Текст книги "Слово о полку Игореве"

Автор книги: Александр Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 60 страниц)

А. В. Соловьев справедливо указал, что форма на «славлич» встречается довольно часто в Ипатьевской летописи (40 случаев).[Соловьев А. В. Русичи и русовичи. С. 295–296.] Это наблюдение А. В. Соловьева подтверждает то, что составитель Слова хорошо знал языковый строй Ипатьевской летописи. Форма на «влич» встречается в Слове 11 раз: «Святъславлич» (9 раз), «Вячеславлич» и «Гориславлич». Но «Святославлича» мы находим в Ипатьевской летописи именно под 1185 г. По этому образцу сделаны и последние два случая.[В Новгородской 1 летописи, очевидно, стояло «Гориславич» (см. под 1232 и 1240 гг.).]

В формах существительных Слова о полку Игореве мы обнаруживаем очень много поздних явлений. Новая флексия (взята из слов с основой на – и) характерна для существительных с окончанием на – о в родительном падеже ед. ч. (например, «Дону», «плъку» и др.).[Обнорский. Очерки. С. 150. Форма «Лукуморя» (вместо «Лукиморя»), по мнению О. В. Творогова, просто ошибочна (Слово-1967. С. 496).] В Слове, как правило, встречаются сравнительно поздние формы существительных на – и род. ед., им. и вин. мн. ч. женского рода и вин. мн. ч. мужского рода (галици, вежи и др.). Старое русское падежное окончание на – ѣ у существительных со смягченным согласным в исходе представлено только двумя случаями: «дѣвице» (род. ед.) и «усобицѣ» (вин. мн.).[Обнорский. Очерки. С. 152.] В Слове вспоминаются «първыхъ временъ усобицѣ», а затем по летописи поединок Редеди с Мстиславом, известным летописи. Как известно, в летописи рассказ о «первых временах» Древней Руси начинается с картины взимания дани варягами и хазарами, изгнания варягов славянами, которые «почаша сами в собѣ володѣти… и быша усобицѣ в них».[ПСРЛ. Т. 2. Стб. 14.] Летописное «усобицѣ» совпадает с формой Слова о полку Игореве. Кстати, именно из этого летописного фрагмента взято в Слово сообщение о платеже дани «по бѣлѣ… от дыма». Впрочем, окончание на – ѣ может быть также украинизмом, характерным для языка автора Игоревой песни. Прилагательные в Слове в род. ед. ч., им. и вин. мн. ч. женского и род. и вин. мн. ч. мужского рода даются с окончанием на – я, т. е. по славянским нормам[См.: Обнорский. Очерки. С. 152.] (принятым, кстати, и в литературе XVIII в.), но отличающимся от норм, принятых для существительных. Это расхождение в нормах также не свойственно для древнерусского языка.

Из изолированных фактов архаических форм Слова С. П. Обнорский приводит существительные «пустыни» им. ед. ч. и «дни» род. ед. ч.[См.: Обнорский. Очерки. С. 155.] Однако первый случай, возможно, является опиской, происшедшей ввиду сходства букв «и» и «я» в скорописи XVIII в.[Об этом см. также главы III, VII.] Форма же «другаго дни» близка к обычным народным и книжным оборотам.[Барсов. Слово. Т. 3. С. 193.]

Разбирая выражение «връху древа», H. М. Дылевский писал, что форма «връху» в сочетании с генитивом воспроизводит старославянскую конструкцию. Он считает, что эту форму, бытующую в древнерусской письменности, никакой автор XVIII в. повторить бы не смог.[Дылевский H. М. Заметки к «Слову о полку Игореве» // Известия на Института за български език. София, 1968. Кн. 16. С. 269–279.] Это заблуждение, ибо подобная форма была не только широко бытовавшей в Древней Руси, но и хорошо известной в Библии.[Ср. «возложи его на жертвенник верху дров» (Быт. 22: 9), «ношашеся ковчег верху воды» (Быт. 7: 18), «возложиша верху главы его» (Мф. 27: 37), «верху горы стоя» (Мф. 5: 14).] Отсюда-то ее и мог почерпнуть составитель Игоревой песни.

В Слове можно найти книжный тип склонения существительных с основой на – ес-: «на небесѣ», «старыми словесы», однако «тѣла», «тѣлу», «тѣлѣ».[Обнорский. Очерки. С. 155.] На подобную книжную норму на примере «слово» дает Мелетий Смотрицкий, предлагая «тѣло» склонять по второму склонению.[Смотрицкий. Грамматика, л. 108 об., 116–116 об.] Замена окончания «и» на «ѣ» в слове «небесѣ» могло объясняться и особенностями украинской орфографии.

В Слове обнаруживается устойчивость звательной формы существительных («О Руская земле», «Великий княже Всеволоде» и др.).[Исключение «Инъгварь и Всеволодь и вси три Мстиславичи».] Эта форма чрезвычайно распространена и в поздней (XVII–XVIII вв.) литературе, как русской, так и украинской.

В слове «шеломя», как установил С. П. Обнорский, мы встречаемся с суффиксальным элементом вторичного происхождения (-ян-, а не – ен-, ср. «шеломянем»). Это также явление позднее, которое С. П. Обнорский стремился «нейтрализовать» ссылкой на то, что оно «могло содержаться в промежуточном списке».[Обнорский. Очерки. С. 155.] Надо сказать, что от гипотезы С. П. Обнорского о промежуточных списках Слова постепенно отказываются даже сторонники раннего происхождения памятника.[Панъкевич И. Два вопроса, связанные с дискуссией про Слово о полку Игореве // Slavia. 1956. Roć. 25. Seś. 1. S. 60–62.] Другой суффикс – ядь (-адь), встречающийся в Слове («чернядь»), хорошо известен живому украинскому языку.[Виноградова В. Л. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина» по некоторым данным морфологии //Слово. Сб.-1962. С. 256, 260, 262.]

«Нового типа образование» находит С. П. Обнорский и в существительном «стремень»: [С. П. Обнорский считает эту форму слова «стремень» образованием нового типа, диалектного происхождения, попавшим в Слово под пером «последнего его переписчика» (Обнорский. Очерки. С.155.] «въступи въ златъ стремень» (в Задонщине – «стремя»), «ступаетъ въ златъ стремень», «вступита… въ злата стремень». Для автора Игоревой песни «стремень» – слово мужского рода. Отсюда и грубые ошибки в согласовании с прилагательными, и ошибочная форма двойственного числа.[С. П. Обнорский говорит в данном случае о «порченом контексте» Слова.] Примеры с употреблением у прилагательных и местоимений форм именительного падежа мн. числа мужского рода в функции женского рода (например, «они же сами княземъ славу рокотаху», «страны ради, гради весели») С. П. Обнорский также считает унаследованными «от промежуточного списка памятника».[Обнорский. Очерки. С. 154.]

С. П. Обнорский отмечает также «архаические образования форм дательного, творительного, местного падежей мн. числа (с отсутствием новых форм на – амь, – ами, – ахъ). Впрочем, здесь неясна форма тв. мн. цепи («молотятъ цепи харалужными») вместо „цепьми“».[Обнорский. Очерки. С. 154–155.] Однако в данном случае мы можем иметь дело не просто с «архаическими образованиями», а с нормами церковнославянского языка. Новую морфологическую структуру можно обнаружить в прилагательном «каменный» (вм. «камянъ»), в род. мн. ч. «князей» (вм. «князь»).[Обнорский. Очерки. С. 165, 169.] В местоимениях 2-го лица и возвратных абсолютно преобладание дательного и местного ед. ч. с гласным е, а не о в корне (тебѣ, себѣ). В этом также С. П. Обнорский усматривает «позднейшее наслоение».[Обнорский. Очерки. С. 157.]

B. Н. Новопокровская обратила наше внимание на то, что в Слове уже начинает распространяться род. – вин. мн. ч. на представителей животного мира: «птичь убуди», «пасет птиць». Это явление очень позднее. П. С. Кузнецов пишет: «Еще позднее род. – вин. мн. ч. распространяется на название животных. Примеры, свидетельствующие об этом, представлены в памятниках лишь с XVII в. Ср.: „и оу той привады птицъ прикормить… и птиць от той привады отгонитъ (Улож. Алекс. Мих., гл. X, 216)“».[Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. М., 1963. С. 210. Поэтому заблуждается А. Н. Котляренко, считающий, что в Слове «для названий животных употребляется лишь форма винительного падежа» (Котляренко. Сравнительный анализ. С. 165).]

C. П. Обнорский считает употребление у существительных среднего рода в вин. мн. ч. флексии – ы– («забралы», «озеры», «облакы» Ек.) «диалектным явлением, отраженным последним писцом памятника». Но он сам же отмечает, что «формы приведенного типа широко известны в современном диалектном употреблении».[Обнорский. Очерки. С. 155.] В другой работе он даже указывал «слабое проявление форм на – ы, – и до Петровской эпохи».[Обнорский С. П. Именное склонение в современном русском языке. Л., 1931. Вып. 2. С. 125.] Перед нами, следовательно, явление сравнительно позднее. Связывать его преимущественно с Новгородом, как это делает С. П. Обнорский, просто невозможно.

Отмеченный H. М. Дылевским факт палатализации задненебных согласных в «исходе слов»[Дылевский H. М. Лексические и грамматические свидетельства… С. 226.] известен для многих аналогичных случаев Ипатьевской летописи: «по Волзѣ» (1024, 1071 гг.), «на Немизѣ» (1067 г.), «на рѣцѣ» (1185 г.), «по Ользѣ» (913 г.), «луци» (1184 г.), «волци» (1097 г.), «полци» (1185 г.). И в данном случае книжная традиция (хорошо известная переписчикам XVIII в. и книжникам XVII в.) соприкасается с явлениями, встречающимися в современном белорусском языке.[См. также: Смотрицкий. Грамматика, л. 109, 110, 120 и др.] Из 13 форм притяжательных прилагательных со смягченным согласным основы, как установил H. М. Дылевский, 8 находят соответствие в летописи и только «Боянь», «Троянь», «Стрибожь», «Дажьбожь» и «пардужь» там не встречаются, хотя и Стрибог, и Даждьбог, и пардус могли быть взяты из летописи.[Дылевский H. М. Лексические и грамматические свидетельства… С. 230.]

H. М. Дылевский подметил, что в Слове встречаются 8 случаев дат. падежа ед. ч. имен лиц и собственных имен мужского рода с флексией – ови. Он же отметил, что подобными формами насыщена Ипатьевская летопись, в отличие от Лаврентьевской.[H. М. Дылевский пишет, что «наиболее насыщенную такими формами Ипатьевскую летопись, как источник возможного воздействия, мы должны отбросить, так как на ее присутствие в творческой лаборатории мнимого подделывателя скептики не предъявляют претензий» (Там же. С. 223). Как мы видим, H. М. Дылевский отвергает возможность воздействия летописи на Слово лишь на том основании, что об этом «скептики» не писали. Основание, как мы могли убедиться, более чем недостаточное.] Именно там, кстати сказать, и находим «королеви» (1188 г.), «Игореви» (1185 г.), «Романови» (1188 г.), «по Дунаеви», т. е. половину случаев, известных Слову. Окончание на – ови встречается также в украинском, белорусском и польском языках. Знает его и «Грамматика» Мелетия Смотрицкого.[Смотрицкий. Грамматика, л. 118.]

В пользу первичности Слова, по мнению А. Н. Котляренко, говорит часто употребляемая форма дательного принадлежности.[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 160–161.] Но эта синтаксическая конструкция хорошо известна старославянскому языку вплоть до XVIII в.[Ломтев Т. П. Очерки по историческому синтаксису русского языка. М., 1950. С. 438–439.] Зато в древних грамотах она встречается крайне редко, а в берестяных грамотах и вовсе отсутствует.[Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. С. 431; Борковский В. И. Синтаксис древнерусских грамот. Львов, 1949. С. 362.]

В Слове последовательно отсутствует связка «есть» при перфекте в 3-м лице, но дважды сохранена во 2-м лице («пробилъ еси… лелеялъ еси»). Оба случая находятся в одном фрагменте, причем первый восходит, на наш взгляд, непосредственно к Задонщине. Связку «еси» при отсутствии связки «есть» знает Мелетий Смотрицкий.[Смотрицкий. Грамматика, л. 252.]

Среди ошибочных форм в Слове О. В. Творогов отмечает «пардуже» вместо «пардуше».[Слово-1967. С. 502. Ср.: Фасмер. Этимологический словарь. Т. 3. С. 206.]

Интересно упоминание настоящего исторического несовершенного вида. Исследователи считают, что «если среди памятников повествовательного характера XII–XIV вв. очень трудно найти произведения, содержащие н<астоящее> и<сторическое>, но таких произведений становится больше в XV–XVI вв. и еще больше в XVII–XVIII вв.». Однако в Слове «н. и. составляет больше трети всех временных форм в повествовательных частях». Много этих форм и в списке К-Б Задонщины.[Бондарко А. В. Настоящее историческое глаголов несовершенного и совершенного видов в языке русских памятников XV–XVII вв.//Учен. зап. ЛГПИ. Л., 1958. Т. 173. С. 69.] Это обстоятельство также не свидетельствует в пользу древности Игоревой песни, а скорее говорит о ее позднем происхождении.

Подводя итоги разбора морфологии Слова о полку Игореве, можно убедиться, что Ф. П. Филин ошибается, обнаруживая в нем «органическое совпадение его грамматических норм с хорошо известными нам нормами древнерусского языка раннего времени». На самом же деле эти нормы совпадают с нормами позднего церковнославянского языка, да и то с массой отклонений. Игорева песнь вполне укладывается в состав тех книг, написанных на позднем церковно-славянском языке, в которых, по словам Ф. П. Филина, было «много ошибок, отступлений от древних норм».[Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 171.]

Не свидетельствует о древности Слова и его синтаксис.[См. также: Тарпанов 3. К. Синтаксис «Слова»//Энциклопедия. Т. 4. С. 293–296.]

Изучая Слово о полку Игореве, М. Петерсон установил, что синтаксис этого памятника – это синтаксис «литературного языка, имеющего за собой довольно длительную историю, которая еще не исследована. Особенно ясно об этом свидетельствует сложность строения предложений». Синтаксис Слова и летописи, считает М. Петерсон, в «некоторых отношениях представляют разные стадии развития». Сравнительно с синтаксисом крестьянского языка он «носит черты большей искусственности».[Петерсон М. Синтаксис «Слова о полку Игореве»//Slavia. 1937. Roć. XIV. Seś. 4. S. 592.] Исчезнувший сравнительно рано в письменных памятниках генитив при глаголе, обозначающем оттачивание (ср. в Слове «поостри сердца своего»), по наблюдению Р. О. Якобсона, отлично сохранился в великорусских и украинских говорах.[La Geste. P. 267. В списке И1 Задонщины встречается винительный падеж: князья Дмитрий и Владимир «поостриша сердца своя». Трудно сказать, как читался данный текст в списке, которым пользовался автор Слова. Возможно, при глаголе «поостри» (так в наиболее близком к Слову списке С) стояло «сердце» (так И1, У). Эту же форму знает «Грамматика» Смотрицкого (см. главу И).]

Некоторые особенности синтаксиса Слова, отсутствующие в современном русском языке, как показал Р. О. Якобсон, имеют аналогию также в польском языке.[La Geste. P. 265–267.] Так, сказуемое в отрицательной форме («не лѣпо… бяшеть начати») требует родительного падежа для зависимого от него слова («повѣстий»), управляемого инфинитивом («начяти»).

Еще С. П. Обнорский отметил, что в Слове с собирательным «дружина» как подлежащим глагол-сказуемое согласуется во множественном числе («дружина рыкаютъ»).[Обнорский. Очерки. С. 164.] Ту же норму синтаксических явлений находим и в Ипатьевской летописи как раз в рассказе 1185 г. («рекоша дружина», ср. «погнаша дружина» под 1156 г. и др.). Слово «дружина» принадлежит к числу тех, которые в летописном повествовании встречаются довольно часто. Поэтому с согласованием этого слова с глаголом-сказуемым автор Песни был хорошо знаком по летописному источнику.

«Позднейшая стадия развития русского языка», по мнению С. П. Обнорского, обнаруживается в Слове в том, что «прямой объект от одушевленных имен существительных в единственном числе выдержанно выражается в памятнике не винительным, а родительным падежом» (например, «Бориса Вячеславича»).[Обнорский. Очерки. С. 164.] Общее значительное преобладание членных форм прилагательных (106 слов) над образованиями нечленными (41 слово), употребление членных форм в тех случаях, где следовало бы ожидать нечленных, – все это также говорит о поздних элементах синтаксиса Слова.[Обнорский. Очерки. С. 170.]

В работе по значению функций союза «а» в древнерусском языке И. А. Попова пришла к выводу, что в Слове о полку Игореве можно обнаружить довольно стройную систему значения этого союза «с одной стороны, очень близкую к современной, с другой – отражающую глубокую древность».[Попова И. А. Значение и функции союза «а» в древнерусском языке. Рукопись канд. дис. С.170] Автор отметила скупость употребления этого союза. Если, например, в Хождении Афанасия Никитина союз «а» встречается 437 раз в тексте из 31 700 печатных знаков, а в «хождениях» Даниила и Антония на некоторых страницах «а» составляло более 10 % всех слов, то в Слове из 14 200 печатных знаков оно встречается всего 58 раз. Это, продолжает И. А. Попова, свидетельствует о наличии определенной литературной выучки и литературной книжной традиции, питавшей язык автора Слова. «Краткость, – пишет она, – простота синтаксических конструкций „Слова“ местами почти пушкинская. Это говорит не только об исключительном поэтическом даре автора, но и причастности его к существовавшей в его время литературной традиции».[Попова И. А. Значение и функции союза «а» в древнерусском языке. Рукопись канд. дис. C.120] Но если простота синтаксических конструкций в Слове местами почти пушкинская, а автор причастен к существовавшей в его время литературной традиции, то вряд ли можно эту традицию относить далеко за пределы времени, когда жил А. С. Пушкин.[учтем при этом, что некоторые из архаических конструкций Слова с «а» навеяны были Задонщиной («а любо испити шеломом Дону») или появились в результате стилизации.]

Недавно сравнительное рассмотрение некоторых особенностей грамматического строя Слова о полку Игореве и Задонщины стало темой специального исследования А. Н. Котляренко.[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 127–196.] В ходе его автор пришел к двум основным выводам: 1) Задонщина не была источником некоторых явлений в морфологии и синтаксисе Слова о полку Игореве»; 2) Задонщина «возникла не без влияния Слова о полку Игореве» и отразила грамматический строй, характерный для русского языка конца XIV в., тогда как Слово о полку Игореве является «памятником старшей поры древнерусской письменности».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 128, 196 и др.]

Первый вывод в самой общей форме у нас не вызывает сомнений, хотя бесспорно также и то, что в обоих памятниках есть и сходные черты морфологии и синтаксиса. Однако грамматический строй Слова взят не из Задонщины, а основан на нормах позднего церковнославянского языка, известных «Грамматике» Мелетия Смотрицкого.[Удивительно, что Ф. П. Филин вслед за А. Н. Котляренко продолжает в споре со мной говорить, что Слово не может быть поздним памятником, так как его грамматическая система древнее, чем Задонщины (Рыбаков, Кузьмина, Филин. Старые мысли. С. 169–170), тогда как я писал о нормах Мелетия Смотрицкого, которыми руководствовался автор Слова (Зимин А. Когда было написано «Слово»?//ВЛ. 1967. № 3. С. 146).]

Сложнее обстоит дело со вторым выводом. Он нам представляется недоказанным в силу того, что методика исследования А. Н. Котляренко вызывает самые решительные возражения. В основу изучения грамматического строя Задонщины А. Н. Котляренко положил список Ундольского середины XVII в., который, по его мнению, «ближе всего к оригиналу».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 130.] Уже этот тезис не может быть принят, ибо в морфологии и синтаксисе списка Ундольского языковые явления XVII в. отразились не в меньшей степени, если не в большей, чем черты конца XIV–XV в. Удивительно и то, что А. Н. Котляренко ни одним словом не обмолвился об исследовании Л. Матейки, который в результате сравнительного анализа синтаксических явлений в Задонщине пришел к выводу, что список Ундольского через не дошедшие до нас тексты восходит к протографу списка К-Б.[Matejka L. Comparative analysis of Syntactic Construction in the Zadonśćina // American Contributions to the Fifth International Congress of Slavists. Sofia, 1963. The Hague, 1963. P. 383–402.] Никакой истории текста и грамматических особенностей списков Задонщины в работе А. Н. Котляренко мы не найдем, а отождествление списка У с архетипом Задонщины приводит и его к серьезным заблуждениям. Так, А. Н. Котляренко подчеркивает, что если в Слове перфект встречается редко (11 % всех форм прошедшего времени), то в Задонщине «увеличивается употребление форм перфекта до 40 % общего количества форм прошедшего времени».[Котляренко. Сравнительный анализ. C. 137.] Но речь идет не об особенности Задонщины, а о списке У, «тогда как в Кирилло-Белозерском списке в соответствующих предложениях обычно употребляется аорист или чаще всего соответствия совсем недостает».[Matejka L. Comparative analysis… P. 401. Дефекты методики работы А. Н. Котляренко видны на приведенном им одном примере, который якобы представляет «особый интерес». Здесь, по его мнению, «в памятнике конца XIV в. аорист был заменен перфектом – еще одно подтверждение, что автор „Задонщины“ использовал „Слово о полку Игореве“», однако текст «положили есте головы» читается только в И1 и У, а в К-Б аорист «покладоша головы». Поэтому А. Н. Котляренко добавляет: «впрочем, возможно, что и в „Задонщине“ первоначально был аорист» (Котляренко. Сравнительный анализ. С. 138), зачеркивая тем самым свой предыдущий вывод.]

А. Н. Котляренко пишет: «В Задонщине употребляется трехчленная формула отрицательного сравнения; в „Слове о полку Игореве“ встречаем только двучленное отрицательное сравнение».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 193.] Но это также относится к списку У, ибо в К-Б есть и двучленное сравнение («не орли слетошася, съехалися все князи», «тогда же не тури возрыкають… взопаша избиении»).

Противопоставляет А. Н. Котляренко и употребление начинательного союза «и» в Задонщине (45 случаев) и в Слове (4 раза).[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 184.] Но и в данном случае речь снова должна идти лишь о списке У, ибо в К-Б начинательный союз «и» известен только в двух случаях.

Говоря о союзе «а», А. Н. Котляренко подчеркивает, что, в отличие от Задонщины, в Слове он встречается редко.[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 183.] Но в списке К-Б мы встречаем его также всего 9 раз, причем в 6 случаях в формуле «а ркучи», имеющейся в Слове. К тому же закономерности употребления этого союза, как мы уже отмечали, связаны с историей литературного языка и стилистики, свидетельствуя о позднем происхождении Слова.

Второй серьезный дефект методики А. Н. Котляренко заключается в том, что он фактически априори исходит из тезиса о древности языкового строя Слова, а не доказывает его. Он даже проходит мимо тех явно поздних черт, которые отмечал в свое время С. П. Обнорский. А. Н. Котляренко не ставит вопроса о том, что черты грамматического строя Слова могли объясняться не древностью памятника, а нормами книжного церковнославянского языка.

Так, он повторяет утверждение о том, что постоянное употребление флексии – аго дает основание говорить о Слове как о памятнике «старшей поры древнерусской письменности».[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 135.] Он склонен препозицию – ся в Слове также относить за счет древности Слова, забывая, что она может объясняться и другими причинами.[Котляренко. Сравнительный анализ. С. 144. См. об этом: Иванов, Топоров. К проблеме достоверности. С. 74–75.]

Таким образом, несостоятельность методических приемов исследования делает, на наш взгляд, выводы А. Н. Котляренко бездоказательными.

Морфологические и синтаксические явления Слова о полку Игореве не дают никаких достаточных оснований, чтобы связывать их только с грамматическим строем русского языка XII в. В них несомненно можно обнаружить поздние следы. Все грамматические формы Слова отлично могли быть известны книжнику XVII–XVIII вв., в языке которого сказывались бы следы украинских диалектных явлений.

Новые аспекты изучения Слова о полку Игореве открываются благодаря применению математических приемов исследования. В этом плане заслуживает внимания работа Г. А. Лесскиса, показывающая зависимость между размерами предложения и характером текста.[Лесскис Г. А. О зависимости между размером предложения и характером текста//ВЯ. 1963. № 3. С. 92—112.] По всем приведенным автором показателям Слово о полку Игореве близко к произведениям XVIII в., а Задонщина ближе находится к памятникам древнерусской литературы.[Повесть о Савве Грудцыне, как показала Н. А. Бакланова, следует датировать началом XVIII в. (Бакланова Н. А. К вопросу о датировке «Повести о Савве Грудцыне»//ТОДРЛ. М.; Л., 1953. Т. 9. С. 443–459). Повесть о Петре и Февронии, как показывают специальные исследования В. Ф. Ржиги, А. И. Клибанова и других исследователей, написал Ермолай-Еразм в середине XVI в. {См. также: Повесть о Петре и Февронии / Подгот. текстов и исследование Р. П. Дмитриевой. Л., 1979. С. 95—118.}] Приведем некоторые данные автора, дополнив их подсчетами слов в Повести о походе 1185 г. из Ипатьевской летописи.

По пяти показателям из шести Слово о полку Игореве стоит ближе к памятникам XVIII в., чем Задонщина. Шестой показатель дает для обоих памятников примерно одну и ту же картину (37.0 % и 36.7 %). В четырех случаях Слово ближе к памятникам XVIII в., чем все приведенные произведения древнерусской литературы. В двух последних случаях Задонщина дает показатели, более близкие к памятникам XVIII в. в целом. Однако у Слова о полку Игореве большее сходство с «Путешествием» А. Н. Радищева, написанным в 1790 г., т. е. примерно тогда, когда, по нашим наблюдениям, появилось и само Слово.

По первым двум показателям Слово о полку Игореве ближе к памятникам XVIII в. по сравнению с Задонщиной и другими древнерусскими повестями. По третьему показателю Слово ближе всех памятников именно к «Путешествию» Радищева, что даже показательнее, чем общая картина для всех произведений XVIII в. Во всех трех случаях Повесть 1185 г. дает размеры, более близкие к Задонщине, чем к Слову.

Таковы некоторые данные сравнения Задонщины со Словом и памятниками XVIII в. согласно исследованию Г. А. Лесскиса.

В связи с обсуждением настоящей работы Г. А. Лесскис высказал ряд интересных замечаний. В частности, он считает, что использование первого из двух показателей (соотношение трех основных компонентов) непродуктивно, так как по его наблюдениям, «соотношение речи персонажей в прозаическом художественном произведении – явление глубоко индивидуальное, зависящее от жанра и от манеры автора и едва ли зависящее от эпохи». Зато второй показатель (распределение предложений в зависимости от их размеров), по мнению Г. А. Лесскиса, заслуживает самого пристального внимания. Он обследовал дополнительно еще 4 произведения древнерусской литературы («Сказание о Борисе и Глебе», «Повесть о походе Игоря Святославича», «О житии в. кн. Дмитрия Ивановича» и «Взятие Цареграда»).[Видимо, речь идет о «Слове о житии великого князя Дмитрия Ивановича» и «Повести о взятии Царьграда крестоносцами в 1204 г.».] И «полученные результаты еще более разошлись с показателями „Слова“»; размах колебаний от 17.1 до 39.3 при среднем размере предложений 28.0. Таким образом, средние размеры предложения по 8 произведениям древнерусской литературы составляют 23.8 при колебаниях в интервалах от 17.1 до 39.3.[АН СССР. Отделение истории. Отзывы на рукопись А. А. Зимина, л. 90–91.] Все это только начало. Привлечение других показателей может значительно расширить диапазон исследования стиля Слова о полку Игореве на фоне произведений русской литературы XII–XVIII вв.

Много хлопот исследователям Слова о полку Игореве доставили так называемые темные места. Существуют сотни попыток их расшифровки. Многое стало уже ясным, но значительная часть этих мест все еще нуждается в комментировании.[См. также: Творогов О. В. «Темные места» в «Слове»//Энциклопедия. Т. 5. С. 106–110.] Одной из ошибок А. Мазона было стремление объяснить трудные места Слова «неумелостью автора в употреблении древнего языка».[Mazon. Le Slovo. P. 46.] Эта слабость в постановке проблемы была подмечена Р. О. Якобсоном, Д. С. Лихачевым[Лихачев. Изучение «Слова о полку Игореве». С. 13–14.] и другими его оппонентами. Уже А. Брюкнер считал, что «непонятность „Слова“ во многих местах свидетельствует о его подлинности, потому что подделыватели избегали бы вносить в текст неясности».[Briikner A. Die Echtheit des Igorliedes // Zeitschrift für slawische Philologie. 1937. Bd 14. S. 52.] Довод Брюкнера обычно признается убедительным, но сознательную порчу текста «под древность» трудно исключить из приемов работы сознательного фальсификатора. Отсутствие подобной порчи в Слове не только сильный довод в пользу его подлинности, а расшифровка трудных мест Слова дает новые наблюдения о времени создания Песни.

Большинство «темных мест» Слова падает на тексты, не имеющие соответствия в Задонщине. Объясняются эти места не лингвистической безграмотностью автора, не сознательным намерением его «затемнить» текст. Их происхождение более сложно. В них мы можем встретиться и с ошибками, допущенными при списывании со скорописного экземпляра памятника («вста близ»),[Об этом см. в главе VII.] и дефектами списка Задонщины, находившегося в распоряжении автора (например, возможно, этим объясняются чтения «канину», «подобию»), но частью из-за того, что исследователи искали ключ к «темным местам» в древних памятниках, тогда как следовало обратиться к особенностям диалектов русского, украинского и белорусского языков. Только в последнее время, когда стали обращаться к живой народной речи, многое в Слове прояснилось (например, «с три кусы», «спивая», «дебрьски сани» и др.).

Наконец, некоторые «темные места» произошли из-за прямых ошибок, допущенных автором Слова при использовании им текстов летописи и Задонщины.

Он не всегда умел согласовать свои источники, а иногда и правильно их осмыслить, оставаясь сыном своего времени.

Ниже даются возможные объяснения трудных мест Слова.[Часть их см. в главе III.] Кроме одного (явно испорченного, о «когане»), все они поддаются истолкованию, исходя из изложенных выше принципов.

Рече първыхъ временъ– в издании описка «речь», происшедшая из-за путаницы е и ь.

Спала Князю умь похоти– по Р. О. Якобсону, можно перевести: «сгорал у князя разум в пылком желании», по H. М. Дылевскому: «пыл князю ум полонил». Слово «спалати» есть в живом украинском языке,[Гринченко. Словарь. Т. 4. С. 172; Якобсон Р. О. Изучение «Слова о полку Игореве»… С. 117; Дылевский Н. «Спала князю умь похоти» в «Слове о полку Игореве» // Людмил Стоянов: Изследования и статии за творчеството му. София, 1961. С. 317–331.] а также в польском (spała).[Ср. также: Творогов О. В. Спала // Энциклопедия. Т. 5. С. 42–43. Здесь и далее указываются статьи Энциклопедии, содержащие обзор мнений о толковании данного «темного места».]

Жалость ему знамение заступи– конъектура: «жадость» (пылкое желание)[По материалам картотеки Областного словаря (Ленинградское отделение Института русского языка АН СССР) это слово встречается в украинском языке и смоленских говорах.] подкрепляется другим чтением Слова («жадни веселия»).