Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 52 страниц)

Энтони Гилберт

Перевод и вступление Игоря Мокина

«ХОРОШО, что мне по душе быть писательницей, ведь больше я ничего не умею,» – сказала однажды Люси Беатрис Мэллесон, постоянный участник и секретарь Детективного клуба.

Какое отношение имеет эта цитата к творчеству популярного детективщика Энтони Гилберта? Самое прямое, ведь мисс Мэллесон и есть тот самый Энтони Гилберт. Люси Мэллесон занималась литературным трудом всю жизнь, с самой ранней юности, и неизменно придумывала себе псевдонимы. Первую ее книгу, вышедшую в 1925 году, «написала» некая Дж. Кильмени Кейт. Далее, когда Мэллесон всерьез взялась за детективы, она публиковала их под именем Энтони Гилберт, которое вскоре стало очень известным. Затем, чтобы попробовать себя в новом поджанре детектива, она взяла псевдоним Энн Мередит. В других – не детективных – жанрах она использовала псевдонимы Люси Эгертон и Сильвия Дениз Хук.

Многоликая писательница родилась в пригороде Лондона. Она была дочерью разорившегося маклера и рано начала зарабатывать своим трудом. Училась она в частной школе Святого Павла для девочек, и ее мать настаивала, чтобы Люси выбрала карьеру учительницы; однако та не послушалась и выбрала совсем иной путь. Сначала она служила машинисткой и стенографисткой; к этому занятию она вернулась и позже, в годы Второй мировой, когда каждый работник был на счету, и устроилась в Красный Крест, а затем в Министерство питания. Уже в молодости Мэллесон добилась и первых, пусть и небольших, литературных успехов: начинала она с немудреных стишков, но сразу в «Панче». Однако первый роман никуда пристроить не удалось, а второй встретили прохладно. Большой прорыв произошел, лишь когда мисс Мэллесон послала издателю рукопись под мужским именем; так и родился популярный писатель Гилберт. Впрочем, успех никогда не кружил ей голову, и Люси Мэллесон довольно долго умудрялась скрывать от заинтригованной публики, что Энтони Гилберт – это она. Люси даже снялась в мужском костюме, когда в один из журналов с ее рассказами потребовалось фото загадочного Гилберта.

Помимо книг она написала также множество радиопьес и несколько сценариев для телесериала, съемками которого руководил сам Хичкок. В 1933 году под именем Энтони Гилберт она была принята в Детективный клуб по приглашению Дороти Сэйерс, а в 1940-м под именем Энн Мередит выпустила автобиографию, которая стала бестселлером; к этому времени ее псевдонимы уже были раскрыты. Мэллесон никогда не была замужем, а в свободное от литературных занятий время обычно путешествовала или ходила в театр (кстати, ее кузен был киноактером и снялся, помимо прочего, в «Собаке Баскервилей»).

БОЛЬШИНСТВОкниг, опубликованных под псевдонимом Энтони Гилберт, – это похождения адвоката-сыщика Артура Крука, которого она придумала в 1936 году. Неряшливый, тучный, любитель выпить, он к тому же носит фамилию, которую можно понять как «мошенник». Такой образ во многом противопоставлен популярной в те годы фигуре детектива-джентльмена вроде лорда Питера Уимзи. Однако, несмотря на неказистую внешность, Крук оказывается и способным сыщиком, и честным человеком. Кроме того, писательница любила прием «детектива наизнанку», когда имя преступника читатель узнает сразу. А рассказ, который вы прочитаете сейчас, тоже не вполне стандартный – хотя бы потому, что в нем нет героя-сыщика.

© Anthony Gilbert, 1950

© И. Мокин, перевод на русский язык и вступление, 2011

ЭНТОНИ ГИЛБЕРТ
Черный – цвет невинности

Как только я увидела эту девчонку, Джойс Харт, я сразу почуяла – быть беде; правда, и подумать не могла, что все обернется вот так. Она проникла в дом хитростью и до последнего только и делала, что хитрила. Появилась из ниоткуда – и хоть бы кто меня предупредил, а ведь я уже больше дюжины лет как сиделка, и по совместительству компаньонка, в доме Лейтонов, и вы понимаете, что меня просто нельзя было не поставить в известность. Но такая уж была миссис Лейтон. Сколько я для нее сделала – и что же: ни доверия, ни понимания. Наверно, нужно пояснить: меня зовут Рита Хендерсон, мне сорок семь лет, я сиделка. Вообще-то я нанялась ухаживать за Стивеном Лейтоном во время его последней болезни; никогда не встречала более вздорного и неуживчивого пациента. А какой он был жадный! Если бы не характер, он бы, может, и остался жив. И доктор и я запрещали ему вставать с постели, но стоило мне отвернуться, он всякий раз крался к окну на лестнице – должно быть, чтобы проверить, не сорвал ли кто розу с клумбы или не выдернул травинку из его драгоценного газона, пока хозяин лежит больной.

И вот однажды… ну да, потом на дознании решили, что у него закружилась голова и он выпал из окна, а я всегда говорила, к этим окнам и так-то подходить страшно. Я услышала переполох и сразу бросилась по лестнице наверх, а там миссис Лейтон в истерике и Паркер – здешний дворецкий, мы с ним неплохо ладим – говорит ей, что она ни в чем не виновата и уже не могла бы его спасти. Паркер сказал, что как раз поднялся на лестничную площадку, когда это произошло, и все видел. Ей эти его слова пришлись очень кстати, ведь вы понимаете, какие начинаются слухи, если некий склочный старик выпадает из окна, разбивается насмерть и оставляет вдове шестьдесят тысяч фунтов.

После похорон миссис Лейтон была так подавлена, что я предложила побыть при ней некоторое время; она сказала, что я могу остаться ненадолго. Но за повседневными мелочами время бежит быстро, и когда у нас объявилась мисс Джойс Харт, я служила в доме уже двенадцать лет.

Никогда в жизни я так не удивлялась, как в тот день, когда миссис Лейтон приехала домой с незнакомой девушкой. До сих пор не понимаю, как моя почтенная хозяйка умудрилась подать объявление в газету – «Вдова ищет молодую общительную компаньонку», – получить ответ и нанять девицу, а я ничего и не заподозрила. Впрочем, не только эта Джойс Харт имела привычку хитрить.

– Это Джойс Харт, – говорит моя миссис Л., а сама и бровью не ведет. – Она будет моей компаньонкой, так что у вас останется больше свободного времени.

– Так я вроде не жалуюсь, – возразила я, но она ничего не ответила, только улыбнулась.

Я могла бы еще поспорить, но промолчала. Место у меня хорошее, если посмотреть; какой бы там ни был наш старик, а сама миссис Лейтон никогда не скупилась. Каждый год повышала нам с Паркером жалованье, а если было нужно что-то еще, покупала – конечно, в разумных пределах. Не забывайте, она была нам многим обязана: все-таки у нее имелись некоторые странности, если не сказать больше. К тому же если бы не мы, она бы уже давно сидела за решеткой.

Поначалу я не волновалась. У нас и раньше бывали молодые слуги, но долго они не задерживались. Спросите меня – а что им за интерес? Хозяйка – пожилая больная женщина, да и мы с Паркером тоже не первой молодости, так сказать. Зато служба спокойная, и мы знали, что и после смерти нашей миссис без средств не останемся, а когда тебе за сорок, о таких вещах забывать не стоит.

Девчонка оказалась красотка, каких поискать, – а это само по себе подозрительно. Не верю я этим медоточивым девицам с серебристым голоском. Как вы думаете, зачем таким наниматься в дома вроде нашего? Вот-вот.

– У нас очень размеренная жизнь, вот увидите, – предупредила я ее в первый же вечер. – Совсем ничего не происходит.

– Как раз это мне по душе, – ответила она.

– А где вы до нас работали? – спросила я.

Выяснилось, что она жила у тетушки в Эдинбурге, а недавно старушка умерла, и девица отправилась на юг, искать место.

– Наверно, вам будет не хватать ваших друзей, – предположила я. – Отсюда в Эдинбург просто так не съездишь.

Но она ответила, что у нее никого нет, и это тоже было подозрительно.

Не знаю уж, как она умела ухаживать за больными – в этом доме ничего такого делать не приходилось, – но карту свою разыграла прекрасно. И полутора месяцев не прошло, а наша миссис у нее уже чуть ли не из рук ела. Джойс то, Джойс се – мне уже тошно было слышать ее имя.

И это еще цветочки; к лету стало совсем плохо. В первый раз за все время миссис Лейтон решила снять на лето домик в деревне. Это ее девчонка подбила, конечно, чтобы увезти подальше от друзей. Она даже предложила сама отвезти миссис Л. на машине – представьте себе, она и водить умеет, – и миссис Лейтон впервые за много лет велела выкатить машину из гаража.

А нам с Паркером, представьте себе, предложила ехать поездом. Дом оказался в какой-то глухой деревне, и когда мы добрались, миссис Лейтон уже распорядилась, чтобы девчонка спала в гардеробной при ее спальне, а мне велела спать в комнате на другом конце дома, будто я простая горничная.

– Это слишком большая ответственность для Джойс, – возражала я. – Вдруг у вас ночью случится приступ?

– Вы спите всего в двух шагах отсюда, – ответила миссис Лейтон. – К тому же я приступам не подвержена.

Когда я приехала, они уже расположились, так что спорить было бесполезно. Я даже стала гадать, скоро ли хозяйка скажет, что сиделка ей больше не нужна, но когда я поделилась сомнениями с Паркером, он только рассмеялся.

– Нам не о чем беспокоиться после двенадцати лет службы, – ответил он. – И потом, эта девица, может, и не задержится у нас. Остальные ведь быстро уходили.

Тут он был прав. Миссис Лейтон обычно укоряла меня, что я не помогаю им освоиться, но дом вроде нашего – не место для молодых женщин. Я мысленно соглашалась с Паркером, но сил моих не было смотреть, как бессовестная девка веревки вьет из нашей хозяйки. Конечно же, любой человек в здравом уме сразу бы раскусил эту Джойс. Впрочем, как я уже сказала, свою роль она знала твердо.

– Скажите, вы не играли в театре? – спросила я ее как-то раз. – Или ваша тетушка была против?

Она тут же перевела разговор на что-то еще. Про тетю она говорить не желала, а однажды миссис Лейтон услышала, как я спрашиваю, и заметила: «Не надо беспокоить Джойс расспросами о ее прошлом. Живя в Эдинбурге, она много страдала, и я стараюсь помочь ей прийти в себя».

И правда, она старалась как могла. Обращалась с девчонкой так, как будто та ее дочка.

Чем больше я задумывалась обо всем этом, тем больше находила подозрительного, но вдруг вспомнила, что один мой кузен работает в Эдинбурге в газете, и написала ему, не может ли он сообщить мне что-нибудь о девушке по имени Джойс Харт. Ответа я ждала целых три недели, но когда он пришел, поняла, что ждать стоило. Похоже, ее тетя, мисс Бенсон, тоже была богатая женщина со странностями, а умерла она внезапно, от передозировки снотворного. Полиция взялась расследовать дело и, как писал мой кузен, «до суда не дошло только потому, что ее наверняка бы отпустили „за отсутствием доказательств“. По завещанию тетки девица ничего не получала, хотя и не могла доказать, что знала об этом заранее. В любом случае шума поднялось много, и она уехала из Эдинбурга сразу после похорон».

Как вы понимаете, это дало мне пищу для размышлений. Миссис Лейтон иногда принимала снотворное – такие крошечные белые таблетки, очень похожие на сахарин, который она клала в любую еду, даже в горячее молоко на ночь. Я, разумеется, могу их спрятать, но миссис, конечно, сразу же их и попросит: и я не удивлюсь, если она заявит, будто я хочу отравить ее, и тут же меня уволит. Да-да, она ведь уже совсем помешалась. Как бы то ни было, все знают, что преступники не прекращают просто так свои злодейства, поэтому я стала еще внимательнее.

Я никому ничего не рассказывала, только Паркеру, но когда Джойс и в самом деле убедила старушку изменить завещание, я подумала, что пора вмешаться. Про это я бы тоже не узнала, не встреться мне почтальон на следующее утро после того, как миссис Лейтон с девчонкой съездила в Рейвенстаун; это торговый городок, они туда наведывались два раза в неделю. Я намекала и даже разок прямо сказала, что хозяйке, возможно, будет приятно иногда для разнообразия ездить со мной, но ничего этим не добилась. Ну а письмо от адвоката узнать нетрудно, и хотя Паркер заметил, что это еще не обязательно завещание, мои подозрения все крепли. Я чувствовала себя ответственной за миссис Лейтон – ее разум явно слабел – и поэтому совершила неблаговидный поступок. Открыла письмо над паром и прочла перед тем, как отдавать хозяйке.

Это и правда был черновик завещания, и по нему почти все отходило Джойс Харт, а нам с Паркером оставались жалкие гроши. Меня чуть удар не хватил. Подумать только, после двенадцати лет службы, после всего, что мы для нее сделали!

Тут я приняла окончательное решение. Надо показать хозяйке письмо моего кузена. Даже она не сможет закрыть глаза на такое. Понимаете, я не хотела никому зла, но надо же думать и о себе, да и мисс Харт пусть лучше отыщет какую-нибудь другую полоумную старушку и ее охмуряет. Но тем утром мне не представилось подходящей возможности – Джойс все время была при ней. И все же после ленча я сказала Джойс, что у нас кончился сахарин, а когда девчонка хотела возразить, я сразу поставила ее на место. Все складывалось хорошо: оказалось, ей и самой надо сходить в Рейвенстаун забрать авторучку из починки, а еще нужно было купить для нас пергамент и длинные конверты, так что девчонка уехала дневным автобусом, а я взяла вязанье и пошла к миссис Лейтон. Но старушке на месте не сиделось.

– Пойду в церковь, – заявила она. По-моему, из чистого упрямства, хотя я помнила, что в годовщину смерти мужа на нее иногда находит.

Я предложила сопроводить ее, но она вспыхнула, сказала, что шпионить за собой не позволит, и я отпустила ее одну. Впрочем, я удостоверилась, что хозяйка пошла в церковь, и никуда больше, а сама затем поспешила домой и накрыла стол к чаю как раз перед ее возвращением.

– Вы могли бы дождаться Джойс, – укорила она меня. Что бы я теперь ни делала, для нее все было не так.

– Вы же не знаете, когда она вернется, – возразила я.

– Она обещала приехать четырехчасовым автобусом.

– Мне нужно вам кое-что сказать, – продолжала я.

– Если про Джойс, то не желаю ничего слушать. Вы ревнуете к ней с первого дня.

– Вы не знаете, какая опасность вам грозит, – предупредила я, но это не помогло. Миссис не слушала. Не успела я заикнуться о письме, как вошла эта девчонка. Видите ли, не хотела нас оставлять надолго. Сразу видно, что у нее совесть нечиста.

Она сказала, что все купила, и села посплетничать с хозяйкой, как будто она ей родня, а не компаньонка на содержании. Да еще принесла в подарок белые розы. Да уж, ничего не упустит, чтобы выслужиться.

– Белый – цвет невесты, – сказала миссис Лейтон. Говорю же, помешалась. И потом, белые цветы еще на похоронах бывают, правда ведь? Кому, как не девчонке, это знать, а?

После ужина мы играли в карты, но рано закончили: старушка сказала, что назавтра собирается в Рейвенстаун.

– Вы ведь никогда туда не ездите по четвергам, – сказала я. – Магазины рано закрываются.

– А мы не в магазин, – отрезала она. – Джойс, милая, за мной шесть пенсов, твой выигрыш.

Что ж, я сдержала себя и поднялась наверх прибраться в комнате миссис Лейтон, как обычно, а Джойс пошла в кухню подогреть ей молока. Знаете, хозяйка, как мне кажется, вообще бы запретила мне входить к ней в комнату, если бы могла, но я дала ей понять, что есть некоторые пределы, дальше которых даже ей не зайти.

Конечно же, я догадалась, зачем ей понадобилось в Рейвенстаун, и вся кипела от гнева. Но я ни словом на этот счет не обмолвилась и только пожелала ей спокойной ночи, как всегда: потом девчонка подоткнула ей одеяло, та поцеловала ее – в общем, все как всегда, самый обычный вечер.

Вот только в полседьмого утра девчонка застучала в мою дверь: лицо у нее было бледное как мел.

– Пойдемте скорее, Хендерсон, – умоляла она. Ага, как только что-то стряслось, прибежала ко мне как миленькая. – Мне кажется, у миссис Лейтон ночью случился приступ.

– А вы ничего не слышали? – спросила я.

– Ни звука.

– Кажется, она говорила, что приступам не подвержена. – Я не могла удержаться от насмешки. Но когда я вошла в комнату, стало понятно: сегодня миссис Лейтон не поедет в Рейвенстаун и вообще уже больше никуда никогда не поедет. – Разбудите-ка Паркера и пошлите его за врачом, – велела я. В доме не было телефона. Она убежала, оставив меня в комнате одну.

Когда она вернулась через пару минут, я уже знала, как ее встретить.

– К чему вы это скрываете? – спросила я ее прямо. – Или скажете, что не видели? – Я взяла со стола листок бумаги и показала ей.

– Что это? – спросила она потрясенно.

– Сами прочтите.

Она взяла листок, на котором было написано три строчки синими чернилами. Почерк был тонкий и мелкий. Я всегда говорила: любой, кто разбирается в почерках, сразу поймет, что миссис Лейтон не в себе. Вот что она писала:

Четверг.

Все напрасно. Я так больше не могу. С того самого ужасного дня он все зовет меня, и теперь мне пора к нему. Я слышу его голос днем и ночью, днем и ночью…

Потом все обрывалось и стояла только разлапистая незаконченная подпись.

– Что это значит? – прошептала девчонка.

– А зачем меня спрашивать? – отозвалась я. – Вы и сами знаете, не правда ли?

– Что знаю?

– Что это она его убила. Конечно, она. Паркер сам видел, но, понимаете, старик был такой мерзавец, да и было бы жаль, если бы миссис повесили.

Джойс сделала рукой движение, как будто закрывая мне рот.

– Не говорите так, – пробормотала она. – Это неправда. Я не верю.

На самом деле, конечно, поверила.

– Так бывает, если человека довести до крайности, – продолжала я. – Особенно когда у покойного много денег.

Она и так была бледная, а стала еще бледнее, как будто прямо сейчас упадет в обморок.

– Ах, бедная миссис Лейтон! – прошептала она. – Как ужасно, все эти годы…

Ну да, одного поля ягодки…

Когда доктор пришел, он сказал, что смерть наступила от передозировки снотворного, и захотел взглянуть на ее таблетки.

– Думаю, она развела лекарство в молоке, – сказал он. – Кто принес ей молоко?

– Я, – ответила Джойс. – Нов нем не было снотворного, потому что она попросила только сахарин. Я его сама положила.

Доктор взглянул на нее как-то странно:

– Я полагаю, спутать сахарин с лекарством вы не могли?

Но она повторяла, что брала сахарин прямо из вазочки, которая стояла возле кровати миссис Лейтон, и этого, разумеется, никто не мог опровергнуть, потому что я тогда уже ушла и никого больше в комнате не было. Пустая чашка от молока так и стояла на столике у двери, и доктор сказал, что надо оставить все как есть до прихода полиции.

– Полиции?

– Должно быть назначено коронерское дознание, – сказал он нетерпеливо. – Да, но если она приняла таблетки не в молоке, то как тогда?

Тут и начинались трудности, потому что мы все знали, что миссис Лейтон не могла глотать даже самые маленькие таблетки, не разводя их, но в комнате не было никакой другой жидкости, даже стакана воды. Доктор, казалось, по этому поводу не беспокоился.

– Пусть у полиции об этом голова болит, – проговорил он.

Полицейский инспектор, как говорится, ворон не считал. Он прочел письмо и сказал:

– Я вижу, тут написано «четверг», значит, она писала его после полуночи.

– Если она все-таки приняла снотворное с молоком, то нет, – ответил доктор. – К полуночи она давно заснула бы.

На самом деле миссис Лейтон приняла снотворное именно с молоком, так что вы видите, к чему нас привели рассуждения. К тому же, когда они стали искать ручку миссис Лейтон, ее нигде не было. Мы все пользовались авторучками, которые заправляли из большой бутыли синих чернил, стоявшей внизу. А если ручки при ней не было…

– Ну конечно, – прошептала Джойс, – она оставила ручку вечером в гостиной. Ручку нужно было заправить, но хозяйка сказала, что это подождет до утра.

Вот так и попадают на виселицу – стоит только забыть какую-нибудь маленькую деталь.

Я наблюдала за Джойс.

– Вы не могли так глупо ошибиться, – произнесла я. – Причем во второй раз. Полагаю, вы думали, что она уже подписала завещание.

И тут девица сбросила свою бомбу:

– Она и правда подписала! Вчера она пошла в церковь и пригласила в свидетели викария и диакона. А вечером, когда я принесла молоко, рассказала мне. До вчерашнего дня я даже не знала, что миссис Лейтон переписала завещание.

Я рассмеялась – просто не могла удержаться.

– И не знали, в чью пользу? Дурочка. После того, что произошло в Эдинбурге…

– Что вы хотите сказать? – Она вспыхнула. – По-вашему, я ее отравила… и подделала записку? Я? Но я любила ее!

– Поосторожнее, – предупредила я. – Здесь же полиция.

– Не только мисс Харт следовало бы быть поосторожнее, – вставил инспектор, оказавшийся сварливым и упрямым типом.

И вдруг девчонка успокоилась.

– Это все неправда, – сказала она инспектору. – Более того, я могу это доказать.

Это еще что такое, подумала я. А вот что: Джойс сходила в гардеробную и принесла свою ручку.

– Возьмите, – сказала она полицейскому. – Напишите ею что-нибудь. Это докажет, что я не подделывала записку.

Он взял ручку, нацарапал пару строк и отдал обратно.

– В самом деле, мисс Харт. Если у вас нет другой ручки, вы не могли написать записку. Но кто-то ведь написал, и похоже, что сама миссис Лейтон тоже не была в состоянии. – И тут он взял обе записки и положил передо мной…

Я же говорила, она все время хитрит: это ее хитрость отправила меня сюда – в камеру смертников. Да-да, это я сделала. А что еще оставалось? Я подменила сахарин в вазочке на таблетки, когда убиралась в комнате вечером, я захватила с собой записку и подложила ее, когда Джойс ушла за Паркером. И даже не забыла опорожнить ручку хозяйки.

Но как я могла предположить, что когда девчонка заберет свою ручку из починки в Рейвенстауне, она попросит заправить ее черным цветом, черным как ночь, – и черный цвет оправдает ее и отправит меня сюда ждать утра – последнего утра в моей жизни?