Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 52 страниц)

– На самом деле все было очень просто. Мы думали о чрезмерной дозе, а нам следовало подумать о недостаточной.

– Ох, Дэвид, не занудствуй. Ты же не Пуаро и не отец Браун.

– Извини. У сестры Прэтт было пять шприцев с морфием. Один она не трогала, чтобы предъявить позже. Содержимое остальных она перелила в один шприц, а три пустых наполнила соответствующим количеством дистиллированной воды. Сестре Бэнкс она дала учетверенную дозу морфия и тем самым ее убила. Остальным она вколола воду. Возможно, это ускорило смерть одной из них и определенно усилило или, по крайней мере, не облегчило страдания остальных. Стойкая старушка и молодая, психически устойчивая девушка справились с этим, но истеричке это сильно повредило.

– Какой ужас! Но получается, что сестра Эллис тут ни при чем. Я ошибалась. Серьезная религиозная девушка, которая мечтает о том, чтобы стать миссионеркой и служить людям, не способна на такую жестокость. Сестра Прэтт, видимо, сумасшедшая.

– Вовсе нет. В своем уме, но нравственно неполноценна. Абсолютно эгоцентрична и, следовательно, способна на жестокость. Из прихоти она практически разрушила карьеру рентгенолога. Они прекрасно могли бы встречаться в свое свободное время. Вместо этого она рисковала тем, что их обоих уволят, а когда сестра Бэнкс попыталась вмешаться, спокойно устранила ее. Человек, который способен поступить подобным образом и вколоть четырем прооперированным больным воду вместо морфия, вызывает не жалость, как помешанный, но ужас, как чудовище.

– Будем надеяться, она получит по заслугам, – сказала Джил.

Николас Бентли

Перевод и вступление Марии Виноградовой

ПРИНЯТОсчитать, что участь сыновей, выступающих на одном поприще со знаменитыми отцами, незавидна. Однако Николас Бентли, младший сын Эдмунда Клерихью Бентли – известного английского писателя, которого современники называли родоначальником Золотого века британского детектива, – сумел вступить на это поприще оригинально и не без изящества. Сам он тоже добился известности, хотя в первую очередь как художник-иллюстратор и карикатурист.

Николас Бентли родился в 1907 году в городе Хайгете. С самого раннего детства, еще не выучившись читать, он с интересом рассматривал иллюстрации к книгам в библиотеке отца – в том числе работы Гюстава Доре.

В семнадцать лет Николас поступил в Лондонскую школу живописи. Однако, будучи, как и его отец, человеком крайне разносторонним, довольно скоро покинул ее, недоучившись, и стал клоуном в цирке, причем денег ему там не платили. Правда, и в цирке не задержался – уже через шесть недель оставил арену, после чего снялся в массовках нескольких фильмов.

Известно, что первый рисунок Николас Бентли продал своему крестному отцу, Честертону, хотя и неизвестно, что именно это был за рисунок. Потом он иллюстрировал журнал, посвященный мужской одежде, работал в рекламном отделе компании «Шелл». Ему очень нравились люди, с которыми он оказался рядом, но совершенно не привлекала сама реклама, поэтому он с радостью ухватился за предложение Хилэра Беллока, еще одного старинного друга Бентли-старшего, проиллюстрировать новый сборник его стихов. С этого началась его профессиональная карьера. За свою жизнь Николас Бентли проиллюстрировал более семидесяти книг, а также постоянно рисовал карикатуры для газет. В его работах проявлялось фамильное чувство юмора – мягкое, но очень точное. Среди самых знаменитых его работ – иллюстрации к «Практическому котоведению» T. С. Элиота и «Как быть иностранцем» Джорджа Микеша, а также рисунки к знаменитым клерихью Бентли-старшего.

Продолжая по традиции сотрудничать с членами семьи, он иллюстрировал книги не только своего отца, но и жены, Барбары Хастингс, написавшей несколько детских книг. Помимо литературных плодов этот союз был увенчан рождением дочери Арабеллы.

После войны Николас сделался издателем, что упрочило его финансовое положение. Писать он не бросил, зато мог отныне заниматься этим в более свободном режиме.

Хотя в историю Николас Бентли вошел как художник-иллюстратор, сам себя он считал в первую очередь писателем и среди всех своих книг больше всего любил те, где сам был и автором и художником. Отдал он дань и детективному жанру, написав несколько сборников детективных рассказов.

В рассказе «Бдительный ювелир» он формулирует свои представления о правильном детективе – чтобы «и расследование настоящее, без дураков, и сыщик не какой-нибудь супергерой, а самый обычный человек, наделенный лишь зорким глазом да здравым смыслом». Очень трогательно также, что в этом рассказе он мимоходом делает комплимент отцу, упоминая его героя, Филиппа Трента, среди тех, кто способствует формированию вкуса к классическому детективу.

© М. Виноградова, перевод на русский язык и вступление, 2011

НИКОЛАС БЕНТЛИ
Бдительный ювелир

Меня зовут Уильям Моррис (нет-нет, никакого отношения к тому, знаменитому [149]149
  Уильям Моррис(1834–1896) – английский поэт, художник и дизайнер, представитель направления прерафаэлитов. Был основателем «Движения искусств и ремесел», построенного на убеждении, что эстетически продуманная среда обитания человека способствует духовному совершенствованию общества. Разрабатывал дизайны узоров ткани, обоев, обивки мебели. Пытался воплотить свои идеи в декорировании собственного дома.


[Закрыть]. Мы родом из Сэл форда). Мне скоро исполнится пятьдесят три, я женат, у нас есть дочь (сама уже замужем), а живу я в Суррее, в городке под названием Уолдинхэм. Я из породы людей, кого вы бы, наверное, назвали тихонями, и жизнь моя, на посторонний взгляд, выглядит не слишком захватывающей, однако мне она по вкусу.

Я люблю читать (захватывающих событий мне хватает в книгах), люблю рисовать (хотя до сих пор брался лишь за акварели) и заниматься всякой всячиной по дому. Пожалуй, во мне и впрямь есть немного от того, другого Морриса – он тоже любил заниматься всякой всячиной.

Хоть я заядлый читатель, но сам никогда и не думал взяться за перо, пока в моей жизни не приключилось это вот великое событие, – и тут я понял: такое надо записать. Поэтому вы уж смиритесь и проявите снисхождение, если моя писательская несостоятельность будет слишком бросаться в глаза.

Я более тридцати лет усердно штудировал детективы – но третьесортной литературы не читал, несмотря на то что ее, видит небо, развелось предостаточно. Мой вкус сформировали По, Коллинз и Габорио, ну и, разумеется, Холмс, а позднее Трент и доктор Торндайк [150]150
  Интересно, что в случае с «отцами детектива» рассказчик перечисляет писателей: Эдгара По, Уилки Коллинза, Эмиля Гкборио; а в случае с современниками – персонажей-сыщиков. Доктора Торндайка придумал писатель Остин Фримен (его рассказ есть в антологии «Не только Холмс»). Филипп Трент – постоянный герой произведений Эдмунда Клерихью Бентли.


[Закрыть]. По мне, настоящий детективный рассказ – это такой, в котором и расследование настоящее, без дураков, и сыщик не какой-нибудь супергерой, а самый обычный человек, наделенный лишь зорким глазом да здравым смыслом.

В результате я, как мне кажется, приучился глядеть на людей вокруг внимательнее, чем принято. Но не из праздного любопытства, отнюдь, а лишь ради того, чтобы получше узнать человеческую природу в целом. В конце-то концов, наблюдают же люди за птицами, а сдается мне, если хорошенько понаблюдать за повадками, к примеру, бармена, то и рассказать о нем можно не меньше, чем о каком баклане. (Не то чтобы сам я был завсегдатаем пабов, потому что жена у меня трезвенница.)

Мало какая поездка на поезде или автобусе обходится без того, чтобы я не узнал о своих попутчиках что-нибудь этакое, что на первый взгляд легко загустить. Мне нравится разглядывать (ненавязчиво, разумеется) детали и состояние их одежды, их руки, зубы и волосы, украшения (если они носят украшения), очки, авторучки и так далее, а также подмечать, что они читают, что держат в руках, как разговаривают и как ходят. Из одного факта много не извлечешь, но сопоставь хотя бы пару – и этого, глядишь, будет достаточно, чтобы отправить человека на виселицу.

Не удивлюсь, если мои умопостроения чаще всего ошибочны. Мне редко выпадает возможность проверить их. Зато они дают больше пищи для ума, чем любой кроссворд, а в придачу азартнее и выгоднее тотализатора, уж в этом-то я уверен.

Каждый день, заходя в поезд – я работаю в антикварном ювелирном магазине в Найтсбридже, у Ренье, – я сажусь и наблюдаю. Однако до той неприятной истории в магазине мне ни разу не доводилось испытать свою наблюдательность на деле.

Случилось все утром, примерно через полчаса после открытия. Магазинчик у нас маленький: один прилавок слева у двери, второй, поменьше – перпендикулярно ему, а в самой глубине – крошечный кабинет мистера Ренье. У нас превосходная коллекция старинных драгоценностей, но, по понятным причинам, мы не выставляем ее всю напоказ – лишь некоторую часть, да и ту в надежно запертой витрине. Кроме того, мы предлагаем широкий выбор objets d’art: Фаберже, перегородчатая эмаль, камеи, хрусталь, нефрит и так далее – это все выставлено. В лавке торгуем только мы с мисс Зюскинд. (Починщик работает на дому.) Мистер Ренье лично занимается лишь особыми клиентами и теми, кто делает большие покупки.

По утрам я всегда первым делом оформляю витрину (мы убираем товар на ночь). В тот день, занимаясь этим, я обратил внимание на девочку, что разглядывала витрину похоронного бюро напротив, хотя кроме пары урн и фотографии катафалка там едва ли что могло заинтересовать молодую особу ее возраста, и помню, что уже тогда это показалось мне странным. А обратил я на нее внимание (обычно я не заглядываюсь на девушек, в мои годы все они для меня на одно лицо, разве что служат предметом моих абстрактных умозаключений) из-за плаща – желтого длинного плаща в крупную коричневую клетку. Волосы у нее были под цвет плаща и тоже длинные, а сама она принадлежала к тому типу, который называют богемным – шляпы нет, каблуки совсем низкие, да и принципы, насколько я мог судить по общему виду, немногим выше.

Я некоторое время наблюдал за ней, но тут меня отвлек посетитель – один из вечно жующих резинку американцев. Впрочем, этот был еще ничего, если не считать галстука – не галстук, а катастрофа. Я бы дал ему лет тридцать пять – сорок. Рослый, лицо гладкое и розовощекое.

Он прошел прямо к прилавку и выразил желание посмотреть кольца. Я принес пару подносов на выбор, просто чтобы понять, какого рода кольцо он ищет. Но очень скоро стало ясно: он ровным счетом ничего не смыслит в старинных украшениях, да и вообще, сдается мне, ни в чем старинном не разбирается, разве что оно разлито в бутылки.

Он спросил цену на несколько колец, а два или три даже взял рассмотреть – тогда-то я и заметил, что он левша. Однако видно было: в камнях и оправах он тоже ничего не понимает, а судит исключительно по стоимости.

Было там одно кольцо начала семнадцатого века – цветочный мотив, бриллианты и рубины. Ей-богу, изумительное кольцо. Мистер Ренье так его любил, что даже расставаться с ним не хотел, а потому назначил за него совершенно несусветную цену. Уж явно не по карману тому американцу. Да и не то чтоб он мог отличить кольцо по-настоящему тонкой работы от второсортных.

Наконец на прилавке выстроилось уже три подноса, а мой американец все никак не мог выбрать. Потом он заметил в открытом сейфе позади меня четвертый поднос и спросил, нельзя ли и на него взглянуть. Я вытащил и четвертый, но не успел даже на прилавок поставить, как понял: цветочное кольцо с бриллиантами и рубинами исчезло.

Я был совершенно ошеломлен – да и растерян изрядно. За все семнадцать лет со мной еще не случалось, чтобы хоть что-то, доверенное моему попечению, пропало.

Поставив поднос, я движением бровей подал мисс Зюскинд знак подойти, а когда она оказалась достаточно близко, чтобы засвидетельствовать происходящее, обратился к покупателю – и нелегко же мне было говорить ровным голосом, как ни в чем не бывало:

– Решили взять цветочное кольцо, сэр? Позвольте, я подберу для него коробочку….

И я протянул руку. Американец же ответил (я помню его слова в точности):

– Нет, я ничего еще не решил. Да и вообще просто хотел пока приглядеть пару-другую колец, чтоб жене было из чего выбирать. Мы с ней еще зайдем.

Не помню дословно, что именно сказал на это я, помню лишь, что тянул время, чтобы собраться с мыслями. Я всегда теряюсь в первую минуту. Мисс Зюскинд (она отнюдь не глупа) незаметно выскользнула из комнаты и отправилась за мистером Ренье. Я вышел из-за прилавка и принялся искать вокруг, покупатель тоже, а потом к нам присоединились и мисс Зюскинд с мистером Ренье.

Ну, разумеется, мистер Ренье был в ярости. Он человек вспыльчивый, но обычно умеет держать себя в руках, поскольку высоко чтит чувство собственного достоинства. Однако сейчас он начал мало-помалу горячиться (нет-нет, конечно, никаких прямых обвинений, так не делают), американцу это не понравилось, и я уже думал, что дело обернется худо.

Но тут мисс Зюскинд (ума не приложу, почему это пришло в голову именно ей) предложила ему поискать за отворотами манжет и брюк. Но он только злобно посмотрел на нее. Лицо у него побагровело, во всяком случае, мне так показалось, да и жевать он перестал: стиснул зубы, как створки капкана – и, судя по выражению лица, не отказался бы зажать этим капканом ногу мисс Зюскинд. Однако нагнулся и ощупал отвороты брюк. Безрезультатно. Тогда он разразился хохотом.

Знаю, чувство юмора не сильная моя сторона, но даже я понимал, что в тот момент стоящая на четвереньках мисс Зюскинд являла собой презабавное зрелище.

– Проклятье! – воскликнул американец, отсмеявшись. – Похоже, вы думаете, что я его, это, присвоил.

Разумеется, мистер Ренье вынужден был возразить. Поднявшись с ковра, он очень любезно попросил покупателя пройти в кабинет. А там (как он мне потом рассказал) прямо и открыто заявил, что, хотя никто никого и не думает подозревать в воровстве, все же в интересах страховки необходимо удостовериться, что кольцо случайно не завалилось в какую-нибудь складку у него на одежде.

Покупатель отнесся к просьбе добродушно и с пониманием, во всяком случае с виду, и немедля разделся до башмаков и носков. Однако кольца там и в помине не было.

Мы с мисс Зюскинд тем временем продолжали искать, хотя, признаться, у меня особой надежды не оставалось. Все произошло так быстро и внезапно – тут поневоле возникнут подозрения. Мы еще не закончили, как в лавку снова вошли. И кто бы вы думали? Та самая девица, что десять минут назад разглядывала витрину гробовщика. Не знаю, чему тут было удивляться, но мне сразу показалось: это совпадение не случайно.

При ближайшем рассмотрении я заметил в ее внешности кое-какие мелкие, но красноречивые подробности – прическу, перчатки, сумочку, намекавшие на стесненные обстоятельства. Ничего особенного, но все-таки. Так-то она держалась как настоящая леди. Не часто к нам захаживают такие вот слегка обтрепанные посетители, если понимаете, что я хочу сказать, а если уж зайдут, то, десять к одному, хотят что-нибудь продать, а не купить.

Девушка сняла перчатки, достала из сумочки бумажный пакетик и положила его на прилавок. (Я сразу обратил внимание на ее пальцы: для женщины необычайно короткие и слишком уж сильные с виду, без обручального кольца, ногти покрашены небрежно. Обратил внимание и на разошедшийся шов на правой перчатке, на указательном пальце.)

Я открыл пакет. Там оказался дешевый браслетик со стекляшками.

– Вы не могли бы его починить? – спросила она. – А то, кажется, застежка сломалась.

– Прошу прощения, мадам, – ответил я, – но мы не занимаемся починкой.

(Такой хлам мы и впрямь не чиним.)

Девица замялась, словно не зная, что ей теперь делать, но потом пожала плечами:

– Что ж, спасибо.

А потом – и преловко же она это проделала! – словно бы невзначай задела сумочкой бумажный пакет, так что он свалился по мою сторону прилавка.

Я нагнулся за ним, и тут со мной произошло нечто такое, что иначе как озарением я назвать не могу. Мне вдруг все стало ясно – словно кусочки проволочной головоломки внезапно сцепились друг с другом.

Я сказал – мне все стало ясно, но так ли оно было на самом деле? И уж совсем неясно было – как теперь поступить. Я знал: мистер Ренье захотел бы любой ценой обойтись без сцен в магазине. Я медленно поднялся из-за прилавка. Сердце у меня разве что изо рта не выскакивало, да и вид, без сомнения, был соответствующий. Я завернул браслет в бумагу и вручил его девушке, а когда она, спрятав его в сумочку, уже поворачивалась, чтобы уйти, сказал:

– Одну минуту, пожалуйста. – Однако она словно бы не слышала, так что я добавил – поспешно, но, разумеется, учтиво: – Прошу прощения, мадам, но если вы не остановитесь, я вынужден буду нажать кнопку сигнализации, и дверь перед вами запрется автоматически.

Примерно посередине фразы мне пришлось сглотнуть, чтобы договорить до конца, так сильно я волновался.

Тогда посетительница остановилась, однако не обернулась. Мисс Зюскинд за соседним прилавком застыла, точно Лотова жена в очках.

Я вышел из-за прилавка и заявил девушке:

– Мадам, никто из нас не хочет неприятностей. Так что если вы просто-напросто отдадите кольцо, что лежит сейчас у вас в левом кармане пальто, мы не будем иметь к вам никаких претензий. В противном же случае мисс Зюскинд нажмет кнопку сигнализации.

Мисс Зюскинд кивнула. Я видел: ей до смерти хочется нажать кнопку уже сейчас.

Девушка побледнела. В этот миг мне даже стало ее жалко, но я знал: надо проявить твердость. Она бросила на меня испуганный взгляд, а потом отдала кольцо и выбежала вон. В эту самую минуту мистер Ренье вышел из кабинета вместе с полностью одетым американцем.

Американец сыпал улыбками направо и налево, словно весь этот эпизод показался ему просто-напросто шуткой. Однако мистеру Ренье было не до шуток. Он сыпал не улыбками, а извинениями. И тут я разжал кулак и показал им кольцо. Видели бы вы лицо мистера Ренье, когда он узрел свое уже оплаканное сокровище, а в следующий миг обнаружил, что американец вылетает из лавки точно камень из рогатки!

Само собой, мистеру Ренье не терпелось узнать, как, черт возьми, мне это удалось, – и я объяснил.

Во-первых, у нас очень редко случаются покупатели вроде такого вот американца. Они предпочитают вещицы поблескучее и посовременнее, чем наши драгоценности. У людей его склада нет ни вкуса, ни хоть малейшего представления, чего они, собственно, хотят. Большинство покупателей приходит к нам потому, что знает: у Ренье вы найдете то, чего не встретишь на каждом углу. Так что вопрос номер один для меня (не то чтобы я и впрямь уже в тот момент начал что-то подозревать) формулировался так: а зачем он вообще к нам пришел?

Второе: насчет той девицы. Зачем торчать перед витриной похоронного бюро? (Конечно же на том этапе я еще никоим образом не связывал девушку с американцем.) Либо тебе требуются услуги гробовщика, либо нет – обычно этот вопрос не оставляет места для сомнения. Так почему же девушка так долго там околачивалась? Для меня ответ был очевиден: убивала время. Но чего ради? Если она с самого начала собиралась зайти к нам, к чему было мешкать перед похоронной конторой?

Да еще дешевая безделушка, которую она принесла в починку. Судя по виду, она была настоящая леди и понимала, что в магазине вроде нашего не чинят дешевку. Все это пронеслось у меня в голове, пока я смотрел на ее браслет.

Теперь третье: я заметил, что девушка не левша. И все-таки, войдя, она сняла перчатку именно с левой руки, хотя бумажный пакетик разворачивала правой. Прилавок у нас маленький, такой ширины, что стоять там удобно только одному человеку. Последнее, что я запомнил, нагибаясь за уроненным пакетиком: левая рука девушки лежала ровно на том же месте, куда клал руку американец после того, как я достал последний поднос с кольцами из сейфа – американец-то и вправду был левша.

И наконец, у меня в голове отложилось еще кое-что. Отложилось так глубоко, что всплыло только в решающий миг. Когда мы все ползали по полу, а американец злобно смотрел на мисс Зюскинд, я обратил внимание на то, что он перестал жевать резинку. Ну не станете же вы плевать изжеванную резинку прямо на ковер, даже если вы американец. А он с того места, где стоял, ни на шаг не сходил, так что ipso facto должен был избавиться от резинки где-нибудь в пределах досягаемости, между тем возле прилавка не было ни корзинки для мусора, ни чего-либо еще, куда бы он мог деть резинку – разве что прилепить с нижней стороны прилавка. Там-то, на том самом месте, где он стоял, я и стал искать резинку, там-то ее и нашел ровно в тот миг, как девушка собиралась выйти из лавки. Причем на резинке еще оставалась отчетливая вмятина от кольца.

Забавно, как разные люди по-разному реагируют на одно и то же событие. Мистер Ренье так разволновался и был так мне признателен – я даже растрогался, – что когда я рассказал, как все произошло, он почти и говорить-то не мог.

Мисс Зюскинд вообще неразговорчива, разве что по любому поводу приговаривает «гм-гм», но если уж зарядит – скажет раз сто. Вот и сейчас.

А у меня самого – хотя, наверное, стыдно в таком признаваться, в моем-то почтенном возрасте! – к концу рассказа не только ладони вспотели, но я и сам весь дрожал и успокоился только некоторое время спустя. И с чего бы это?