Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)

– Я полагаю, вы совершили свой утомительный обход, – начал доктор, – и нашли нашу деревню крайне скучной.

Ответ отца Брауна был резок, почти пронзителен:

– Не называйте свою деревню скучной. Уверяю вас, это весьма примечательная деревня.

– Пожалуй, на моей памяти здесь произошло одно-единственное примечательное событие, – заметил доктор Малборо. – Но даже оно случилось с чужаком. Хочу сообщить вам, что прошлой ночью тело без лишнего шума эксгумировали, а наутро я произвел вскрытие. Прямо скажем, мы вырыли труп, буквально нафаршированный отравой.

– Труп, нафаршированный отравой, – довольно рассеянно повторил отец Браун. – Поверьте, в вашей деревне есть кое-что куда более примечательное.

Внезапно наступившую тишину столь же внезапно прервал резкий звук – это доктор дернул старинную сонетку на крыльце стряпчего. Гостей препроводили к знатоку законов, а он, в свою очередь, представил их седовласому господину, чье желтое лицо пересекал шрам, – как оказалось, это и был Адмирал.

К этому времени низенький священник подсознательно уже вполне проникся атмосферой деревни, но сознанием он понимал, что этот адвокат – как раз такой стряпчий, которому пристало быть советником мисс Карстэрс-Кэрью. Однако, будучи древним реликтом, стряпчий все же не казался ископаемым. Возможно, дело было в однообразии декораций, но у священника снова возникло странное чувство, что скорее это его самого перенесли в начало девятнадцатого века, чем стряпчий дотянул до начала двадцатого. Его воротник и шейный платок, в который он прятал длинный подбородок, выглядели почти как старинное жабо, но они были чистые и аккуратно скроенные, да и вообще он производил впечатление сильно высушенного старого денди. Коротко говоря, он, что называется, хорошо сохранился – отчасти за счет окаменения.

Адвокат, Адмирал и даже доктор были несколько удивлены, обнаружив, что отец Браун склонен защищать пасторского сына от тех, кто оплакивал горькую долю пастора.

– Наш юный друг показался мне довольно симпатичным, – сказал он. – Он хороший рассказчик и, смею думать, хороший поэт; а миссис Малтрэверс, которая в чем в чем, а в этом разбирается, говорит, что он хороший актер.

– Очень может быть, – сказал адвокат. – Нов Поттере-Понде, если не считать миссис Малтрэверс, больше склонны задаваться вопросом – а хороший ли он сын.

– Он хороший сын, – сказал отец Браун. – И это весьма примечательно.

– Раздери меня черт, – сказал Адмирал. – Вы хотите сказать, что он любит своего отца?

Священник помедлил с ответом, потом произнес:

– В этом я не уверен. И это тоже примечательно.

– Что, черт побери, это значит? – с флотской простотой спросил моряк.

– Это значит, – сказал отец Браун, – что сын говорит об отце с непримиримой обидой, но при этом с лихвой выполняет сыновние обязанности. Я побеседовал с управляющим банка, и поскольку речь шла о серьезном преступлении, которое расследует полиция, он конфиденциально сообщил мне некоторые факты. Старый пастор отошел от приходских трудов; на самом деле это никогда и не был его приход. Народ здесь довольно языческий; те, которые вообще ходят в церковь, ходят в Даттон-Аббот, меньше чем в миле отсюда. У старика нет собственных средств, но сын зарабатывает неплохие деньги, и старик не бедствует. Пастор угостил меня портвейном, и это был урожай одного из лучших лет; я видел целые ряды пыльных старых бутылок; а когда я уходил, он усаживался за скромный, но весьма изысканный обед в старосветском духе. Все это, видимо, на деньги молодого человека.

– Какой образцовый сын, – с легкой ухмылкой сказал Карвер.

Отец Браун кивнул, нахмурясь, как будто обдумывал какую-то свою загадку, потом сказал:

– Образцовый сын, да. Хотя образец этот выглядит не очень натурально.

В эту минуту клерк принес стряпчему письмо без марки, и тот, бросив на конверт беглый взгляд, поспешно его вскрыл. Пока стряпчий разворачивал бумагу, священник увидел безумные густые каракули и подпись «Феникс Фицджеральд»; он высказал догадку, и адресат утвердительно буркнул в ответ:

– Это все тот актеришка, который не дает нам покоя. У него какой-то вечный спор с другим безвестным фигляром, к делу все это не имеет решительно никакого отношения. Мы все отказываемся его принять, кроме доктора; и доктор говорит, что он сумасшедший.

– Да, – сказал отец Браун, задумчиво поджав губы. – Он, пожалуй, сумасшедший. Но, конечно, нет никакого сомнения в том, что он прав.

– Прав? – возопил Карвер. – Прав в чем?

– В том, что преступление связано с театральной труппой, – сказал отец Браун. – Знаете, что меня сразу же насторожило в этой истории? Мысль о том, будто Малтрэверс был убит сельскими жителями за то, что оскорбил их сельскую честь. Удивительно, чего только не наплетут коронеры доверчивым присяжным; а уж как легковерны газетчики – об этом и говорить излишне. Много ли они знают об английских селянах? Я вот сам английский селянин – по крайней мере, растили меня в Эссексе, вместе с прочей брюквой. Вы можете представить себе, чтобы английский сельский труженик идеализировал и превозносил свою деревню, подобно гражданину греческого полиса? Чтобы он обнажал меч для защиты ее священного знамени, подобно гвельфам и гибеллинам средневекового итальянского городка? Вы слышали когда-нибудь, чтобы добродушный старый хрыч говорил «Только кровь может смыть пятно с благородного герба Поттерс-Понда»? Клянусь святым Георгием и драконом, я бы первый порадовался. Но есть и другой, более веский аргумент.

Он помолчал, как бы собираясь с мыслями, затем продолжил:

– Последние слова, которые слышали от Малтрэверса, были неверно поняты. Он не называл Поттерс-Понд мерзостью и не критиковал неполотые сады, заросшие бурьяном. Он разговаривал с другим актером; они собирались устроить представление с Фицджеральдом в роли Фортинбраса, неизвестным Хэнкином в роли Полония, а Малтрэверс, несомненно, должен был играть самого принца Датского. Возможно, кто-то еще хотел – или надеялся – получить эту роль, и Малтрэверс, специально чтобы подразнить товарищей, стал при них декламировать монолог. Вот этот: «О мерзость! Как невыполотый сад, дай волю травам, зарастет бурьяном…» [110]110
  Перевод Б. Пастернака. Акт I, сцена II.


[Закрыть]Это, видите ли, цитата из «Гамлета».

Доктор Малборо уставился на священника, переваривая только что услышанное медленно, но без сопротивления. Прежде чем остальные обрели дар речи, он сказал:

– И что же вы предлагаете нам теперь делать?

Отец Браун быстро поднялся и с неизменным спокойствием ответил:

– Если милостивые господа нас ненадолго извинят, я бы немедленно отправился с вами, доктор, прямиком к Хорнерам. Я знаю, что пастор и его сын сейчас оба дома. И вот что я хочу сделать. Никто в деревне, я полагаю, еще не слышал о результатах вскрытия. Я хочу, чтобы вы, доктор, сообщили пастору и его сыну, как в точности обстоят дела: что Малтрэверс умер от яда, а не от удара по голове.

У доктора Малборо были причины пересмотреть свои сомнения в примечательности Поттерс-Понда. Последовавшая сцена, в ходе которой он выполнил предписания священника, относилась к числу тех, когда свидетели, что называется, не могут поверить собственным глазам.

Черная сутана преподобного Сэмюэла Хорнера эффектно подчеркивала благородную седину его волос; он облокотился о пюпитр, возле которого так часто стоял, углубившись в Писание, – возможно, по случайности, но вид от этого у него был важный. А напротив него развалился в кресле мятежный сын. Он с самым кислым видом курил дешевую сигарету и являл собой живую картину юношеской нечестивости.

Старик учтиво пригласил отца Брауна присесть. Тот уселся, ничего не говоря, и с отсутствующим видом уставился в потолок. У Малборо возникло ощущение, что важные вести покажутся еще важнее, если он доложит о них стоя.

– У меня есть чувство, – сказал он, – что вы, будучи некоторым образом духовным отцом здешней паствы, должны узнать, что в ужасной трагедии, совершившейся во вверенном вам приходе, появились новые подробности – возможно, еще более ужасные. Вы, конечно, помните прискорбную гибель Малтрэверса, который, как установило дознание, погиб от удара палкой, предположительно нанесенного неизвестным недоброжелателем из местных.

Пастор взмахнул рукой.

– Упаси меня Господь, – сказал он, – вымолвить хоть слово в оправдание убийства и насилия. Однако ж когда актер, по своей природе человек падший, является в такую невинную деревню, он навлекает на себя гнев Божий.

– Не исключено, – серьезно отозвался доктор. – Тем не менее гнев был явлен иным способом. Я только что провел вскрытие тела и могу вас уверить, что, во-первых, удар по голове никак не мог причинить смерть, а во-вторых, труп был полон яда и вот он-то, безусловно, оказался смертелен.

Молодой Харрел Хорнер отшвырнул сигарету и вскочил с быстротой и легкостью кошки. Он подпрыгнул так энергично, что оказался в ярде от пюпитра.

– Вы уверены? – выдохнул он. – Вы абсолютно уверены, что удар не мог причинить смерть?

– Абсолютно уверен, – сказал доктор.

– Ну что ж, – сказал Харрел, – жалко, что вот этот не причинит.

В мгновение ока – никто и пальцем не успел шевельнуть – он с размаху ударил пастора по лицу, и тот отлетел к двери, словно черная марионетка.

– Что вы делаете? – вскричал Малборо, потрясенный этой сценой и самим звуком удара. – Отец Браун, что этот безумец делает?

Но отец Браун не пошевелился; он по-прежнему безмятежно глядел в потолок.

– Я ожидал, что он так поступит, – невозмутимо сказал священник. – Странно, что он не сделал этого раньше.

– Боже праведный! – воскликнул доктор. – Да, с ним, быть может, поступили несправедливо – но ударить отца, ударить пастора, безоружного…

– Он не ударил ни отца, ни пастора, – сказал отец Браун. – Он ударил мерзкого актера-шантажиста, переодетого пастором, который, как пиявка, сосет из него соки уже несколько лет. Он понял, что свободен от шантажа, и не сдержался – не могу сказать, что готов его строго судить за это. Особенно если учесть, что наш шантажист может оказаться еще и отравителем. Я думаю, Малборо, пора позвонить в полицию.

Они направились к выходу, и хозяева их не удерживали – один был ошеломлен и оглушен, другой пока ничего не видел вокруг, задыхаясь от облегчения и ярости. Но, проходя мимо Харрела Хорнера, отец Браун обернулся к нему – и молодой человек стал одним из тех немногих, кому довелось увидеть на этом лице неумолимое выражение.

– А ведь он прав, – сказал отец Браун. – Когда падший актер является в невинную деревню, он навлекает на себя Божий гнев.

– Ну что ж, – сказал отец Браун, когда они с доктором снова устроились в вагоне поезда, стоящего на станции Поттерс-Понд. – Это и в самом деле странная история, но, по-моему, уже не загадочная. Мне кажется, что события развивались примерно так. Малтрэверс приехал сюда с частью гастролирующей труппы; остальные отправились прямиком в Даттон-Аббот, где ставили какую-то мелодраму из времен Регентства, и он так и остался в своем сценическом костюме, весьма приметном наряде тогдашнего денди. Другой играл викария, и его черное одеяние было не столь приметным и могло сойти просто за старомодное. У этого актера было амплуа старика – прежде он играл Шейлока, а потом должен был играть Полония.

Третий персонаж драмы – наш поэт-драматург, который был еще и актером-трагиком. Он повздорил с Малтрэверсом о трактовке роли Гамлета – а еще больше по другому, личному поводу. Мне кажется вероятным, что он уже тогда был влюблен в миссис Малтрэверс; не думаю, что у них были зловещие планы, и надеюсь, что теперь у них планы самые радужные. Но вполне возможно, что юношу возмущало отношение Малтрэверса к жене – тот был человек несдержанный и склонный к вспышкам гнева. Когда он стал декламировать монолог, поэт не выдержал, произошла ссора, ссора переросла в драку на палках, поэт со всей силы ударил Малтрэверса по голове – и после дознания искренне полагал, что зашиб его насмерть.

Некто третий присутствовал при этом происшествии или знал о нем – тот актер, что играл старого викария; он принялся шантажировать молодого человека, вытягивая из него деньги, чтобы безбедно жить под личиной ушедшего на покой пастора. Для подобного человека в подобных обстоятельствах это был самый простой маскарад – достаточно не снимать сценический костюм. Но у него были и свои причины уйти на покой и даже лечь на дно. Ибо истинная история смерти Малтрэверса такова. Он скатился в густые заросли папоротника, через некоторое время пришел в себя, попытался дойти до дома, но в конце концов отдал Богу душу – не из-за удара, а потому что добрый пастор за час до того напоил его ядом – вероятно, подмешав его в стакан с портвейном. Эта мысль пришла мне в голову, когда добрый пастор угощал портвейном меня. Честно признаться, я немного нервничал. Полиция сейчас разбирается с этой гипотезой, но смогут ли они ее доказать – не знаю. Истинный мотив им тоже еще предстоит найти, но понятно, что в труппе кипели страсти и что Малтрэверса сильно не любили.

– Полиция-то теперь что-нибудь сможет раскопать, когда у них есть подозреваемый, – сказал доктор Малборо. – Чего я не понимаю – как у вас вообще появилось подозрение? С какой стати вы заподозрили столь безупречного джентльмена в сутане?

Отец Браун улыбнулся.

– Пожалуй, – сказал он, – это требовало специальных знаний. Почти профессиональных, хотя в необычном смысле. Вы знаете, что мы часто жалуемся на страшное невежество во всем, что касается нашей религии. Но все гораздо забавнее. В самом деле, Англия мало знает о римской церкви – и это не так уж удивительно. Но Англия мало знает и об англиканской церкви. Даже меньше, чем я. Вы удивитесь, как плохо публика понимает внутренние англиканские противоречия; множество народу, в сущности, не представляет, что такое Высокая церковь и Низкая церковь, не понимает, в чем разница даже в их обиходе, не говоря уж об исторических и философских концепциях, которые стоят за каждым из направлений. Это невежество проявляется в каждой газете, в каждом популярном романе или пьесе.

Первое, что меня поразило, – как все перепутано в голове у почтенного духовного лица. Чтобы англиканский пастор так заблуждался насчет всего англиканского! Он вроде бы слыл за старого тори, представителя Высокой церкви, и при этом называл себя пуританином. Такой человек в личных пристрастиях вполне может питать склонность к пуританству, но он никогда не назовет это таким словом. Подмостки приводили его в ужас – он не знал, что в Высокой церкви такая театрофобия не слишком распространена, в отличие от Низкой церкви. Он говорил о дне субботнем как истинный пуританин, а в комнате держал распятие. Очевидно, он понятия не имел, как должен себя вести благочестивый пастор, и пошел по самому простому пути: был торжествен, суров и обличал мирские утехи.

Все это время я как будто что-то припоминал, и наконец меня осенило. Это пастор из пьесы. Это в точности такой плохо прописанный почтенный старый глупец, которого мог придумать популярный драматург или актер старой школы, если уж им пришлось бы придумывать нечто столь нелепое, как набожный человек.

– Не говоря уж о медике старой школы, – добродушно сказал Малборо, – который и вовсе ничего не знает о набожности.

– Вообще-то, – продолжил отец Браун, – для подозрения была и другая причина – более простая и явная. Она касается Темной Леди из Гянджа, которую считали деревенским вампиром.

У меня довольно быстро сформировалось мнение, что эта дама – не столько темное пятно на репутации деревни, сколько луч света. К ней относились как к загадке, но ничего загадочного в ней не было. Она приехала туда совсем недавно, совершенно открыто, под собственным именем, чтобы помочь расследованию в связи с гибелью мужа. Он не очень-то хорошо к ней относился, но у нее были принципы, которые заставляли отдавать дань брачным обетам и правосудию. По той же причине она осталась жить в доме, возле которого был найден мертвым ее супруг. Помимо Деревенской Вампирши был еще один явно невиновный человек:

Беспутный Сын. Он тоже не скрывал своей профессии и прежней связи с актерским сословием. Вот почему его я подозревал меньше, чем его отца. Но вы, конечно, уже сами догадались, какова была настоящая и самая важная причина для подозрений в адрес пастора.

– Да, я, пожалуй, понял, – сказал доктор, – вы ведь поэтому вспомнили про актрису.

– Да, я имею в виду его фанатичное нежелание видеть актрису, – сказал священник. – Дело вовсе не в том, что он не желал видеть ее. Он боялся, что она его увидит.

– Да, понимаю, – согласился его собеседник.

– Если бы она увидела преподобного Сэмюэла Хорнера, она мигом узнала бы совершенно непреподобного актера Хэнкина, переодетого пастором и при этом вынашивающего коварные планы под своей сутаной. Что ж, вот мы и разобрались в этой простой деревенской идиллии. Вы не станете отрицать, что я сдержал слово – я показал вам, что в деревне есть кое-что гораздо более зловещее, чем труп, и даже чем труп, нафаршированный ядом. Черные одежды пастора, нафаршированные шантажистом, тоже заслуживают внимания – и мой живой человек куда смертоноснее, чем ваш мертвец.

– И правда, – сказал доктор, устраиваясь поудобнее среди подушек, – если выбирать приятную компанию для поездки по железной дороге, я предпочту мертвеца.

Марджери Аллингем

Перевод и вступление Алины Курышевой

МАРДЖЕРИЛуиз Аллингем родилась в Лондоне, но вскоре после ее рождения семья переехала в провинцию, в графство Эссекс. Дом журналиста и писателя Герберта Джона Аллингема был всегда открыт для собратьев по перу, а маленькая Марджери начала обучаться литературному мастерству уже на седьмой свой день рождения, когда ей выделили собственный рабочий кабинет. Родители серьезно относились к образованию дочери. Три года она училась в школе Эндслей-хаус в Колчестере, затем в школе Перса для девочек в Кембридже, а завершила образование в Политехническом институте на Риджент-стрит в Лондоне, где изучала сценическую речь и драму. На этом настоял отец – он верил, что сцена излечит ее от заикания и снобизма, и, по всей видимости, его надежды оправдались.

К восемнадцати годам Аллингем уже активно писала рецензии и рассказы, а первый ее роман вышел в 1923 году. Своего будущего мужа, Филиппа Янгмена Картера, она встретила в институте – одаренный и энергичный юноша изучал там живопись. Оказалось, что у отца Марджери был роман с матерью Филиппа, когда они оба учились в Кембридже; они даже были помолвлены, но помолвка расстроилась. Отношения Филиппа и Марджери оказались прочнее – они поженились в 1927 году и прожили вместе всю жизнь.

Первое время Марджери подрабатывала тем, что превращала немые фильмы в романтические повести, которые потом печатались в газетах. Но вскоре необходимость в этом отпала – детективные романы принесли ей успех. У них с мужем образовался своего рода творческий союз: Филипп Картер создавал обложки и иллюстрации к ее книгам, помогал жене придумывать сюжеты и даже написал несколько детективных рассказов.

Сама Аллингем делила свою писательскую деятельность на две части: все, что приносило ей радость творчества, она «писала правой рукой», а все, написанное ради заработка, отводилось «руке левой». Хотя по делам семейной паре приходилось много времени проводить в Лондоне, жизнь там казалась Аллингем тяжкой обязанностью, и настоящим домом для нее всегда оставался Д’арси-хаус в родном графстве Эссекс, к которому она на всю жизнь сохранила самые нежные чувства, – супруги купили этот дом в 1934 году. Именно там она создала все двадцать пять «праворуких» романов, а во время войны, когда Филипп служил в армии, уехала туда – в самую уязвимую часть страны – и проявила редкостную стойкость и патриотизм, заботясь об эвакуированных из Лондона. Несмотря на жизнерадостную натуру и творческое признание, в жизни Аллингем были тяжелые периоды. В 1940 году у нее нашли заболевание щитовидной железы, к началу 1950-х ее уже несколько раз приходилось госпитализировать. Умерла она в 1966 году от рака и была похоронена на кладбище церкви Святого Николая близ ее дома в Эссексе. Филипп закончил за нее недописанный роман.

Марджери Аллингем справедливо считается одной из четырех «королев детектива» наряду с Агатой Кристи, Дороти Сэйерс и Найо Марш. Аллингем, вступившая в 1934 году в Детективный клуб, считала, что детективный роман – это ящик, в котором четыре стены: убийство, загадка, расследование и правдоподобное решение. Только под защитой этих стен она чувствовала себя уютно – жанр определял логику и рамки, в пределах которых ее фантазия вольна была добиваться достоверности. Ранние произведения Аллингем отличаются красочностью, более зрелые – глубиной психологизма. Именно внимание к личности, предвосхитившее рождение психологического детектива, стало самым важным ее вкладом в сокровищницу жанра. От книги к книге мастерство Аллингем полнее всего проявилось в раскрытии личности Альберта Кэмпиона – сыщика-аристократа, человека кристальной честности.

В своем творчестве Марджери Аллингем всегда шла в ногу со временем, изобретая, рискуя и совершенствуясь.

© Rights Limited, a Chorion company. All rights reserved

© А. Курышева, перевод на русский язык и вступление, 2011