знаю?

– Да, да.

– Подобных дофине нет! – с воодушевлением воскликнул молодой человек.

– И все-таки попробуй припомнить.

Филипп задумался, но тут же ответил:

– Нет, не помню.

– Ну, а скажем, на Николь?

– Верно! Как странно! – удивился Филипп. – Николь вправду чем-то напоминает ее высочество. Однако насколько ее наружность грубее и низменнее! Но откуда вы узнали об этом, отец?

– Просто у меня тут сейчас находится колдун.

– Колдун? – с недоумением спросил Филипп.

– Да. Кстати, он предсказал мне твой приезд.

– Чужестранец? – робко поинтересовалась Андреа.

– Уж не тот ли это человек, что стоял рядом с вами, когда я приехал, и скромно удалился при моем приближении?

– Он самый. Но рассказывай дальше, Филипп.

– Может быть, нам пока подготовиться? – предложила Андреа.

Барон удержал ее:

– Чем больше мы станем готовиться, тем смешнее будем выглядеть. Продолжайте, Филипп.

– Да, отец. Я возвратился в Страсбург, доложил, сразу же оповестил губернатора господина де Стенвиля, и он тут же примчался.

Едва оповещенный вестовым губернатор прибыл на гласис, раздался барабанный бой, показался кортеж, и мы скорым шагом направились к Кельским воротам. Я был рядом с губернатором.

– Погоди-ка, – прервал его барон. – Ты говоришь, Стенвиль? Я знал одного Стенвиля…

– Родственник министра господина де Шуазеля…

– Это он. Продолжай, продолжай.

– Ее высочество молода, и ей, очевидно, нравятся молодые лица, потому что она довольно рассеянно слушала приветственную речь господина губернатора и все время посматривала на меня. Я же из уважения держался сзади.

«Не этот ли господин был послан мне навстречу?» – поинтересовалась она, указывая на меня. «Этот, ваше высочество», – ответил господин де Стенвиль. «Подойдите, сударь», – приказала она мне. Я приблизился. «Как ваше имя?» – спросила у меня дофина. «Шевалье де Таверне Мезон-Руж», – заикаясь, выдавил я. «Дорогая, запишите эту фамилию в свою памятную книжку», – обратилась дофина к пожилой даме, которая, как я впоследствии узнал, была ее воспитательницей графиней фон Лангерсхаузен, и та действительно занесла мое имя в записную книжечку. После чего, повернувшись ко мне, дофина промолвила: «Ах сударь, в каком вы состоянии из-за этой чудовищной погоды! Право, мне становится неловко, когда я подумаю, сколько пришлось вам из-за меня вынести».

– Как это мило со стороны дофины! Какие прекрасные слова! – хлопая в ладоши, воскликнула Андреа.

– Потому-то я и запомнил все – и каждое слово, и интонацию, и выражение лица, с каким она говорила, – короче все, все!

– Превосходно! Превосходно! – пробормотал барон с выразительной усмешкой, в которой отразилось и отцовское самодовольство, и то невысокое мнение, какое он имел о женщинах, в том числе о королевах. – Ладно, Филипп, продолжайте.

– И что же ты ответил? – спросила Андреа.

– Ничего. Я просто низко поклонился, и дофина ушла.

– Почему же ты ничего ей не ответил? – вскричал барон.

– У меня язык присох к гортани. Казалось, вся моя жизнь сосредоточилась в сердце, и я только чувствовал, как бешено оно колотится.

– Черт побери, когда я был в твоем возрасте и меня представили принцессе Лещинской [44]44
  То есть Марии Лещинской, будущей супруге Людовика XV.


[Закрыть], я нашелся что ей сказать.

– Вы, сударь, гораздо сообразительнее меня, – ответил Филипп с легким поклоном.

Андреа пожала брату руку.

– Воспользовавшись тем, что ее королевское высочество удалилась, – продолжал Филипп, – я прошел к себе на квартиру, чтобы переодеться: мой мундир насквозь промок, так что я имел совершенно жалкий вид.

– Бедняжка! – посочувствовала Андреа.

– Тем временем, – рассказывал дальше Филипп, – дофина прибыла в ратушу, где принимала приветствия горожан. Когда речи закончились, дофину пригласили отобедать, и она проследовала к столу.

Один из моих друзей, майор нашего полка, тот самый, что послал меня навстречу дофине, уверял, будто ее высочество неоднократно обводила взглядом ряды офицеров, присутствовавших при обеде, словно кого-то высматривая.

«Я не вижу того молодого офицера, которого выслали встречать меня, – заметила она, когда во второй или третий раз не нашла того, кого искала. – Нельзя ли ему передать, что я хотела бы поблагодарить его?» Майор выступил вперед и доложил: «Ваше королевское высочество, господин лейтенант де Таверне вынужден был уйти переодеться, дабы предстать перед вашим высочеством в пристойном виде». И почти сразу же после этого пришел я. Я вошел в зал, и буквально через пять минут дофина увидела меня. Она сделала мне знак подойти, и я приблизился. «Сударь, – спросила она, – вы ничего не имели бы против, если бы я предложила вам сопровождать меня в Париж?» «Напротив, ваше высочество! – воскликнул я. – Я почел бы это за величайшее счастье, но я служу в Страсбургском гарнизоне и…» «И?..» «Я могу только сказать, что страстно желал бы этого». «У кого вы в подчинении?» «У военного губернатора». «Хорошо. Я поговорю с ним и все устрою». После этого она сделала знак, что я могу удалиться. Вечером она подошла к губернатору. «Господин губернатор, – сказала она ему, – я хотела бы, чтобы вы исполнили один мой каприз». «Ваше высочество, вам стоит лишь сказать, и ваш каприз станет для меня приказом!» «Нет, я не совсем верно выразилась. Это не каприз, а обет, который я должна исполнить». «В таком случае, я почту своей святой обязанностью способствовать его исполнению. Слушаю вас, ваше высочество». «Я дала обет принять к себе на службу первого француза, которого встречу, ступив на землю Франции, кем бы он ни был, и осчастливить его самого и его семью, если только, конечно, монархи способны кого-нибудь осчастливить». «Монархи суть помазанники Божии на земле. И кто же тот счастливец, которого вы, ваше высочество, встретили первым?» «Господин де Таверне Мезон-Руж, молодой лейтенант, известивший вас о моем прибытии». «Мы все, ваше величество, будем завидовать господину де Таверне, – ответил губернатор, – но не станем препятствовать счастью, которое выпало ему. Его удерживает служба – мы отпустим его, он связан обязательствами – мы освободим его от них; он отбудет вместе с вашим королевским высочеством».

И действительно, в тот же день, когда экипаж ее высочества выехал из Страсбурга, я получил приказ сопровождать его. И с того момента я безотлучно скакал рядом с дверцей кареты дофины.

– Ну и ну! – хмыкнул барон с той же усмешкой. – Ну и ну! Это, конечно, было бы поразительно, но вполне возможно.

– О чем вы, отец? – простодушно поинтересовался молодой человек.

– Да, так, своим мыслям, – отвечал барон.

– И все-таки, дорогой брат, – вступила в разговор Андреа, – я так и не поняла, как при всем этом дофина может приехать в Таверне.

– Потерпи. Вчера вечером, часов около одиннадцати, мы прибыли в Нанси и при свете факелов ехали через город. Дофина подозвала меня. «Господин де Таверне, – сказала она, – прикажите ехать быстрей». Я показал знаком, что дофина велит увеличить скорость. «Завтра я хочу выехать пораньше», – сообщила она. «Ваше высочество желает проехать завтра побольше?» – осведомился я. «Нет, просто хочу сделать остановку в пути». При этих словах меня в сердце толкнуло какое-то предчувствие. «Остановку?» – переспросил я. «Да», – подтвердила ее высочество. Я не произнес ни слова. «Вы не догадываетесь, где я хочу сделать остановку?» – с улыбкой спросила она. «Нет, ваше высочество». «Я хочу сделать остановку в Таверне». «Господи! Зачем?» – воскликнул я. «Чтобы повидать вашего отца и вашу сестру». «Моего отца? Сестру?.. Но откуда вашему высочеству известно…» «Я поинтересовалась и узнала, что они живут в двухстах шагах от дороги, по которой мы едем, – объяснила дофина. – Отдайте приказ остановиться в Таверне».

На лбу у меня выступили капельки пота, и я с трепетом, надеюсь понятным вам, осмелился сказать дофине: «Ваше королевское высочество, дом моего отца недостоин принимать столь высокопоставленную особу». «Отчего же?» – удивилась она. «Мы бедны, ваше высочество». «Тем лучше, – сказала дофина. – Я уверена, что именно поэтому встречу там самый простой и сердечный прием. И как бы ни было бедно Таверне, надеюсь, там найдется чашка молока для друга, для той, кто хочет на миг забыть, что она является австрийской эрцгерцогиней и французской дофиной». «О, ваше высочество!» – с поклоном воскликнул я. И все. Почтение не дозволило мне продолжать спор.

Я надеялся, что ее высочество забудет про свое намерение, что утром свежий ветер дороги развеет эту фантазию, однако ошибся. Когда в Понт-а-Мусоне меняли лошадей, дофина спросила, далеко ли до Таверне, и мне пришлось сказать, что не больше трех лье.

– Экий недотепа! – воскликнул барон.

– А что было делать? Притом дофина, похоже, почувствовала, что я в замешательстве. «Не бойтесь, – сказала она, – я недолго задержусь. Но раз вы грозитесь, что прием будет для меня мучительным, мы будем квиты, так как в день своего прибытия в Страсбург я тоже заставила вас помучиться». Скажите, отец, как можно было противиться после столь любезных слов?

– Невозможно, – согласилась Андреа. – И если ее высочество действительно такая добрая, а мне кажется, что так оно и есть, то она удовлетворится, как сама сказала, цветами, которые я ей поднесу, и чашкой молока.

– Да, – согласился барон, – но только вряд ли ей придутся по вкусу мои кресла, на которых она переломает кости, и стенные панели, которые оскорбят ее взор. Черт бы побрал все эти причуды! Хорошенькой правительницей Франции будет женщина, позволяющая себе такие фантазии! Дьявольски интересная восходит заря нового царствования!

– Отец, как вы можете так говорить о принцессе, оказавшей нам столь высокую честь!

– Я предпочел бы бесчестье! – воскликнул старик. – Кто сейчас знает про Таверне? Никто. Наша родовая фамилия дремлет под развалинами Мезон-Ружа, и я надеялся, что она вновь выйдет из безвестности, но при других обстоятельствах – когда придет надлежащее время. Однако мои надежды оказались тщетны: из-за каприза какой-то девчонки она явится на свет потускневшая, запорошенная пылью, жалкая, ничтожная. И скоро падкие на все смешное, живущие скандалами газеты примутся трепать ее в своих гнусных статейках, описывая посещение могущественной принцессой жалкой лачуги Таверне. Черт побери! У меня родилась идея!

Барон произнес это таким тоном, что брат и сестра вздрогнули.

– Что вы хотите сказать, отец? – спросил Филипп.

– А то, – проворчал барон, – что полезно знать историю. Если граф Медина [45]45
  Одна из частых у Дюма исторических ошибок. Имеется в виду Хуан Тассис-и-Перальта, граф Вильямедиана (1580–1622), испанский поэт и драматург. По легенде он ставил в своем дворце любительские спектакли, в одном из которых участвовала королева Елизавета, супруга Филиппа IV испанского. Влюбленный в нее В. сам поджег дворец, чтобы вынести потерявшую сознание королеву из огня и тайком поцеловать ей ногу.


[Закрыть]мог поджечь собственный дворец, ради того чтобы заключить в объятия королеву, я могу поджечь какой-нибудь сарай, чтобы избавиться от необходимости принимать дофину. Пусть принцесса приезжает.

Молодые люди, расслышавшие только последние слова, с беспокойством переглянулись.

– Пусть приезжает, – повторил Таверне.

– Она вот-вот будет здесь, – объявил Филипп. – Я поскакал через лес Пьерфит, чтобы на несколько минут опередить дофину со свитой, так что ее скоро следует ждать.

– В таком случае нельзя медлить, – произнес барон и со стремительностью двадцатилетнего юноши выбежал из гостиной, помчался в кухню, выхватил из очага горящую головню и помчался к сеновалу, заполненному соломой, сухой люцерной и бобовиной. Когда он уже был около сенного сарая, сзади неожиданно вынырнул Бальзамо и схватил его за руку.

– Что вы делаете, сударь? – воскликнул он, вырывая из рук барона головню. – Австрийская эрцгерцогиня – это ведь не коннетабль де Бурбон [46]46
  Бурбон, Шарль герцог де (1490–1527) – коннетабль Франции, крупный французский полководец и могущественный феодал. Рассорившись с королем Франциском I, перешел на сторону его врага императора Карла V и был объявлен Парижским парламентом (верховным судом) предателем, а дворец его выкрашен в желтый цвет – цвет измены.


[Закрыть], чье присутствие так оскверняло дом, что лучше было его сжечь, нежели допустить, чтобы в него вступил презренный предатель.

Барон, бледный, дрожащий, недвижно застыл; с его уст исчезла привычная улыбка. Ему ведь пришлось собрать все свои силы, чтобы ради защиты чести – чести в его понимании – принять решение, исполнение которого превратило бы вполне сносное, хоть и скромное, существование в полнейшую нищету.

– Поспешите, сударь, – продолжал Бальзамо, – у вас едва остается время сбросить домашний халат и облечься в наряд, более приличествующий случаю. Когда при осаде Филипсбурга [47]47
  Город в Южной Германии, который французы брали в 1644, 1688 и 1734 гг.


[Закрыть]я познакомился с бароном де Таверне, у него был большой крест ордена Святого Людовика. Я не знаю такого наряда, который не выглядел бы богатым и элегантным, будучи украшен этим орденом.

– Сударь, – отвечал ему Таверне, – но ведь тогда дофина увидит то, чего я не хотел бы показывать даже вам, – в каком я прозябаю ничтожестве.

– Успокойтесь, барон. Все будут настолько заняты, что даже не обратят внимания, новый у вас дом или старый, богат он или беден. Проявите, сударь, гостеприимство, это ваш долг дворянина. Что же останется делать врагам ее королевского высочества, а их у нее немало, если ее друзья станут поджигать свои замки, лишь бы не принимать ее под своим кровом? Не предвосхищайте грядущих неистовств, всему свое время.

Господин де Таверне подчинился с той же безропотностью, какую он уже продемонстрировал однажды, и пошел к детям, которые, беспокоясь из-за отсутствия отца, повсюду разыскивали его.

Бальзамо же молча удалился, словно для того, чтобы завершить некое начатое дело.

14. МАРИЯ-АНТУАНЕТТА-ИОЗЕФА, ЭРЦГЕРЦОГИНЯ АВСТРИЙСКАЯ

Бальзамо был прав – времени почти не оставалось: обычно тихий подъезд, ведущий от проезжей дороги к дому барона де Таверне, огласился стуком колес, топотом копыт и голосами.

Показались три кареты, и ехавшая первой, хоть и была раззолочена и украшена мифологическими барельефами, выглядела, невзирая на все свое великолепие, такой же запыленной и также заляпанной грязью, как остальные; она остановилась у ворот, которые держал распахнутыми Жильбер, чьи глаза и нервная дрожь свидетельствовали о волнении, охватившем его при виде стольких высокопоставленных особ.

Два десятка блестящих молодых кавалеров выстроились у дверцы первой кареты, откуда вышла, опираясь на руку человека в черном кафтане с большой лентой ордена Святого Духа, девушка лет пятнадцати-шестнадцати с просто причесанными ненапудренными волосами, хотя при всей своей простоте ее куафюра возвышалась надо лбом не менее чем на фут.

Прибытию во Францию Марии-Антуанетты, ибо это была она, предшествовала слава о ее красоте, чего всегда так недоставало принцессам, которым предназначено было делить престол с нашими королями. Трудно было составить определенное мнение о ее глазах, которые, не отличаясь особой красотой, выражали по ее желанию самые разные чувства, особенно же столь противоположные, как благосклонность и пренебрежение; у нее был превосходной формы нос, красивая верхняя губа, однако нижняя, аристократическое наследие шестнадцати императоров Священной Римской империи, слишком толстая, слишком выпяченная и даже как бы чуть-чуть отвислая, казалось, находилась в гармонии с ее прелестным лицом лишь тогда, когда на нем изображались гнев либо негодование. Она обладала великолепным цветом лица, и было видно, как под нежной кожей струится кровь; ее грудь, шея, плечи отличались божественной красотой, а руки поистине можно было назвать царственными. Она выработала две совершенно различных походки: одна – твердая, благородная и, быть может, чуть стремительная; вторая, какой она шла сейчас, – мягкая, плавная и, можно сказать, ласкающая взгляд. Ни одна женщина не делала реверанс с большей грацией, ни одна королева не умела лучше здороваться с подданными. Приветствуя десятерых человек, она наклоняла голову, и этим одним-единственным поклоном каждому воздавалось то, что могло ему польстить.

В тот день у Марии-Антуанетты были взгляд и улыбка обычной женщины, причем женщины счастливой; она приняла решение до вечера забыть, если это будет возможно, что она дофина. Лицо ее было безмятежным и мягким, глаза светились благожелательностью. Стан ее облегало платье из белого шелка, а ее прекрасные обнаженные плечи прикрывала шаль из кружев плотного плетения.

Едва ступив на землю, она тут же повернулась к карете, чтобы помочь выйти из нее одной из своих статс-дам, которая по причине возраста была несколько грузновата; затем, отказавшись от руки, предложенной человеком в черном кафтане с голубой орденской лентой, она пошла вперед, с наслаждением вдыхая воздух и бросая вокруг внимательные взгляды, словно желала полностью воспользоваться столь редко предоставлявшейся ей свободой.

– Какое дивное место, какие прекрасные деревья, какой прелестный домик! – восторгалась она. – Какое, должно быть, счастье жить здесь, дыша этим воздухом, под густым кровом этих деревьев!

В этот миг появился Филипп де Таверне, за ним шла Андреа в сером шелковом платье, волосы ее были заплетены в косу; она опиралась на руку барона, одетого в красивый кафтан голубого королевского бархата, остаток былого великолепия. Надобно заметить, что, следуя совету Бальзамо, барон не забыл надеть ленту ордена Святого Людовика.

Увидев их, дофина остановилась.

Принцессу окружил ее двор: офицеры, державшие под уздцы коней, придворные со шляпами в руках; они стояли тесной группой и перешептывались друг с другом.

Филипп де Таверне, бледный от волнения, с меланхолическим достоинством приблизился к дофине и произнес:

– С разрешения вашего королевского высочества позволю себе представить господина барона де Таверне Мезон-Руж, моего отца, и мадемуазель Клер Андреа де Таверне, мою сестру.

Барон склонился в низком поклоне, выдающем в нем человека, который знает, как надлежит приветствовать королев; Андреа же явила все изящество грациозной застенчивости, всю учтивость, столь лестную при изъявлении неподдельной почтительности.

Мария-Антуанетта взглянула на брата и сестру и, припомнив, что говорил ей Филипп о бедности своего отца, поняла, как им неловко.

– Ваше королевское высочество оказала безмерную честь замку Таверне, – с достоинством промолвил барон. – Наша убогая обитель не заслужила посещения столь прекрасной и высокородной особы.

– Я знаю, что я в гостях у старого французского воина, – отвечала ему дофина. – Моя мать, императрица Мария-Терезия, которая вела много войн, говорила мне, что в вашей стране люди, наиболее богатые славой, чаще всего бедны деньгами. – И с неподражаемым изяществом она протянула руку Андреа, которая, преклонив колено, поцеловала ее.

Тем не менее барон, думая о своем, с ужасом смотрел на толпу придворных, которых в его небольшом доме не на что будет даже посадить.

Но дофина тут же спасла его от конфуза.

– Господа, – обратилась она к своей свите, – вы не должны терпеть неудобств из-за моих фантазий или пользоваться привилегией дофины. Будьте добры обождать меня здесь, через полчаса я вернусь. Дорогая Лангерсхаузен, проводите меня, – попросила она по-немецки даму, которой помогла выйти из кареты. – И вы тоже, сударь, следуйте за нами, – сказала она вельможе в черном.

Этому человеку с красивым лицом и изящными манерами было лет тридцать, в своем простом черном наряде он выглядел по-особенному щеголеватым. Он посторонился, пропуская принцессу.

Мария-Антуанетта шла вместе с Андреа и дала знак Филиппу идти рядом с сестрой.

Барон же оказался рядом с тем самым, вне всякого сомнения, сановным лицом, которого дофина удостоила честью сопровождать ее.

– Так, значит, вы и есть Таверне Мезон-Руж? – обратился он к барону, щелкнув с чисто аристократической бесцеремонностью по своему великолепному жабо из английских кружев.

– Я должен обращаться к вам «сударь» или «монсеньер»? – спросил у него барон с бесцеремонностью, ни в чем не уступающей бесцеремонности человека в черном.

– Зовите меня просто «принц», – отвечал тот, – или, если вам предпочтительней, «ваше преосвященство».

– Да, ваше преосвященство, я именно и есть Таверне Мезон-Руж, – подтвердил барон со столь обычной для него насмешливостью.

Знание жизни и такт, присущие вельможам, подсказали его преосвященству, что он имеет дело отнюдь не с простым мелкопоместным дворянчиком.

– Этот дом – ваша летняя резиденция? – поинтересовался он.

– И летняя, и зимняя, – ответил барон, явно предпочитавший покончить с неприятными расспросами, но тем не менее сопровождавший каждый свой ответ глубоким поклоном.

Филипп время от времени с беспокойством оборачивался к отцу. Казалось, дом неотвратимо и с ехидностью приближается, чтобы со всей безжалостностью явить свою убогость.

Барон уже обреченно протянул руку к двери, куда давно не входили гости, как вдруг дофина обратилась к нему:

– Прошу извинить меня, сударь, за то, что я не зайду к вам в дом. Меня так влечет сень деревьев, что я провела бы в ней всю жизнь. Я немножко устала от комнат. Две недели меня все принимают в комнатах, а я люблю только свежий воздух, древесную сень и аромат цветов. – И, повернувшись к Андреа, она попросила: – Прикажите, мадемуазель, принести мне под эти прелестные деревья чашку молока.

– Ваше высочество, – вмешался побледневший барон, – как можно предлагать вам столь скудное угощение?

– Сударь, я всему предпочитаю молоко и сырые яйца. В Шенбруне [48]48
  Императорская резиденция в Вене.


[Закрыть], когда мне подавали что-нибудь молочное и сырые яйца, у меня был праздник.

Вдруг из жасминовой беседки, чья тень, похоже, так манила к себе дофину, вышел, сияя и раздуваясь от гордости, Ла Бри в великолепной ливрее и с салфеткой в руке.

– Ваше высочество, кушать подано! – объявил он с непередаваемой звонкостью и почтительностью в голосе.

– О, да я в гостях у волшебника! – со смехом воскликнула принцесса и даже не пошла, а, скорее, побежала к благоуханной беседке.

Страшно обеспокоенный, барон, забыв про этикет, оставил сановника в черном и устремился следом за дофиной.

Филипп и Андреа переглянулись со смесью удивления и испуга, но испуг в их взглядах явно преобладал.

Достигнув зеленой арки, ведущей в беседку, дофина изумленно вскрикнула.

Барон, подошедший следом за нею, облегченно вздохнул.

У Андреа опустились руки, и весь вид ее как бы говорил: «Господи, что все это значит?»

Краем глаза дофина видела эту пантомиму; она была достаточно проницательна, чтобы разгадать ее тайный смысл, если только сердце еще раньше не подсказало ей разгадку.

Под сводом, образованным цветущими побегами ломоноса и жасмина, которые оплели узловатые стволы и толстые ветви жимолости, тоже усыпанной цветами, стоял овальный стол, ослеплявший взгляд и скатертью из узорчатого штофа, и стоящей на скатерти посудой из чеканного золоченого серебра.

Десять приборов ожидали десятерых сотрапезников.

Первым делом взгляд дофины привлек необычный набор изысканнейших яств.

Там были засахаренные экзотические фрукты, варенья со всех концов света, бисквиты из Алеппо, мальтийские апельсины, лимоны и цитроны небывалых размеров, лежавшие во вместительных вазах. И наконец, наилучшие вина самого благородного происхождения играли всеми оттенками рубина и топаза в четырех великолепных хрустальных графинах, изготовленных и ограненных в Персии.

Молоко, которое попросила дофина, стояло в серебряном с позолотой кувшине.

Мария-Антуанетта взглянула на хозяев и увидела бледные, растерянные лица.

Те, кто сопровождал дофину, восхищались, радовались, ничего не понимая, да, впрочем, и не пытаясь понять.

– Значит, вы меня ждали, сударь? – спросила дофина у барона де Таверне.

– Я, ваше высочество? – пролепетал он в ответ.

– Это несомненно. За десять минут, а я у вас не дольше десяти минут, невозможно так подготовиться. – И, произнеся эти слова, дофина взглянула на Ла Бри, как бы желая сказать: «Тем паче имея всего одного лакея».

– Ваше королевское высочество, – сказал барон, – я действительно ожидал вас или, верней, был предупрежден о вашем приезде.

Дофина повернулась к Филиппу и спросила:

– Сударь, вы что же, написали?

– Нет, ваше высочество.

– О том, что я намерена остановиться у вас, сударь, не знал никто, да, по правде сказать, я и сама была не вполне уверена в этом. Я молчала о своем намерении, поскольку не хотела произвести тут смятение, какое все-таки произвела, и сообщила о нем вашему сыну только вчера вечером. Ваш сын еще час назад был при мне и мог обогнать меня не более чем на четверть часа.