Текст книги "Слово о полку Игореве"
Автор книги: Александр Зимин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 60 страниц)
Удивляет и единообразие в написании «Святъслав» и «Святъславлича». Из 18 случаев «ъ» в середине отсутствует в издании 1800 г. в 4 случаях, причем в трех «ъ» есть в Екатерининской копии, только в одном («Святославли носады») «ъ» заменяется «о» в обоих текстах. И это учитывая, что в древних рукописях «ъ» в данном слове фактически почти не встречается. В глаголах с предлогом «въс», «въз» 15 раз пишется с «ъ», три без («всядемъ», «вступита», «вступилъ»), один также без «ъ», но в Е с паерком.
Вопрос об орфографии Слова недавно поднял Ф. П. Филин. Он считает, что Игорева песнь содержит в себе «ряд типичных болгарских написаний, которые проводятся более или менее последовательно: ръ, лъ (в одиночных случаях рь, ль) вместо русских ър, ъл, ьр (всего девять примеров), ь вместо ъ в конце слова».[Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 168.] Но в Игоревой песни «ъ» ставился, как правило, всегда в конце предлога после согласной. Эта особенность, как установил Д. С. Лихачев, свойственна передаче текста и в других мусин-пушкинских изданиях («Поучение Владимира Мономаха») и объясняется нормами орфографии XVIII в.[Лихачев Д. С. История подготовки… С. 70.]
Этого мало. Пропуски и вставка «ъ» и «ь» в середине слов «главным образом (но не всегда) с целью приспособления текста к орфографии XVIII в. наполняют и издание „Поучения“ 1793 г.».[Лихачев Д. С. История подготовки… С. 70. В Екатерининской копии число употребления этих букв в середине слов раза в два меньше, чем в издании 1800 г.] Заметим, что и слово «къмети» в Игоревой песни и в Поучении передано одинаково, хотя в рукописи Поучения «ъ» отсутствует.
Д. С. Лихачев отметил, что в издании почти все слова, оканчивающиеся на согласные, имеют конечное «ъ».[Лихачев Д. С. История подготовки… С. 70.] Он склонен это объяснить особенностями публикаторской деятельности XVIII в. Так, он полагает, что «ъ» в слове «къ мети» могло быть вставлено издателями. Это сомнительно уже потому, что чтение «къ мети» мы находим и в издании, и в Екатерининской копии, и у Карамзина.[В его пересказе в первом издании («метки в стрелянии») и в цитате во втором издании «Истории Государства Российского» (см.: Дмитриев Л. A. H. М. Карамзин и «Слово о полку Игореве». С. 48).] Последний обратил внимание на ошибочную разбивку этого слова, но дал чтение «къмети», а не «кмети». Итак, надо полагать, что и в мусин-пушкинской рукописи стояло «къмети», т. е. в полном соответствии с изданием «Поучения Мономаха» 1793 г.
Все это дает возможность считать, что перед нами результат не вполне последовательно проведенной орфографической стилизации «под древность». Вероятно, ее следует связывать с деятельностью самого А. И. Мусина-Пушкина (см. «блъванъ» в его вставке), а также со внесением в текст Слова церковнославянских элементов его первоначальным автором.
Или вот еще. В издании Слова и Екатерининской копии есть чтение «стугою». Вряд ли его можно объяснить тем, что «первые издатели были весьма мало опытными корректорами и в исправлении опечаток и в проведении единожды принятой системы».[Лихачев Д. С. История подготовки… С. 71.] Наоборот, издатели внимательно отнеслись к сличению с подлинником копии. Они, в частности, очевидно, сняли «ъ» у предлогов в чтениях «в моемъ» и «бес щитовь» (имеющиеся в Екатерининской копии). Но отсюда наличие многих конечных «ъ» в печатном издании может быть объяснено особенностью самого Мусин-пушкинского текста Слова. Поэтому предположение Д. С. Лихачева о том, что чтения «съ моря» (имеющегося и в издании, и в Екатерининской копии) не было в рукописи Слова, не может быть доказано.
При перепечатке отдельных листов Слова были заменены чтения «пълку» на «плъку», «Владимир» на «Владимiр» (с. 15) и некоторые другие.[Подробнее см.: Дмитриев. История первого издания. С. 57 и след.] Д. С. Лихачев и Л. А. Дмитриев полагают, что перед нами стремление «приноровить» текст к орфографии XVIII в.[Лихачев Д. С. История подготовки… С. 74; Дмитриев. История первого издания. С. 58.] Р. О. Якобсон считает чтение «пълку» в заглавии более близким к орфографии рукописи.[Jakobson R. The Archetype of the First Edition of the Igor Tale//Harvard Library Bulletin. 1952. Vol. 6. N 1 (offprint). P. 11.] Вопрос этот сложнее, чем может показаться на первый взгляд. В издании и Екатерининской копии мы находим чтение «Владимера», а на с. 28 «Владимиръ» (в Екатерининской с «i»), в двух случаях в копии и в издании слово написано с «i». Заметим, что и в Екатерининской копии на с. 15 мы читаем «Владимiр». Такой разнобой может быть возводим к мусин-пушкинскому протографу Слова (его составитель вообще не был достаточно осведомлен в древнерусских грамматических правилах). Ведь для других случаев Д. С. Лихачев верно отмечал, что издатели стремились «отменить» особенности орфографии XVIII в., проникшие в первоначально подготовленный текст Слова (ср., например, в Екатерининском «начасте» на с. 35 и т. п., т. е. с «а» после шипящей, а в издании «начясте» и т. п.; замена цифровых обозначений буквенными в тексте «ш соколовъ» и т. д.).[Лихачев Д. С. История подготовки… С. 76.]
Итак, конечный наш вывод сводится к тому, что Слово издано с максимальным (для археографии XVIII в.) приближением к подлиннику, а проникшие в него черты орфографии екатерининской эпохи могут объясняться в ряде случаев ее присутствием уже в самой Мусин-пушкинской рукописи.[Сопоставлению первого издания Слова и Екатерининской копии посвящены работы: Орлов. Слово; Щепкипа М. В. 1) К вопросу о правописании рукописи «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. 13. С. 90—101; 2) К вопросу о разночтениях Екатерининской копии и первого издания… С. 71–76; Творогов О. В. К вопросу о датировке… С. 147–158 и др.]
О процедуре печатания Слова рассказал Р. Ф. Тимковскому типографщик С. А. Селивановский: «Корректуру держали: А. Ф. Малиновский, H. Н. Бантыш-Каменский, а третью уже читал граф Пушкин. Они делали частые поправки в корректуре, с точностью издавая подлинник, от чего печатание шло медленно. Граф Пушкин не имел права помарывать корректуру».[Полевой. Любопытные замечания. С. 17.] Это сообщение давно уже озадачило исследователей. Так, Д. Дубенский с недоумением задавал вопрос: «Почему высокопочтеннейшие издатели запрещали поправлять листы графу Мусину-Пушкину?».[Сперанский М. Н. Первое издание «Слова о полку Игореве» и бумаги А. Ф. Малиновского. С. 23.] Как бы отвечая на этот вопрос, М. Н. Сперанский полагает, что издатели «не очень высоко оценивали познания М.-Пушкина по части древнерусского языка». Они посылали ему только третью корректуру, когда ничего исправлять было нельзя. «Так поступали редакторы, естественно, побуждаемые не только уважением к владельцу рукописи и меценату, но и из вежливости и совершенно естественно щадя законное самолюбие графа – быть в той или иной форме участником издания открытой им и на его средства издаваемой рукописи».[Сперанский М. Н. Первое издание «Слова о полку Игореве» и бумаги А. Ф. Малиновского. С. 23.] Надо сказать, что это объяснение не вполне удовлетворительно. Почему же граф, столько сделавший для правильного прочтения памятника, перевода и комментария, согласился на такую незавидную роль постороннего свидетеля издания (что это было так, видно и на судьбе его комментария и перевода, которые по собственному усмотрению переделывал А. Ф. Малиновский). Не проявилось ли в этом стремление графа представить дело так, что, собственно, он не вмешивался в издание рукописи, а все это было дело ученых мужей. Это давало ему двойную выгоду. Оставаясь «почетным издателем», он вместе с тем перелагал всю ответственность за издание на своих коллег (в случае, если бы выяснилось, что памятник – увы! – не столь древнего времени). Игра была слишком опасной, чтобы рисковать.
Л. А. Дмитриев, исходя из рассказа Селивановского, делает вывод, что Мусину-Пушкину запретили делать «помарки» в корректуре «только потому, что Мусин-Пушкин до корректуры вносил в рукопись свои изменения без согласования их с двумя издателями».[Дмитриев. История первого издания. С. 66–67.] Получается, что вельможному открывателю рукописи делаются предписания, как провинившемуся школяру. Никаких доводов о «самочинном» внесении графом изменений в текст издания Слова Л. А. Дмитриев фактически не привел. Он лишь ссылается на комментарий о Бояне, восходящий к тексту Мусина-Пушкина в первом типографском воспроизведении с. 37. Этот текст, говоривший о том, что Боян воспевал князя Всеслава, противоречил комментариям Малиновского о том, что Боян жил до принятия христианства, и был снят в перепечатанной восьмушке Слова. Так вот Л. А. Дмитриев считает, что первоначальный текст примечания о Бояне граф как бы «протащил» в текст издания без ведома Малиновского, который заметил позднее это и снял его в последний момент. Догадка заманчивая, но маловероятная. Вряд ли графу была необходимость «тайком» делать какие-то исправления. Скорее всего, Малиновский использовал сам примечание графа (как и в других случаях), а когда текст был напечатан, заметил противоречие и заменил четверку со с. 37. Словом, и в данном случае у нас нет основания считать, что граф принимал непосредственное участие в издании Слова.
В 1812 г., как сообщил граф, его библиотека погибла во время пожара Москвы («ныне сие единственное и драгоценнейшее стяжание… крайнему сожалению почти все в Москве погибло, исключая только тех летописей и выписок, кои по счастию находятся у г-на историографа Карамзина… и тех книг, кои были у него в деревне»).[{Калайдович К. Ф.} Записки для биографии… С. 85.] Обращает на себя внимание то, что Мусин-Пушкин прямо не говорил о гибели Слова во время пожара, лишь намекая на это.
Судьба библиотеки А. И. Мусина-Пушкина неясна.[О составе рукописей А. И. Мусина-Пушкина в самом начале XIX в. можно судить по краткому перечню, сделанному Евгением Болховитиновым. Вот какие наиболее древние рукописи названы Евгением: «1. Из книг. Многие летописи и труды Татищева… 2. Труды святого Димитрия Ростовского, его рукою писанные. 3. Все летописи и манускрипты Крекшина. 4. Все летописи и манускрипты профессора Барсова… 7. Летопись князя Кривоборского… 8. Древняя летопись, из коей выписана Песнь Игорева. 9. Древняя летопись, из коей выписана духовная князя Владимира Мономаха. 10. Летопись Нестерова, гораздо старее и исправнее столь уважаемого Кенигсбергского списка, на пергамине» (Бычков А. Ф. Материалы к Словарю Евгения о русских писателях//Сб. ОРЯС. СПб., 1868. Т. 5, вып. 1. С. 256). Как видим, особенно древних рукописей, судя по этому перечню, в библиотеке графа не было. {Обстоятельные исследования, посвященные формированию собрания А. И. Мусина-Пушкина, его составу и дальнейшей судьбе, см. в работе: Моисеева Г. Я. О «Собрании российских древностей» А. И. Мусина-Пушкина // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник. 1983. М., 1985. С. 14–26), в книге: Моисеева Г. Я, Крбец М. М. Иозеф Добровский и Россия. Л., 1990. С. 57–67, и особенно в книге: Козлов В. Я. Кружок А. И. Мусина-Пушкина… С. 67—170, 252–266.}] Построенный им на Разгуляе дом пострадал во время пожара 1812 г.[О доме А. И. Мусина-Пушкина бытуют различные легенды. Так, согласно одной из них, в верхнем этаже левого крыла дома находится «замурованная» комната (Кардашев М. Дом на Разгуляе // Наука и жизнь. 1963. № 9. С. 22–23).] Впрочем, наиболее ценные картины и другие редкости из собрания графа были заблаговременно вывезены. Внучка графа позднее вспоминала, что ценные рукописи из его собрания были замурованы.[Берков Я. Я. Заметки к истории изучения «Слова о полку Игореве». С. 133.] Так ли это было на самом деле, сказать трудно. Но ясно одно, что во время пожара у графа погибли отнюдь не все рукописи первостепенной важности.[Среди «сгоревших» рукописей А. И. Мусина-Пушкина числится сборник 1414 г. с древнейшим списком Памяти и Похвалы Иакова мниха. Этот сборник еще в 1776 г. принадлежал Воскресенскому Новоиерусалимскому монастырю (Никольский Я. Материалы для повременного списка русских писателей. СПб., 1906. С. 83). Очевидно, он попал к синодальному обер-прокурору вместе с другими рукописями из монастырских архивов. Сохранился список 1816 г. со сборника, что делает сомнительным сведения о гибели его в пожаре 1812 г. (Срезневский В. Мусин-Пушкинский сборник 1414 года в копии начала XIX-го века//Записки имп. Академии наук. СПб., 1893. Т. 72. Приложение № 5). Сборник упоминал H. М. Карамзин (Каралиин. История государства Российского. Т. 1, примеч. № 110, 284). Ошибочны сведения Д. С. Лихачева о том, что Троицкая пергаменная летопись сгорела у Мусина-Пушкина (Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 6): она погибла с рукописями ОИДР (подробнее см.: Кочетов С. И. Троицкий пергаменный список летописи 1408 года//АЕ за 1961 г. М., 1962. С. 18 и след.).] Во всяком случае странно, что некоторые из них уцелели.[Среди сохранившихся мусин-пушкинских рукописей можно назвать еще следующие:
1. Сборник двинских грамот – ГПБ, O.IV.14 (о нем см.: Карамзин. История государства Российского. Т. 4, примеч. № 206; Т. 5, примеч. № 26, 134, 244, 283, 348, 361, 364, 404; Т. 6, примеч. № 42, 66).
2. Сборник XIV в. с Русской Правдой – ЦГАДА, Древлехранилище, отд. V, рубр. 1, № 1 (о нем см.: Правда Русская. М.; Л., 1940. Т. 1. С. 277–280).
3. Софийская летопись – ГПБ, O.IV.298 (о ней см.: Карамзин. История государства Российского. Т. 2, примеч. № 78).
4. Русский временник – ГИМ, собр. Черткова, № 115 (см.: Карамзин. История государства Российского. Т. 3, примеч. № 360).] Так, И. Н. Болтин уже пользовался из числа рукописей Мусина-Пушкина так называемой летописью кн. Кривоборского.[Критические примечания генерал-майора Болтина на второй том Истории князя Щербатова. СПб., 1794. С. 23, 327 и др.] Но эта летопись не пострадала во время пожара и хранится в Чертковском собрании Государственного Исторического музея (ГИМ, собр. Черткова, № 362).[Тихомиров М. Я. Краткие заметки… С. 22.] Так называемый Чертковский список Вологодско-Пермской летописи также некогда принадлежал Мусину-Пушкину[ПСРЛ. М.; Л., 1959. Т. 26. С. 6.] (ГИМ, собр. Черткова, № 360). Этот список ранее входил в состав книг троицкого игумена Иоасафа (середина XVI в.). Следовательно, скорее всего, А. И. Мусин-Пушкин присвоил его тогда, когда троицкие летописцы по указу 1791 г. были препровождены в Синод.[В ответ на запрос 1837 г. граф С. С. Уваров начертал резолюцию, в которой говорилось, что «летописи, собранные в 1791 г., как известно, поступили в библиотеку покойного графа А. И. Пушкина и сгорели с нею вместе» (Барсуков Н. Жизнь и труды П. М. Строева. С. 313).] Но и эта рукопись не была уничтожена в пожаре 1812 г. Сохранилось путаное воспоминание внучки А. И. Мусина-Пушкина о том, что «подлинное „Слово о полку Игоря“ и часть Несторовой летописи были спасены от погибели тем, что находились в то время у историографа Карамзина».[Берков П. Н. Заметки к истории изучения «Слова о полку Игореве» С. 133.] Племянник А. И. Мусина-Пушкина Н. А. Енгалычев позднее сообщал, что еще до нашествия Наполеона на Россию H. М. Карамзин «выпросил у дяди моего 17 книг из его библиотеки для сочинения русской истории. Это мне обстоятельство известно потому, что это было в то самое время, когда я жил у дяди моего в доме». Карамзин держал эти рукописи до издания «Истории» и, прибавляет Енгалычев, «даже после того не возвратил».[Барсуков И. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1893. Кн. 7. С. 311–312.] Весьма возможно, что внучка Мусина-Пушкина, зная, что какие-то рукописи попали к Карамзину, ошибочно назвала среди них Слово. Впрочем, не исключено, что Слово действительно «застряло» у Карамзина, ибо он несколько раз ссылался в «Истории» на рукопись сборника, содержавшую Слово. Так или иначе, но сведения о гибели сборника со Словом остаются весьма загадочны.
Таковы обстоятельства, связанные с находкой и первой публикацией Слова о полку Игореве.
Глава VIII
СУДѣБА СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX–XX вв
Теперь предстоит рассмотреть последнюю страницу истории Слова о полку Игореве – его судьбу в исторической и литературоведческой науке XIX–XX вв.[Подробный критико-библиографический очерк изучения Слова до 1955 г. см. в кн.: Головен-ченко Ф. М. 1) Слово о полку Игореве: Историко-литературный и библиографический очерк. М., 1955; 2) Слово о полку Игореве. М., 1963. Библиографию см. в кн.: Слово о полку Игореве: Библиографический указатель / Под ред. С. К. Шамбинаго. М., 1940; Адрианова-Перетц В. П. «Слово о полку Игореве»: Библиография изданий, переводов и исследований. М.; Л., 1940; Дмитриев Л. А. Слово о полку Игореве: Библиография изданий, переводов и исследований 1938–1954. М.; Л., 1955; Попов П. Н. Дополнения к библиографии работ о Слове о полку Игореве за 1938–1954 гг. //ТОДРЛ. М.; Л., 1957. Т. 13. С. 706–716. {Cooper H. R. Jr. The Igor Tale. An annotated Bibliography of 20th century non-soviet scholarschip on the Slovo o polku Igoreve. London, 1978; Купер Г.-Р. Изучение «Слова о полку Игореве» в Северной Америке до конца 1983 г.//Слово. Сб.-1988. С. 429–433; Дробленкова Н. Ф., Зарембо Л. И., Пелешенко Ю. В., Соколова Л. В. «Слово о полку Игореве»: Библиография работ на русском, украинском и белорусском языках. 1968–1987. Л., 1990. См. также: Творогов О. В. Библиографии и библиографические обзоры «Слова»//Энциклопедия. Т. 1. С. 111–116. Библиографические сведения можно почерпнуть также из «Энциклопедии „Слова о полку Игореве“» (СПб., 1995) и книги М. Г. Булахова: «Слово о полку Игореве» в литературе, искусстве, науке: Краткий энциклопедический словарь. Минск, 1985.}] Если говорить точнее, то нас будет интересовать только вопрос о том, как трудами многих поколений ученых подготавливались условия для выявления источников и определения времени и автора этого замечательного произведения.
Сомнения в подлинности и древности Слова о полку Игореве появились еще до публикации этого памятника. Их, в частности, высказывал А. Л. Шлецер. Правда, сразу же после издания Песни об Игоревом походе он их отбросил.[ «Что это творение в поэтической прозе есть древнее и даже подлинное, теперь я более не сомневаюсь». Шлецер А. Л. Нестор. СПб., 1809. 4. 1. С. 884. См. также: {Schlözer A.} Göttingische Anzeigen von gelehrten Sachen. 1801. St. 203. S. 2028–2030 (ср.: Schlözer A. Nestor. 1801. Bd 2. S. 277).]
Глубоко поэтичные строки Слова сразу же обратили на себя внимание крупнейших писателей и поэтов начала XIX в., а образ Бояна сделался уже тогда символом древнего поэта-сказителя. К нему обращались H. М. Карамзин, Г. Р. Державин, М. М. Херасков, Н. А. Львов, В. Г. Нарежный, В. В. Капнист. Патриотическое звучание Слова о полку Игореве привлекло к себе внимание великого писателя-революционера А. Н. Радищева. Но вот в научной литературе настораживает и отсутствие откликов на издание, и сравнительно длительное молчание специалистов.
Первая большая работа о Слове о полку Игореве была написана в 1805 г известным поклонником старинного русского языка А. С. Шишковым (1754–1841), старавшимся на примере этого памятника доказать, что «язык наш процветал издревле».[Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов. СПб., 1826. Ч. 7. С. 37. Впервые Шишков обратился к Слову еще в 1804 г. (Альтшуллер М. Г. «Слово о полку Игореве» в кругу «Беседы любителей русского слова»//ТОДРЛ. Л., 1971. Т. 26. С. 110).] Заметим, что именно А. С. Шишкову принадлежит первая публикация и перевод на русский язык поддельной «Краледворской рукописи» Ганки, имитированной под древнечешский эпос.[Кораблев В. И. Вячеслав Ганка и его «Краледворская рукопись»//Известия АН СССР. Отделение обществ, наук. 1932. № 6. С. 528–529.]
Однако уже в этот период раздавались голоса видных исследователей, сомневавшихся в подлинности Слова о полку Игореве. В 1806 г. вышел первый перевод Слова на польский язык, выполненный Ц. Годебским (1765–1809). Годебский еще в 1804 г. автором Слова считал А. И. Мусина-Пушкина.[Godebski С. Wyprawa Igora przeciw połowcom, poema A. I. Mussin-Puszkina // Godebski C. Dzieła wierszem i proza. Warszawa, 1821. Cz. 2. S. 308–370. См. также: Szolson M. O pierwszym przekładzie «Słowa o wyprawie Igora» na jeżyk Polski //Kwartalnik Institutu Polsko-Radzieckiego. 1956. N 3–4. S. 68–76; Шолъсоп М. О первом переводе «Слова о полку Игореве» на польский язык //ТОДРЛ. М.; Л., 1956. Т. 12. С. 71–78. {См. также: Федотова М. А. Годебский Циприан//Энциклопедия. Т. 1. С. 33–34.}] Он писал, что Мусин-Пушкин, «действительно, объявил, что он был только переводчиком рукописи с древнего (языка)… но поскольку многие сомневаются в этом источнике… осмеливаемся ее счесть за произведение подложное или по меньшей мере переработанное при его подновлении».[Godebski С. Zabawy przyiemne i pożyteczne. Warszawa, 1806. T. 5. S. 71.]
В 1812 г., сравнивая слог Русской Правды со Словом о полку Игореве, М. Т. Каченовский сделал оговорку: «ежели песнь сия в самом деле есть остаток отдаленной древности».[Каченовский М. Т. Взгляд на успехи российского витийства в первой половине истекшего столетия //Труды ОЛРС. М., 1812. Ч. 1. С. 20.]
Все это только отголоски полемики, которая велась вокруг Слова длительное время. Во всяком случае в 1815 г., говоря о Песни о походе Игоря, П. М. Строев писал, что «долго оспаривали ее подлинность».[Строев П. М. Краткое обозрение мифологии славян российских. М., 1815. С. 10.] Так было положено начало спору о времени составления Слова о полку Игореве.
В мае 1812 г. П. Ф. Калайдович, брат известного исследователя древнерусских памятников К. Ф. Калайдовича, представил в Общество любителей российской словесности при Московском университете письменный вопрос: «На каком языке писана Песнь о полку Игоря…», в котором, в частности, он писал: «Сия песнь, говорю, скоро после своего появления произвела сомнение в ученых людях: они не могли уверить себя, что поэма сия принадлежит XII веку».[Текст вопроса опубликован: Труды ОЛРС. М., 1812. Ч. 4. С. 159, 177–181. См. также: Калайдович П. Задача для решения//Вестник Европы. М., 1812. № 10. С. 136–141. Об авторстве см.: Козлов В. П. К. Ф. Калайдович как исследователь «Слова о полку Игореве» // Материалы XXVI научной студенческой конференции Тартуского университета: Литературоведение – Лингвистика. Тарту, 1971. С. 7—10. [К. Ф. Калайдович опубликовал ответ на этот вопрос: Неизвестный {Калайдович К Ф.] Опыт решения вопроса, на каком языке написана Песнь о полку Игоря: на древнем ли славянском, существовавшем в России до перевода книг Священного писания, или на каком-нибудь областном наречии?//Труды ОЛРС. М., 1818. Ч. 11. С. 1—32.}] Считая, что поэзия у всех народов предшествовала учености, П. Ф. Калайдович как бы спрашивал, «почему же нам не верить, взявши в пример Гомера и Оссиана, что гений, подобно северному сиянию, является во мраке ночи».[Калайдович // Задача для решения.]
Первое сведение о том, что рукопись Песни о полку Игореве погибла в пожаре 1812 г., сообщил в печати П. М. Строев в 1815 г.[ «Список, с коего она напечатана, хранившийся в библиотеке графа А. И. Мусина-Пушкина, в 1812 году сгорел» (Строев П. М. Краткое обозрение мифологии славян российских. С. 10). Тогда Строев еще не сомневался в подлинности Слова, как, впрочем, датировал XIV в. и бардинский список Слова, приобретенный А. Ф. Малиновским. {Ср.: Козлов В. Г1. Кружок А. И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игореве». М., 1988. С. 68–69.}] Это сведение восходит к графу. Ведь в том же году А. Ф. Малиновский заметил о рукописи Слова, что «при нашествии на Москву неприятеля она сгорела».[Дмитриев. История первого издания. С. 155.] Впрочем, сам А. И. Мусин-Пушкин в автобиографии 1813 г. предпочел ограничиться общей фразой о гибели всего драгоценного собрания рукописей. Это же повторил и К. Ф. Калайдович в биографии графа.
В июле 1812 г. К. Ф. Калайдович поступил в ополчение, в котором находился год (до увольнения 23 июля 1813 г.). Сразу же по возвращении в Москву он приступает к работе над русскими древностями. Уже в конце этого года К. Ф. Калайдович начал свою упорную борьбу с той стеной молчания, которой окружил А. И. Мусин-Пушкин историю приобретения рукописи Слова. Еще 31 октября К. Ф. Калайдович обратился с письмом к графу, в котором просил сообщить ему, «какие рукописи и древние вещи… сохранились в Вашей деревне».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. М., 1862. С. 95. Дата этого письма (31 октября) содержится в ответе К. Ф. Калайдовича от 8 ноября 1813 г.] 8 ноября А. И. Мусин-Пушкин ответил ему.[ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278.] Получив этот ответ 19 ноября, К. Ф. Калайдович на следующий день написал графу новое письмо. В нем он задавал Мусину-Пушкину уже несколько вопросов, касающихся непосредственно Слова о полку Игореве: «Я желал бы знать, – писал он, – о всех подробностях несравненной Песни Игоревой, т. е. на чем, как и когда она написана? Где найдена? Кто был участником в издании? Сколько экземпляров напечатано? Также и о первых ее переводах, о коих я слышал от А. Ф. Малиновского?».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 96. Дата письма К. Ф. Калайдовича устанавливается по ответному письму А. И. Мусина-Пушкина Бантышу-Каменскому от 20 декабря 1813 г.] Одновременно Калайдович сообщал адресату, что полученную от него автобиографию он «осмелился предварительно напечатать в Вестнике Европы».[Речь идет о публикации: Калайдович К. Ф. Записки для биографии е. с. графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина//Вестник Европы. 1813. Ноябрь. 4. 72, № 21–22. С. 76–89.] В письме интересна ссылка на Малиновского, который, очевидно, не мог прояснить Калайдовичу обстоятельства обнаружения Слова. Только 20 декабря 1813 г. граф написал Калайдовичу письмо, в котором сообщил, что Слово приобрел его комиссионер у впавшего в нужду архимандрита Иоиля.[Калайдович К. Ф. Биографические сведения о жизни, ученых трудах и собрании российских древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина//Записки и труды ОИДР. М., 1824. 4. 2. С. 35–36.] Увы, сведения были неполными, сбивчивыми и сопровождались просьбой не разглашать их (поэтому Калайдович даже после смерти графа издал его письмо только в извлечениях).[ «На вопросы ваши объяснения при сем прилагаю, вследствие желания вашего. Хотя назвал Вам участвовавших в издании Песни о Полку Игореве, но как не знаю, будет ли то согласовано с их волею, а потому и прошу оставить сие между нами. Ежели же дадут названные согласие, тогда делайте, что вам угодно…» (ГПБ, собр. автографов М. П. Погодина, ф. 588, № 278). Рукопись текста «ответов» (изданных Калайдовичем) не сохранилась. Письма А. И. Мусина-Пушкина к К. Ф. Калайдовичу впервые исследованы Ф. Я. Приймой в его докладе, прочитанном в Пушкинском Доме в мае 1963 г. См.: Ю. К. [Бегунов]. В секторе древнерусской литературы//РЛ. 1963. № 3. С. 231–232. [О Калайдовиче см. также: Творогов О. В. Калайдович Константин Федорович // Энциклопедия. Т. 3. C.5–6]
Несколько слов следует сказать об автобиографии А. И. Мусина-Пушкина. В ней граф подробно перечисляет все свои заслуги в собирании и издании российских древностей. Он рассказывает о приобретении им бумаг Крекшина, среди которых якобы были найдены Лаврентьевская летопись и «Книга Большому чертежу». Не забыл он перечислить ценные дары, полученные им от Екатерины, Державина и некоторых церковных деятелей (в том числе греческое Евангелие IX в., литовский статут 1588 г.). Наконец, перечислил Мусин-Пушкин и покупки рукописей из собраний А. Барсова и Елагина. И только об одной уникальной рукописи А. И. Мусин-Пушкин сохранял полное молчание – о Слове о полку Игореве.[Оно упомянуто лишь в перечне изданных графом книг.]
Чем же вызвано такое ледяное безмолвие как раз тогда, когда вокруг этого памятника разгорелись жаркие споры? Может быть, граф не хотел признаваться в том, что он незаконно приобрел ее из числа рукописей, присланных в Синод по указу 1791 г.? Но ведь сообщил же он ложные сведения о Лаврентьевской летописи и «Книге Большому чертежу». Почему же он не мог сказать что-либо подобное о Слове о полку Игореве? В конце концов, он мог просто сказать о находке этого памятника, не говоря о том, как он был обнаружен. Но Мусин-Пушкин молчал. Значит, дело было в самом памятнике, а не в способе его приобретения. Не будучи уверенным, что загадка Слова о полку Игореве сохранится вечно, А. И. Мусин-Пушкин счел за благо вовсе промолчать об этом памятнике с тем, чтобы не давать повода своим «недоброжелателям» дискредитировать его «доброе имя» как ученого и собирателя древностей, обвинив его в подлоге.
А. И. Мусин-Пушкин был крайне недоволен появлением в печати его автобиографии. В письме от 1 декабря 1813 г. Д. Н. Бантышу-Каменскому он писал, что читатель, «не знающий меня коротко или кто из неблагонамеренных легко почтет меня лжецом или хвастуном».[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 414.] И действительно, уже 5 декабря книгопродавец В. С. Сопиков в письме Калайдовичу уличал графа в заведомой лжи.[Дмитриев. История открытия рукописи. С. 415–416. Об этом см. главу VII.] Отношения Мусина-Пушкина с Калайдовичем испортились. На первую попытку молодого историка выяснить правду о Слове А. И. Мусин-Пушкин в письме от 8 ноября не ответил ни слова.
23 декабря 1813 г. Калайдович снова обращается к А. И. Мусину-Пушкину, извиняясь за свою «дерзость», т. е. за публикацию его автобиографии. Из этого письма видно, что Д. Н. Бантыш-Каменский показал Калайдовичу гневное послание Мусина-Пушкина,[Калайдович просил «не винить» Д. Н. Бантыша-Каменского и как бы отвечал на доводы графа: «Читателям благонамеренным она (т. е. автобиография. —Л. 3.) принесет услаждение» (Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97). Дата Бессонова (13 декабря) неверна. Правильную дату (23 декабря) см. в письме А. И. Мусина-Пушкина от 18 января 1814 г.] и Калайдович теперь стремился успокоить подозрительного графа, рассыпаясь ему в комплиментах, а вместе с тем опять повторял свои вопросы: «Кто верит словам завистников, дерзающих говорить вместе, что Песнь Игорева подделана? Кто мог с такими глубокими познаниями в истории и языке не сделать анахронизмов, живши в XVIII веке, и кто опять отказался бы от чести сочинения такого памятника, которому удивляются отличные знатоки в сем роде, не видя настоящей ему основы? Желая успокоить легковерных, утвердить благомыслящих и притупить жало неблагонамеренных, я хотел бы иметь подробнейшее известие о Песни Игоревой, к которой можно бы приобщить известие о всех пиесах с нею вместе помещенных, и для сего-то я утруждаю вас покорнейшею моею просьбою. Мы все сие желаем сделать некоторым актом, засвидетельствованным Д. Н. Б.-Каменским, H. М. Карамзиным и А. Ф. Малиновским – назовите, которых вы знаете, и положить для утверждения в Архив Коллегии Иностранных дел». Далее Калайдович сообщал, что «время, от коего зависит скрывать и открывать, явит нам неоспоримые доказательства ее (т. е. Песни. – А. 3.) достоверности, подобно одному, недавно мной найденному в Апостоле».[Бессонов П. Константин Федорович Калайдович. С. 97.] На это письмо А. И. Мусин-Пушкин не ответил.
