Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 45 страниц)

– Что ж, сударыня, – сказала она графине, – вы куда сильней, чем я думала, и я прошу прощения, что сразу не приступила к делу, как надлежало бы, разговаривая с такой женщиной, как вы. Излагайте ваши условия.

Глаза старухи вспыхнули, но в тот же миг блеск их погас.

– Скажите определенно, сударыня, чего вы от меня хотите, – предложила она, – и тогда я посмотрю, чем могу быть вам полезной.

– Я хочу, – заявила г-жа Дюбарри, – чтобы вы, сударыня, представили меня в Версале, и не останусь перед вами в долгу за час ужасных страданий, подобных тем, что вы перенесли сегодня утром.

Графиня Беарнская выслушала это не моргнув глазом.

– А что еще? – поинтересовалась она.

– Это все, сударыня. Теперь ваш черед.

– Я хотела бы, – начала графиня Беарнская с твердостью, которая свидетельствовала, что г-жа Дюбарри имеет дело с равноправным партнером, – получить двести тысяч ливров в качестве гарантии моего процесса.

– Но если вы выиграете процесс, то это уже будет, как мне представляется, четыреста тысяч.

– Нет, поскольку те двести тысяч ливров, из-за которых у меня тяжба с Салюсами, я считаю принадлежащими мне. А эти двести тысяч станут приятным добавлением к выпавшей мне чести познакомиться с вами.

– Хорошо, вы получите эти двести тысяч, сударыня. Что еще?

– У меня есть сын, которого я нежно люблю. В нашем роду все были военными, но рожденному командовать, как вы сами должны понять, сударыня, приходится служить простым солдатом. Мне нужна для моего сына рота немедленно и патент на чин полковника в будущем году.

– Кто заплатит за полк, сударыня?

– Король. Вы же понимаете, что если я истрачу на полк полученные двести тысяч ливров, то завтра окажусь так же бедна, как сейчас.

– В сумме это составит шестьсот тысяч ливров.

– Нет, четыреста, если предположить, что полк обойдется в двести тысяч, хотя я думаю, что это чересчур.

– Ладно, сударыня, это ваше желание тоже будет удовлетворено.

– И еще я хочу попросить у короля возмещения за мой туренский виноградник. Это четыре арпана великолепной земли, которую королевские инженеры одиннадцать лет назад отмежевали под канал.

– Но вам же за нее уплатили.

– Да, но по оценке экспертов. Я же оцениваю эту землю в два раза выше, чем было мне уплачено.

– Хорошо, вам заплатят вторично. Это все?

– Прошу прощения. Я, как вы можете догадаться, не при деньгах. А у меня должок мэтру Флажо – девять тысяч ливров.

– Девять тысяч?

– Что поделаешь. Мэтр Флажо – превосходный советчик.

– Верю, – ответила г-жа Дюбарри. – Эти девять тысяч ливров я заплачу из своих денег. Надеюсь, вы оцените мою покладистость?

– О сударыня, вы несравненны! Но думаю, я со своей стороны вполне доказала вам свою добрую волю.

– Ах, если б вы знали, как я сожалею, что вы ошпарились, – промолвила с улыбкой г-жа Дюбарри.

– А я, сударыня, нисколько, – отвечала сутяжница, – потому что, невзирая на это происшествие, моя преданность вам, надеюсь, даст мне силы быть вам полезной, как если бы ничего не случилось.

– Итак, подведем итог, – сказала г-жа Дюбарри.

– Погодите.

– Вы что-нибудь забыли?

– Да, один пустяк.

– Говорите.

– Я не могла даже ожидать, что предстану перед нашим великим королем. Увы, Версаль и его великолепие давно уже чужды мне, и поэтому у меня нет платья.

– Я это предусмотрела, сударыня. Вчера сразу после вашего отъезда вам начали шить парадное платье, причем я озаботилась заказать его другой, не своей портнихе, чтобы не перегружать ее. Завтра в полдень оно будет готово.

– У меня нет бриллиантов.

– Завтра господа Бемер и Босанж дадут вам по моему письму убор стоимостью в двести тысяч ливров, а послезавтра примут его у вас и взамен вручат двести тысяч. Таким образом вам будет выплачено возмещение.

– Прекрасно, сударыня, мне больше нечего желать.

– Вы меня радуете.

– Да, а патент моему сыну?

– Его величество самолично вручит вам его.

– А как насчет обещания взять на себя расходы по набору полка?

– Это будет оговорено в патенте.

– Прекрасно. Остаются только виноградники.

– Во что вы оцениваете эти четыре арпана, сударыня?

– Шесть тысяч ливров за арпан. Это была великолепная земля.

– Я дам вам обязательство на двенадцать тысяч ливров, которые вместе с теми двенадцатью тысячами, что вы уже получили, составят в сумме ровно двадцать четыре тысячи.

– Вот чернильница, сударыня, – указав на нее пальцем, промолвила графиня.

– Я буду иметь честь прежде предоставить ее вам, – объявила г-жа Дюбарри.

– Мне?

– Да, вам.

– Зачем?

– Чтобы вы соблаговолили написать его величеству коротенькое письмо, которое я буду иметь честь вам продиктовать. Услуга за услугу.

– Резонно, – согласилась графиня Беарнская.

– Тогда извольте писать, сударыня.

Старая графиня придвинула к своему креслу стол, взяла лист бумаги, перо и приготовилась писать.

Г-жа Дюбарри продиктовала:

«Государь, счастье, которое я испытала, узнав, что ваше величество согласились на сделанное мною предложение быть крестной матерью моей дорогой приятельницы графини Дюбарри…»

Старуха вытянула губы и так нажала на перо, что оно брызнуло чернилами.

– У вас скверное перо, графиня, – заметила фаворитка, – смените его.

– Не стоит, сударыня, сейчас оно направится.

– Вы полагаете?

– Да.

Г-жа Дюбарри продолжала диктовать:

«…дает мне смелость просить, чтобы ваше величество благосклонно отнеслись ко мне, когда завтра я предстану в Версале, как благоволили соизволить ваше величество. Смею надеяться, государь, что ваше величество удостоит меня милостивого приема, ибо каждый глава рода, с которым я связана брачными узами, проливал кровь на службе у монархов вашей августейшей династии».

– А теперь, пожалуйста, поставьте подпись.

И графиня подписалась:

«Анастази Эфеми Родольфа, графиня Беарнская».

Рука графини и при письме была тверда; буквы чуть ли не в полдюйма высотой ложились на бумагу так, словно намеревались своей аристократической величественностью перекрыть орфографические ошибки.

Подписавшись и держа в одной руке только что написанное письмо, старуха другой рукой пододвинула г-же Дюбарри чернильницу, бумагу и перо, и та мелким неразборчивым почерком написала долговую расписку на двадцать одну тысячу ливров – двенадцать тысяч в возмещение за утраченный виноградник и девять тысяч в уплату гонорара мэтру Флажо.

Затем она написала коротенькое письмо королевским ювелирам Бемеру и Босанжу с просьбой вручить подательнице сего убор из алмазов и изумрудов, именуемый «Луиза», так как он ранее принадлежал принцессе, тетке дофина, которая продала эти драгоценности, чтобы иметь деньги для раздачи милостыни.

Как только с этим было покончено, крестная и крестница обменялись бумагами.

– А теперь, дорогая графиня, я прошу вас дать доказательство своей дружбы ко мне, – попросила г-жа Дюбарри.

– С удовольствием, сударыня.

– Я убеждена, что, если вы согласитесь жить у меня, Троншен меньше чем в три дня вылечит вас. Заодно вы сможете испробовать мое масло, а оно превосходно.

– Садитесь спокойно в карету, сударыня, – ответила ей благоразумная графиня, – мне нужно, прежде чем я присоединюсь к вам, завершить тут некоторые дела.

– Вы отказываете мне?

– Напротив, сударыня, объявляю, что согласна, но не в данную минуту. Вот уже в аббатстве прозвонили час дня. Дайте мне время до трех, и ровно в пять я буду у вас в Люсьенне.

– Вы не против, если в три за вами приедет в карете мой брат?

– Ничуть.

– А пока берегите себя.

– Не беспокойтесь ни о чем. Я дворянка, я дала вам слово, и завтра, даже окажись я при смерти, я буду иметь честь представить вас в Версале.

– До свидания, дорогая крестная!

– До свидания, очаровательная крестница!

На этом дамы расстались. Старуха графиня осталась лежать, прижав бумаги рукой к столу и вытянув ногу на подушках.

Г-жа Дюбарри сбежала по лестнице еще проворней, чем поднялась, однако на сердце у нее оставался неприятный осадок, оттого что она – она, которая просто ради удовольствия поколачивала короля Франции, – вынуждена была уступить старой сутяжнице.

Проходя мимо большой залы, она заметила Жана, который, очевидно чтобы не возбуждать подозрений тем, что так долго тут засиделся, приканчивал уже вторую бутылку.

Увидев невестку, он вскочил со стула и ринулся к ней.

– Ну что?

– Как сказал маршал принц Саксонский, демонстрируя его величеству поле битвы при Фонтенуа: «Узнайте, государь, глядя на это зрелище, сколь дорога и плачевна победа».

– Значит, мы победили?

– Как сказать. Перефразируя одного античного героя, еще одна такая победа, и мы разорены [110]110
  Имеются в виду слова Пирра, царя Эпира (319–272 до н. э.), сказанные им после победы над римлянами при Гераклее (280), которую он одержал ценой огромных потерь: «Еще одна такая победа, и я погиб».


[Закрыть].

– Но крестную мы заполучили?

– Да, только обошлось нам это почти в миллион.

– Ого! – протянул виконт Дюбарри, скорчив ужасающую гримасу.

– Что поделаешь, выбора не было.

– Но это же черт знает что!

– Вот именно. Только будьте осторожны и не вздумайте гладить ее против шерсти, не то может оказаться, что все лопнет и нам придется заплатить вдвое против этого.

– Черт возьми, какая женщина!

– Римлянка!

– Эллинка!

– Кто бы она ни была, римлянка или эллинка, будьте готовы в три часа встретить ее и доставить ко мне в Люсьенну. Я не успокоюсь, пока она не будет сидеть у меня взаперти.

– Я не тронусь отсюда, – заверил г-жу Дюбарри Жан.

– А я лечу все приготовить, – сказала она и, усевшись в карету, крикнула кучеру: – в Люсьенну! А завтра я прикажу: в Марли.

– Однако, – промолвил Жан, провожая взглядом карету, – мы чертовски дорого обходимся Франции… Впрочем, это лестно для семейства Дюбарри.

36. ПЯТЫЙ ЗАГОВОР МАРШАЛА ДЕ РИШЕЛЬЕ

Король, как обычно, вернулся в Марли.

Не будучи таким рабом этикета, как Людовик XIV, который в любом придворном собрании стремился усмотреть повод проявить свою власть, Людовик XV во всяком обществе искал новизны, в стремлении к каковой был ненасытен, а главное, разнообразия лиц и развлечений, что ценил более всего, особенно если на лицах были улыбки.

Вечером того дня, когда произошла описанная в предыдущей главе встреча, а именно спустя два часа после того, как графиня Беарнская, на сей раз в точности сдержавшая обещание, была водворена в кабинет г-жи Дюбарри, король играл в карты в голубом салоне.

По левую руку от него сидела герцогиня д'Айен, по правую – принцесса де Гемене.

Его величество выглядел весьма озабоченным и по причине озабоченности проиграл восемьсот луидоров; получив вследствие проигрыша расположение к серьезным делам (Людовик XV, достойный потомок Генриха IV, чрезвычайно любил выигрывать), он в девять часов поднялся, дабы побеседовать в нише окна с г-ном де Мальзербом [111]111
  Мальзерб Кретьен Гийом Ламуаньон де (1721–1794) – парламентский советник, президент податного суда, в 1770 и 1771 гг. направлял Людовику XV протесты против введения новых налогов, боролся за свободу печати, за что был отправлен в ссылку. При Людовике XVI стал министром внутренних дел, способствовал созыву Генеральных штатов. В 1794 г. был гильотинирован.


[Закрыть], сыном экс-канцлера, в то время как г-н де Мопу, разговаривающий в нише окна напротив с г-ном де Шуазелем, с беспокойством наблюдал за их беседой.

После того как король кончил игру, образовался кружок у камина. Принцессы Аделаида, София и Виктория, вернувшись после прогулки по садам, обосновались здесь вместе со своими придворными дамами и кавалерами.

И если вокруг короля, вне всяких сомнений занятого делами, поскольку всем была известна строгость нравов г-на де Мальзерба, так вот, если вокруг короля образовался круг армейских и флотских офицеров, высокопоставленных сановников, знатных особ и председателей различных советов, пребывавших в почтительном ожидании, то малый двор, собравшийся около камина, довольствовался самим собой и готовился к весьма оживленному разговору, перебрасываясь пока первыми репликами, подобными выстрелам, которые невозможно расценивать иначе, как легкую перестрелку, предшествующую баталии.

Главными в этом кружке, если не считать трех королевских дочерей, были дамы – г-жа де Граммон, г-жа де Гемене, г-жа де Шуазель, г-жа де Мирпуа и г-жа де Поластрон.

В тот момент, когда мы присоединяемся к этой группе, принцесса Аделаида рассказывала историю епископа, смещенного и содержавшегося под надзором. История, пересказывать которую мы воздержимся, была достаточно скандальная, тем паче для обсуждения принцессой крови, но в ту эпоху, что мы пытаемся описывать, богиня Веста [112]112
  Древнегреческая богиня домашнего очага, ее жрицы, весталки, обязаны были хранить целомудрие.


[Закрыть]была отнюдь не самым почитаемым божеством.

– Ну и что? – заметила принцесса Виктория. – Этот епископ уже почти месяц как получил здесь кафедру.

– Надо приготовиться к встречам еще худшего свойства, которые ждут нас у его величества, – заявила г-жа де Граммон, – если те, кто никогда не мог, но желает к нам прорваться, все-таки получат сюда доступ.

Уже по первым словам герцогини, а еще более по тону, каким эти слова были произнесены, все поняли, что она имеет в виду и на какую стезю хочет повернуть разговор.

– К счастью, хотеть и мочь – разные вещи. Не правда ли, герцогиня? – вступил в беседу мужчина семидесяти четырех лет, но выглядевший едва на пятьдесят, настолько изящна была у него осанка, такой звонкий был голос, живой взгляд, белая кожа, красивые руки.

– А вот и господин де Ришелье, и он сразу же хватается за лестницы, как под Маоном, чтобы превратить нашу унылую беседу в штурм крепости. Признайтесь, дорогой герцог, в вас до сих пор сохранилось нечто от гренадера.

– Нечто? Герцогиня, вы меня обижаете. Скажите: многое.

– Но ответьте, герцог, разве я была не права?

– Когда?

– Сейчас.

– А что вы говорили?

– Что двери короля не открываются…

– Так же легко, как занавеси алькова. Совершенно согласен с вами, герцогиня, как всегда, совершенно согласен.

После этой остроты некоторые дамы закрылись веером, но она имела успех, хотя хулители из приверженцев старого времени утверждали, будто остроумие герцога уже не то.

Герцогиня де Граммон покраснела под слоем румян: ведь стрела эта была пущена в нее.

– Сударыни, – сказала она, – раз уж герцог говорит нам подобные вещи, я не стану продолжать свой рассказ, но уверяю вас, вы много потеряете, если только не упросите маршала рассказать взамен другой.

– Боже меня храни, – воскликнул герцог, – прерывать вас, когда вы собираетесь, быть может, сообщить о беде, приключившейся с кем-нибудь из моих друзей! Нет, нет, я внимательно вас слушаю.

Кружок вокруг герцогини стеснился.

Г-жа де Граммон бросила взгляд в сторону окна, дабы увериться, там ли еще король. Король все еще был там, но, продолжая беседовать с г-ном де Мальзербом, не терял из виду группу возле камина, и взгляд его встретился с взглядом г-жи де Граммон.

Герцогиня поежилась в душе, увидев, каково было выражение глаз короля, но она уже бросилась в атаку и не желала отступать.

– Вы прекрасно знаете, – продолжала она, обращаясь главным образом к принцессам, – что некая дама – имя ее не имеет значения, не правда ли? – с недавних пор жаждет встречаться с нами, избранными Богом, вознесенными во славе, от сияния которой она буквально умирает от зависти.

– Встречаться с нами – это где? – осведомился герцог.

– Конечно же в Версале, в Марли, в Фонтенбло.

– А, понятно, понятно.

– Бедняжка имела возможность видеть наше великолепное общество только во время парадных королевских обедов, когда любопытствующим бывает дозволено поглазеть, как пирует король вместе со своими сотрапезниками, но глазеть, разумеется, прогуливаясь за флажками и под надзором дворцового пристава.

Г-н де Ришелье с шумом заправил себе в нос понюшку табака, взяв его из севрской фарфоровой табакерки.

– Но чтобы, встречаться с нами в Версале, Марли и Фонтенбло, нужно быть представленной ко двору, – сказал он.

– Вот именно, и помянутая дама добивается представления.

– Могу держать пари, она его уже добилась, – высказал свою уверенность герцог. – У короля такая добрая душа!

– К несчастью, чтобы быть представленной, недостаточно одного согласия короля, нужно, чтобы кто-то вас представил.

– Да, – заметила г-жа де Гемене, – необходим еще такой пустячок, как, скажем, «крестная».

– Но в свете не так-то просто отыскать «крестную», – вступила г-жа де Мирпуа, – и подтверждение тому – прекрасная Бурбоннезка, которая ищет ее и не находит.

И г-жа де Мирпуа тихонько пропела:

 
Бурбоннезки прекрасной
Положенье ужасно.
 

– Ах, сударыня, сударыня, – с укором произнес герцог де Ришелье, – позвольте уж герцогине завершить свой рассказ.

– Да, да, герцогиня, вы заставили нас набрать в рот воды, а сами остановились на полдороге, – сказала принцесса Виктория.

– Вовсе нет. Я, напротив, намерена довести эту историю до конца. Ежели «крестной» нету, ее следует поискать. Ищите и обрящете, как сказано в Евангелии. Поиски велись весьма тщательно, и в конце концов «крестную» нашли. Боже мой, но какую! Простую деревенскую женщину, совершенно наивную, бесхитростную. Вытащили ее из захолустья, принялись уговаривать, заласкивать, обхаживать.

– Это меня пугает, – бросила г-жа де Гемене.

– И вдруг после всех этих уговоров, заласкиваний, обхаживаний провинциалка падает с лестницы…

– И?.. – полюбопытствовал г-н де Ришелье.

 
И сломана нога.
Ага! Ага! —
 

прибавила герцогиня две строчки к стихам, пропетым г-жой де Мирпуа.

– А что же с представлением? – спросила г-жа де Гемене.

– Какое уж тут представление, моя дорогая.

– Это называется вмешательством Провидения! – воскликнул маршал, воздев руки к небу.

– Прошу прощения, – вмешалась принцесса Виктория, – но мне очень жаль бедную провинциалку.

– Напротив, ваше высочество, – возразила герцогиня, – ее следует поздравить: из двух зол она выбрала меньшее.

Но тут герцогиня вторично встретилась взглядом с королем и запнулась.

– И все же о ком вы говорите, герцогиня? – осведомился маршал, делая вид, будто пытается понять, кто эта особа, о которой идет речь.

– Понимаете, мне не назвали ее имя.

– Экая незадача! – вздохнул маршал.

– Но я догадалась сама – возьмите с меня пример.

– Если бы присутствующие здесь дамы были смелы и верны правилам чести старинного французского дворянства, – с горечью промолвила г-жа де Гемене, – они все поехали бы расписаться у этой провинциалки, которой пришла благородная мысль сломать себе ногу.

– Честное слово, великолепная идея! – согласился Ришелье. – Но для этого надо знать, как зовется эта превосходная дама, спасшая нас от величайшей опасности. Ибо теперь, дорогая герцогиня, нам нечего опасаться?

– Совершенно! Более того, могу вас заверить, она лежит с ногою в лубках в постели и не может сделать ни шагу.

– Но если та особа найдет себе другую «крестную»? – спросила г-жа де Гемене. – Она ведь поразительно прытка.

– Можете не бояться. «Крестную» не так-то просто сыскать.

– Я тоже так думаю, – согласился маршал и разжевал одну из своих чудодейственных пастилок, которым, как полагали, он был обязан вечной молодостью.

В этот миг король сделал движение, словно намеревался присоединиться к обществу у камина. Все умолкли.

В салоне раздался ясный, так хорошо всем знакомый голос короля:

– До свидания, сударыни. Спокойной ночи, господа.

Все тут же встали, на галерее произошло большое движение.

Король сделал несколько шагов к дверям и, уже выходя, обернулся.

– Да, кстати, – объявил он, – завтра в Версале состоится представление ко двору.

Слова эти прозвучали как гром с ясного неба.

Его величество обвел взглядом группу дам, и они, побледнев, переглянулись.

Не произнеся больше ни слова, король вышел.

Едва за ним и многочисленными дворянами его службы и свиты затворилась дверь, в кружке принцесс и оставшихся после ухода короля дам произошло нечто, напоминающее взрыв.

– Представление! – пробормотала мертвенно-бледная герцогиня де Граммон. – Что этим хотел сказать его величество?

– Простите, герцогиня, – осведомился маршал де Ришелье с улыбкой, которую не прощали ему даже лучшие друзья, – вы случайно не это представление имели в виду?

Дамы задыхались от негодования.

– Этого не может быть! – прошептала г-жа де Гемене.

– Знаете, герцогиня, сейчас очень быстро сращивают сломанные ноги, – заметил маршал.

Г-н де Шуазель подошел к дочери и предостерегающе сжал ей руку, но графиня была так возмущена, что не обратила на это внимания.

– Это будет оскорбление всем нам! – заявила она.

– Именно, оскорбление! – согласилась г-жа де Гемене.

– Ваши высочества! – воскликнула герцогиня, обращаясь к принцессам. – Мы не обладаем такими возможностями, как вы. Неужели вам, первым дамам королевства, не будет горько оттого, что здесь, в единственном еще не оскверненном убежище знатных дам, нам придется якшаться с особами, общества которых не потерпели бы даже наши горничные?

Но принцессы вместо ответа скорбно опустили головы.

– Ваши высочества, заклинаю вас небом! – не отступалась герцогиня.

– Здесь повелевает король, – со вздохом ответила принцесса Аделаида.

– Совершенно верно, – подтвердил герцог де Ришелье.

– Но в таком случае весь французский двор будет опозорен! – вскричала герцогиня. – Ах, господа, если бы вы проявили хоть капельку заботы о чести ваших семейств!

– Сударыни, – с деланным смехом обратился к дамам г-н де Шуазель, – поскольку здесь начинает попахивать заговором, позвольте мне удалиться и заодно увести с собой господина де Сартина. Герцог, вы идете? – спросил он у маршала.

– Ни за что! – воскликнул маршал. – Я обожаю заговоры и остаюсь.

Г-н де Шуазель ретировался, захватив с собой г-на де Сартина.

Несколько мужчин, еще находившихся в салоне, последовали их примеру.

С принцессами остались лишь г-жи де Граммон, де Гемене, д'Айен, де Поластрон да десяток дам, горячо воспринявших скандальную историю насчет представления.

Единственным мужчиной был г-н де Ришелье.

Дамы с беспокойством посматривали на него, словно на троянца, оказавшегося в лагере ахейцев.

– Я представляю мою дочь, графиню д'Эгмонт, – пояснил он, – так что продолжим.

– Сударыни, – обратилась к дамам герцогиня де Граммон, – есть лишь один способ протестовать против бесчестья, которое нам собираются нанести, и, если говорить обо мне, я им воспользуюсь.

– Какой способ? – почти в один голос спросили все дамы.

– Нам только что сказали: здесь повелевает король, – продолжала г-жа де Граммон.

– А я подтвердил: совершенно верно, – заметил герцог.

– Король повелевает здесь, но у себя-то хозяйки – мы. И кто может мне запретить сегодня вечером приказать моему кучеру вместо «поезжай в Версаль» – «поезжай в Шантелу»?

– Действительно, – согласился г-н де Ришелье. – Но вот вы выразили таким образом протест, и что это даст?

– Даст и заставит задуматься на будущее, если большинство последует вашему примеру, сударыня, – заявила г-жа де Гемене.

– А почему бы нам всем не последовать примеру герцогини? – воскликнула г-жа де Мирпуа.

– Ваши высочества! – вновь обратилась к королевским дочерям герцогиня. – Высокий пример двору должны дать вы, французские принцессы!

– А король не разгневается на нас? – спросила София.

– Нет, ваши высочества, можете быть уверены! – вскричала свирепая герцогиня. – Нет, он, обладающий таким изысканным вкусом, совершенным тактом, напротив, будет только признателен вам. Поверьте мне, король никого не принуждает силой.

– Напротив, – заявил герцог де Ришелье, во второй, если не в третий раз делая намек на вторжение в королевскую спальню, которое, как поговаривают, однажды ночью совершила г-жа де Граммон, – это его принуждают, его берут силой.

При этих словах в рядах дам на миг произошло движение, подобное тому, какое происходит в роте гренадеров, когда взрывается бомба.

Однако все тут же успокоились.

– Действительно, король ни слова не сказал, когда мы захлопнули двери перед графиней, – согласилась принцесса Виктория, осмелевшая и возбужденная общей горячностью собравшихся. – Но не может ли случиться так, что по столь торжественному поводу…

– Да, без всякого сомнения, – прервала ее г-жа де Граммон, – так могло бы случиться, если бы только ваши высочества не явились, но когда он увидит, что нет нас всех…

– Всех! – воскликнули дамы.

– Да, всех, – подтвердил маршал.

– Итак, герцог, вы тоже в заговоре? – спросила у него принцесса Аделаида.

– Разумеется, и потому хочу попросить слова.

– Говорите, герцог, говорите, – предложила г-жа де Граммон.

– Действовать последовательно, – сказал герцог, – это не значит кричать: «Все! Все!» Тот, кто громче всех кричит: «Я это сделаю!» – когда приходит решительный момент, делает совершенно противоположное. Но раз уж я вступил в заговор, как только что имел честь вам заявить, то позабочусь, чтобы меня не бросили в одиночестве, что я и делал всякий раз, участвуя в заговорах при покойном короле и во времена регентства.

– Право же, герцог, можно подумать, что вы забыли, где находитесь, – с насмешкой заметила герцогиня де Граммон. – Вы строите из себя вождя в стране амазонок.

– Прошу поверить, сударыня, что я имею некоторые основания получить этот сан, который вы у меня оспариваете, – ответил герцог. – Вы сильней ненавидите госпожу Дюбарри – ну вот, я и назвал имя, но никто его, надеюсь, не слышал. Итак, вы сильней, нежели я, ненавидите госпожу Дюбарри, но я более, чем вы, скомпрометирован.

– Скомпрометированы? – удивилась г-жа де Мирпуа.

– Да, скомпрометирован, и притом чудовищно. Я неделю не бывал в Версале, и как раз вчера графиня заехала в Ганноверский павильон осведомиться, не болен ли я. Вам известно, что ответил Рафте: что я уже давно не чувствовал себя так превосходно. Но я отказываюсь от своих прав, я не честолюбив, я отдаю и даже вручаю первенство вам. Вы привели всех в движение, бросили искру, воззвали к нашему внутреннему чувству, и вам надлежит отдать жезл командующего.

– Только после их высочеств, – почтительно воспротивилась герцогиня.

– Ах, нет, отведите нам пассивную роль, – попросила принцесса Аделаида. – Мы поедем в Сен-Дени повидаться с нашей сестрой Луизой, она нас задержит, мы не возвратимся, так что упрекнуть нас будет не в чем.

– Совершенно не в чем, – согласился герцог, – или уж тогда надо иметь крайне испорченное воображение.

– А я отправлюсь в Шантелу проследить, как идет сенокос, – сообщила герцогиня.

– Браво! – воскликнул герцог. – Превосходный повод. В добрый час.

– У меня болен ребенок, – сказала принцесса де Гемене, – я буду ухаживать за ним и не выйду из дому.

– А у меня сегодня вечером так кружится голова, что, если завтра Троншен не пустит мне кровь, я могу серьезно расхвораться, – сказала г-жа де Поластрон.

– Я же, – величественно объявила г-жа де Мирпуа, – не приеду в Версаль, потому что просто-напросто не желаю ехать. Я выбираю эту причину, и другой мне не надо.

– Прекрасно, прекрасно, – одобрил Ришелье. – Все это весьма логично, а теперь нам нужно принести клятву.

– Как это принести клятву?

– Входя в комплот, принято клясться, так делали всегда, начиная с заговора Катилины [113]113
  Луций Сергий Катилина (108– 62 до н. э.) – в 66–63 гг. организовал заговор против римского сената.


[Закрыть]и кончая заговором Челламаре, [114]114
  Челламаре, Антонио, герцог де Джовенаццо (1651–1733) – итальянец по происхождению, в 1715 г. был назначен послом Испании при французском дворе, где организовал заговор против регента Филиппа Орлеанского с целью передать регентство испанскому королю Филиппу V.


[Закрыть]в котором я имел честь принимать участие. Правда, от этого они не стали успешней, не все равно следует почтить обычай. Итак, поклянемся. Сами убедитесь, это весьма торжественно.

Стоя в центре дамского кружка, он простер руку и величественно произнес:

– Клянусь!

Все дамы повторили клятву, кроме принцесс, которые постарались исчезнуть.

– Нy вот и все, – сказал герцог. – Когда заговорщики поклянутся, изменить уже ничего нельзя.

– Ах, в какой она будет ярости, когда обнаружит, что в салоне никого нет! – воскликнула г-жа де Гемене.

– М-да, – хмыкнул Ришелье. – Король нас отправит на некоторое время в ссылку.

– Но что же останется от двора, герцог, если нас сошлют? – воскликнула г-жа де Гемене. – Разве не ожидается визит его величества короля датского? Кого же тогда ему будут представлять? А прибытие ее высочества дофины? Кому ее будут представлять?

– И потом весь двор не сошлют, выберут кого-то одного.

– И я отлично знаю, кого выберут, – заметил Ришелье. – Меня, потому что мне всегда везет и всегда выбирали меня. Меня отправляли в ссылку уже четыре раза, так что, сударыни, это ровным счетом пятый заговор, в котором я участвую.

– Ошибаетесь, герцог, – бросила г-жа де Граммон. – В жертву принесут меня.

– Или господина де Шуазеля, – подсказал маршал. – Так что остерегайтесь, герцогиня.

– Господин де Шуазель, подобно мне, вытерпит опалу, но не снесет бесчестья.

– Нет, герцог, сошлют вовсе не вас, и не вас, герцогиня, и не господина де Шуазеля, а меня, – заявила г-жа де Мирпуа. – Король не сможет мне простить, что я столь же нелюбезна с графиней, как и с маркизой де Помпадур.

– Действительно, – согласился герцог, – вы всегда называли фаворитку фавориткой. Итак, сошлют нас обоих.

– Нас всех сошлют, – объявила, поднявшись, г-жа де Гемене, – поскольку я убеждена, что никто из нас не отступится от принятого решения.

– И не нарушит клятвы, – добавил герцог.

– Ну а кроме того, я на всякий случай приняла меры, – призналась г-жа де Граммон.

– Вы? – спросил герцог.

– Да, я. Чтобы прибыть завтра в десять в Версаль, ей нужны три вещи.

– Какие же?

– Парикмахер, платье, карета.

– Разумеется.

– Ну и что?

– А вот что! В десять она в Версале не будет. Король потеряет терпение, отпустит всех, и представление в связи с прибытием дофины отложится до греческих календ [115]115
  Календы в римском календаре – первые числа месяца. В греческом календаре такого понятия не было, и потому выражение «до греческих календ» означает «никогда».


[Закрыть].

Новый поворот заговора был встречен бурей аплодисментов и криков «браво»; г-н де Ришелье и г-жа де Мирпуа, аплодируя громче всех, обменялись взглядами.

Обоим старым царедворцам пришла одна и та же мысль.

В одиннадцать все заговорщики при свете полной луны разъехались кто в Версаль, кто в Сен-Жермен.

И только герцог де Ришелье, взяв лошадь у своего курьера [116]116
  Имеется в виду верховой, скачущий перед каретой.


[Закрыть], поскакал боковой дорогой в Париж, меж тем как его карета с задернутыми шторами спокойно катилась по дороге в Версаль.