Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

Гарбульд вмешался и раздраженно потребовал перейти к фактам. Хейзелдин поднялся и попросил не перебивать свидетеля, сказав, что Руфь решила загадку, поставившую в тупик лучшие умы Англии, и что она имеет право рассказывать так, как считает нужным.

Опять казалось, что Руфь не слушает их, и, когда они замолчали, она продолжала все тем же тихим голосом:

– Конечно, я помнила слова отца «положить бы конец всему этому», но человек с такой раной уже не смог бы подняться, чтобы спрятать оружие. А позапрошлой ночью мне вдруг приснилось, что я вхожу в лабораторию и вижу на папином рабочем столе заостренный кусок стали.

– Уже и до снов дошли, – презрительно проворчал Гарбульд, снова откидываясь назад и складывая руки на животе.

– Я, конечно, не придала значения сну, – продолжала Руфь, – ведь я думала обо всем этом так долго и мысли эти были столь навязчивы, что в подобных снах не было ничего удивительного. Но после завтрака у меня вдруг возникло ощущение, что разгадка прячется в лаборатории, надо только ее найти. Я не придала значения и этому, но ощущение становилось все сильнее, и после обеда я пошла в лабораторию и начала поиски: тщательно перебрала все ящики и ничего не нашла; обошла помещение, рассматривая все предметы и заглядывая во все углы, пересмотрела все инструменты, колбы, пробирки и прочее. Потом я вышла на середину комнаты и очень внимательно огляделась. У стены возле двери лежал, ожидая отправки в утиль, пустой газовый баллон. Я перевернула его, чтобы посмотреть, что там был за газ. Этикетки на баллоне не было.

Она сделала паузу и обвела взглядом зал, словно бы прося особого внимания, а затем продолжила:

– Это очень странно, потому что все газовые баллоны должны быть подписаны: многие газы опасны. Я открыла вентиль, но ничего не произошло – баллон был пуст. Тогда я взяла журнал закупок и обнаружила, что за десять дней до смерти отец получил баллон углекислого газа и семь фунтов льда и потом получал по семь фунтов льда в день до самой смерти. Лед и углекислый газ навели меня на мысль. С0 ₂, двуокись углерода, замерзает уже при минус восьмидесяти по Цельсию. В баллоне она находится под давлением, в жидком состоянии. Выходя из баллона, она превращается в газ и расширяется, что вызывает резкое понижение температуры, и часть ее кристаллизуется, превращаясь в очень мелкий снег. И из этого снега, если его спрессовать, можно сделать очень твердый и прочный лед – его называют сухим льдом. Меня осенило, что папа мог собрать этот снег и, использовав подходящую форму, создать оружие, которое не только могло бы нанести такую рану, но и исчезнуть сразу после этого! [37]37
  Сухой лед при атмосферном давлении не тает, а сразу испаряется, не оставляя следов.


[Закрыть]

Руфь снова сделала паузу и оглядела зал. Количеству восхищенных лиц позавидовал бы любой рассказчик. Потом она продолжила: – Я поняла, что именно так отец и сделал. Я была в этом совершенно уверена. Из сухого льда можно сделать твердый и прочный кинжал, который быстро испарится в горячем воздухе кальдария и не оставит запаха, поскольку углекислый газ не пахнет. Так что оружие исчезнет. Это объясняет и чайный лист. Как только папа сделал ледяной клинок – может быть, за неделю до того, как он воспользовался им, может быть, лишь за день, – он поместил его в термос. Термос ведь предохраняет от нагрева так же, как от остывания. Но для пущей уверенности он еще и хранил термос во льду, пока не настал час воспользоваться клинком. Это единственное объяснение ситуации с чайным листом. Он налип на острие клинка еще в термосе и вместе с ним и вошел в рану!

Зал буквально вздохнул с облегчением.

Гарбульд недоверчиво спросил неприятным голосом:

– Почему же вы не пошли со своей фантастической теорией в полицию?

– Но из этого не вышло бы ничего хорошего, – быстро воскликнула она. – Что толку, что я знала это? Надо было убедить всех остальных, найти вещественные доказательства. Я начала искать, интуитивно чувствуя, W что они существуют. Больше всего я хотела найти литейную форму. И я нашла ее!

Эти слова она произнесла торжествующим голосом и улыбнулась Уиллоутону. Затем продолжила:

– По крайней мере, я нашла ее кусочки. В коробке, в которую мы выбрасывали всякий хлам, обрезки, сломанные инструменты и разбитые пробирки, я нашла несколько кусочков эбонита и сразу поняла, что это остатки формы. Я слепила из воска модель ледяного клинка и, обклеив ее кусочками эбонита, сложила форму, по крайней мере, большую ее часть – некоторые мелкие кусочки пропали. Я просидела почти всю ночь, но я нашла самую важную часть – заостренный кончик!

Она засунула руку в сумочку, достала из нее черный предмет примерно девяти дюймов в длину и трех четвертей дюйма в толщину и подняла так, чтобы все могли его рассмотреть.

Кто-то, не раздумывая, захлопал, и последовала буря аплодисментов, в которой потонул и голос секретаря, взывающего к порядку, и рев Гарбульд а.

Когда аплодисменты стихли, Хейзелдин, который всегда умеет поймать нужный момент, сказал:

– У меня нет больше вопросов к свидетелю, ваша честь, – и сел.

Это глубоко впечатлило меня и, думаю, присяжных тоже.

Побагровевший Гарбульд выпрямился и буквально зарычал на Руфь:

– И вы полагаете, присяжные поверят, что такой известный человек, как ваш отец, устроил из своей смерти подлую ловушку, чтобы повесить подсудимого?

Руфь посмотрела на него, пожала плечами и сказала:

– Ну да, папа был такой. И он, конечно же, искренне верил, что мистер Уиллоутон заслуживает казни.

Столь спокойное признание присущих человеку слабостей не ожидаешь услышать из уст молодой женщины. Тем не менее что-то в ее тоне и поведении заставляло поверить, что Келстерн не только «был такой», но и действовал в соответствии со своей природой.

Грэйторекс не стал еще раз допрашивать Руфь. Он о чем-то поговорил с Хейзелдином, и тот начал допрос свидетелей защиты. Хейзелдин, поднявшись, сказал, что не будет тратить время уважаемого суда и, ввиду того что мисс Келстерн разгадала загадку смерти своего отца, вызовет только одного свидетеля, профессора Мозли.

Седобородый сутулый человек, пришедший в суд с таким опозданием, прошел на свидетельскую трибуну. Неудивительно, что его лицо показалось мне знакомым: я видел его портрет в газетах добрый десяток раз.

Он по-прежнему держал в руках свой сверток.

В ответ на вопросы Хейзелдина он заявил, что вполне возможно и даже нетрудно сделать из двуокиси углерода оружие достаточно твердое, прочное и острое, для того чтобы нанести рану, подобную ране Келстерна. Сделать его можно так: свернуть кулек из куска замши и, держа этот кулек левой рукой, защищенной перчаткой, у горлышка баллона с жидкой двуокисью углерода, открыть вентиль правой рукой. Жидкость быстро испаряется, температура падает, и часть двуокиси углерода вскоре достигает температуры замерзания, минус восьмидесяти градусов по Цельсию. При этом она кристаллизуется на замше и образует налет снега из СО ₂. Затем следует закрыть вентиль, соскрести снег в эбонитовую форму требуемой толщины и трамбовать его эбонитовым пестиком до изготовления орудия необходимой твердости. Мозли также добавил, что разумно держать форму на льду во время заполнения и утрамбовки, а затем поместить орудие в термос и хранить там до нужного момента.

– И вы изготовили такое орудие? – спросил Хейзелдин.

– Да, – ответил профессор, разрывая бечевку на своем свертке. – Когда мисс Келстерн вытащила меня из постели сегодня в половине восьмого утра, чтобы рассказать о своих открытиях, я сразу понял, что она нашла разгадку смерти своего отца, которая изрядно занимала меня. Я быстро позавтракал и приступил к работе, чтобы сделать такое орудие самому и тем убедить суд. Вот оно.

Он вытащил из оберточной бумаги термос, отвинтил крышку, перевернул его и подставил руку в перчатке. На нее упал белый стержень длиной дюймов восемь. Он поднял его и показал присяжным.

– Сухой лед прочнее и тверже других известных видов льда, и я не сомневаюсь, что мистер Келстерн убил себя подобным орудием, только заостренным. У меня не было подходящей эбонитовой формы, но та форма, которую сложила мисс Келстерн, годится для создания клинка. Без сомнения, ее изготовили по специальному заказу мистера Келстерна, скорее всего это сделали господа Хокинс и Спендер.

Он бросил стержень обратно в термос и завинтил крышку.

Хейзелдин сел.

Заседатель, получивший выговор от Гарбульда, наклонился вперед и горячо что-то зашептал старшине присяжных. Встал Грэйторекс.

– Что касается кончика клинка, профессор Мозли, мог ли он при такой жаре оставаться острым достаточно долго? – спросил он.

– Я считаю, что да, – ответил профессор, – я думал об этом. Учитывая, что мистер Келстерн как ученый прекрасно знал, что именно надо делать, а как искусный мастер отличался ловкостью рук, он мог бы достать клинок из термоса и направить его куда следует, потратив на все чуть больше секунды – а может, и меньше. Он, я полагаю, взял оружие в левую руку и ударом правой руки по тупому концу вогнал его в грудь. Кроме того, если бы острие затупилось, чайный лист бы с него упал.

– Спасибо, – сказал Грэйторекс и повернулся к помощникам.

После короткого совещания он сказал:

– Мы предлагаем закрыть дело, ваша честь.

Старшина присяжных вскочил на ноги и воскликнул:

– И присяжные не хотят слушать далее, ваша честь. Мы совершенно уверены, что подсудимый не виновен.

Гарбульд задумался. Ему явно очень хотелось продолжать слушание, но тут он перехватил внимательный взгляд Хейзелдина и, по-моему, решил не дать тому возможности наговорить еще каких-нибудь гадостей.

Он нехотя задал вопрос присяжным по всей форме и, когда те вынесли вердикт «невиновен», освободил подсудимого.

Я покинул зал суда вместе с Руфью, и мы стали ждать Уиллоутона.

Вскоре он показался в дверях, остановился и передернул плечами. Потом увидел Руфь и подошел к ней. Они ничего не сказали друг другу. Она просто взяла его под руку, и они вышли из Нью-Бейли вместе.

Мы проводили их аплодисментами.

Агата Кристи

Перевод и вступление Александры Борисенко

В КОНЦЕдвадцатых годов, когда создавался Детективный клуб, никто не знал еще, что Агата Кристи затмит славой всех своих современников. Она могла показаться скорее белой вороной среди блестящих выпускников Оксфорда и Кембриджа – домохозяйка, не получившая никакого формального образования и написавшая свой первый детектив на пари (старшая сестра сказала: «А спорим, у тебя не получится»).

У Агаты Миллер было счастливое детство. Она жила в уютном доме у моря, в семье, где все любили друг друга. Дом был окружен садом, лужайками, теннисными кортами, в нем часто бывали гости, в том числе знаменитые – увы, о Генри Джеймсе Агата запомнила лишь то, что он требовал разломить для него пополам кусочек сахара.

К моменту, когда родилась Агата, ее мать успела разочароваться в образовании и решила, что до восьми лет ребенка не стоит даже учить буквам. Однако по няниному недосмотру девочка выучилась свободно читать уже к трем годам. Агата хорошо говорила по-французски, была музыкальна, хотела петь в опере, но голос оказался недостаточно сильным. Впрочем, о профессии речь не шла – девушке следовало думать о замужестве. После ранней смерти отца семья оказалась в стесненном положении, и на первый «сезон» мать вывезла Агату в Каир – там все было существенно дешевле, чем в Англии.

Юная Агата кружила головы многочисленным поклонникам, неоднократно получала предложения руки и сердца, разорвала две помолвки и, наконец, в 1914 году вышла замуж за молодого летчика Арчибальда Кристи. Шла Первая мировая война. После поспешной свадьбы муж отправился на фронт, а жена – в госпиталь, продолжать добровольную работу в качестве сестры милосердия. Впоследствии она стала помощником провизора, прониклась интересом к ядам и даже писала об этом стихи:

 
Таится опасность, внезапная смерть
В тех склянках зеленых и синих…
 

Арчибальд Кристи вернулся с войны целым и невредимым, у молодой четы родилась дочь Розалинда, трудный послевоенный быт постепенно налаживался. Они много переезжали – Агата Кристи всю жизнь обожала покупать и обставлять дома, – по ее собственным словам, это началось еще с кукольных домиков. В 1920 году, после шестилетних странствий по издательствам, вышел ее первый роман – «Таинственное происшествие в Стайлз». За ним последовали другие. Гонорары она получала небольшие и писательство воспринимала скорее как забаву. Впрочем, один из рассказов, напечатанных в журнале, принес ей довольно приличную сумму, и по совету Арчи она купила себе машину.

А потом вся эта размеренная жизнь сломалась. Умерла мать, Агата впала в тяжелую депрессию, Арчи объявил, что любит другую женщину. И Агата внезапно исчезла. Две недели вся страна искала известную писательницу, ее портреты не сходили с газетных передовиц, Арчи подозревали в убийстве. Она тем временем жила под чужим именем в отеле, ни от кого особенно не прячась. Более того, она написала письмо деверю, в котором предупредила об отъезде.

Но полицейский комиссар был так убежден в виновности мужа, что посчитал письмо подделкой. Словом, история получилась вполне в духе ее детективов.

Для Агаты, воспитанной в викторианском укладе, развод был жизненным крахом. Однако средство от тоски она выбрала довольно неожиданное – оставив дочь на попечение сестры, в одиночестве уехала на Восток. Там ей дали в провожатые молодого археолога Макса Маллоуэна. Макс был моложе Агаты на четырнадцать лет, и это, быть может, способствовало легкому товарищескому тону их отношений. Однако по возвращении в Англию Макс сделал ей предложение. «Вряд ли у викторианской девицы, восклицающей: „Мистер Симпкинс, это так неожиданно!“ – мог быть такой ошалевший вид, как у меня в тот момент».

Ни слава, ни финансовая независимость не поколебали ее убеждения, что, выбирая мужа, женщина выбирает себе образ жизни. «К счастью, я могу получать удовольствие от чего угодно», – писала она. Она полюбила долгие экспедиции, помогала на раскопках, археология проникла и в ее детективы. Потом была еще одна война, и она снова работала в провизорской и ждала мужа, служившего на Востоке.

Агата Кристи-Маллоуэн стала председателем Детективного клуба, Дамой Британской империи и почетным доктором Оксфордского университета. Ее книги переводили на сотни языков, ее пьесы не сходили со сцены. Умерла она в возрасте 86 лет.

В ЭТОЙантологии творчество Агаты Кристи представлено двумя курортными историями: в одной действует знаменитый Эркюль Пуаро, в другой – безвестный молодой герой по имени Бонд. Джеймс Бонд.

© Agatha Christie Limited, a Chorion company. All rights reserved.

© А. Борисенко, перевод на русский язык и вступление, 2011

Агата Кристи
Изумруд раджи

Джеймс Бонд сосредоточенно изучал маленькую желтую книжечку. Ее обложку украшал волнующий вопрос: «Хотите увеличить свою зарплату на 300 фунтов в год?» Сама книжка стоила один шиллинг. Джеймс только что прочитал две страницы точных инструкций: смотреть начальнику в глаза, проявлять инициативу, излучать деловитость. Теперь он подошел к более тонким материям: «Всему свое время: иногда следует быть откровенным, иногда – сдержанным, – поучала желтая книжечка. – Сильная личность умеет держать язык за зубами». Джеймс закрыл книжку и устремил взгляд на голубой простор океана. В душу его закралось ужасное подозрение, что он – не сильная личность. Разве сильная личность стала бы все это терпеть? Нет, она бы взяла инициативу в свои руки.

В сотый раз за утро Джеймс принялся перебирать нанесенные ему обиды. Он здесь в отпуске. В отпуске. Ха-ха. Сардонический смех. Кто заставил его приехать на этот фешенебельный курорт, Кимптон-он-Си? Грэйс. Кто втянул его в непосильные расходы? Грэйс. А он с радостью согласился на ее план. Она притащила его сюда, и что же? Пока он обретается в богом забытом пансионе в полутора милях от океана, Грэйс, которая должна была жить в таком же пансиончике (но не в том же самом – в кругу Джеймса приличия соблюдались очень строго), самым возмутительным образом покинула его, чтобы поселиться ни много ни мало в отеле «Эспланада» прямо на набережной.

Там, видите ли, остановились ее друзья. Друзья! Джеймс снова сардонически рассмеялся. Он мысленно вернулся к трем годам неторопливого ухаживания за Грэйс. Как она радовалась, когда он впервые обратил на нее внимание! Тогда она еще не поднялась до заоблачных высот в шляпном салоне господ Бартлз на Хай-стрит. В те далекие дни Джеймс мог смотреть на нее свысока. Увы, теперь роли переменились. Грэйс стала «зарабатывать хорошие деньги» и задирать нос. Да-да, именно задирать нос. Джеймс смутно припомнил обрывок какого-то стихотворения, где гордячке советовали преклонить колени, поститься… и от сердца благодарить Творца за то, что любит вас честный человек [38]38
  Джеймс вспоминает пьесу Шекспира «Как вам это понравится», а точнее – пятую сцену третьего акта, в которой Розалинда отчитывает Фебу за спесь и высокомерие. Цитата приводится в переводе П. И. Вейнберга.


[Закрыть].

Но что-то было незаметно, чтобы Грэйс постилась и благодарила Творца. После сытного завтрака в «Эспланаде» она не обращала ни малейшего внимания на честного человека и его любовь, а вместо этого выслушивала комплименты расфуфыренного кретина по имени Клод Сопуорт, не имевшего – Джеймс был в этом убежден – никакого представления о морали.

Джеймс топнул ногой и мрачно вперился в горизонт. Кимптон-он-Си! И чего его сюда понесло? Это был курорт для богатых и знаменитых – у моря красовались два больших отеля, а на нескольких милях вдоль берега расположились живописные бунгало, принадлежащие популярным актрисам, состоятельным евреям и английским аристократам из тех, кто женился на деньгах. Самое скромное меблированное бунгало сдавалось за двадцать пять гиней в неделю. Воображение отказывалось представить, сколько стоили самые шикарные. Как раз позади скамейки, на которой сидел Джеймс, располагался один из таких дворцов. Он принадлежал известному любителю рыбалки лорду Эдварду Кэмпиону, и в настоящее время здесь гостили высокопоставленные особы, включая раджу Марапутны, обладателя баснословных богатств. Джеймс читал о нем сегодня в местной газете: там перечислялись его владения в Индии, дворцы, коллекция драгоценных камней; особенно подробно говорилось об одном изумруде – «размером с голубиное яйцо», как восторженно утверждала газета. Джеймс вырос в городе и смутно представлял себе размер голубиного яйца, но эта фраза произвела на него впечатление.

– Был бы у меня такой изумруд, – сказал Джеймс, по-прежнему мрачно глядя в горизонт, – уж я бы ей показал.

Угроза получилась неясной, но ему полегчало. Сзади Джеймса окликнули смеющиеся голоса, он оглянулся и оказался лицом к лицу с Грэйс. С нею были Клара Сопуорт, Элис Сопуорт, Дороти Сопуорт и – увы! – Клод Сопуорт. Девушки шли рука об руку и хихикали.

– Таинственный незнакомец! – лукаво приветствовала его Грэйс.

– Угу, – согласился Джеймс.

Можно было найти и более красноречивый ответ. Трудно выразить всю силу своей личности в одном коротком слове. Он с сосредоточенной ненавистью оглядел Клода Сопуорта. Клод Сопуорт был одет с иголочки, почти как герой музыкальной комедии. Джеймс страстно желал, чтобы какой-нибудь приветливый приморский пес встал перепачканными в песке мокрыми лапами на белоснежные фланелевые брюки Клода. Его собственные фланелевые брюки были практичного серого цвета и видали лучшие дни.

– Какая красота-а, – протянула Клара, вдыхая морской воздух. – Прямо заряжает энергией!

Она хихикнула.

– Это озон, – ответила Элис Сопуорт. – Он действует тонизирующе. – И она тоже хихикнула.

Джеймс подумал: «Вот бы столкнуть их глупыми лбами. Чего они все время хихикают? Ведь ничего смешного не сказали».

Белоснежный Клод томно пробормотал:

– Пойдем окунемся, или это слишком утомительно?

Идея купания была принята с восторгом. Джеймс присоединился к компании. Он даже умудрился при помощи ловкого маневра немного отстать от остальных вместе с Грэйс.

– Послушай! – сказал он с обидой – Мы с тобой почти не видимся!

– Ну вот, сейчас мы все вместе, – отозвалась Грэйс, – и потом, ты можешь приходить и обедать с нами в отеле, во всяком случае…

Она с сомнением посмотрела на его ноги.

– Недостаточно франтоват для тебя, да? – запальчиво спросил Джеймс.

– Дорогой, я думаю, ты мог бы немного приодеться, – сказала Грэйс. – Здесь все ужасно нарядные. Посмотри на Клода Сопуорта.

– Уже посмотрел, – мрачно ответил Джеймс. – Никогда не видел мужчины, который выглядел бы таким законченным ослом.

Грэйс выпрямилась:

– Не стоит критиковать моих друзей, Джеймс, это невежливо. Он одет так же, как и все джентльмены в нашем отеле.

– Подумаешь! Знаешь, что я прочитал недавно в светской хронике? Что герцог… герцог… в общем, какой-то герцог, уже не помню какой, одевается хуже всех в Англии! Вот так.

– Ну что ж, – сказала Грэйс. – На то он и герцог.

– Ну, может, и я стану когда-нибудь герцогом, – сказал Джеймс. – Ну не герцогом, так пэром.

Он похлопал по желтой книжечке, лежащей в кармане, и стал перечислять ей английских пэров, которые начали жизнь куда более скромно, чем Джеймс Бонд.

Грэйс только хихикала:

– Не будь дурачком, Джеймс! Представляю себе: лорд Кимптон-он-Си!

Джеймс смотрел на нее со смесью ярости и отчаянья. Здешний воздух явно ударил ей в голову.

Берег Кимптона – длинная прямая полоса песчаного пляжа. По нему тянется ряд купален и палаток для переодевания [39]39
  Как выглядят купальни и палатки, можно посмотреть в глоссарии (37, 38).


[Закрыть]. В конце ряда особняком стоят шесть купален с внушительными табличками: «Только для гостей отеля „Эспланада“».

– Мы пришли, – весело сказала Грэйс. – Но, боюсь, тебе сюда нельзя. Тебе придется пойти вон туда, в общие раздевалки. Встретимся в море! Пока!

– Пока! – ответил Джеймс и отправился в указанном направлении.

Двенадцать ветхих палаток стояли у самого океана. Их охранял старый моряк с голубым бумажным рулоном в руках. Он принял от Джеймса мелкую монету, бросил ему полотенце, оторвал голубой билетик от своего рулона и указал куда-то себе за спину:

– В очередь.

Только тут Джеймс осознал, что у него есть конкуренты. Не одному ему пришла идея окунуться в море. Все палатки были заняты, и перед каждой стояла толпа решительно настроенных людей, с подозрением глядящих друг на друга. Джеймс присоединился к самой маленькой толпе и стал ждать. Вход в палатку раздвинулся, и оттуда показалась красивая, лишь слегка одетая молодая женщина. Она поправила купальную шапочку с видом человека, которому совершенно некуда спешить, прошествовала к кромке воды и с мечтательным видом уселась на песок.

– Нет, так дело не пойдет, – решил Джеймс и встал в хвост другой очереди.

В течение пяти минут в палатке ничего не происходило, потом полотно заходило ходуном и створки отворились, выпуская мать, отца и четверых детей. Учитывая скромный размер палатки, это явление казалось делом рук фокусника. В мгновение ока две женщины кинулись к палатке и каждая схватилась за одну из полотняных створок.

– Прошу прощения! – сказала первая, слегка задыхаясь.

– Нет, это я прошу прощения! – ответила другая, смерив ее убийственным взглядом.

– Я стояла здесь уже десять минут, когда вы пришли, – быстро заговорила первая.

– Я здесь уже больше четверти часа, все это подтвердят, – возразила вторая.

– Ну-ну, что за шум, – проворчал старый моряк, подходя поближе.

Обе женщины взволнованно затараторили. Когда они умолкли, моряк указал пальцем на вторую и коротко сказал:

– Ваша очередь.

И удалился, не слушая возмущенных протестов. Он не знал и знать не хотел, которая из этих дамочек пришла первой, но его решение, как пишут в газетах, «обжалованию не подлежало». Отчаявшийся Джеймс схватил моряка за руку:

– Послушайте!

– В чем дело, мистер?

– Как вы думаете, сколько мне придется ждать?

Старый моряк окинул толпу бесстрастным взглядом.

– Час-полтора, я бы сказал.

В этот момент Джеймс увидел Грэйс и девиц Сопуорт – они легко бежали по песку к морю.

– Черт! – сказал Джеймс сам себе. – Черт!

Потом снова потянул моряка за рукав:

– А есть здесь другие раздевалки?

Вон там стоят какие-то домики – они, кажется, свободны.

– Эти купальни, – с достоинством изрек старый мореход, – являются частной собственностью.

Произнеся эти суровые слова, он отошел. Джеймс с горечью осознал, что остался в дураках. Он отделился от ждущей толпы и яростно зашагал прочь по берегу. Всему есть предел! Как он ненавидит эти элегантные частные купальни! В этот момент либерал в нем раскалился докрасна и превратился в социалиста. Почему у богатых есть собственные раздевалки и они могут купаться когда захотят, не стоя в очереди?

– Эта система прогнила насквозь, – туманно произнес Джеймс. – Все не так.

С моря донеслись кокетливые повизгивания и плеск. Голос Грэйс! Ее восклицания заглушил дурацкий смех Клода Сопуорта.

– Проклятье! – пробормотал Джеймс, скрежеща зубами – он никогда раньше не пробовал скрежетать зубами, только читал об этом в книжках. Он остановился, яростно вертя тросточкой, и решительно повернулся спиной к морю. С сосредоточенной яростью разглядывал он надписи: «Орлиное гнездо», «Буэна виста» [40]40
  Красивый вид (исп.).


[Закрыть]и «Мон Дезир» [41]41
  Мое желание (фр)


[Закрыть]. Завсегдатаи Кимптона имели обычай называть свои купальни экзотическими именами. Первое из них, «Орлиное гнездо», смотрелось просто глупо. Второе, «Буэна виста», оказалась за пределами лингвистических познаний Джеймса. Однако его французского хватило для того, чтобы понять, как уместно звучит третье.

– Мон дезир! – повторил Джеймс. – Это уж точно.

И в этот момент он заметил, что хотя двери других двух купален плотно закрыты, дверь «Мон Дезира» чуть-чуть приотворена. Джеймс осторожно огляделся по сторонам. В этой части пляжа обосновались в основном матери семейств с детьми и они неусыпно приглядывали за своими чадами. Было всего десять утра – слишком рано для аристократов Кимптона.

«Небось валяются в постели, а лакей в напудренном парике подает им на подносе рябчиков с трюфелями. Никто из них не появится здесь раньше полудня», – подумал Джеймс.

Он снова посмотрел в сторону моря. С неизбежностью надоевшего лейтмотива раздался над морем игривый вскрик Грэйс. За ним последовало «ха-ха-ха» Клода Сопуорта.

– Вперед, – сквозь зубы пробормотал Джеймс.

Он открыл дверь «Мон Дезира» и вошел. На секунду он смутился, увидев висящую на крючках одежду, но тут же успокоился. Купальня была разделена на две части – в правой части с крючков свисали желтый женский свитер, потрепанная панама и пара пляжных сандалий; в левой висели поношенные серые фланелевые брюки, пуловер и зюйдвестка. Разделение полов было налицо. Джеймс торопливо вошел в мужскую половину и стремительно разделся. Через три минуты он был уже в море, фыркал и отплевывался с важным видом, демонстрируя чрезвычайно короткие заплывы настоящим стилем – голова под водой, руки колотят по воде.

– А вот и ты! – воскликнула Грэйс. – Я думала, ты никогда не придешь – там такие толпы.

– В самом деле? – переспросил Джеймс. Он с благодарностью вспомнил желтую книжечку. «Сильная личность умеет держать язык за зубами». К нему вернулось хорошее настроение. Вежливо, но твердо сказал он Клоду Сопуорту, который пытался научить Грэйс плавать кролем:

– Нет-нет, старина, не так. Ты все перепутал. Я сам ей покажу.

И так уверенно звучал его голос, что Клод пристыженно отступил. К сожалению, этот триумф продолжался недолго. Температура наших английских вод не позволяет купальщикам слишком долго оставаться на плаву. Грэйс и девицы Сопуорт уже посинели и стучали зубами. Они выбежали на берег, а Джеймс отправился в одинокий путь к купальне «Мон Дезир». Энергично растираясь полотенцем и пытаясь натянуть рубашку через голову, он не переставал хвалить себя – безусловно, он проявил инициативу.

И вдруг Джеймс замер, парализованный ужасом. Снаружи послышались женские голоса, совсем не похожие на голос Грэйс или девиц Сопуорт. В следующую секунду он осознал, что за дверью находятся законные владельцы «Мон Дезира». Может быть, если бы Джеймс был одет, он с достоинством дождался бы их появления и постарался объясниться. Однако в сложившихся обстоятельствах им овладела паника. Окна «Мон Дезира» были целомудренно завешены темно-зелеными шторами. Джеймс кинулся к двери и отчаянно схватился за ручку. Ее безуспешно пытались повернуть снаружи.

– Все-таки заперто! – произнес девичий голос. – А Мопс говорил, что открыто.

– Нет, это Поссум говорил.

– Поссум вконец спятил. Какая досада, придется идти домой за ключом!

Джеймс услышал удаляющиеся шаги и перевел дыхание. В спешке он натянул на себя остальную одежду. Через две минуты он уже беспечно шагал по пляжу с видом почти свирепой невинности. Через четверть часа к нему присоединилась Грэйс и Сопу-орты. Они приятно провели остаток утра, кидая камешки в море, рисуя на песке и слегка пикируясь. Потом Клод посмотрел на часы.

– Время обедать, – заметил он. – Пора возвращаться.

– Я зверски голодна, – заявила Элис Сопуорт.

Остальные девушки сказали, что тоже зверски голодны.

– Пойдешь с нами, Джеймс? – спросила Грэйс.

Наверное, Джеймс проявил излишнюю обидчивость. Но он решил счесть ее тон оскорбительным.

– Нет, если тебя не устраивает моя одежда, – сказал он с горечью. – Если ты такая привередливая, я лучше не пойду с вами.

Здесь Грэйс должна была бы ласково возразить, но морской воздух явно не пошел ей на пользу. Она просто сказала:

– Ладно, как хочешь, увидимся вечером.

Джеймс остался стоять, словно громом пораженный.

– Ну и ну! – произнес он вслед удаляющейся группке. – Ну и ну!

Он понуро побрел в город. В Кимптоне было всего два кафе – оба душные, шумные и переполненные. Опять все та же несправедливость, опять ему придется ждать своей очереди. Ждать пришлось даже дольше – только что подошедшая нахальная матрона уселась на освободившееся место прямо перед его носом. Наконец Джеймса посадили за маленький столик. Возле его левого уха три небрежно подстриженные молодые особы самозабвенно перевирали арии из итальянских опер. К счастью, Джеймс был равнодушен к музыке. Он бесстрастно изучал меню, засунув руки глубоко в карманы брюк. «Что бы я ни заказал, окажется, что это кончилось. Такойуж я человек», – думал он.

Его правая рука наткнулась на незнакомый предмет в глубине кармана. Предмет на ощупь был похож на гальку – крупный и гладкий.

– Зачем, интересно, я сунул в карман камень? – удивился Джеймс.

Он сжал его в руке. Подошла, официантка.

– Жареную камбалу с картофелем, пожалуйста, – сказал Джеймс.

– Камбала закончилась, – пробормотала официантка, задумчиво глядя в потолок.

– Тогда говядину под соусом карри, – сказал Джеймс.

– Говядина закончилась.

– Есть что-нибудь в этом идиотском меню, что не закончилось?! – рявкнул Джеймс.

На лице официантки отразилось страдание, ее серый указательный палец уперся в баранье рагу. Джеймс покорился неизбежности и заказал рагу. Все еще мысленно возмущаясь нравами местных кафе, он вытащил из кармана руку с зажатым в ней камнем. Разомкнув ладонь, он рассеянно взглянул на свою находку. И тут же забыл обо всех бедах. На его ладони лежал не морской камушек, а – в этом не было никакого сомнения – огромный зеленый изумруд. Джеймс в ужасе уставился на него. Нет, не может быть, наверное, просто кусок цветного стекла. Таких огромных изумрудов не бывает. И тут перед глазами Джеймса всплыли газетные строчки: «Раджа Марапутны… знаменитый изумруд размером с голубиное яйцо». Может быть, это тот самый изумруд? Официантка вернулась с бараньим рагу, и Джеймс судорожно сжал ладонь. Его бросало то в жар, то в холод. Что же теперь делать? Если это тот самый изумруд – но возможно ли это? Он снова разжал пальцы и украдкой взглянул на камень. Джеймс не очень разбирался в драгоценностях, но глубина и сияние камня убедили его, что это настоящий изумруд. Он положил локти на стол и вперил невидящий взор в баранье рагу, которое медленно застывало на блюде.