Текст книги "Жозеф Бальзамо. Том 1"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

– И принесите-ка мне мою обезьянку, Дореа! Обезьянку! Обезьянку! – вскричала графиня.

На эти слова, которые были обращены к горничной, убиравшей в туалетной комнате, и могли быть услышаны в передней, благо как раз в это время дверь туда отворилась, чтобы выпустить служителя, посланного за г-ном де Шуазелем, откликнулся, грассируя, надтреснутый голос:

– Обезьянка госпожи графини – это, должно быть, я. Бегу, спешу явиться, вот я уже здесь!

И в спальню мягкой поступью вошел низенький горбун, весьма пышно разодетый.

– Герцог де Трем! – вскричала раздосадованная графиня. – Но я не звала вас, герцог!

– Вы требовали свою обезьянку, сударыня, – отвечал герцог, раскланиваясь перед королем, графиней и г-ном де Сартином, – а поскольку среди всех придворных не найти более безобразной обезьяны, чем я, то я и поспешил к вам.

И герцог рассмеялся, обнажив такие длинные зубы, что графиня тоже не удержалась от смеха.

– Мне остаться? – спросил герцог с таким видом, словно всю жизнь мечтал об этой милости.

– Спросите у короля – он здесь хозяин, господин герцог.

Герцог с умоляющим видом обернулся к королю.

– Оставайтесь, герцог, оставайтесь, – изрек король, радуясь, что перед ним открываются все новые возможности позабавиться.

В этот миг дежурный придверник распахнул дверь.

– Ну что, – произнес король, по лицу которого скользнуло облачко досады, – господин де Шуазель уже здесь?

– Нет, государь, – отвечал служитель, – с вашим величеством желает поговорить его высочество дофин.

Графиня от радости так и подпрыгнула: она вообразила, что дофин придет к ней: однако Шон, думавшая обо всем, нахмурила брови.

– Ну хорошо, так где же его высочество? – нетерпеливо спросил король.

– У вашего величества. Его высочество подождет, пока ваше величество вернется к себе.

– Ни на минуту не дадут покоя, – проворчал король.

Затем, сообразив, что аудиенция, которой просит дофин, позволит ему уклониться, по крайней мере теперь, от сцены с г-ном де Шуазелем, он переменил мнение:

– Иду, – сказал он, – иду. Прощайте, графиня. Видите, каково мне приходится, как меня все время дергают.

– Сейчас придет господин де Шуазель, – воскликнула графиня, – а ваше величество удаляется?

– Что поделаешь! Король – это самый настоящий раб. Ах, если бы господа философы знали, что такое значит быть королем, особенно королем Франции!

– Государь, останьтесь!

– Не могу же я заставить дофина ждать! И так уж говорят, что я люблю только дочерей.

– Но помилуйте, что я скажу господину де Шуазелю?

– Скажите ему, чтобы явился ко мне, графиня.

И, не дав ей времени на возражения, король поцеловал руку графини, дрожащую от ярости, и поспешно удалился: к этой уловке он прибегал всякий раз, когда опасался утратить плоды побед, которые одерживал благодаря медлительности и лукавству, достойным истого буржуа.

– Ах, снова он от нас ускользнул! – вскричала графиня, в отчаянии всплеснув руками.

Но король даже не услышал этого восклицания. За ним уже затворилась дверь, и он миновал переднюю со словами:

– Входите, господа, входите. Графиня согласна вас принять. Но вы найдете ее в печали из-за несчастного случая, который приключился с беднягой Жаном.

Придворные удивленно переглянулись. Они не знали, что за несчастье приключилось с виконтом.

Многие надеялись, что он умер.

Все скроили подобающие случаю физиономии. Самые веселые превратились в самых удрученных, и все вошли к графине.

25. ЗАЛ СТЕННЫХ ЧАСОВ

По просторному залу Версальского дворца, именуемого залом стенных часов, прохаживался, опустив голову и болтая руками, молодой человек, розоволицый, с кротким взором и несколько вульгарными манерами.

На его груди, выделяясь на фиолетовом бархате камзола, сверкал усыпанный бриллиантами орден, а на бедро ниспадала голубая лента с крестом, из-за которого топорщился белый атласный кафтан, расшитый серебром.

Кто угодно узнал бы профиль этого человека, одновременно суровый и добродушный, величественный и жизнерадостный, служивший типической приметой Бурбонов старшей ветви; и тот, кого мы представляем теперь нашим читателям, являл собой самый яркий и шаржированный портрет этого типа; но если всмотреться в череду благородных лиц, в которых после Людовика XIV и Анны Австрийской появилось, быть может, некоторое вырождение, то мы могли бы прийти к выводу, что человеку, о котором идет речь, едва ли удастся передать своему наследнику первоначальные фамильные черты в точности, и природная красота этого типа, в последний раз верно запечатлевшаяся в его лице, выражается в чертах чересчур резких, хотя и не переродившихся в карикатуру.

В самом деле, у Людовика-Августа, герцога Беррийского, дофина Франции, а позже короля Людовика XVI, был бурбонский нос, но более длинный и крючковатый, чем у других представителей его рода, слегка вдавленный лоб, еще более покатый, чем у Людовика XV, и фамильный двойной подбородок таких размеров, что составлял добрую треть лица наследника, хотя дофин и был в ту пору худощав.

Движения его отличались медлительностью и тяжеловесностью; будучи хорошо сложен, он, казалось, с трудом переставлял ноги и поворачивался. И только его руки, особенно пальцы, были подвижны, гибки и сильны и обладали той выразительностью, которая обычно бывает у людей написана на лбу, заключена в рисунке губ и в выражении глаз.

Итак, дофин молча мерил шагами зал часов, тот самый зал, где восемь лет назад Людовик XV вручил г-же де Помпадур постановление парламента, коим из королевства изгонялись иезуиты; казалось, он был погружен в раздумья.

Однако в конце концов ожидание его утомило, а вернее, ему наскучило все время размышлять о том, что его занимало, и, разглядывая поочередно все стенные часы, украшавшие зал, он, подобно Карлу V, принялся развлекаться тем, что подмечал разницу в ходе, которая неизбежна даже у самых точных часов, – удивительное, но непреложное подтверждение неодинаковости предметов материального мира, как управляемых, так и не управляемых рукою человека.

Вскоре он остановился перед большими часами в глубине зала, там же, где их можно видеть и поныне; благодаря искусному сочетанию разных механизмов эти часы показывали дни, месяцы, годы, фазы луны, расположение планет – словом, все, что может интересовать еще более поразительную машину, именуемую человеком, по мере ее продвижения от рождения к смерти.

Дофин любовно смотрел на эти часы, вызывавшие его неизменное восхищение, и наклонялся то направо, то налево, чтобы рассмотреть то одно, то другое колесико, острые зубцы которых, подобно тонким иголкам, вонзались в тончайшие пружинки. Рассмотрев часы с обоих боков, он принялся разглядывать циферблат и следить за перемещением быстрой стрелки, показывавшей секунды, похожие на водяных жучков, бегающих по поверхности прудов и родников на своих длинных тонких лапках, но не замутняющих даже легкой рябью прозрачной водной глади, по которой они безостановочно снуют.

От этого созерцания легко было перейти к мысли о том, что время проходит. Дофин вспомнил, что ждет уже немало секунд. Правда, немало их минуло еще до того, как он осмелился послать к королю с сообщением, что ждет его.

Внезапно стрелка, за которой наблюдал дофин, остановилась.

В тот же миг, словно по волшебству, остановилось размеренное движение медных колесиков, стальные оси замерли в своих рубиновых гнездах, и весь механизм, еще недавно тикавший и жужжавший, погрузился в молчание. Ни толчков, ни качаний, ни дрожания звоночков, ни беготни стрелок и колесиков.

Механизм остановился, часы были мертвы.

Быть может, на зубец одного из колесиков попала крупинка мелкого песка? Или просто удалился на покой гений этого изумительного механизма, утомленный вечным движением?

При виде этой внезапной кончины, этой молниеносной апоплексии дофин забыл, зачем пришел и с какого времени ждет; а главное, он забыл, что часы и минуты перетекают в вечность не под воздействием звонкого маятника и замедляют свое скольжение по склону времен не по причине мимолетной остановки металлического механизма; нет, на вечном циферблате, который существовал еще до возникновения миров и будет существовать после исчезновения таковых, их указывает нам вечный и неизменный перст Всевышнего.

Итак, дофин открыл для начала хрустальную дверцу пагоды, в которой дремал гений механизма, и засунул голову внутрь часов, чтобы рассмотреть их вблизи.

Но ему мешал большой маятник.

Тогда он осторожно просунул свои чуткие пальцы под медную крышку и снял маятник.

Этого оказалось отнюдь не достаточно: сколько дофин ни смотрел, причина летаргии оставалась для него невидима.

Тогда принц предположил, что придворный часовщик забыл завести часы и они остановились по естественной причине. Он взял ключ, висевший на их постаменте, и с уверенностью, свидетельствовавшей об опыте, начал заводить пружины. Но после трех поворотов ключ перестал поворачиваться; из этого следовало, что механизм остановился из-за какой-то неведомой неисправности; пружина была скручена, однако не желала раскручиваться.

Дофин извлек из кармана черепаховый ножик со стальным лезвием и кончиком его подтолкнул колесико. На мгновение колесики зажужжали, а потом снова остановились.

Видно, часы серьезно заболели.

Тогда Людовик принялся острием ножичка отвинчивать деталь за деталью, аккуратно раскладывая винтики на полке.

Увлекшись, он все разбирал и разбирал сложный механизм; он добрался до самых укромных и таинственных его уголков.

Внезапно у него вырвался радостный крик: он обнаружил, что один из винтиков отошел и отпустил пружину, отчего остановилась движущая шестерня.

Он довернул винт.

Затем, держа в левой руке шестеренку, а в правой – ножик, снова засунул голову в корпус.

Увлекшись работой, он погрузился в изучение механизма, как вдруг дверь отворилась и кто-то возгласил:

– Король!

Но Людовик слышал только мелодичное тик-так, рождавшееся у него под рукой, подобно биению сердца, возвращенного к жизни искусным лекарем.

Король огляделся по сторонам и не сразу заметил дофина, который был заслонен часами, а голову засунул в их дверцу, так что видны были только расставленные ноги.

Улыбаясь, король приблизился к сыну и похлопал его по плечу.

– Какого черта ты в них копаешься? – спросил он.

Людовик поспешно отпрянул от часов, соблюдая, однако, всяческие меры предосторожности, чтобы не повредить драгоценный механизм, который исправил своими руками.

– Как видите, ничего особенного, ваше величество, – ответил молодой человек, краснея от стыда, что его застали за таким занятием. – Просто забавлялся в ожидании вашего прихода.

– И для забавы ломал мои часы. Хорошенькое дело!

– Напротив, государь, я их чинил. Остановилась главная шестерня: ей мешал вот этот винтик, который ваше величество может увидеть вот здесь. Я затянул винтик, и теперь часы идут.

– Но ты испортишь себе глаза! Я не засунул бы голову в это осиное гнездо за все золото в мире.

– Да нет же, сударь! Я знаю в этом толк: завожу, разбираю и чищу те великолепные часы, которые подарили мне ваше величество в день, когда мне исполнилось четырнадцать.

– Ну, ладно, довольно о твоей любимой механике. Ты желаешь со мной побеседовать?

– Я, государь? – переспросил молодой человек, краснея.

– Разумеется: ведь ты передал, что ждешь меня.

– Да, правда, государь, – отвечал дофин, потупившись.

– Ну, отвечай, чего же ты от меня хотел? Если тебе нечего мне сказать, я уеду в Марли.

По своему обыкновению Людовик XV уже искал предлога ускользнуть.

Дофин положил на кресло свой ножичек, шестеренки, винтики: это свидетельствовало, что он и впрямь хотел сказать королю нечто важное – иначе не прервал бы своего столь важного занятия.

– Тебе нужны деньги? – поспешно спросил король. – Если дело в этом, подожди, я тебе пришлю.

– Ах, нет, государь, – отвечал молодой Людовик, – у меня осталась еще тысяча экю из моего месячного пенсиона.

– Как он экономен! – воскликнул король. – И до чего же хорошо воспитал его господин де Лавогийон! Право, мне кажется, он привил моему сыну все добродетели, коими не обладаю я.

Молодой человек сделал над собой чудовищное усилие.

– Государь, – спросил он, – скажите, далеко ли еще госпожа дофина?

– Но тебе это известно не хуже, чем мне.

– Мне? – смущенно повторил дофин.

– Конечно! Вчера нам читали отчет о поездке: в прошлый понедельник она должна была миновать Нанси; теперь она, по-видимому, в сорока пяти лье от Парижа или около того.

– Государь, не кажется ли вашему величеству, – продолжал дофин, – что она едет очень уж медленно?

– Да нет же, нет, – возразил Людовик XV. – Напротив, по-моему, она едет очень быстро для дамы, да еще учитывая все празднества, все приемы; каждые два дня она проезжает не менее десяти лье.

– Это совсем немного, государь, – робко возразил дофин.

Король Людовик XV все больше и больше удивлялся при виде подобного нетерпения, о коем вовсе не подозревал.

– Вот оно что! – с насмешливой улыбкой заметил он. – Значит, тебе не терпится?

Дофин покраснел еще сильнее.

– Уверяю вас, государь, – пролепетал он, – что дело совсем не в том, что предполагает ваше величество.

– Тем хуже, мне бы хотелось, чтобы дело было именно в этом. Какого дьявола! Тебе шестнадцать лет, принцесса, говорят, хороша собой; твое нетерпение вполне понятно. Ну, не беспокойся, приедет твоя дофина.

– Государь, а нельзя ли немного сократить все эти церемонии по дороге? – продолжал дофин.

– Невозможно. И так уже она проехала, не останавливаясь, через несколько городов, где ей надлежало побыть.

– И тогда ее путешествию конца не будет. И потом, я питаю одно опасение, – робко вставил дофин.

– Что ты имеешь в виду? Ну, говори же!

– Мне внушает опасение, исправно ли ей меняют лошадей.

– Что ты имеешь в виду?

– Перемену лошадей по дороге.

– Полно! Я выслал за ней тридцать тысяч лошадей, которые ждут по всей дороге, тридцать карет, шестьдесят фургонов, бог знает сколько крытых возков; если все эти возки, фургоны, кареты и лошадей выстроить в одну цепочку, она протянулась бы от Парижа до Страсбурга. С какой стати ты вообразил, что ей будут неисправно их подавать?

– Но, государь, несмотря на все милости вашего величества, я почти уверен в том, что говорю; быть может, я просто неточно выразился: вместо того чтобы сказать, что ей худо подают лошадей, следовало, быть может, сказать, что перемена лошадей дурно организована.

На эти слова король поднял голову и пристально глянул в глаза дофину. Он начинал понимать, что за немногословием его королевского высочества кроется очень многое.

– Тридцать тысяч лошадей, – повторил король, – тридцать карет, шестьдесят фургонов, два полка эскорта… Отвечай мне, умник, какая еще дофина въезжала во Францию в сопровождении подобного кортежа?

– Я признаю, государь, что все сделано по-королевски, как умеет ваше величество; но достаточно ли строго вы распорядились, государь, чтобы все эти лошади, кареты и повозки были предоставлены именно в распоряжение госпожи дофины и ее свиты?

Король в третий раз бросил взгляд на Людовика: в сердце ему закралось смутное подозрение, в голове у него забрезжило едва уловимое воспоминание; ему почудилось зыбкое совпадение между тем, что говорил дофин, и чем-то неприятным, о чем он только что пытался забыть.

– Странный вопрос! – произнес король. – Разумеется, все это предназначено для госпожи дофины, поэтому я и говорю тебе, что она прибудет очень скоро; но почему ты так на меня смотришь? В чем дело? – прибавил он строгим тоном, в котором дофину послышались угрожающие нотки. – Ты что, для забавы изучаешь мое лицо, как пружинки твоих механизмов?

Дофин, который открыл было рот для ответа, при этом выпаде замкнулся в молчании.

– Что ж, – поспешно продолжал король, – сдастся мне, тебе нечего больше сказать? Ты доволен, не правда ли? Твоя дофина приезжает, сопровождение у нее великолепное, ты богат как Крез, у тебя своя отдельная казна; все как нельзя лучше. Теперь, когда все твои опасения рассеялись, будь так добр, заведи мои часы.

Дофин не шевельнулся.

– Знаешь, – со смехом сказал Людовик XV, – мне хочется назначить тебя первым придворным часовщиком, с содержанием разумеется.

Дофин опустил голову и, смущаясь под взглядом короля, взял с кресла колесико и ножик.

Тем временем Людовик XV потихоньку пошел к двери.

– Что он, черт возьми, имел в виду, когда беспокоился о смене лошадей? – бормотал король, все еще глядя на дофина. – Впрочем, вот и еще одной сцены я избежал: принц недоволен.

В самом деле, дофин, всегда столь терпеливый, топнул ногой по паркету.

– Часы испортились, – усмехнулся Людовик XV. – Лишь бы мне успеть скрыться!

Но, отворив дверь, он внезапно обнаружил на пороге г-на де Шуазеля, склонившегося в глубоком поклоне.

26. КОРОЛЕВСКИЙ КУРЯТНИК

При виде нового актера, неожиданно затесавшегося на сцену и помешавшего ему уйти, Людовик XV отступил на шаг назад.

«Ах ты Боже мой! – подумал он. – О нем-то я и забыл. Но он пришел кстати, чтобы заплатить мне за остальных».

– А, это вы! – воскликнул он вслух. – Я звал вас, вы это знаете?

– Да, государь, – холодно отвечал министр, – и мне передали ваш приказ, когда я одевался, чтобы ехать к вашему величеству.

– Хорошо. Мне нужно поговорить с вами о серьезных делах, – начал Людовик XV, нахмурив брови, чтобы по возможности смутить министра.

К несчастью короля, господин де Шуазель был один из самых невозмутимых людей в королевстве.

– Я также, если угодно вашему величеству, – отвечал он с поклоном, – хотел бы поговорить о весьма серьезных делах.

В то же время он обменялся взглядом с дофином, который наполовину был скрыт часами.

Король спохватился.

«Вот оно что! – подумал он. – И с этой стороны меня окружили! Теперь я в кольце, и мне не вырваться».

– Вам, должно быть, известно, – поспешно сказал он, нанося недругу первый удар, – что бедного виконта Жана чуть не убили.

– То есть он получил удар шпагой в предплечье. Я как раз хотел поговорить с вашим величеством об этом событии.

– Да, понимаю, вы хотите опередить слухи.

– Я желал противопоставить толкам свои объяснения, государь.

– Значит, вам известно об этом деле? – с многозначительным видом спросил король.

– Досконально.

– А-а, – заметил король, – об этом мне уже недавно кое-где говорили.

Г-н де Шуазель принял это замечание бесстрастно.

Дофин продолжал закручивать медную гайку; однако, не поднимая головы, он вслушивался в разговор и не упускал ни единого слова.

– Теперь я скажу вам, что произошло на самом деле, – заявил король.

– Ваше величество полагает, что вас хорошо осведомили? – спросил г-н де Шуазель.

– Да, разумеется.

–  Мы слушаем,государь.

– Почему «мы»? – переспросил король.

– А как же, государь – его высочество дофин и я.

– Его высочество дофин? – повторил король, переводя взгляд с почтительного Шуазеля на внимательного Людовика-Августа. – Но какое его высочеству дофину дело до этой стычки?

– Она касается его высочества дофина, – продолжал г-н де Шуазель, отвешивая поклон молодому принцу, – поскольку ее причиной была ее высочество дофина.

– Ее высочество дофина! – вскричал король, содрогнувшись.

– Несомненно, разве вы этого не знали, государь? В таком случае, ваше величество, вы плохо осведомлены.

– Ее высочество дофина и Жан Дюбарри… – протянул король. – Это становится любопытно. Ну-ка, ну-ка, объясните мне, в чем тут дело, господин де Шуазель, и, главное, ничего не скрывайте, даже если удар шпагой Жану Дюбарри нанесла дофина.

– Государь, удар нанесла не госпожа дофина, – по-прежнему спокойно отвечал Шуазель, – а один из офицеров ее эскорта.

– А! – снова напуская на себя серьезность, проронил король, – и вы знаете этого офицера, не так ли, господин де Шуазель?

– Нет, государь, но ваше величество должно его знать, если вы, ваше величество, помните всех, кто служит вам верой и правдой. Имя этого офицера, вернее, имя его отца, звучало при Филипсбурге, при Фонтенуа, при Маоне: это Таверне Мезон-Руж.

Казалось, дофин впитывает это имя вместе с воздухом, чтобы получше удержать его в памяти.

– Мезон-Руж? – повторил Людовик XV. – Разумеется, это имя мне знакомо. Но почему же он ввязался в схватку с моим любимым Жаном? Да, ведь я, пожалуй, люблю Жана… Нелепая ревность, мелкие неудовольствия, пустяковые бунты!

– Не соблаговолите ли выслушать, государь? – начал г-н де Шуазель.

Людовик XV понял, что ему ничего не остается, кроме как вспылить.

– Говорю вам, сударь, что я усматриваю в этом зародыш заговора против моего спокойствия, гонения на мою семью.

– Ах, государь, – возразил г-н де Шуазель, – неужели молодой человек заслуживает такого упрека за то, что он защитил ее высочество дофину, невестку вашего величества?

Дофин выпрямился и скрестил руки на груди.

– Признаюсь, – сказал он, – что благодарен этому молодому человеку за то, что он рисковал жизнью ради принцессы, которая через две недели станет моей женой.

– Рисковал жизнью, рисковал жизнью! – пробормотал король. – Но по какому поводу? Надо еще выяснить, по какому поводу.

– Повод заключался в том, – подхватил г-н де Шуазель, – что господин виконт Жан Дюбарри, путешествовавший с большой поспешностью, надумал воспользоваться сменными лошадьми ее высочества дофины, которых ей как раз собирались подавать: ему, вероятно, хотелось ехать еще быстрее.

Король закусил губу и переменился в лице, перед ним, как призрак, предстало смущавшее его ранее совпадение.

– Быть того не может, мне это дело известно; у вас неверные сведения, герцог, – уперся Людовик XV, чтобы выиграть время.

– Нет, государь, сведения у меня верные, я имел честь сообщить вашему величеству чистую правду. Да, господин виконт Жан Дюбарри нанес ее высочеству дофине оскорбление, попытавшись перехватить предназначенных для нее лошадей, и чуть было не увел их силой, грубо прогнав смотрителя почтовой станции, но тут явился шевалье Филипп де Таверне, которого отрядило туда ее королевское высочество, и после нескольких предупреждений, сделанных в учтивом и примирительном тоне…

– О! О! – проворчал король.

– И после нескольких предупреждений, сделанных в учтивом и примирительном тоне, повторяю, государь…

– А я в этом ручаюсь, – вставил дофин.

– Вам тоже это известно? – спросил изумленный король.

– Во всех подробностях, государь.

Г-н де Шуазель просиял и изогнулся в поклоне.

– Угодно ли вашему величеству продолжать? – подхватил он. – Несомненно, его величество скорее поверит словам своего августейшего внука, нежели моим.

– Да, государь, – продолжал дофин, не обнаруживая, однако, несмотря на всю пылкость, с которой г-н де Шуазель встал на защиту эрцгерцогини, той признательности, которой министр был вправе от него ожидать, – да, государь, я это знал и пришел сказать вам, что господин Дюбарри оскорбил ее высочество дофину не только тем, что притязал на ее лошадей, но и тем, что дерзко набросился на офицера моего полка, исполнявшего свой долг, указавшего ему на непристойность его поведения.

Король встряхнул головой.

– Нужно разобраться, нужно разобраться, – сказал он.

– Я все знаю, государь, – мягко возразил дофин, – для меня в этом деле сомнений нет: господин Дюбарри обнажил шпагу.

– Первый? – спросил Людовик XV, радуясь, что ему представилась возможность сравнять силы.

Дофин покраснел и глянул на г-на де Шуазеля, который, заметив его затруднения, поспешил ему на помощь.

– В конце концов, государь, – сказал он, – шпаги скрестили двое мужчин, из которых один оскорбил дофину, а второй ее защищал.

– Да, но кто был зачинщиком? – спросил король. – Я знаю Жана: он кроток как ягненок.

– Зачинщиком, как мне представляется, был тот, на ком лежит вина, государь, – с обычной своей сдержанностью заметил дофин.

– Это дело тонкое, – возразил Людовик XV, – зачинщик – тот, на ком лежит вина… на ком лежит вина… А что, если этот офицер вел себя вызывающе?

– Вызывающе! – возопил г-н де Шуазель. – Вызывающе по отношению к человеку, который хотел силой отнять лошадей, предназначенных для дофины! Да разве такое возможно, государь?

Дофин ничего не сказал, но побледнел.

Людовик XV почувствовал исходившую от обоих враждебность.

– Я хотел сказать, резко, – поправился он.

– Вдобавок, – вновь начал г-н де Шуазель, используя отступление короля, чтобы самому сделать шаг вперед, – вам, государь, известно, что на ревностном слуге вашего величества вина лежать не может.

– Вот как! Но откуда вы узнали об этом происшествии, принц? – осведомился у дофина король, не теряя из виду г-на де Шуазеля, которого этот внезапный допрос так смутил, что, как ни пытался он скрыть свое замешательство, оно буквально бросалось в глаза.

– Из письма, государь, – отвечал дофин.

– От кого было письмо?

– От одного лица, которое интересуется ее высочеством дофиной и которому, вероятно, кажется странно, что ее оскорбляют.

– Вот как! – воскликнул король. – Снова секретная переписка, снова заговоры! Вы опять желаете стакнуться у меня за спиной, чтобы мучить меня, как во времена госпожи де Помпадур.

– Да нет же, государь, – возразил г-н де Шуазель, – дело совсем простое: косвенное оскорбление величества. Виновный понесет заслуженное наказание, тем дело и кончится.

При слове «наказание» Людовику XV представились разъяренная графиня и уязвленная Шон; он уже видел, как развеивается покой в его семействе, покой, которого он всю жизнь жаждал, но никогда не мог достигнуть; он воображал междоусобную войну, заламывание рук, красные заплаканные глаза.

– О каком наказании может идти речь! – воскликнул он. – Я еще не выслушал обе стороны, не разобрался, кто прав, кто виноват. Вы что же, хотите государственного переворота, хотите, чтобы я отдал приказ о заточении без суда и следствия! Хорошенькое дело вы мне предлагаете, герцог, в красивую историю желаете меня втянуть!

– Но, государь, кто будет питать должное почтение к дофине, если для примера вы не подвергнете суровой каре первого, кто ее оскорбил?

– Конечно, государь, – добавил дофин, – иначе это будет соблазн для других.

– Пример! Соблазн! – проговорил король. – Черт побери, ежели для примера обрушивать кары по каждому поводу, который может послужить соблазном для окружающих, то мне придется без конца подписывать приказы о заточении без суда, а я и так, слава Богу, подписываю их немало!

– Это необходимо, государь, – изрек г-н де Шуазель.

– Государь, умоляю вас… – произнес дофин.

– Как? По-вашему, он недостаточно наказан тем, что получил удар шпагой?

– Нет, государь, ведь и он мог ранить господина де Таверне.

– Так какого же наказания вы для него просите?

– Смертной казни.

– Но ведь даже господина де Монгомери [67]67
  Монгомери, граф де – капитан королевский гвардии, в 1559 г. смертельно ранивший на турнире короля Генриха II.


[Закрыть]не казнили за то, что он убил Генриха Второго, – возразил Людовик XV.

– Он убил короля по несчастной случайности, государь, а господин Жан Дюбарри оскорбил дофину намеренно.

– А вы, принц, – произнес Людовик XV, повернувшись к дофину, – тоже просите казнить Жана?

– Нет, государь, я вовсе не желаю для него смертной казни; вашему величеству это известно, – кротко ответил дофин. – Я ограничился бы тем, что просил бы ваше величество о его изгнании.

Король содрогнулся.

– За ссору на постоялом дворе – в изгнание! Людовик, вы слишком строги, хоть и склонны к филантропии. Правда, вы не только филантроп, но и математик, а математики…

– Извольте докончить вашу мысль, ваше величество!

– Математики ради своей цифири готовы пожертвовать и вселенной.

– Государь, – произнес дофин, – я не питаю личной вражды к господину Дюбарри.

– К кому же тогда обращена ваша вражда?

– К обидчику ее величества дофины.

– Какой примерный супруг! – иронически воскликнул король. – К счастью, меня не так легко провести. Я вижу, что здесь на него нападают, а главное, вижу, на что меня хотят толкнуть с помощью всех этих преувеличений.

– Государь, – вступил г-н де Шуазель, – не думайте, будто мы преувеличиваем: весь свет возмущается подобной дерзостью.

– Весь свет! Вот еще одно чудовище, которого вы боитесь, вернее, пытаетесь запугать им меня. Разве я слушаю весь свет, когда он устами тысяч пасквилянтов, памфлетистов, куплетистов и интриганов твердит мне, что вокруг меня воровство, предательство, глумление? Бог свидетель, не слушаю. Пускай себе говорят, я только посмеиваюсь. Вот и делайте, как я, черт побери! Заткните уши, а когда ваш «весь свет» устанет кричать, он замолкнет. Ну вот, пожалуйста! Вы уже кланяетесь мне с недовольным видом. И Людовик надулся. Как странно, в самом деле: мне отказывают в том, что дозволено даже самому незначительному частному лицу, мне не дают жить по моему разумению; ненавидят все, что я люблю, любят все то, что мне ненавистно! Да в своем ли я уме? Властелин я или нет?

Дофин взял ножик и вернулся к часам.

Г-н де Шуазель поклонился так же, как в первый раз.

– Вот как! Вы мне не отвечаете. Ну, скажите же хоть что-нибудь, черт возьми! Вам что же, угодно, чтобы я умер с горя от ваших речей и от вашего молчания, от вашей дурацкой ненависти и дурацких страхов?

– Я не питаю ненависти к господину Дюбарри, государь, – с улыбкой произнес дофин.

– А я, государь, его не боюсь, – надменно изрек г-н де Шуазель.

– Да вы оба смутьяны! – вскричал король, впадая в притворный гнев, а сам между тем испытывая всего лишь досаду. – Вы хотите, чтобы обо мне судачила вся Европа, чтобы надо мной потешался мой кузен, прусский король, чтобы мой королевский двор на деле обратился в птичий двор, описанный этим наглецом Вольтером. Нет уж, так не будет. Нет, я не доставлю вам этой радости. У меня свое понятие о чести, и я буду заботиться о ней так, как считаю нужным.

– Государь, – сказал дофин со своей неисчерпаемой кротостью, уживавшейся с неизменной настойчивостью, – приношу извинения вашему величеству, но речь идет не о вашей чести, а о достоинстве ее высочества дофины, которой нанесли оскорбление.

– Его высочество прав, государь; одно слово из уст вашего величества, и больше никто не дерзнет на подобное.

– Да кому же дерзать? Никто ведь и не дерзал: Жан человек грубый, но вовсе не злой.

– Ладно, – произнес г-н де Шуазель, – отнесем этот случай на счет его грубости, ваше величество, но пускай он принесет господину де Таверне извинения за эту грубость.

– Я уже сказал вам, – вскричал Людовик XV, – что все это меня не касается; пускай Жан принесет свои извинения – если желает, а если не желает, пускай не приносит, это его дело.

– Если предоставить событиям развиваться своим ходом, пойдут толки, государь, – сказал г-н де Шуазель. – Имею честь предупредить об этом ваше величество.

– Тем лучше! – вспыхнул король. – И чем громче будут эти толки, тем плотнее я заткну уши, чтобы не слышать ваших глупостей.

– Итак, – с несокрушимым хладнокровием возразил г-н де Шуазель, – вы, ваше величество, разрешаете мне объявить во всеуслышание, что считаете господина Дюбарри правым?