Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)

Базовой единицей структурной иерархии Церкви Англии является приход (parish), в котором живет и работает приходской священник. Священник обычно называется викарием (vicar) или ректором (rector) – исторически разница заключалась в том, из каких средств складывался его доход. Несколько приходов образуют деканат (deanery), во главе которого стоит декан (dean); поскольку университеты выросли из монашеских школ, университетские администраторы тоже называются деканами. Глава оксфордского колледжа Крайст-Черч одновременно возглавляет оксфордский кафедральный собор и поэтому называется деканом; как всякого декана кафедрального собора, на должность его назначают королевским указом. Несколько деканатов образуют архидеканат под началом архидиакона (archdeacon). Следующий уровень – диоцез (diocese; в православном обиходе этому соответствует епархия) во главе с епископом (bishop). Диоцезы объединяются в церковные провинции (province) во главе с архиепископом. Таких провинций внутри Церкви Англии всего две: Провинция Кентербери и Провинция Йорка. Традиционно старшим из двух архиепископов считается архиепископ Кентерберийский: он возглавляет Церковь Англии и – символически – Англиканское сообщество, хотя официально главой церкви остается британский монарх. Нынешний архиепископ Кентерберийский, Роуэн Уильямс, – первый со времен Генриха VIII, кто был избран на эту должность не из рядов Церкви Англии: валлиец по национальности, он был архиепископом Уэльса. А нынешний архиепископ Йоркский – Джон Сентаму, уроженец Уганды. Не только Англиканское сообщество, но и Церковь Англии в строгом терминологическом смысле в наши дни становится все более многообразной и многонациональной.

В. СОНЬКИН
МОДА НА АРХЕОЛОГИЮ

В этом собрании рассказов встречаются два персонажа, свихнувшиеся на археологии: специалист по финикийцам, пытающийся раскопать курган в английской глубинке («Длинный курган»), и зловещий египтолог, бальзамирующий заживо студента по древнеегипетскому рецепту («Пропавший студент»). Археологические мотивы можно встретить во многих детективах начала XX века, и это не случайно. Сенсационные находки начала 1920-х гг. пробудили необычайный интерес к раскопкам и древним культурам.

СТАНОВЛЕНИЕ АРХЕОЛОГИИ

Тот род занятий, что мы сегодня называем археологией, долгое время сводился к разграблению гробниц и бессистемному собиранию древностей. Древность при этом ценилась весьма высоко: классические языки и античная литература составляли основу всей британской образовательной системы, а джентльмен, закончивший университет, был просто обязан отправиться в Большой тур (The Grand Tour) – поездку по континенту, кульминацией которой было прибытие в Рим и знакомство с памятниками Вечного города.

В конце XVIII века исторические обстоятельства изменились. В неаполитанских владениях династии Бурбонов были обнаружены древние города, похороненные под пеплом и лавой Везувия. Раскопки Геркуланума и Помпей стали одной из первых попыток использования инженерных методов и учета найденного материала, а сам сюжет – мгновенная катастрофическая гибель нескольких городов – вызвал всплеск интереса к античности. В 1830-е гг. картина русского художника Карла Брюллова «Последний день Помпеи» удостоилась восторгов всей Европы, а читающая публика не выпускала из рук одноименный роман английского писателя Эдварда Бульвер-Литтона.

Наполеоновские войны и кратковременная оккупация Папской области французами прервали традицию Большого тура, которая больше не восстановилась в прежнем виде. Зато Наполеон взял с собой в египетский поход сотни ученых мужей и художников, которые в кратчайшие сроки собрали гигантский описательный и иллюстративный материал (второе издание вышло в 37 томах). Этот труд, под названием «Описание Египта» (Description de l’Égypte), впервые продемонстрировал европейцам монументы и сокровища загадочной страны. Тогда же была найдена уникальная двуязычная надпись (Розеттский камень) с текстом царского указа на древнеегипетском языке (иероглифами и упрощенным письмом) и на древнегреческом; в результате превратностей военного времени памятник оказался в руках у англичан и до сих пор стоит на почетном месте в Британском музее. Несмотря на сложные отношения между европейскими державами, надпись на Розеттском камне была доступна исследователям любой национальности, и в результате одновременных (хотя и не совместных) усилий англичанина Томаса Юнга и француза Жана-Франсуа Шампольона к 1820-м гг. египетские иероглифы были наконец расшифрованы.

Одновременно с открытием Египта англичанам стала доступнее Греция, до того считавшаяся опасной турецкой окраиной Европы. Еще в 1730-е гг. несколько джентльменов, побывавших в Большом туре, создали так называемое Общество дилетантов для изучения древностей; писатель Хорас Уолпол говорил, что формальным требованием для членства в обществе было посещение Италии, а настоящим – непрерывное пьянство; несмотря на легкомысленный подход, «дилетанты» организовали ряд археологических экспедиций в Грецию и опубликовали результаты в труде «Ионийские древности», оказавшем огромное влияние на британский неоклассицизм в архитектуре, моде и изобразительном искусстве.

Большая политическая игра Британской империи на Востоке сопровождалась изучением исчезнувших цивилизаций. Британские консулы, атташе и шпионы (как, впрочем, и французские и русские) часто по совместительству были филологами, историками и собирателями древностей. Так, английский резидент в Кандагаре, сэр Генри Роулинсон, первым прочитал ассиро-вавилонские клинописные надписи и по праву считается одним из основателей ассириологии.

Ближневосточные штудии XIX века в значительной степени были направлены на подтверждение правоты библейских текстов и сказаний. В этом контексте одно из самых выдающихся открытий сделал Джордж Смит, гравер-самоучка, протеже Роулинсона, работавший над разбором клинописных табличек в Британском музее. Однажды, расчищая халдейскую надпись, он вдруг вскочил и стал бегать по комнате, срывая с себя одежду. Оказалось, что он наткнулся на описание великого потопа, явно связанное с библейской легендой о Ное – но более древнее и из независимого источника (сейчас мы знаем, что этот текст – часть эпоса о Гильгамеше). Резонанс открытия был так силен, что газета «Дейли телеграф» немедленно предложила профинансировать путешествие Смита на Восток с целью найти недостающие таблички – и эта казавшаяся невозможной миссия была им блистательно выполнена. В 1872 г. Смит читал свой перевод сказания о потопе перед аудиторией, включавшей тогдашнего премьер-министра Уильяма Гладстона (который и сам был выдающимся филологом-классиком, автором обширного труда о поэтическом языке Гомера).

Постепенный переход от авантюристов и политиков, увлеченных древностями, к профессиональным археологам совершался на протяжении всего XIX века. Его проще всего проследить на примере египтологии. В начале столетия тон задавали люди вроде Джованни Бельцони. Бельцони бежал из континентальной Европы в Англию, чтобы спастись от тюрьмы, и некоторое время работал цирковым силачом; потом отправился путешествовать по южной Европе и странам Леванта и по совету британского консула в Египте Генри Солта (тоже, конечно, ученого-любителя) стал заниматься вывозом египетских древностей из Фив (сейчас это место называют Луксором). Знаменитая статуя Рамзеса II («Молодой Мемнон») в Британском музее – это добыча Бельцони, который ценой недюжинной инженерной смекалки сумел подтащить ее к Нилу и погрузить на баржу.

Яркий представитель следующего поколения английских египтологов – сэр Флиндерс Питри. Уже в восьмилетнем возрасте он возмущался тем, как грубо и неаккуратно ведутся раскопки римской виллы на острове Уайт. Разработанная им система сериации (установления последовательности артефактов) и запись мельчайших деталей, которые раньше нисколько не занимали умы кладоискателей, используются в археологии до сих пор. Среди его находок – так называемая «стела Мернептаха», где фараон хвастается победами над разными «народами моря», в том числе над народом «И-си-ри-ар»; прочитав эту надпись, Питри воскликнул «это же Израиль!» и добавил, что «преподобные будут в восторге» (имеется в виду – от такого подтверждения библейских преданий).

Питри стал первым профессором египетской археологии и филологии в Англии и выучил многих будущих исследователей. Одним из его учеников был молодой художник Говард Картер, постепенно перешедший от зарисовок египетских фресок и артефактов к полноценной археологической работе.

ПРОКЛЯТИЕ ФАРАОНОВ

В начале XX века Египтом заинтересовался английский аристократ Джордж Герберт, граф Карнарвон. Лорд Карнарвон больше всего на свете любил быструю езду, поэтому разводил скаковых лошадей и увлекался новомодными средствами передвижения; в 1901 г. в Германии он попал в серьезную автомобильную аварию, подорвавшую его здоровье. Узнав о его интересе к Египту, французский ученый Гастон Масперо свел Карнарвона с Картером в надежде, что профессионализм последнего будет хорошо сочетаться с порывистым характером первого. Многолетние раскопки (с перерывом на Первую мировую войну) не принесли никаких сенсационных результатов, и в 1922 г. лорд Карнарвон объявил Картеру, что этот сезон будет последним.

4 ноября 1922 г. рабочие Картера обнаружили ступени, ведущие к гробнице; Картер вызвал Карнарвона на место раскопок и при стечении народа проделал крошечную дырочку в двери. Сквозь нее удалось разглядеть множество удивительных предметов; стало ясно, что найдена уникальная неразграбленная гробница. Подготовка к ее вскрытию продолжалась несколько месяцев и подогревалась сенсационными заявлениями в прессе. 16 февраля 1923 г. гробница была вскрыта; многочисленных журналистов заставили томиться в своих гостиницах, и на площадке присутствовал только молодой Генри В. Мортон, будущий классик литературы о дальних странах; его корреспонденции в газете «Дейли экспресс» превратили Картера и лорда Карнарвона в знаменитостей мирового масштаба. Гробница Тутанхамона, юного фараона XVIII династии, оказалась наиболее богатой из всех когда-либо обнаруженных гробниц древнего Египта и по праву считается самым выдающимся археологическим открытием XX века.

В апреле 1923 г. 56-летний лорд Карнарвон умер в каирской гостинице «Савой»; этот факт, равно как и скорая смерть еще нескольких связанных с раскопками людей, породил устойчивые слухи о «проклятии фараонов», якобы поражающем каждого, кто тревожит покой древних правителей. Популярности этой теме добавил большой любитель всего потустороннего сэр Артур Конан Дойл, который предположил, что египетские жрецы могли поместить в гробницу «составляющие», способные убить осквернителей праха, или что образовавшаяся в подземелье плесень оказалась смертельной для людей. Впрочем, далеко не всех участников вскрытия гробницы настигла стремительная месть мумии: Картер умер в 1939 г. (от лимфомы, в Лондоне), а Г. В. Мортон – в 1979-м.

Впечатление, произведенное на широкую публику сокровищами Тутанхамона и другими египетскими древностями, было столь значительно, что на протяжении долгого времени египетская тема не сходила со страниц газет и журналов, в моде были наряды и украшения в египетском стиле (причем не только на сценах мюзик-холлов), в загородных домах устраивались тематические египетские вечеринки. Это увлечение продолжалось весь межвоенный период и не вполне угасло после Второй мировой; в детективном жанре оно особенно ярко выразилось в творчестве Агаты Кристи, что было связано с некоторыми личными обстоятельствами ее жизни.

После развода с первым мужем Агата Кристи отправилась путешествовать на Восток и участвовала в качестве гостя в археологической экспедиции сэра Леонарда Вулли, который раскапывал шумерский город Ур (эта поездка послужила материалом для романа «Убийство в Месопотамии»). Там она познакомилась с ассистентом Вулли Максом Маллоуэном и очень скоро вышла за него замуж. Маллоуэн впоследствии и сам стал одним из ведущих специалистов по ближневосточной археологии. Его заслуги перед наукой были отмечены избранием в члены оксфордского колледжа Олл-Соулз и рыцарским званием – редкий случай, когда муж и жена стали сэром и кавалерственной дамой за независимые заслуги.

Агата Кристи часто ездила в экспедиции вместе с мужем и помогала на раскопках; об этом она написала небольшую книжку воспоминаний «Скажи, как ты живешь» (1946). В 1944 г. она опубликовала свой единственный детектив, действие которого происходит не в XX веке, – это роман «Смерть приходит в конце», посвященный загадочным убийствам в доме египетского жреца Имхотепа. Сюжет детектива основан на «папирусах Хеканахта» – подлинных древнеегипетских письмах XX века до н. э.

Межвоенная эпоха была отмечена многими археологическими и филологическими достижениями: супруги Мэри и Луис Лики работали в ущелье Олдувай в Восточной Африке, все глубже проникая в тайну происхождения человека; сэр Фредерик Кэньон изучал древневосточные папирусы и толковал их связь с Библией; сэр Артур Эванс продолжал разрабатывать свою теорию минойской цивилизации с центром на Крите (после Второй мировой войны молодой архитектор и филолог-самоучка Майкл Вентрис частично ее опровергнет); Михаил Иванович Ростовцев возглавлял экспедиции Йельского университета на раскопках уникального города Дура-Европос в сирийской пустыне; британский подданный Аурел Стейн, по происхождению – венгерский еврей, обнаружил в глубинах Восточной Азии следы исчезнувшего индоевропейского народа, условно названного тохарами; В. Гордон Чайлд изучал шотландское местечко Скара-Брей – лучше всего сохранившееся неолитическое поселение в Европе. Но самое большое впечатление на публику произвела все-таки гробница Тутанхамона.

А. АЗОВ, А. БОРИСЕНКО
МЕДИЦИНА

Медицинская среда не устает производить на свет писателей, в том числе – работающих в детективном жанре. Врачом-офтальмологом был Артур Конан Дойл – и его Шерлок Холмс создан по образу университетского преподавателя Конан Дойла, доктора Джозефа Белла.

Из писателей, вошедших в нашу антологию, врачами были Остин Фримен, Дэвид Винзер и Джозефина Белл.

Герои их тоже зачастую врачи: у Фримена это доктор Торндайк, у Белл – доктор Дэвид Уинтрингем. Врач Роберт Юстас прославился как соавтор и консультант: он сотрудничал с такими выдающимися авторами, как Л. Т. Мид, Эдгар Джепсон и Дороти Сэйерс. Агата Кристи почерпнула немало полезной информации о лекарствах и ядах, работая в провизорской во время Первой мировой войны.

Любопытно, что практически все медицинские манипуляции, о которых мы читаем в книгах того периода, происходят дома у пациента (исключение составляют некоторые произведения Джозефины Белл). Дело в том, что в Англии среди всех сословий закрепилось стойкое недоверие к больнице – считалось, что там тебя либо обдерут как липку, либо угробят. А может быть, и то и другое. Рассказ Джозефины Белл, вошедший в этот сборник, только подтверждает опасения такого рода.

ОБЩЕЕ СОСТОЯНИЕ МЕДИЦИНЫ

В XIX веке медицина совершила резкий рывок вперед – можно даже сказать, родилась заново. У Артура Конан Дойла есть рассказ «Отстал от века» (Behind the Times), в котором действует старик врач, чья молодость пришлась еще на первую половину столетия: по его взглядам видно, как быстро развивалась медицина и как далеко она шагнула за время жизни одного человека. Для этого старика врача медицина – скорее милосердное искусство, чем наука: он кое-как смирился с вакцинацией (которая стала активно внедряться в начале XIX века), недоверчиво относится к простейшим диагностическим инструментам (например, к появившемуся в 1810-х гг. стетоскопу), опасается хлороформного наркоза (вошедшего в медицинскую практику на рубеже 1840-1850-х гг.) и не верит ни в эволюционную теорию Дарвина (первое издание «Происхождения видов…» вышло в 1859 г.), ни в микробную теорию заразных болезней (достижение 1860-1870-х гг.).

Наркоз и учение о микробной природе инфекционных болезней – это, пожалуй, самые важные медицинские открытия XIX века: благодаря им далеко вперед продвинулась хирургия. Наркоз дал хирургу возможность выполнять обширные полостные операции, не опасаясь погубить больного болевым шоком, а учение о микробах и сопутствующее ему учение о профилактике заражения операционных ран – асептика и антисептика – резко снизили смертность от послеоперационных нагноений. Другой крупнейший теоретический прорыв века: клеточная теория Шванна и Шлейдена и приложение ее к медицине Рудольфом Вирховом – навсегда изменил облик патологоанатома, который с тех пор стал неразлучен с микроскопом и превратился в главного эксперта по механизмам развития болезней.

Добавим сюда перетряску медицинского образования в XIX веке, после чего оно приняло вполне современный вид; добавим происшедшее на рубеже веков открытие рентгеновских лучей и групп крови, добавим сформировавшуюся психиатрию и неврологию – и вот сложившаяся к началу межвоенной эпохи медицина становится уже совсем похожа на современную. Хирургия, конечно, по своим возможностям стоит далеко впереди – настолько, что самые смелые мечты о пересадке органов уже начинают казаться не столь отдаленными от действительности. Терапия медленно ее догоняет, обогащаясь все более и более эффективными лекарствами. Правда, общественное положение терапевта оставалось по старинке выше, чем у хирурга: он ведь, по устоявшемуся мнению, работает головой, а хирург – руками; но об этом впереди.

Межвоенный период, в свою очередь, обогатил медицину несколькими важными достижениями. В начале двадцатых был открыт инсулин и появилась возможность лечить сахарный диабет первого типа, прежде убивавший больных детей за один-два года. Резонанс этого открытия был настолько велик, что уже в 1923 г. канадца Фредрика Бантинга и шотландца Джона Маклауда наградили за него Нобелевской премией. Кроме того, в межвоенные годы произошла настоящая революция в борьбе с инфекционными заболеваниями. Еще до Первой мировой появился первый эффективный противосифилитический препарат – сальварсан, и если в литературе XIX века попадаются персонажи с поздней стадией сифилиса: у Конан Дойла в рассказе «Третье поколение» (The Third Generation) это молодой баронет с врожденным сифилисом, у Киплинга в рассказе «Бабья погибель» (Love-o’-Women) – солдат со спинной сухоткой, то есть третичным сифилисом, у Ибсена такие персонажи встречаются в нескольких пьесах, – то теперь такие больные практически исчезают из литературы: сифилис вылечивают на ранних стадиях (пожалуй, самое яркое исключение – Адриан Леверкюн в «Докторе Фаустусе» Томаса Манна). В 1928 г. шотландец Александр Флеминг открыл пенициллин – чрезвычайно эффективный на то время антибактериальный препарат, массовое производство которого удалось наладить лишь к началу 1940-х. А в 1930-х появились другие противомикробные средства – сульфаниламиды. Таким образом, врачи получили мощное оружие для борьбы с пневмониями, менингитами, туберкулезом, родильной горячкой (послеродовым сепсисом) и другими смертельно опасными заболеваниями, а позднее, во время Второй мировой войны, – и с гнойными раневыми инфекциями.

Самые поздние рассказы в нашей антологии датированы 1950 г. Пройдет еще всего три года, и в свет выйдет статья Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика о структуре молекулы ДНК, знаменующая собой новую веху в развитии медицины. Но это уже совсем другая история.

ВРАЧИ, ХИРУРГИ, АПТЕКАРИ

В рассказе «Старик в окне» молодой врач говорит: «Понимаете, я не терапевт. Я хирург. Конечно, терапию я изучал, но это не мое призвание. В лекарствах я не разбираюсь». В рассказе «Дом в Гоблинском лесу» другой молодой врач постоянно повторяет: «Меня не нужно называть доктором. Ведь я хирург».

Дело в том, что к середине XIX века существовала четкая социальная структура, которая делила членов медицинской профессии на три группы, принадлежащие, соответственно, к Королевской коллегии терапевтов (The Royal College of Physicians), Королевской коллегии хирургов (The Royal College of Surgeons) и Обществу аптекарей (The Society of Apothecaries). Врач-терапевт делал «чистую» работу – осматривал больного и прописывал лекарства («джентльмен не режет джентльмена»); он мог стоять достаточно высоко на социальной лестнице, часто был выпускником Оксфорда или Кембриджа; экзамен в Королевской коллегии терапевтов проходил на латыни. К врачам обращались только богатые пациенты; к слугам вызывали аптекаря. Аптекарь не только готовил лекарства по указанию врача, но мог сам давать медицинские советы – это было разрешено специальным Законом об аптекарях 1815 г. В глубинке статус аптекаря был не ниже статуса врача: в рассказе Честертона «Деревенский вампир» доктор Малборо говорит о своих пациентах: «Они признают право на существование обычного доктора, такого, как я, – ведь кто-то должен помогать аптекарю». К хирургу обращались представители всех социальных слоев, когда нужно было сделать операцию, вправить вывих, перевязать рану. Хирург работал руками, что было недостойно джентльмена; его работа, как и работа аптекаря, считалась ремеслом, обучались ей тоже как ремеслу – в учениках у специалиста. В давние времена обязанности хирурга выполнял цирюльник.

К концу XIX века упорядочилось медицинское образование, появились врачи общей практики (general practitioners), которые сочетали умение работать руками со знанием лекарств. Социальная грань между терапевтами и хирургами к XX веку в большой степени стерлась; престиж хирурга во время войны был чрезвычайно высок. И все-таки профессиональное разделение оставалось ощутимым: хирурга по-прежнему называли не «доктор», а «мистер».

ЖЕНЩИНЫ В МЕДИЦИНЕ

Традиция отводила женщине в медицине две роли: акушерки и медицинской сестры. С давних времен медицинскими сестрами были монахини: их доброта, внимание и нежное обхождение должны были облегчить страдания больного, – но в XIX веке положение стало меняться: медсестра превращалась постепенно в помощницу врача, ее работа становилась все более светской, диктовалась достижениями науки и специальным сестринским образованием; религиозная составляющая отступила на второй план. Появление сестринского образования связывают с именем Флоренс Найтингейл. Шла Крымская война – первая война с постоянными газетными репортажами с места событий, сопровождаемыми фотографиями и рисунками. Узнав из этих сообщений о почти полном отсутствии медицинских сестер в британской армии, Найтингейл с группой женщин отправилась в прифронтовые госпитали. Вернувшись с войны народной героиней, она в 1860 г. основала школу медицинских сестер при больнице Святого Фомы в Лондоне. Так в Англии война создала профессию медсестры. Позднее, в эпоху развенчания викторианских мифов, вспомнили, что Найтингейл была на самом деле отнюдь не тем ангелом во плоти, какой ее принято было живописать: вспомнили и о ее деспотичном характере, и о страшной требовательности к другим, и о нетерпимости к чужому мнению, и о женоненавистничестве. Отголосок этого слышится в рассказе Джозефины Белл «Смерть в больничной палате», где об убитой старшей медсестре говорят: «Бедная старая ведьма. Ужасно обращалась с подчиненными – что поделаешь, так их учили, старая школа. Да и характер у нее был соответствующий. Но прекрасная медсестра».

С началом Первой мировой войны огромное количество девушек записалось в отряды добровольной помощи (voluntary aid detachments, сокращенно VADs). Они работали на заводах, производивших боеприпасы, шили обмундирование, водили автомобили – но больше всего среди них было медсестер. Добровольцам не платили за работу, но возмещали расходы на жилье, питание, форму и тому подобное. Сестры сами нашивали красный крест на белые передники, поэтому кресты были разного размера и оттенка. Некоторые специально застирывали свой крест, чтобы казаться более бывалыми и опытными. Профессиональные сестры в госпиталях относились к добровольным помощницам настороженно и нещадно их муштровали – это очень ярко описала Вера Бриттен в книге «Заветы юности» (Testament of Youth). Над ними постоянно подшучивал вездесущий «Панч» – либо подчеркивая их никчемность, либо намекая, что девушки пришли в госпиталь с единственной целью подцепить жениха. Сами профессиональные медсестры, кивая на необученных девушек, решительно заявляли, что профессия медсестры должна регулироваться общенациональными стандартами. В результате после войны сестринское дело как медицинская профессия окончательно отделилось от простой «заботы о больных». В 1920-е гг. ввели обязательное профессиональное обучение и регистрацию медсестер, а с 1925 г. – государственные экзамены.

С середины XIX века женщины начали бороться за право получать высшее медицинское образование: довольствоваться лишь ролями акушерки или медсестры они больше не хотели. Борьба эта приняла характер настоящей подковерной войны, с тактическими хитростями с обеих сторон. Когда женщин еще не принимали на медицинские факультеты, Элизабет Блэквелл ухитрилась поступить в малоизвестный медицинский колледж в Соединенных Штатах и, вернувшись в 1859 г. в Англию с дипломом врача, стала первой женщиной, зарегистрированной в Британском медицинском реестре, после чего тут же было принято постановление не вносить в реестр никого с иностранными дипломами. Вдохновленная ее примером, Элизабет Гаррет (которая сказала знаменитую фразу, что хочет стать врачом, чтобы «зарабатывать не двадцать фунтов в год, а тысячу») получила степень лиценциата Аптекарского общества, дававшую право на диплом врача, – Аптекарское общество тут же потребовало, чтобы будущие лиценциаты непременно имели диплом выпускника аккредитованного медицинского факультета, лишая других женщин возможности пойти таким же путем.

А тем временем со страниц журнала «Ланцет» летели утверждения, что женщина, предназначенная природой на роль жены и матери, физически не способна быть врачом, что ей нельзя доверять жизнь другого человека и что тяжкий врачебный быт, с которым героически справляются отважные мужчины, вреден для нее и для ее будущих детей. «Не могу себе представить порядочную женщину, которая хотела бы заниматься медициной, – сказал своей студентке профессор Лэйкок из Эдинбургского университета в 1869 г. – А уж для леди об этом и речи быть не может».

Войну эту традиционалисты, конечно, проиграли. В 1874 г. появилось Лондонское женское медицинское училище – первое учебное заведение в Англии, где стали готовить женщин-врачей. В 1876 г. в парламенте был принят закон, разрешающий британским университетам давать выпускницам дипломы. Постепенно во всех медицинских специальностях стали появляться женщины-врачи, хотя даже в межвоенный период некоторое предубеждение против них все еще сохранялось. Достаточно сказать, что до 1950 г. женщины на военно-медицинской службе не могли получать офицерские звания, что до 1944 г. сохранялись медицинские факультеты, куда принимали либо только юношей, либо только девушек, и что даже на тех факультетах, где велось совместное обучение, допустимое количество девушек иногда ограничивали одной третью от общего числа студентов.

ПРЕСТУПНИК С МЕДИЦИНСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Издавна ведутся споры о том, что такое преступление – вина человека или его беда? По собственному ли злому умыслу действует преступник, или им движет какая-то болезнь? Добр человек по природе или рождается злым? Или когда как? К последнему варианту в середине XIX века склонялся итальянец Чезаре Ломброзо – человек обширнейших интересов: судебный медик, психиатр и основатель нового научного направления, которое ом назвал криминальной антропологией. По мнению Ломброзо (если представить его в упрощенном виде), иногда человек действительно рождается злым. Тяга к преступлению присутствует в таком человеке уже с рождения и представляет собой атавизм, то есть черту, доставшуюся по наследству от прошлых этапов эволюции человека. Этот психический атавизм, продолжает рассуждать Ломброзо, сопровождается и атавистическими чертами внешности, напоминающими черты первобытных людей или человекообразных обезьян; таким образом, с помощью антропометрических измерений можно распознать преступника.

Теория Ломброзо была встречена в Европе очень холодно, особенно в медицинских кругах. Тем интереснее услышать родственные нотки в рассуждениях уже знакомой нам писательницы-врача Джозефины Белл. В книге «Беседы о преступлениях» (Crime in Good Company), рассчитанной на ценителей детективов, помещена ее статья «Преступник с точки зрения врача: психопатология преступления», где она рассматривает нервные и психические расстройства, способные толкать человека на преступления. Помимо предсказуемых расстройств: шизофрения, паранойя, маниакально-депрессивный психоз, алкоголизм, наркомания, горячечный бред – в обзоре Белл встречаются такие неожиданные болезни, как истерия (преступление ради того, чтобы обратили внимание) или сахарный диабет (сильное снижение уровня сахара в крови после укола инсулина нарушает поведение и вызывает агрессивность). Это группа приобретенных расстройств, но интереснее группа расстройств врожденных. В нее вошла умственная отсталость («среди тех, кто не столь тяжко болен, попадаются те несчастные, но крайне опасные создания, которыми владеет совершенно необоснованная и неуправляемая атавистическая жажда убивать без всякого мотива» – тут так и слышится Ломброзо). Сюда же, по классификации Белл, попали так называемые половые извращения: садизм, гомосексуализм, сатириаз. Но особенно интересно третье расстройство из этой группы – врожденное отсутствие совести. Белл называет это нравственной неполноценностью, или нравственной отсталостью (moral deficiency – по аналогии с умственной отсталостью, mental deficiency), то есть, на языке современных психиатров, одной из форм психопатии. Этим расстройством Белл наделила убийцу в рассказе «Смерть в больничной палате». Заканчивая наш очерк, приведем описание нравственной отсталости, какой ее представляла себе Белл:

Полное отсутствие всякой нравственности у человека, в остальном совершенно психически здорового, встречается очень редко. Но именно среди таких людей попадаются расчетливые и хладнокровные убийцы, планирующие свое преступление ради выгоды – часто ужасающе жалкой в сравнении с тяжестью преступления. Классический пример убийцы такого рода – Смит, известный по «Делу невест в ванной» [158]158
  Подробнее о нем см. раздел «Детектив и громкие преступления века» на стр. 685–687.


[Закрыть] . Он женился на женщинах с небольшими сбережениями на банковском счету, страховал их жизнь, топил в их же ванне, а после «несчастного случая» получал страховку и сбережения. Он настолько точно повторял свой метод, что третье его убийство было замечено: слишком невозможным казалось такое совпадение. Его осудили и приговорили к повешению. Интересно здесь то, что он и раньше должен был привлечь внимание врачей и, может, даже привлекал, но не подпадал ни под один известный медицине диагноз. Мальчиком Смит с бессердечным постоянством крал деньги у своей едва сводящей концы с концами семьи, примечая, куда мать прячет тяжело заработанную плату за жилье. Он сидел в тюрьме для малолетних, пока не вышел из соответствующего возраста. Он был вполне умен и совершенно способен честно зарабатывать себе на жизнь, но работать он не хотел, а хотел денег и ради них готов был на все. Как ни воспитывали его – ничто не помогало; сомневаюсь, что и новейшие сегодняшние методы, и даже сам премудрый мистер Ливард [159]159
  Джордж Ливард (1894–1973) – английский педагог, педиатр и психоаналитик, занимавшийся воспитанием трудных детей.


[Закрыть] смогли бы как-то на него повлиять. В природе всегда случаются ошибки – и среди растений, и среди животных, и среди людей. Я считаю, Смит и ему подобные лишены при рождении стадного инстинкта – очень важной части человеческого наследия. Они не способны принимать законы общежития; они отрицают любые ограничения – не только личной свободы, но и дозволенных прав. Они целиком сосредоточены на себе, но не в том смысле, что замкнуты в себе, как психически больные, а в том, что рассматривают других как свою законную добычу в мире, управляемом по закону джунглей, где они охотятся в одиночку и ощущают себя царями.