Текст книги "Слово о полку Игореве"

Автор книги: Александр Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 60 страниц)

Еще Б. Г. Унбегаун обратил внимание на то, что в древнерусских памятниках не встречается форма «русичи».[Unbegaun В. Les Rusići – Rusici du Slovo d’Igor//RES. 1938. Fase. 1–2. P. 79–80.] Попытки его оппонентов найти сходные термины о Древней Руси были безуспешны.[Соловьев А. В.Русичи и русовичи//Слово. Сб.-1962. С. 276–289; Гординський С.Назви «Русичі» й «русовичі» // Українська вільна Академія. Вінніпег, 1963. Сер. Назвознавство. № 25. С. 9—12; Словарь-справочник. Вып. 5. С. 62–64.] Л. А. Булаховский справедливо писал, что «случай этот, конечно, не является таким, который легко отвести аналогиями сходных образований с другим составом форм единственного числа».[Булаховский Л. А. Функции чисел… С. 123.] Зато украинская поэзия знает близких к «русичам» – «русовичiв»[Потебня. Объяснение. Т. 2. С. 450.] и даже выражение «Ехав молодец з Угорь до Русиц».[Головацкий. Народные песни. С. 69. {См. также: Милов Л. В. О «Слове о полку Игореве» (Палеография и орфография рукописи; чтение «русичи»)//История СССР. 1983. № 5. С. 82—106.}]

В Слове о полку Игореве термин «степь» отсутствует, а вместо него везде употребляется «поле» («загородите полю ворота»). Это вполне соответствует не только летописному «полю» – степи (ср. в Ипатьевской летописи под 1224 г. «поле половецкое»), но и украинским думам XVI–XVII вв. и польскому языку XVIII в., где степь называется pole.[Шарлемань Н. В. Заметки натуралиста… С. 66.]

В начале Слова есть поэтическое место, в котором рассказывается о том, как Боян «пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѣй, которой (в изд.: который. – А. 3.) дотечаше, та преди пѣсь пояше… Мстиславу, иже зарѣза Редедю». Обычно слово «дотечаше» переводится как «настиг». Однако в польском языке есть слово dociąć – достать, добыть, дорезать.[Karłowicz J., Kryński A., Niedżwiedzki W. Słownik języka polskiego. Warszawa, 1900. Т. 1. S. 479. В интермедии к драме Г. Конисского «Воскресение мертвых» встречаем выражение: «Усім тром дотечется», т. е. достанется (Українські інтермедії XVII–XVIII ст. Київ, 1961. C. 187).] Лебедь поет песнь «преди», т. е. перед тем, как ее пронзает сокол (если переводить «достигает», то «преди» менее логично).[См. также: Müller L. Einige Bemerkungen zum Igorlied//Die Welt der Slaven. 1965. Bd 10. Hf. 314. S. 248.] Десяти соколам соответствует несколько лебединых песен – о Ярославе, Мстиславе и Романе. Если принять предложенное значение термина, тогда будет понятно сопоставление образов сокола, пронзающего лебедя, и Мстислава, зарезавшего Редедю. Отождествление русских воинов с соколами, а половцев (в данном случае касожского князя) с лебедями для Слова обычно. Еще 3. Доленга-Ходаковский подметил, что выражение Слова «дятлове тектом путь… кажуть» может быть объяснено, исходя из значения польского глагола cecktać (чокать, тюкать) и соответствующего tekt-cekt.[Прийма Ф. Я. Зориан Доленга-Ходаковский и его наблюдения над «Словом о полку Игореве» //ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 83.] Слово «рокотать» не встречается ни в древнерусском языке, ни в церковнославянском.[Булаховский Л. А. К лексике «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 33–34.] Зато в литературном украинском языке XIX в. «рокотать» и «ракатаць» в белорусском означало «греметь». Л. А. Булаховский пишет, что «никаких надежных исторических свидетельств в пользу древнерусского „рокотати“ с одним из возможных „поэтических“ значений, помимо „Слова о полку Игореве“, пока, кажется, нет».[Булаховский Л. А. К лексике «Слова о полку Игореве»//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 34. Недавно А. П. Евгеньева указала на употребление слова «рокотать» в разных районах Псковской области в записи одной песни, сделанной в Пермской губернии (Евгеньева А. П. Несколько замечаний к истории и употреблению в русском литературном языке слов «рокотать» и «трепетать» //ТОДРЛ. М.; Л., 1969. Т. 24. С. 26–31).]

Касаясь лексики Слова, Д. С. Лихачев пишет: «Больше всего о его языковой подлинности свидетельствует словарный состав по сравнению с словарным составом „Задонщины“. Ни одно из сравнительно поздних слов, характерных для „Задонщины“, не отражено в словаре „Слова“. В „Слове“ нет таких сочетаний, как „темный князь“, „дети боярские“, „большой боярин“, „калантырь“, „байданы“, „басурменин“, „шишак“ и многих других».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 149.] При решении этого вопроса следует очень четко применять принцип текстологического историзма. Речь должна идти не о списках Задонщины вообще, а о том, которым мог пользоваться автор Слова. Наибольшую убедительность будет иметь лексика, встречающаяся во всех списках Задонщины, или во всех списках Пространной редакции, или, наконец в двух списках, представляющих разные изводы этой редакции. Слова, характерные лишь для одного списка, конечно, могут быть его индивидуальной особенностью, и их отсутствие в Слове о полку Игореве ничего не доказывает. Так «темные князи» упоминаются только в заключительной части Синодального списка, представляющей собой сугубо индивидуальную переработку текста Задонщины. «Великие бояре» также находятся только в С и отсутствуют в И1, И2, У. Их, очевидно, просто не было в списке Задонщины, который держал перед собою автор Слова. Выражение «бусормани» дважды употреблено только в списке У и отсутствует в И1, И2 (в С и К-Б вообще этого текста нет). И лишь «дети боярские» встречаются во всех четырех списках Пространной редакции, но в фрагменте, который вообще не использован в Слове о полку Игореве («Рече князь великы… великия места себе, своим женам», И1).

В. Л. Виноградова считает отсутствие в Слове и известных Задонщине четырех видов оружия, встречающихся только в XIV в., показателем древности первого из памятников.[Виноградова В. Л. 1) Лексическая вторичность «Задонщины»//Слово. С6.-1962. С. 20 и след.; 2) Некоторые замечания о лексике Задонщины//ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 14. С. 198–204.] Но оно может быть объяснено чисто текстологическими обстоятельствами. «Кончары» отсутствуют во всех списках Задонщины (С «чары франьския», У «кинжалы фразские»). Термин «калантырь» известен только списку К-Б и поэтому не мог быть использован автором Слова; термин «шишак» есть только в одном Синодальном списке и является его индивидуальной особенностью; наконец, термин «байданы» мог быть не включен в Слово ввиду его неясности для автора, жившего тогда, когда он давно уже забылся.

Попали ли в Слово из Задонщины слова, которые неизвестны более ранним источникам? Безусловно («харалужный», «хинове» и др.). Д. С. Лихачев говорил, что «встречающиеся в одних и тех же сочетаниях в „Слове“ и в „Задонщине“ отдельные замены слов всегда свидетельствуют о более ранних словах для „Слова“ и более поздних для „Задонщины“: в „Слове“ „быля“ – в „Задонщине“ „боярин“, в „Слове“ „кмети“ – в „Задонщине“ „полководцы“, в „Слове“ „песнотворец“ – в „Задонщине“ „гудец“, „дань“ – „выход“, „поганые“ – „бусорманове“, „бусый“ – „серый“, „жир“ – „богатство“, „болого“ – „добро“».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 149.] Приводя конкретные примеры лексических соответствий, Д. С. Лихачев сразу же нарушает обязательное условие сравнения: слова «должны находиться в одних и тех же сочетаниях». Но черниговские «были» в Слове и «боярин» в Задонщине помещены в совершенно различных контекстах, и предполагать замену одного из них другим просто нет никаких оснований. Об индивидуальном чтении «бусурманин» и о замене «кметями» «полководцев» (см. главу IV) мы уже говорили. Нельзя «гудец» считать более поздним по сравнению с «песнотворцем»: гудца мы находим в Ипатьевской летописи. Эта замена в Слове (как и «жиром» «богатства») связана с привлечением церковнославянского элемента в лексику памятника. Термин «бусый» никак не может считаться признаком древности лексики: в письменных источниках он вовсе до позднего времени не упоминается, а в украинском языке встречается и в XIX в. (в диалектах есть и «босый волк»). Я не говорю уже о том, что «серый» Задонщины и «бусый» («бусовы врани»), так же как и «дани» и «выходы», упоминаются в Слове и Задонщине в совершенно различных контекстах.

Итак, со стороны лексики нет никаких препятствий для того, чтобы допускать возможность использования автором Игоревой песни словарного материала Задонщины.[Недавно А. В. Соловьев попытался обосновать первичность Слова сравнительно с Задонщиной на основании «богатства и яркости словесной ткани и такого безошибочного знания древнерусского языка», какое мы якобы находим в Игоревой песни. Но о «безошибочности» языка в Слове говорить просто невозможно, а богатство «словесной ткани» может больше свидетельствовать и о силе таланта автора, и о более развитом литературном процессе, чем о древности памятника (см.: Соловьев А. В. Словесная ткань Задонщины и Слова о полку Игореве//To Honor of Roman Jakobson. The Hague. Paris, 1967. Vol. 3. S. 1875).] Обнаружить систематической замены поздних терминов древними (что предполагало бы знание автором исторической лексикологии) невозможно. Речь может идти о том, что автор Слова опустил в одних случаях ряд неясных для него наименований («байданы») или явно поздних терминов («дети боярские», «выход»), а в других – ввел несколько новых церковнославянизмов («жир», «песнотворец») или диалектизмов («бусый»).

В тексте Слова о полку Игореве можно встретить достаточное количество архаичных слов и выражений. Но в этом ничего неожиданного нет. Ведь автор сам заявлял, что будет писать свою песнь «старыми словесами». Чрезвычайно важно, что эти «словеса» на поверку оказываются заимствованными из Ипатьевской летописи. Приведем все сколько-нибудь значительные следы близости лексики обоих памятников. Начало Слова «с трудными повестями» близко к обращению: «Начнемь же сказати бещисленыя рати и великыя труды» (1227 г.). Отдельные летописные рассказы дают целые группы сходных выражений. В рассказе 1174 г. находим обороты, близкие к Слову, такие как «потопташа середний полкъ», «путь кажеши», «от множьства праха не знати ни кониика ни пѣшьць» («пороси поля прикрывают» в Слове), «на болоньи» («на болоньи в лозах» под 1161 г.), «ялъся ему волости искати» («поискати града Тьмутороканя» в Слове), «гласи (так X, П.—А. З.)[Здесь и ниже обозначаем: X – Хлебниковский список Ипатьевской летописи, П– Погодинский.] незнаемии» («незнаемою страною» под 1093 г.). Под 1175 г. находим словосочетания «всякыми узорочьи», «каменьем драгим» («драгые оксамиты» Слова), «жемчюгомъ (X, П «женчюгом») великымъ», «далече», «доспе» («доспев» под 1196 г.), которые могли дать лексический материал для автора Слова.

В рассказе 1097 г. встретим фразы и слова: «идяху стрѣлы акы дожчь» (X, П «дождь»), «лесть, юже коваше», «сыночи» (X, П «сночи»), «соколъ галицѣ збиваеть» (X, П «избивает»), «котору» (X, П «которю»), «поча выти волъчьски» (X, П «волчим голосом») Боняк, «поостривати», «троскотати», «на заборолѣхъ», «от-воримъ ворота городу».[В. Ю. Франчук обратила внимание на то, что «сыночи» упоминается в летописи также под 1153 и 1154 гг. (Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич создать «Слово о полку Игореве»? (Наблюдения над языком «Слова» и Ипатьевской летописи) // ТОДРЛ. Л., 1976. Т. 31. С. 78).]

В конце рассказа 1091 г. читаем: «людемь кликнувшимъ… земля стукну». Далее через две-три строки под 1092 г. «бывши тутенъ, стонаше (X, П «в». – А. 3.) полунощи, яко человѣци, рыщуть бѣси». В Слове перед выражением «стукну земля» находим слова «в полунощи» («земля тутнетъ» встречается в начале произведения). Тут же есть выражение «дети бѣсови», навеянное летописными «бесами». Под тем же 1091 г. в летописи помещено выражение «за землю Рускую». Оборот «челъку стяговую сторгоша стяга» (1172 г.) мог трансформироваться в «чрьленъ стягъ… чрьлена чолка» Слова. Здесь же встречается выражение «дерьзи суще» (ср. «бяше же дерзъ» под 1185 г.). Слова «карить» (ср. «Карна» в Слове) и «цвѣлить» встречаются под 1262 г. Выражение «жаль бо ны есть брата своего Игоря» (1148 г.) близко к «жаль бо ему мила брата Всеволода» (Слово). Под 1068 г. (откуда в Слове взят рассказ о пребывании Всеслава в Киеве) помещено выражение «но рѣсте мужаимъся» (X, П «мужаимыся»), сходное с «нъ рѣкосте: мужаимѣся» (Слово).[Очевидно, здесь обычная для Слова путаница (i вместо ы), надо «мужаймыся».] Под тем же годом – «росулися по земли», «которой» (X, П). Под 1096 г. тоже в рассказе о столкновении с половцами находим следующее книжное определение: «половци, иже исходить от пустынѣ» (X, П «пустыня»). В Слове тот же мотив о «пустыне» (здесь же прямо отождествленной с половцами) преобразован в «пустыня (в изд.: пустыни. – А. 3.) силу прикрыла».[Глагол «прикрыть» принадлежит к числу излюбленных автором Слова («хотять прикрыти», «поля прикрывают», «воя прикрыты»). «Сила» в сходном со Словом смысле также встречается в летописи: «сами приехаша… всими своими силами» (1150 г.), «придоша всѣ силы» (1174 г.).] Под тем же годом встречаем выражение «усприем смысл буй», «на полунощьи». Под 1151 г. находим слова «обаполы», «уже не крѣсити» (есть и в Повести временных лет), «чистое поле», «доспевше», «изломи копье», «за шоломя» (X, П «соломя»), «в трубы трубити», «дебрь», «рядов не могу уже рядити».

Под 1240 г. в летописи говорится, что «не бѣ слышати от гласа скрипания телѣг» (в Слове «кричать тѣлѣгы»).[К выражению «не слышано» (Слово) кроме приведенного текста можно указать и на более близкую параллель: «не бѣ сего слышано» (1094 г.).] Под тем же годом упоминаются «щетъ скѣпание», «стремень» (ср. 1152 г.). Все эти обороты (кроме эпического «пити шеломом Дон» и церковнокнижного «в трубы трубити») отсутствуют в Задонщине, чего, конечно, не могло быть, если б она использовала Слово. Выражение «пѣснь (в летописи «пѣс», причем «с» выносное. – А. 3.) славну пояху» (1251 г.) близко к «пѣсь пояше» и «пѣвше пѣснь» Слова о полку Игореве. Обращение «а лѣпо ны (X, П «нам». – А. 3.) было братье» (1170 г.)[Под тем же годом встречаются выражения «за Рускую землю», «чагами» и «кощѣя» (ср. «стреляй… кощея» в Слове), формы «наю», «ваю», «ѣхаста». См. также: Рыбаков. Русские летописцы. С. 512.] перед началом похода Мстислава на половцев напоминает начало этого памятника. Наконец, в летописи встречаем и много других менее характерных слов, в их числе – «борзъ конь» (1227, 1160, 1213 гг.), «буесть» (1241 г.), «верзите жребии» (под 1115 г.), «в гридници» (996 г.), «дѣвкы» (1238 г.), «заборола» (1185 г.), «заступи» (1149 г.), «знамение» (1161 г.), «клюки» (1098 г.), «кожюх» (1252 г.), «к куром» (1152 г.), «луци… напрящи» (1184 г.), «мѣрить» (1145 г.), «насад» (1160 г.), «нелюбье» (1143 г. и др.), «оксамиты и паволокы» (1164 г.), «орлом же клекьчущимъ» (1249 г.), «пардус» (964 г.), «пламян» (1226 г.), «розно» (1150, 1195 гг.), «стремень» (1240, 1152 гг.), «сулица» (1281, 1251, 1262 гг.), «толковины» (907 г.), «то мое» (1146 г.), «тресну» (1111 г., ср. «тресновение» под 1249 г.), «тулы» (1241 г.), «с хвалою» (1154 г.), «хоругвь» (1235 г.).[На один интересный факт обратила мое внимание Н. Михайловская. Слово «брань», встречающееся в Игоревой песни, обнаруживает в древности скорее не стилистическую дифференциацию, а предпочтительное употребление в определенном памятнике. Оно чаще употребляется в Ипатьевской летописи, тогда как в Лаврентьевской встречается «сѣча».] Несколько характерных слов добавила В. Ю. Франчук, в их числе «потопташа» (1152, 1195 гг.), особенно «потопташа середний полк» (1174 г.).[Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич… С. 81–82.]

Некоторые из перечисленных слов встречаются также в живых русском, украинском и белорусском языках (девка, мерить, хвала, кожух, незнаемый, соглядать и др.).[Глагол «съглядати» есть и в Ипатьевской летописи (977, 1162 гг.), и в церковных текстах и хорошо известен в XVIII–XIX вв. в русском и украинском языках (ср.: в переводе «Илиады» Гне-дича: «Но не вотще соглядал Посейдон…»). На этот факт мое внимание обратил С. М. Каштанов.] Отдельные слова известны и Задонщине («борз конь», «сулицы», «забрала», «стремя»). Поэтому автор Слова мог их взять и не из летописи. Мог он обратить на них внимание как раз потому, что был с ними знаком по живому языку. Весь этот лексический материал летописи использовался автором Слова не механически, а творчески.

В. Ю. Франчук считает, что «большая часть общей со „Словом“ лексики и сходных грамматических конструкций» сконцентрирована в той части Ипатьевской летописи, которая «может быть приписана» Петру Бориславичу (по Б. А. Рыбакову, он вел летопись в 1146–1196 гг.).[Рыбаков. Русские летописцы. С. 499–515; Франчук В. Ю. Мог ли Петр Бориславич… С. 92.] Приведенные выше примеры говорят, что сходство со Словом Ипатьевской летописи обнаруживается на всем протяжении текста, и оно может быть объяснено использованием летописи автором Игоревой песни. Большая часть характерной совпадающей лексики при этом отсутствует в Задонщине.

Недавно Ю. М. Лотман в весьма содержательной работе попытался взглянуть на Слово о полку Игореве с точки зрения модели мира, которой, на его взгляд, соответствует этот памятник, т. е. с точки зрения древнерусских понятий. Этот подход в целом представляется заслуживающим всяческого внимания. «Термины и понятия, – писал Ю. М. Лотман, – получают смысл лишь в отношении к той модели мира, частью которой они являются».[Лотман Ю. М. Об оппозиции «честь»-«слава» в светских текстах Киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. Вып. 3. С. 109.] Это глубоко верное наблюдение автор попытался подкрепить анализом понятий «честь» и «слава» в Слове о полку Игореве на фоне разбора моделей Древней Руси и России XVIII в. Напомню вкратце его выводы. По Ю. М. Лотману, «слава» всегда в памятниках светской литературы Киевского периода прилагалась к князьям-сюзеренам, тогда как «честь» всего-навсего «атрибут младшего феодала». Ее получают от старшего на иерархической лестнице, и она всегда имеет материальное выражение.[Лотман Ю. М. Об оппозиции «честь»-«слава» в светских текстах Киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. Вып. 3. С. 103.]

«Мы не можем привести, – пишет Ю. М. Лотман, – светского текста той поры, в котором они (эти понятия.—А. 3.) были бы взаимозаменимы, сочетались бы с одинаковым идейно-терминологическим окружением».[Лотман Ю. М. Об оппозиции «честь»-«слава» в светских текстах Киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. Вып. 3. С. 100.] Это целиком соответствует Слову о полку Игореве, где «противопоставление „славы“ и „чести“ касается самой сущности идейной концепции автора».[Лотман Ю. М. Об оппозиции «честь»-«слава» в светских текстах Киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. Вып. 3. С. 107.] С другой стороны, «понятия „честь“ и „слава“ в модели мира русского XVIII века приобрели совершенно иное значение», в частности «честь» тогда «воспринимается как нечто более высокое, чем „слава“».[Лотман Ю. М. Об оппозиции «честь»-«слава» в светских текстах Киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. Вып. 3. С. 110.] Если так, то Слово о полку Игореве не могло быть составлено в XVIII в., так как «фальсификация литератором конца XVIII века русской модели мира представляет собой задачу невыполнимую».[Лотман Ю. М. Об оппозиции «честь»-«слава» в светских текстах Киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. Вып. 3. С. 109. Чисто умозрительно (а потому не заслуживает специального разбора) категорическое утверждение А. Г. Кузьмина, что «княжеская „слава“ включает в себя и обычную рыцарскую „честь“, так же, как рыцарская „честь“ содержит в себе элемент „славы“» (Кузьмин. Ипатьевская летопись. С. 86).]

Разберем все положения автора.

Прежде всего Ю. М. Лотман не доказал своего главного тезиса о социальном различии в употреблении понятий «честь» и «слава» в памятниках древнерусской литературы. Он просто не привел ни одного примера, где бы «славе» сюзерена противостояла «честь» вассала. Наблюдение же о том, что «честь» всегда имеет материальное выражение, Ю. М. Лотман подкрепляет ссылкой на «Историю Иудейской войны». Однако здесь словом «честь» переводится не только «награда», но вообще «радость» («и усрѣтоша сопфориане с честию и с похвалами»).[Мещерский Н. А. История Иудейской войны Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л., 1958. С. 80.] В древнерусских памятниках «дары» и «честь» часто различаются друг от друга.[Например, под 1187 г. Ростислав отпустил бояр «с великою честью и дары многими ода-ривъ»: ПСРЛ. Т. 2. Стб. 658.] Примеры эти приводит сам Ю. М. Лотман. Но вот он интерпретирует следующий текст записи писца под 1377 г.: «Христосъ… ему же слава и держава и честь и покланянье».[ПСРЛ. Л., 1927. Т. 1, вып. 2. Стб. 488.] По Ю. М. Лотману, сюзерен соотносится с «державой» и «славой», а вассал – с «поклонением» и «честью». Отсюда «Христу приписывается вся совокупность почета, возможного в феодальном обществе, причем каждому уровню почести соответствует степень власти».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 105.] Можно согласиться, что, по мысли летописца, Христу соответствует «вся совокупность почета», но при чем тут сюзерен и вассал? Ни в каком отношении к Христу эти понятия не находятся.

По Ю. М. Лотману, переводчик «Иудейской войны» отделяет «славу» от «чести». Он ссылается на текст: «старейшему бо възрастъ подавають цесарьство, и меншима благородство».[Мещерский Н. А. История Иудейской войны… С. 212.] Ни о какой «славе» и «чести» тут и речи нет. Вот и все доводы, приведенные Ю. М. Лотманом в подкрепление своей схемы о «чести» и «славе» в Древней Руси. Недостаточность их, на наш взгляд, очевидна.

Но вопрос может быть решен при систематическом обследовании памятников древнерусской литературы, где изучаемые Ю. М. Лотманом понятия – частые гости. Словосочетание «чти и славы» принадлежит к традиционным воинским формулам, которыми заполнены русские летописи. Оно, как показала В. П. Адрианова-Перетц, «в литературе XI–XII вв. прочно держится в разных жанрах».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 68.] Никаких различий в употреблении этой формулы по отношению к князьям-сюзеренам и вассалам нет. «Слава» и «честь» распространяются на них в полной мере. По лаврентьевскому рассказу, «Олгови внуки» во время похода на половцев 1185 г. говорили: «возьмем до конца свою славу и ч(ес)ть».[ПСРЛ. Т. 1, вып. 2. Стб. 398.] В 1146 г. князь Изяслав «с великою славою и честью въѣха в Киевъ».[ПСРЛ. Т. 2, вып. 2. Стб. 327.] Эта формула повторяется в Ипатьевской летописи под 1151, 1152, 1159, 1174 гг. В 1120 г. князь Юрий Владимирович «приде по здорову с честью и славою».[ПСРЛ. Т. 2, вып. 2. Стб. 286. Сходно под 1171 г.] В 1187 г. князь Святослав «возвратишася во свояси со славою и честью».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 659.] Та же формула под 1142, 1183, 1193 гг. В 1178 г. князь Мстислав «сѣде на столѣ дѣда своего и отца своего со славою и с честью великою».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 607.] Аналогичная формула под 1159, 1195 гг.

В Лаврентьевской летописи, в Новгородской I, да и в Повести временных лет формула «с славой и честью» заменяется часто просто – «с честью». Так, в 1177 г. князь Всеволод вернулся «с честью великою».[ПСРЛ. Т. 1, вып. 2. Стб. 382.] Но в то же время князь Михалка поехал «с честью и с славою великою».[ПСРЛ. Т. 1, вып. 2. Стб. 376–377.] Сходно под 1256, 1258 гг. В 1195 г. князь Всеволод «возврати е с честию домовъ».[НПЛ. С. 234.]

За «честь» князя сражались не меньше, чем за его славу. В 1155 г. берендеи говорили князю Юрию: «мы умираемъ за Рускую землю с твоимъ сыномъ и головы своя съкладаемъ за твою честь».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 480.] В 1153 г. галичане говорили князю Ярославу: «хочемъ за отца твоего честь и за твою головы своя сложити».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 466–467, ср.: под 1231 г. «не погубимь чести князя своего» (Там же. Стб. 765).] И именно за княжескую «честь», а не за «славу», как в Слове о полку Игореве. Когда ростовцы просили в 1175 г. у князя Глеба «приставить послы», то он «радъ бысть, аже на него чѣсть воскладывають».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 595.]

«Честь и слава» в неразрывном единстве неоднократно встречаются в переводе Хроники Георгия Амартола и других древнерусских сочинениях, причем эти понятия взаимно переходят одно в другое. Так, в Киево-Печерском патерике говорится, что князь Святоша принял монашеский сан, «оставив княжение, славу и честь, богатьство же и слугы».[Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 183.] В Изборнике 1076 г. читаем: «слава человеку отъ чьсти отця своего».[Изборник 1076 года. М., 1965. С. 414.] Кажется, трудно сказать яснее о взаимоотношении этих понятий.

Итак, «слава» и «честь», как правило, в древнерусской литературе составляют двуединую формулу. Права В. П. Адрианова-Перетц, считающая, что, по Ипатьевской летописи и другим рассказам XII в., «честь» добывается «не только для дружины, но и для князей».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 68.] «Честь» могла иметь, а могла и не иметь материальной реализации в награде и добыче. Нигде «слава» князей не противопоставляется «чести» вассала. Реконструкция модели Древней Руси, предпринятая Ю. М. Лотманом, оказалась в полном противоречии с реальной действительностью.

По Ю. М. Лотману, «в „Слове о полку Игореве“ мы встречаем чрезвычайно последовательно проведенное противопоставление „славы“ и „чести“».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 106.] Попытаемся проверить это наблюдение.

«Слава» и «честь» в Игоревой песни встречаются не раз. И здесь факты не укладываются в прокрустово ложе реконструкции Ю. М. Лотмана. Вот концовка Слова: «князю слава а дружине. Аминь». Так читают этот текст почти все исследователи Слова, в том числе В. П. Адрианова-Перетц, Д. С. Лихачев, О. В. Творогов, Ф. П. Филин и многие другие. Союз «а» в данном случае соединительный.[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 189; Слово-1967. С. 66, 529. Споря с моим тезисом о том, что в Слове нет никаких архаизмов (кроме тех, что восходят к летописи и Задонщине), Ф. П. Филин ссылается на союз «а» в объединительном значении и на слово «бебрян» (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 173). Но в первом случае никакого архаизма нет, ибо перед нами западнорусизм, а слово «бебер» (бобр) встречается в живом языке. Никаких других «архаизмов» Ф П. Филин не привел.] Тогда ясно, что «слава» относится как к дружине, так и к князьям. Но Ю. М. Лотман предпочитает весьма субъективную конъектуру Р. О. Якобсона: «князю слава, а дружине честь». Никаких текстологических оснований для этого допущения у нас нет, кроме формулы «себе чти, а князю славы», встречающейся в другом месте Слова. Нельзя приводить пример из текста, реально не существующего, для доказательства тезиса, которым руководствуешься при воссоздании гипотетического чтения.

Но вот еще один текст. Ковуи побеждают, «звонячи въ прадѣднюю славу». Уж ковуев-то и их предков трудно назвать князьями-сюзеренами. По Слову, князь Всеволод, забыл «чти и живота и града Чрънигова отня злата стола». Ю. М. Лотман переводит этот текст так: «Не думая о (почетной) добыче» (т. е. «не рассчитывая на успех»), «забыв честь», поскольку стремится «к высшему – славе».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 109.] Получается, что автор Слова оправдывает поход Игоря и Всеволода в степь, тогда как нотки осуждения звучат в Слове совершенно явственно.[ «Честь» в данном случае лишена материального содержания уже потому, что с ней соседствует «живот», т. е. имущество, добыча.] Святослав говорит, обращаясь к этим князьям: «Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати». При этом «нечестно одолѣсте, нечестно бо кровь поганую пролиясте». Итак, Игорь и Всеволод обладают и «славой», и «честью». Из этого сложного положения Ю. М. Лотман стремится выйти при помощи следующего умозрительного, на наш взгляд, построения: «Игорь, присвоивший себе нормы поведения сюзерена (славу), – на самом деле вассал киевского князя. И действия его измеряются с иной точки зрения, другой меркой – честью, то есть успешностью действий, их результативностью для великого князя киевского». Автор считает, что «только в свете такого противопоставления „славы“ и „чести“ становится понятным и двойственная оценка действия героя».[Лотман Ю. М. Об оппозиции… С. 109.]

Сейчас оставим в стороне вопрос о том, почему двойственна в Слове оценка действий Игоря (думаем, что она не вытекает из двойственного отношения автора Песни к нему как суверену и вассалу). Важнее другое. В данном случае Ю. М. Лотман забывает о модели Древней Руси и рассматривает взгляды автора Песни сквозь призму своих представлений о вассалитете.

Для автора Слова, если б он жил в XII в., герой Песни был бы или суверенным властителем княжества (если бы он был его дружинным или придворным певцом), или князем-вассалом другого киевского владыки (если бы он слагал свою Песнь при дворе Святослава). Но Ю. М. Лотман не дает ответа, с каких позиций в период феодальной раздробленности мог быть изображен в Слове князь Игорь.[Подробнее об этом см. главу III.]

Автор Слова не мог рассматривать своего героя с позиций представителя различных феодальных княжеств. Следовательно, в понятия «славы» и «чести», которые он применял к нему, он не вкладывал социально разнородных явлений, если считать этого автора сыном XII в.

Но вот мы наконец обращаемся к двум идентичным текстам, которые дают Ю. М. Лотману действительные основания для его основного положения о смысле понятий «славы» и «чести» в Игоревой песни. Это фраза о курянах, которые скачут как серые волки, «ищущи себе чти, а князю славѣ», и реплика о русичах, которые преградили поля щитами, «ищущи себѣ чти, а князю славы».

Если бы прав был Ю. М. Лотман и противопоставление «славы» и «чести» в Слове касалось самой сущности идейной концепции автора этого произведения, то тогда с несомненностью можно было бы говорить о его позднем происхождении, ибо это резко бы противоречило тому, что мы находим в памятниках древнерусской литературы.

Но перед нами не пронизывающее всю Песнь миросозерцание, а одна фраза, повторяющаяся дважды и не имеющая подкрепления ни в памятниках древнерусской литературы, ни в самой Игоревой песни. Если уж делать на ней акцент, то придется согласиться с В. П. Адриановой-Перетц, которая писала, что автор Слова «сумел внести свое индивидуальное толкование в традиционную воинскую формулу».[Адрианова-Перетц. «Слово» и памятники. С. 68.] Эта индивидуализация средств художественного изображения – яркая черта Слова о полку Игореве вообще, а отказ от средневековых штампов характерен для очень поздней ступени литературного процесса. К тому же само членение в памятнике выглядит весьма странно: почему дружина ищет себе «чти», а не князю, остается непонятным.[Отвечая на мои возражения, Ю. М. Лотман привлек в пользу своей точки зрения большой сравнительно-исторический материал (Лотман Ю. М. Еще раз о понятиях «слава» и «честь» в текстах киевского периода//Труды по знаковым системам. Тарту, 1971. Т. 5. С. 469–474). Но, к сожалению, этот материал не может доказать его точку зрения, ибо не подтверждается русскими источниками. Не могу также принять упрека в том, что мои возражения основаны на презумпции переноса документированного звена (XV–XVI вв.) на реконструируемый период (XI–XII вв.). Этого у меня просто нет.]