Текст книги "Лобановский"

Автор книги: Александр Горбунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)

Произносил ли Лобановский фразу, превратившуюся со временем в афоризм – «Футболист не должен думать, за него думаю я»? Скорее да, чем нет, хотя никто из тех, с кем он работал, не может подтвердить это. Почему же тогда – да? Только потому, что фраза эта никоим образом не относится непосредственно к игре, а только к подготовительной перед матчем работе. Она могла прозвучать, например, во время собеседования, когда футболист, получив исчерпывающие установки на матч, вдруг решал порассуждать: «А я думаю...» Андрею Гусину Лобановский однажды сказал в ответ на подобного рода рассуждения: «Если так считаешь, садись на моё место и тренируй, заканчивай играть!»

Никита Павлович Симонян подтверждает, что Лобановский на самом деле «суров и авторитарен», но добавляет при этом, что «подобные определения ещё ни о чём не говорят: любое абстрактное (назовём это так) свойство по-разному преломляется в личности». Симоняну импонировало, что Лобановский не терпел беспорядка даже в мелочах, малейшего нарушения дисциплины, никому, невзирая на имена и заслуги, не делал поблажек, но и никогда при этом Симонян не слышал, чтобы Лобановский кого-то оскорбил или унизил.

«Диктатор» Лобановский никогда ничего не забывал, никогда не нарушал данного им слова, всё, о чём он говорил, делал, всё, что пообещал, – выполнял. Не щадил ни себя, ни тех, кто находился рядом. «Такого же отношения, – говорит Леонид Буряк, – требовал и от остальных. Поэтому с ним бывало трудно. Он суховат, очень скуп на похвалы, уклончив и не слишком откровенен». Футболисты – народ наблюдательный и ранимый. Ни один из игроков, с которыми работал Лобановский, – а это несколько поколений: футболисты, родившиеся и в 1942 году, и в 1979-м, – не мог и не может сказать, что Лобановский сваливал на них вину за неудачу. «Игру, – всегда говорил он на публике и держа ответ перед начальством, – проиграли все. Мы сами разберёмся».

Магическое воздействие Лобановского на окружающих – не просто слова. Николай Павлов, работавший в 90-х годах тренером в «Динамо», рассказывал, как однажды ему домой позвонил Лобановский, для того чтобы получить информацию о динамовских игроках – Валерий Васильевич уже готовился к возвращению домой. Трубку взяла тёща Павлова: «Коля, тебя кто-то спрашивает». А после разговора, к которому прислушивалась, потрясённая спросила: «Коля, это тебе Лобановский звонил?» «Для неё, – говорит Павлов, – как и для многих девушек 39-го года рождения, Лобановский был и остался кумиром на всю жизнь. Трудно представить себе, как я после этого поднялся в её глазах...»

Когда Лобановский звонил Реброву в Лондон, жена Сергея, по его словам, цепенела, услышав в трубке его голос.

Одним своим присутствием Лобановский заставлял людей жить рядом с ним по-другому.

Однажды на зимнем итальянском сборе в год чемпионата Европы-88 вдруг «взбрыкнул» Заваров. Стал на глазах меняться, халтурил на занятиях, врезал на тренировках партнёрам, неадекватно себя вёл, нагрубил Лобановскому во время работы по скоростной выносливости. «Не понимает Саша наших целей и задач, – сказал Валерий Васильевич с улыбкой Симоняну. – Нам такие футболисты на чемпионате Европы не нужны». После тренировки Лобановский попросил Симоняна: «Заварова нужно отправить домой. Он не хочет готовиться, не хочет тренироваться». – «Отправить – нет проблем, – отвечал Симонин. – Сейчас позвоню, ему возьмут билет из Рима или Милана. Господи, но это всё-таки Заваров! Может, принять какие-то меры? Надо бы с ним поговорить...» – «Вот вы и поговорите».

Симонин посадил Заварова перед собой: «Саша, что случилось? Какая муха тебя укусила? Ты понимаешь, что вопрос стоит о том, чтобы тебя отправить домой?» – «Да, Никита Павлович, – я понимаю, что действительно вышел из рамок. Попросите Валерия Васильевича, чтобы меня оставили». Симонян рассказал Лобановскому о содержании разговора и сделал вывод: «Он всё понял». – «Хорошо, – сказал Лобановский, – тогда пусть работает».

Лобановский мог выгнать футболиста, даже ведущего, за неправильное поведение или халатное отношение к делу с тренировки. Но что потом, ведь важный матч на носу? Обратиться к изгнанному при всех с занятия? Ни в коем случае. Не поставить на игру? А замены нет. И поэтому Лобановский просил зайти к нему самых авторитетных игроков, которые, после беседы с тренером, шли к нарушителю, объясняли ему – будто бы от себя, – что самым лучшим выходом для него было бы извиниться перед Лобановским, чтобы тот вернул его в состав. Извинения принимались, и возвращённый в состав футболист выкладывался на поле полностью.

Конкуренцию в команде за место в составе и на поле Лобановский считал одним из основополагающих элементов её жизнеспособности. Ещё в 1974 году, первый раз придя в «Динамо» в роли тренера, Лобановский обнаружил незримый барьер, отделявший игроков основного состава от дублёров. Своего рода дедовщина. Молодняк не били, конечно, и не унижали, но, например, когда обедали футболисты первого состава, резервисты не имели права зайти в столовую. Та же история – в душевых комнатах. Лобановский эту складывавшуюся годами систему поломал, разъяснив: все игроки «Динамо» – одна команда.

На зимние сборы в Руйт, самые в этот период основательные, создававшие задел на оставшуюся часть сезона, Лобановский всегда брал человек сорок, разбавляя группу «маститых» новичками, либо «рекрутированными» из клубного резерва, либо приехавшими на просмотр игроками. И «маститые» не филонили – боже упаси! Валентин Белькевич говорил, что Лобановский расширял группу на сборе неспроста: тренер давал понять, что всем игрокам основы, даже Реброву, Шевченко, Каладзе, ему – Белькевичу, место в составе не гарантировано. О старых заслугах Лобановский предлагал всем забыть.

Блестящий, на мой взгляд, психологический ход, использовать который можно было только в условиях постсоветской реальности, когда футболисты ещё не вступили, в силу воспитания и происхождения, на суровую профессиональную стезю, а пребывали в статусе продвинутых любителей. Ни в одном из серьёзных западноевропейских клубов такие номера не проходили. Там – контракты с невероятным количеством пунктов и подпунктов, расшифровывающих не только права, но и обязанности. Там условный Хацкевич никогда не появится после зимнего перерыва в полуразобранном состоянии – штраф и проблемы с местом в составе, а значит – и с возможными бонусами. Лобановский со своим Хацкевичем поступал точно так же. Он отправлял его во вторую команду – до лучших времён и до лучших премиальных.

И «маститые» футболисты (Ребров, Каладзе, Белькевич, Шевченко, практически подготовленный тогда к серьёзной в финансовом плане продаже), и тренеры, включая Лобановского, и руководители клуба, конечно же, знали, что вся «элита» сохранит свои позиции. Но в то же время игроки понимали – каждый для себя, – что из-за нерадивости можно и проскочить мимо состава, старые заслуги не спасут. Знание и понимание шли на пользу – отлынивающих не было: Лобановский никогда не доводил дело до того, чтобы у него работали из-под палки.

Так в командах Лобановского было всегда. «Я даю тебе шанс, но за тебя я играть не могу» – эти слова от Лобановского слышали многие динамовские футболисты. Они, видя, что в первую очередь он предъявлял высокие требования к себе, заражались его убеждённостью и целеустремлённостью.

Андрей Баль вспоминал, что даже те, кто играл постоянно, перед каждым матчем переживали: на собеседовании перед игрой Лобановский «такого наговорит, что чувствуешь – ты вообще никто и звать тебя никак. Начинаешь тревожиться: а будешь ли в составе? Когда на установке слышали свою фамилию, все одиннадцать выдыхали: “Уф-ф-ф...”».

У Лобановского не было любимчиков. В футбольной команде очень тонко чувствуют, когда тренер кому-то отдаёт предпочтение, кого-то выделяет, ставит выше других. Такому тренеру не доверяют. У Лобановского, не устававшего повторять, что лидеры команды определяются только после игры, всегда играли сильнейшие. Одно только это обстоятельство делало, по словам Хацкевича, «отношения между ним и футболистами предельно простыми – профессиональными».

Андрей Шевченко, возможно, в первый момент обиделся на Лобановского, не разрешившего ему остаться в Киеве на свадьбу сестры, однако затем отнёсся к этому так, как и должен был отнестись профессионал: осознал правоту тренера.

В те январские дни у команды был очень плотный график тренировок на базе. В день свадьбы Елены Шевченко «Динамо» вылетало в Москву на «Кубок Содружества». Андрей пытался отпроситься и собирался «догнать» команду на следующий день, но Лобановский ответом своим – «Нет! Даже разговора быть не может!» – обсуждения ситуации не допустил. Команда есть команда. Все должны быть вместе. Конечно, Лобановский, будучи полностью уверенным в Шевченко, мог позволить ему задержаться на один день в Киеве, но в таком случае он автоматически дал бы понять партнёрам Андрея, кто ходит у него в любимчиках и кому в команде разрешено больше, нежели остальным.

Подчёркнуто корректный и ровный в отношениях абсолютно со всеми игроками, Лобановский никогда не давал волю эмоциям – не «размазывал по стенке» даже из рук вон плохо сыгравшего футболиста, но и не возносил до небес выдавшего суперигру.

Жёсткость и строгость Лобановский считал союзницами успеха. Его жёсткость можно, конечно, называть «напускной», но принципиальность была самой что ни на есть настоящей. В зависимости от ситуации Лобановский мог повысить голос и наказать, но до крика, вспоминают все, кто с ним работал, дело никогда не доходило, а уж матерных слов от него вообще никто никогда не слышал (разве что в анекдоте каком проскользнёт, когда не обойтись без этого). А мог промолчать, сделав вид, будто ничего не заметил. Не увидеть, не услышать, не сказать – три заповеди уважающего себя тренера, которые Лобановский никогда не забывал.

Однажды – дело было в подмосковном Новогорске, в сборной, перед чемпионатом Европы-88, – у Лобановского были какие-то дела на первом этаже, неподалёку от холла. Проходя мимо группы игроков, он услышал живописный, с применением ненормативной лексики рассказ Вагиза Хидиятуллина, вокруг которого собрались в основном новички сборной. Лобановский не остановился. Попросил потом администратора подняться к нему в номер вместе с Вагизом. «Вагиз, – сказал Лобановский, – к тебе в сборной прислушиваются. Не могут не прислушиваться, поскольку человек ты в команде авторитетный. И вдруг такие выражения. Надо избавляться. Я же не могу при всех делать тебе замечания». – «Больше не услышите, обещаю вам». – «Да я и не слышал. Может же так быть – померещилось...»

Симоняну в роли начальника сборной СССР работалось с Лобановским очень легко. Лобановский собеседника не перебивал, не подавлял, своего мнения не навязывал; каждый мог аргументированно отстаивать свою позицию. Переубедить его можно было, только предъявив абсолютно доказательные контраргументы. Точку при принятии решений ставил, понятно, Лобановский, но обсуждение было коллегиальным и проходило, случалось, на тонах, к повышенным приближавшихся.

Борис Воскресенский, известный украинский футбольный функционер, одно время вице-президент Федерации футбола, как-то сказал, что Лобановский «никогда не хотел видеть рядом с собой сильных, равных ему по характеру людей. Не терпел возражений. Держал возле себя исполнителей, которые делали то, что им говорят».

Но равных ему по характеру людей в отечественном футболе не было, а если бы и были, то они ни при каких обстоятельствах не работали бы с Лобановским ни в киевском «Динамо», ни в сборной – у них непременно был бы свой, самостоятельный путь. А вот сильные личности рядом с ним как раз были. И к ним он прислушивался. Но и эти сильные личности, после того как достигались договорённости «на берегу», выполняли всё, о чём договорились. Было бы, наверное, нелепым и даже глупым, если бы после точки, поставленной Лобановским в результате коллективного обсуждения, кто-то из участников этого обсуждения стал бы гнуть при определении состава или во время установки на матч свою линию.

Спорили Лобановский с коллегами порой остро. Через четверть часа Лобановский, человек, по убеждению многих (в частности, Симоняна), «абсолютно незлопамятный», забывал все резкие слова, будто они и не были произнесены. Качество, надо сказать, для тренеров редкое. Некоторые даже выдающиеся тренеры совершенно не считались и не считаются с чужим мнением и расставались с помощниками с такой мотивировкой: у нас разные взгляды на футбол.

Лобановский же считал – хорошо, что разные. Различие во взглядах и мнениях стимулировало его к более глубокому изучению футбола, помогало, благодаря дискуссиям с коллегами, не останавливаться на пути постоянного постижения тонкостей игры, заставляло учиться.

Самым эмоциональным на «производственных посиделках» был Морозов. Лобановский выслушивал его, призывал иногда Юрия Андреевича «сбавить речевое напряжение», вызывал на собеседование игроков и лишь потом принимал окончательное решение.

Симонян соглашается с теми, кто считает Лобановского человеком по натуре весьма упрямым, никогда практически не соглашавшимся с чужой точкой зрения сразу. Важное уточнение – «сразу». После основательных обсуждений важных кадровых и тактических вопросов Лобановский ложился спать, а наутро, вспоминает Симонян, «всё переварив, говорил: будем делать то-то и то-то, но уже оформлял сказанное как своё окончательное решение, учитывая при этом многое из того, о чём накануне мы ему говорили – все вместе и порознь».

Перед важным матчем Лобановский должен был видеть всех своих игроков. Виктор Чанов как-то приехал на базу простуженным. Перед тренировкой Владимир Малюта докладывает Лобановскому: «Чанов заболел. Температура 39». – «Он ходит?» – «Ходит». – «Вот пусть и гуляет вокруг поля». И на игру Чанова Лобановский тогда поставил: «Уже 38? Я же говорил, что всё будет нормально».

Сергей Алейников в контрольном матче сборной травмировал большой палец на ноге. Утром сказал, что ему больно бить по мячу, нужна пауза в работе. Лобановский пожал плечами: «Хорошо. Будешь работать с Юрием Андреевичем. По специальной программе». Программа, к ужасу Алейникова, состояла из беговых серий. Сначала 100, потом 200, 300 и 400 метров. После короткой паузы – 400, 300, 200 и 100. По завершении серий Алейников помчался к Лобановскому и сообщил, что боль затихла и он готов тренироваться вместе с командой.

В 70-е и 80-е годы Лобановский ездил из Кончи на «Динамо» с командой на матч дублёров. Подобные поездки практиковались не всегда. Лобановский чувствовал, перед какими играми стоило это сделать. Он понимал, что игроков основного состава матчи резервистов интересуют постольку-поскольку. Ехали они на «Динамо» в основном для того, чтобы повидаться с близкими – жёнами, детьми, подругами. Как только становилось известно о поездке на дубль, у единственного телефона, установленного на первом этаже в Конча-Заспе рядом со входом в просмотровый зал, выстраивалась очередь.

Лобановский говорил игрокам, понимая, что конфликты между ними неизбежны – большой коллектив, состоящий из амбициозных в основном парней: «Я не прошу вас дружить семьями, не прошу собираться за пределами футбольного поля и ходить друг к другу в гости, хотя в идеале это было бы неплохо для сплочения коллектива. Но я прошу, чтобы вы, когда выйдете на игру, были единым целым и бились за себя, за партнёров, за команду».

Когда собирались – редко, к сожалению, из-за отсутствия времени – люди, которым Лобановский доверял, общение с которыми его радовало, он преображался, на глазах исчезал образ сухого, замкнутого, молчаливого человека, и появлялся человек весёлый, азартный, любящий пошутить и понимающий шутки других. «Он, – вспоминает Леонид Буряк, – знал много забавных случаев из жизни и всем этим по-доброму делился. Я никогда не слышал из его уст злой шутки как в адрес присутствующих, так и в адрес тех, кто отсутствовал. Если о ком-нибудь он отзывался, то только по-доброму, хорошо».

Подчас приходится слышать «рассказы-ужастики» о том, сколько мог выпить Лобановский. Меня рассказы эти попросту веселят. Во-первых, «достоверными сведениями» наперебой делятся только те, кто ни разу с Лобановским не выпивал и с кем он не стал бы выпивать ни при каких обстоятельствах. Во-вторых, никто, никогда и нигде ни разу не видел его не только пьяным, но и просто подвыпившим. И, наконец, дай бог каждому обладать такой высокой культурой пития, какой обладал Валерий Васильевич, предпочитавший хорошие сорта водок, а после того, как врачи порекомендовали ему из-за возникновения аритмии коньяк, – хорошие коньяки: «Наполеон», «Хеннеси», армянский. Он мог, если вдруг возникала экстремальная ситуация, «выдержать удар», никогда не теряя при этом ясность мысли, но старался таких ситуаций избегать, заранее просчитывая возможность их возникновения. Одна-другая (ну, может быть, третья) порция коньяку в хорошей компании да за хорошей едой и приятной беседой – что может быть лучше?

Игроком Лобановский крепкие напитки себе не позволял, только шампанское. На тренерской позиции всё поменялось. К шампанскому он не прикасался, крепкими напитками время от времени стресс снимал. Только вечером – уговорить его пропустить по рюмочке за обедом, по словам Сабо, было невозможно.

Фантазировали, будто после Чернобыля, для того чтобы вывести из организма стронций, он – только вдумайтесь! – каждый вечер выпивал бутылку водки. Лобановскому только и оставалось, что смеяться над подобной чушью. После Чернобыля он, по совету специалистов, какое-то время употреблял хорошее красное вино и советовал, называя это «профилактическим мероприятием», то же самое делать другим. А после того как у него обнаружили аритмию, ему нельзя было пить. «Только иногда, – говорит дочь Лобановского Светлана, – папа мог позволить себе рюмку коньяку».

Застолья, основательные по времени, но редкие, поскольку времени никогда не было, с небольшим количеством алкоголя – крепкого (никаких вин-суррогатов), с разговорами-дискуссиями на самые разные темы, от обсуждения новой книжки Виктора Астафьева до разбора феномена голландской сборной; застолья моментальные, на ходу, с кратким обменом мнениями о происходящем в футбольной жизни – все они непременно завершались одним и тем же – придуманным поэтом Наумом Коржавиным тостом, всегда произносимым не без иронии: «За успех нашего безнадёжного дела!»

Был ли Лобановский суеверным человеком? Смотря что называть суевериями. Если, скажем, считать таковым с первых тренерских дней, ещё днепропетровских, заведённое правило – в клубном автобусе и в раздевалке должны находиться только тренеры, игроки, врач, массажист и администратор («Все производственные вопросы, – говорил Лобановский начальникам, – мы будем решать в кабинетах, а не здесь»), то это не проявление суеверия. Это – неукоснительное следование раз и навсегда заведённому порядку, ставшему привычным для всей команды укладу, соблюдение каких-то привычных ритуалов и традиций.

Все знали, например, что в день матча звонить Лобановскому нельзя было ни в коем случае. Перед игрой он отдавал очки Чубарову, а потом забирал их. На игру непременно надевал костюм, в котором был на первом победном матче сезона. В автобус заходил последним, всегда садился на одно и то же место – на первый ряд слева, сразу за водителем. В Киеве на матч автобус неукоснительно должен был следовать одним и тем же маршрутом. Однажды по каким-то причинам улицу, в маршрут входившую, перекрыла машина автоинспекторов, милиционеры никого не пропускали. «Звоните, куда угодно, – сказал им Лобановский, – но мы должны ехать здесь». Стражи порядка куда-то позвонили, и автобусу было дано разрешение.

Последним выходил из раздевалки на игру. Отправляясь к тренерской скамейке, никогда не наступал на линии между беговыми дорожками и на стыки между тартановыми плитками.

В Киеве перед матчем всегда последним заходил в туалет раздевалки. Как-то – так вышло – после него заскочил вратарь Михайлов. Выиграли. «Миша, – попросил Лобановский перед следующим матчем, – и сегодня давай последним».

Но в том же «Днепре» Лобановский сразу попросил кладовщика Максима Ивановича изымать из поступавших комплектов формы футболки с номером «13» и никому из игроков их не выдавать.

Финальный турнир чемпионата Союза среди ФШМ проходил в 1957 году в Воронеже. Команды разместили в студенческих общежитиях. В каждой комнате – по пять-шесть человек. Украинские ребята обратили внимание на надутую, словно воздушный шарик, медицинскую перчатку, которую Валерий повесил над своей кроватью. «Чего это ты?» – спросили у него. «На фарт», – ответил Валерий. Он загадал: если не сдуется перчатка, киевская ФШМ турнир выиграет. После трёх побед подряд перчатка лопнула, последовал проигрыш грузинской команде. Но накануне решающего матча с ФШМ из Ленинграда – матча, в котором, собственно, всё и решалось, – Лобановский, по рассказу Сергея Богачека, собрал сохранившиеся обрывки перчатки, долго над ними колдовал, скрутил, наконец, из них несколько небольших резиновых шариков и повесил на то же место. Над чудачеством Лобановского ребята смеялись, подначивали его, но перестали делать это после того, как выиграли у ленинградцев со счётом 3:1 и стали победителями чемпионата страны.

«Все, – рассказывал Сергей Богачек, – молчат, ждут, что скажет Лобановский. А он ходит гоголем, на нас смотрит свысока, но тоже молча. Когда ехали в поезде домой и собрались в его купе, он не выдержал: “Ну что, деревня, перчатка-то была волшебная”. Все дружно расхохотались».

В своё время, в 70-е и 80-е годы, в день каждой домашней игры, Ада тщательно гладила ему костюм, рубашку. Григорий Спектор отправлял за одеждой машину. Всё было просчитано: сколько ехать от Конча-Заспы до улицы Суворова и обратно. Одежда доставлялась Лобановскому на базу к двум часам. После обеда и отдыха он переодевался и ехал на игру. Однажды динамовский водитель Володя Якушко, опаздывая, столкнулся при въезде на территорию базы с машиной Колотова, разбил её вдребезги, но «фартовую» одежду доставил в срок.

Раздевалка перед матчем – святая святых. Перед самым выходом команды на поле Лобановский в наступавшей по его просьбе тишине – так обычно присаживаются на дорожку – смотрел на часы и, когда стрелка проходила седьмую секунду, хлопал в ладоши. Он считал, что после последних указаний необходимо выдержать паузу. Происходила концентрация внимания игроков, они сосредотачивались на поставленной задаче. Резкий хлопок выводил футболистов из этого состояния.