Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 52 страниц)

– Вы все еще думаете о той игрушке, с которой вы играли? – беспокойно спросил Тил.

– О ней – и о других вещах, которые мы услышали. И о фотографиях. Вы обратили на них внимание?

– Нет.

– На одной Энстоун играл с заводным поездом. На другой он был покрыт попоной и изображал медведя. На третьей он запускал большую игрушечную карусель. И так почти везде. Дети, конечно, тоже попадали в кадр, но видно, что больше всех веселится сам Энстоун.

Тил, который вертел в руках карандаш, резко пожал плечами и отшвырнул карандаш в сторону.

– Вы все равно не доказали мне, что это было убийство, – сказал он.

– Я должен был сперва разобраться сам, – мягко сказал Святой. – Понимаете, это же для меня профессиональная загадка. Энстоун был счастливо женат, он любил своих детей, он не делал ничего более дурного, чем другие крупные финансисты, так что его совесть была чиста: он был богат и богател все больше – и как они смогли вынудить его на самоубийство? Если бы я, например, писал о нем детективный рассказ, то как бы я заставил его покончить с собой?

– Вы бы сказали ему, что у него рак, – едко сказал Тил, – и он бы поверил.

Саймон покачал головой:

– Нет. Разве что если бы я был врачом. Но если бы эту идею высказал Костелло или Хэммел, он бы захотел подтверждения. И разве он выглядел как человек, которому только что сказали, что у него рак?

– Так ведь это вы считаете, что это было убийство, – сказал мистер Тил терпеливым тоном, уже отчаявшись переубедить своего собеседника. – Вот вы и разбирайтесь.

– Сперва мне недоставало многих фрагментов этой мозаики, – сказал Святой. – Я знал только характер Энстоуна и его слабости. А потом выяснилось, что Хэммел – настоящий психолог. Это хорошо, потому что я и сам немного психолог, а значит, его мысли движутся в том же направлении, что и у меня. А потом я узнал, что Костелло умеет изобретать и изготавливать интересные механические приспособления. Не надо было ему доставать зажигалку, Клод: это был еще один кусочек картины, которого мне не хватало. И наконец, коробка…

– Какая коробка?

– Картонная коробка на столе и оберточная бумага рядом с ней. Помните, Фаулер сказал, что ее оставил то ли Хэммел, то ли Костелло? Она у вас?

– Думаю, она где-то в этом здании.

– Мы можем получить ее?

Тил потянулся к телефонной трубке, как усталый палач тянется к веревке.

– Вы можете осмотреть и револьвер, если хотите, – сказал он.

– Спасибо! – сказал Святой. – Я как раз хотел это сделать.

Тил отдал указания. Они сидели и молча смотрели друг на друга, пока им не принесли улики. Тил без слов давал понять пятьюдесятью разными способами, что готов предоставить Святому все возможности, чтобы тот собственноручно вырыл себе могилу и навеки стал всеобщим посмешищем; однако гримасам инспектора недоставало убедительности. Когда они снова остались в одиночестве, Саймон подошел к столу, взял револьвер и положил его в коробку. Он как раз в ней поместился.

– Вот как это было, Клод, – тихо, но довольно сказал он. – Они дали ему револьвер в этой коробке.

– И он застрелился, не зная, что делает, – презрительно сказал Тил.

– Именно так, – сказал Святой, и насмешка промелькнула в его голубых глазах. – Он не знал, что делает.

Зубы мистера Тила резко сомкнулись на ни в чем не повинной продукции компании «Ригли».

– А о чем он думал, когда выстрелил? Вообразил, что он покрыт попоной и играет в медведя?

Саймон вздохнул:

– Это-то я и пытаюсь понять.

Тил откинулся назад в безнадежном изнеможении, и кресло под ним скрипнуло.

– И ради этого вы отняли у меня столько времени? – устало спросил он.

– Ноу меня есть идея, Клод, – сказал Святой, поднимаясь на ноги и потягиваясь. – Давайте пообедаем вместе и отвлечемся от всего этого. Вы и так уже думаете почти час, и я совершенно не хочу, чтобы ваш мозг перегрелся. Я знаю одно хорошее новое местечко – подождите, сейчас только уточню адрес.

Он нашел адрес в телефонном справочнике. Мистер Тил встал и снял с вешалки свой котелок. В его по-детски голубых глазах читалась напряженная работа мысли, но он последовал за Святым, не раздумывая. Какие бы бредовые идеи ни собирался высказать Святой, Тил должен был услышать их, потому что в противном случае ему предстояло мучиться в неведении всю жизнь. Они поехали на такси в Найтсбридж. Мистер Тил флегматично жевал жвачку, превосходно изображая скуку. Такси наконец остановилось, и они вышли. Он повел Тила в какой-то высокий дом. Войдя в лифт, он сказал лифтеру что-то, чего Тил не расслышал.

– Что это? – спросил инспектор, когда они поехали наверх. – Новый ресторан?

– Я же сказал: новое местечко, – таинственно ответил Святой.

Лифт остановился, они вышли и пошли по коридору. Саймон позвонил в одну из дверей. Ему открыла симпатичная служанка, которая, возможно, в свободное время посвящала себя другой профессии.

– Скотленд-Ярд, – без тени стеснения заявил Святой и прошел мимо нее. Он оказался в гостиной прежде, чем его успели остановить. Отавный инспектор Тил, на мгновение застывший от потрясения, последовал за ним.

Затем вошла служанка.

– Простите, сэр, мистера Костелло нет дома.

Тил встал между Святым и девушкой. Выражение скуки стерлось с его лица, сменившись полным изумлением и яростью.

– Что это еще за шуточки? – прорычал он.

– Это не шуточки, Клод, – беспечно сказал Святой. – Я просто хотел проверить, не найдем ли мы чего-нибудь: вы же помните, о чем мы говорили.

Его взгляд жадно метался по комнате и загорелся, когда он увидел большой дешевый письменный стол с ящиками. Своей обшарпанностью стол резко выделялся на фоне остальной мебели. На нем валялись обрывки веревки и проволоки, эбонитовые палочки и колесики – все то, из чего изготавливают любительские радиоприемники. Саймон тотчас сделал шаг по направлению к столу и начал открывать ящики. В них лежали самые разнообразные инструменты, разные виды проволоки, винты, странные шестеренки, трубки и шурупы, куски листового железа и латуни – типичный набор любителя техники. Затем он добрался до запертого ящика. Без колебаний он схватил большую отвертку и вставил ее в отверстие над замком; прежде чем остальные успели понять, что происходит, он умелым движением руки открыл ящик.

Тил издал крик и бросился к нему. Рука Саймона погрузилась в ящик и вынырнула оттуда, держа никелированный револьвер. Он был точно такой же, как тот, которым застрелился Энстоун, но Тил этого даже не заметил. Он решил, что Святой окончательно сошел с ума. Тил замер: сейчас он видел перед собой просто маньяка с оружием в руках.

– Брось пистолет, дурак! – завопил он и издал еще один крик, когда увидел, как Святой подносит дуло к правому глазу, держа палец на спусковом крючке – точно так же, как, наверное, держал револьвер Энстоун.

Тил бросился вперед, выбил у Саймона оружие одним взмахом руки и схватил его за запястье.

– Хватит! – сказал он, сам не осознавая, насколько бесполезно говорить это сумасшедшему.

Саймон посмотрел на него и улыбнулся.

– Спасибо вам за то, что вы спасли мою жизнь, дорогой друг, – добродушно произнес он. – Нов этом не было никакой необходимости. Дело в том, Клод, что Энстоун считал, будто играет именно с этим револьвером…

Служанка, спрятавшаяся под столом, издала первую ноту громогласной истерики. Тил отпустил Святого, вытащил служанку из-под стола и стал трясти ее, чтобы привести в чувство. За последние несколько секунд произошло больше событий, чем он мог переварить, и поэтому он вел себя не вполне деликатно.

– Все в порядке, мисс, – прорычал он. – Я из Скотленд-Ярда. Сядьте и успокойтесь, пожалуйста.

Он повернулся обратно к Саймону:

– Что все это значит?

– Револьвер, Клод. Игрушка Энстоуна.

Святой снова нацелил на себя револьвер. В его улыбке не было ни тени безумия, и Тил, чувствуя, что сам сходит с ума, не стал его останавливать. Саймон приложил револьвер к глазу и нажал на курок – нажал и отпустил, снова нажал и снова отпустил и так и продолжал эти ритмичные движения. Внутри револьвера что-то тихо засвистело, словно невидимые колесики вертелись под воздействием рычажка. Затем он направил револьвер прямо в лицо Тилу и стал делать то же самое.

Тил замер, глядя в дуло, и увидел, как черное отверстие засветилось. Перед ним мерцал кинофильм, изображавший мальчика, который стреляет в грабителя в маске. Картинка была маленькая, а сюжет несерьезный, но сделано все было великолепно. Это продолжалось секунд десять, а потом дуло снова погасло.

– Подарок маленькому сыну Энстоуна от Костелло, – тихо объяснил Святой. – Разумеется, он сам его спроектировал и сделал: он всегда был мастером на такие штуки. Вы видели электрические фонарики, которые работают без батареек? Надо только нажимать на рычажок, и запускается маленькая динамо-машина. Вот Костелло и сделал миниатюрную динамо-машину и вставил ее в пустой корпус револьвера. А потом он приделал к ней крошечную киноленту. Это была отличная новая игрушка, Клод, и он явно гордился ею. Они принесли ее к Энстоуну, а когда он отказался от сделки и им больше ничего не оставалось, то они дали ему поиграть с этой штукой, чтобы раззадорить его, а он к тому моменту был как раз в нужном состоянии. Потом они забрали ее у него и положили обратно в коробку. А в другой коробке у них был наготове настоящий револьвер, чтобы совершить подмену.

Главный инспектор Тил стоял, окаменев. Он даже перестал жевать свою мятную жвачку. Затем он сказал:

– А как они могли знать, что он не застрелит собственного сына?

– Это все Хэммел. Он понимал, что Энстоун не сможет устоять перед этой игрушкой: а чтобы трюк сработал наверняка, он перед самым уходом еще напомнил Энстоуну о револьвере. Он был настоящим психологом – думаю, мы уже можем говорить о нем в прошедшем времени.

Саймон Темплар снова улыбнулся и вытащил сигарету из кармана.

– Впрочем, непонятно, зачем я вам все это рассказываю, если вы и так могли узнать это от осведомителя, – пробормотал он. – Преклонный возраст сделал меня слишком добросердечным, Клод. В самом деле, раз вы настолько превзошли Шерлока Холмса…

Мистер Тил потупился, покраснел и взялся за телефонную трубку.

Уилл Скотт

Перевод и вступление Анны Рудычевой

УИЛЬЯММэттью Скотт примечателен необычайной литературной плодовитостью. Это рекордсмен своего времени и своей страны по количеству написанного: наследие автора составляют около 2000 произведений, включая пьесы, короткие рассказы и целую серию книжек для детей.

Уилл Скотт – таким именем подписаны все его произведения – родился в Йоркшире. Судя по данным переписи 1911 года, он провел юность в городе Лидсе, но позже переехал жить в Херн Бэй, графство Кент. В Лондоне он работал карикатуристом, сотрудничая с самыми известными журналами того времени, включая «Стрэнд» и «Перформер».

Перебравшись в Кент с семьей, Скотт начал писать рассказ за рассказом, но главной его любовью все равно оставался театр. Несколько его пьес комедийного и детективного характера были весьма популярны на сцене и впоследствии экранизированы: «Хромой», «Крадущиеся тени», «Лондон в ночи», «Все дети». Сквозными персонажами детективов Скотта были бродяга Гиглампс и сыщик по фамилии Дишер, фигурирующий в пьесах и фильмах.

САМУЮбольшую славу ему принесли детские книги, которые он стал писать для своих внуков. Многие сравнивают их с книгами знаменитой Энид Блайтон (и даже иллюстратор у них был общий – Лилиан Бьюканан), отмечая лишь одно существенное отличие: что в книгах Скотта взрослым вход в детскую жизнь не воспрещен и они с равным восторгом принимают участие во всех приключениях. В нашем детективном контексте стоит также отметить, что в сериях про семью Черри фигурирует персонаж по имени мистер Ватсон. Это ручная обезьянка.

Детективные рассказы Уилла Скотта парадоксальны и неожиданны, а его герои всегда щедро наделены воображением.

©А. Рудычева, перевод на русский язык и вступление, 2011

УИЛЛ СКОТТ
Голубая улика

Эдгар Коппел удалился от мирской суеты на целых две недели. Его уже тошнило от этого угнетающего однообразия.

Единственное, что менялось в жизни Эдгара Коппела, – это цифры большого круглого календаря на стене кабинета: 4, 5, 6… Да и те не переваливали за 31, а начинались снова с единицы, так что порой хотелось схватить гроссбух и врезать по нему как следует. Чего, конечно же, делать было нельзя. Календарь принадлежал компании. Как и гроссбух. Как и сам Эдгар Коппел.

– Мистер Геплуайт на месте?

– Как ваше имя?

– Браун.

– Подожите минуточку, я спрошу, примет ли вас мистер Геплуайт.

Выйти через стеклянную дверь. Зайти назад через стеклянную дверь.

– Проходите, пожалуйста, мистер Геплуайт ждет вас.

И так уже долгие годы. Предлагать всяким Браунам присесть. Притворяться, что мистер Геплуайт занят и не может их принять. Выходить через стеклянную дверь. Заходить обратно. Просить Браунов пройти туда-то. Долгие годы…

Никакой жизни. Но таким был и мир вокруг. Эдгар Коппел не желал менять ничтожность своей жизни ни на какую другую ничтожность. Все вокруг было отвратительно. То, о чем писали в газетах, тоже было отвратительно. И это они называют Жизнью с большой буквы. На работе он чувствовал себя как в клетке. Но кто в здравом уме согласился бы променять свою клетку на ту свободу, что описывают в газетах?

«Тысячи людей спят под открытым небом на пляжах Саутэнда». «Убийство в Хорнси. Найден молоток». «Ее ноги застрахованы на двадцать тысяч». «В Париже возобновились переговоры». «Убийство в Уайтхевене. Номер автомобиля известен». «Переговоры в Женеве прерваны». «Убийство в Хите». «Переговоры в Берлине». «Убийство в плавучем доме». «Тысячи людей спят под открытым небом на побережье Маргита».

Эдгар Коппел обычно говорил, что в январе с легкостью можно предсказать, что будет в декабрьских газетах.

Он не знал, что с этим поделать. Не знал, куда податься. Но он знал, куда поедет на две недели в сентябре: куда-нибудь в Маргит, Богнор или Кромер. Какая разница. Повсюду одно и то же: причал, разноцветные фонари и съемные комнаты, где к концу первой недели радушие хозяев заметно ослабевает.

Слушать старые шутки на новом представлении. Таскать за собой постылый зонтик на случай дождя. Посылать дюжины открыток, которые пишешь на коленке, прислонившись спиной к скользкому волнорезу и пачкая твидовый пиджак, – открыток людям, которых ты и рад бы обидеть, но которые обидятся, если не прислать им открытку.

И – снова газеты. Их приходится покупать, гуляя по набережной, потому что больше делать там нечего. Покупать их, садиться в шезлонг (за два пенса) и читать, проклиная каждую букву. «Министр иностранных дел устроил скандал, отправляясь на переговоры в Монте-Карло». «Убийство в лесу. Найден автобусный билет».

Две недели в сентябре. Вот где он их проведет, вот как он их проведет. Как всегда.

Но вдруг, неожиданно для самого себя, он подумал: «Опять?» – и сказал себе: «Да будь я проклят, ни за что!»

И вот, когда пришло время, он сунул зубную щетку и бритву в маленькую жестяную коробочку, положил коробочку в карман, пересчитал деньги и пошел.

Просто пошел.

У него не было карты. Не было плана действий. В первую ночь он дошагал почти до Эппингского леса и там заночевал в стоге сена. Еще в детстве он читал про то, как люди ночуют в стоге сена. Сейчас он сам это проделал, и ему понравилось. Не надо выключать газ, не надо загонять собаку в кухню на ночь, не надо запирать двери. Просто ложишься и спишь. Замечательно.

Уже после первого дня он понятия не имел, где находится. Он питался хлебом и сыром – тем, что удавалось раздобыть в деревенских пабах. Иногда в пабах и ночевал. Если к наступлению темноты паба поблизости не оказывалось, он укладывался в стоге сена, или в сухой канаве, или в заброшенном сарае. Впервые в жизни он не знал, куда потратить деньги.

Однажды он провел целый час в кузнице где-то в Эссексе и выяснил, что подковывать лошадей совсем не так просто, как кажется; в другой раз он провел несколько часов в поле, изучая тонкости сбора клевера.

Когда в какой-нибудь деревне ему попадалась маленькая газетная лавка, увешанная разноцветными плакатами, он всегда отворачивался и проходил мимо. Пусть в Париже ведутся переговоры, в ущельях обнаруживаются улики, а одни яхтсмены добираются до мыса Доброй Надежды на шесть часов быстрее других: ему не было до этого дела. Ему не было дела до новостей. В деревенских пабах новостей не бывало; ни слова о парижских переговорах, ни слова о ногах за двадцать тысяч, ни слова об уликах. Только важные разговоры о том, что же делать, если в ближайшие сутки не пойдет дождь, и что станет со старым Питом, у которого погорели все скирды.

На тринадцатый день он смотрел на закат с вершины холма близ Бенфлита. Он не знал, что это Бенфлит, пока не заметил дорожный указатель. Он вообще не подозревал, что рядом течет река. В последние дни ему почти не встречались указатели.

Новая дорога на Саутэнд была в пятидесяти ярдах отсюда, вместе с потоками машин, шумом, мигающими светофорами и длинными кричащими красно-голубыми плакатами, которые напоминали Эдгару Коппелу о том, что кузницы и клеверные поля остались позади, а он вернулся в цивилизацию.

 
Только в ПЛАЗЕ.
ЭНН КЕРИ в кинофильме
ЗАБЫТЫЕ ЖИЗНИ
 

Все тот же старый мир.

Он стоял на краю поля, прислонившись спиной к воротам. Его костюм стал совсем бесформенным, задники ботинок стоптались, и по подошве одного из них пролегла длинная трещина. Но его это ничуть не волновало. Послезавтра нужно явиться в Компанию одетым с иголочки. Но пока – еще около тридцати часов – он мог делать что хочет.

С реки подул ветер и принес из-за изгороди лист газеты, который приземлился у его ног. Эдгар Коппел даже не пошевелился, чтобы поднять его.

Через тридцать часов этого добра будет навалом. В Париже снова будут проходить переговоры, в камерах хранения и гаражах обнаруживаться улики, кто-то опять доберется до мыса Доброй Надежды на два часа быстрее остальных.

Он повернулся, и жестяная коробочка в его кармане задребезжала. Вот уже несколько дней она все дребезжала и действовала ему на нервы. Нужно было как-то ее перепаковать. Он достал ее из кармана и открыл, затем нагнулся и поднял лист газеты, свернул в трубочку и проложил ею щель, которая образовалась между слишком длинной зубной щеткой и укоротившейся мыльной палочкой. Он потряс коробку. Теперь она не дребезжала. Он снова положил ее в карман.

Солнце уже опустилось за Лондон – алый шар на синевато-сером задымленном небе. В наступивших сумерках красные буквы на плакате превратились в черные, а голубые совершенно исчезли.

На мгновение его это заинтересовало. Но только на мгновение. Впервые с начала его несенсационного путешествия в воздухе повеяло холодком. Холод шел с реки. Эдгар Коппел поднялся и размял затекшие ноги. Он повернулся спиной к новой Саутэнд-ской дороге и побрел прочь по узкой тропинке. Пройдя полмили, он наткнулся на одинокую таверну, которая обещала простую еду и ночлег. Он тут же забыл о Переговорах, Рекордах, Застрахованных ногах и стеклянной двери. Он сидел за столиком, ел свой хлеб с сыром и слушал достоверные рассказы очевидцев о засушливом лете 1887 года, когда пруд на выгоне совершенно высох.

К десяти часам он был уже готов подняться в свою комнату. Проведя рукой по щетине на подбородке, он задумался, не побриться ли ему перед сном, чтобы в последний день отпуска освободить себя даже от этой обязанности. Поразмыслив, он окончательно утвердился в этом решении.

– Не найдется ли у вас горячей воды? – спросил он хозяина.

– Разумеется, если вы подождете, – сказал тот. – В наших краях только это и требуется – подождать.

– Это я могу, – кивнул Эдгар Коппел.

В двадцать минут одиннадцатого, стоя у зеркала, покрытого коричневыми пятнами, он стал бриться при свете свечи; на одном краю старого туалетного столика лежала его жестяная коробка, а на другом стоял кувшин с горячей водой.

Он был счастлив и несчастлив одновременно. Счастлив в ускользающем от него настоящем, несчастлив из-за неумолимо надвигающейся стеклянной двери и сотен Браунов, желающих поскорее увидеть мистера Геплуайта.

Окончив бритье, он сложил все принадлежности в жестяную коробочку и присел на край кровати, ощупывая гладкий подбородок и разглядывая свое отражение, насколько это позволяли коричневые пятна на зеркале. Бритье взбодрило его. Спать уже не хотелось. Но делать было нечего и говорить не с кем. Последняя задвижка скрипнула внизу десять минут назад, и сейчас, когда он сидел на кровати, за дверью послышались шаги хозяина, удалявшегося в свою спальню, должно быть лучшую в доме. Хлопнула дверь, и в таверне воцарилась тишина.

На туалетном столике лежала свернутая в трубочку газета. Эдгар Коппел отвел взгляд. На самодельной полке пылились три или четыре книги. Он поднялся и прочел заглавия. Дрянь, как и следовало ожидать. Обернувшись, он снова уткнулся взглядом в газету, развернул ее и положил на кровать. Он знал, что в ней не будет ничего, кроме все той же чепухи, но ему надо было скоротать полчаса перед сном. Это была двенадцатая страница последнего выпуска «Воскресной сферы», и на ней, как он и ожидал, была все та же чепуха.

Начало на стр. 1

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ РЕЧЬ СУДЬИ ПО ДЕЛУ КАССИДИ

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ ПОТРЯСЕН СМЕРТНЫМ ПРИГОВОРОМ: «МОЯ ЖИЗНЬ ЗАГУБЛЕНА ЛЖЕЦАМИ!»

Последние новости по делу Германа Кассиди, обвиняющегося в убийстве Питера Бонда в амбаре на окраинах Кромера…

Все та же чепуха. Те же эксперты опровергают других экспертов. Те же орудия убийства: отпечатки пальцев стерты, но на рукоятке выгравированы инициалы обвиняемого. И все те же свидетели.

Ранее сообщалось, что по данному делу имеются лишь косвенные улики. В некоторой мере это так. Но показания свидетеля Вудворда так и не были опровергнуты защитой. Обвиняемый клянется, что в вечер убийства находился на яхте «Мэйфлай», стоявшей на якоре в Кромере. Он утверждает, что спал под палубой. Защита не смогла подтвердить это алиби, поскольку Кассиди был в это время на яхте один. Можно считать, что обвиняемому просто не повезло.

Свидетель Вудворд утверждал под присягой, что тем вечером он видел, как обвиняемый выходил из амбара как раз в то время, когда было совершено преступление. Свидетель не знал Кассиди лично, но отчетливо разглядел голубую надпись «Мэйфлай» на его белом свитере. На опознании Вудворд сразу узнал Кассиди. Кассиди – человек весьма примечательной наружности, его невозможно было спутать с другими членами экипажа.

Если рассматривать свидетельство Вудворда без других доказательств или если рассматривать другие доказательства без свидетельства Вудворда, можно с полным правом…

Но приходится признать, отбросив все сомнения, что ужасное преступление, совершенное в амбаре в сумерках тем июльским вечером…

Эдгар Коппел зевнул. Он перевернул страницу и обнаружил, что кто-то вправду дошел под парусом до мыса Доброй Надежды на шесть часов раньше остальных.

Что за дурацкое однообразие!

Он смахнул листок газеты на пол, разделся, задул свечу и лег в кровать и мгновенно уснул.

На следующее утро он поднялся так же рано, как и хозяин таверны, еще до завтрака. От нечего делать он прошел по тропинке до Саутэндской дороги, пустой и тихой в этот ранний час. Опершись локтями на верхнюю перекладину ворот, он стал смотреть вдаль. Последний день свободы.

 
Только в ПЛАЗЕ.
ЭНН КЕРИ в кинофильме
ЗАБЫТЫЕ ЖИЗНИ
 

Позже он говорил себе, что на самом деле вовсе не думал об этом. Казалось, кто-то другой сложил в его голове кусочки мозаики. При свете дня: «Только в ПЛАЗЕ. ЭНН КЕРИ в кинофильме ЗАБЫТЫЕ ЖИЗНИ». В сумерках: «Только в ЛАЗЕ. НН ЕРИ в кинофильме АБЫТЫЕ ИЗНИ».

Интересно. Первая буква каждого слова была написана бледно-голубым цветом. Остальное – ярко-красным. Сейчас это видно; но вчера вечером, в угасающем свете дня, красные буквы почернели, а голубые пропали.

Очень интересно…

Ему вспомнилось, что в детстве у него была камера-обскура и он никак не мог понять, почему красные платья девочек на пластинке (или на пленке, если уже была пленка) вдруг оказывались черными, а голубые – белыми. Кто-то однажды пытался ему объяснить, но он так и не понял. «Голубой он и есть голубой, разве нет? – спрашивал он. – А красный и есть красный, нет?»

Еще один кусочек мозаики встал на свое место, когда он шел назад по тропинке.

…Если рассматривать свидетельство Вудворда без других доказательств, или если рассматривать другие доказательства без свидетельства Вудворда…

– Ш! – произнес Эдгар Коппел.

…голубую надпись «Мэйфлай» на его белом свитере…

– Ага! – произнес Эдгар Коппел …в сумерках того июльского вечера…

– Вот оно что! – произнес Эдгар Коппел. Он прибавил шагу, чтобы вернуться в таверну как можно быстрее.

– Скоро будет готов завтрак, – сказал хозяин.

– Отлично, – ответил Эдгар Коппел.

Он поспешил наверх, в свою комнату, чтобы забрать шляпу, и стал ползать по полу в поисках страницы из последнего выпуска «Воскресной сферы». Присев на край кровати, он перечитал отрывки из отчета по делу Кассиди. С самого детства он не чувствовал такого странного волнения.

Да, все, кажется, сводилось к этому Вудворду: он сказал, что на свитере была надпись «Мэйфлай», и таким образом навел полицию на яхту. А потом – очная ставка… Но началось все со свидетельства Вудворда о том, что он видел название лодки на свитере Кассиди, выходившего из амбара. А если Вудворд этого не видел…

Эдгар Коппел повернулся и снова перечитал отчет. Голубые буквы – сумерки – человек выходит из сарая, а через дорогу стоит Вудворд…

Эдгар Коппел отложил газету и попытался все обдумать. Вернее, выстроить мысли в правильном порядке, что было нелегкой задачей для человека, всю жизнь приглашавшего всяких Браунов куда-нибудь пройти.

Если Вудворд не видел надписи «Мэйфлай» на свитере Кассиди – если он вообще не мог ее видеть, – значит, Вудворд лжет, и все дело против Кассиди попросту разваливается.

А если буквы были действительно голубые – вернее, бледно-голубые – и если спускались сумерки…

– Быть может, – сказал сам себе Эдгар Коппел, – это только определенный оттенок голубого. Может, буквы на том плакате были какие-то особенные, а другие…

Но затем он снова вспомнил девочек в голубых платьях, которые всегда оказывались белыми.

Взгляд его упал на старые книги на самодельной полке. Сейчас, в утреннем свете, был хорошо различим синий, голубой и красный переплет. Он поднялся и взял три книги: синюю, голубую и красную, задернул занавески и открыл дверцы старинного гардероба. В полумраке красная книга выглядела черной, синяя – тоже черной, а голубая – бледной. Не настолько бледной, чтобы казаться совсем бесцветной, но это и не были настоящие сумерки. Может быть, для полной иллюзии требовались именно сумерки – что-то в освещении, воздухе. Тем не менее даже так голубая книга казалась бледной.

Он снова взглянул на газетную заметку. Голубые буквы, – говорилось там. И сумерки…

Только в ЛАЗЕ. НН ЕРИ в кинофильме АБЫТЫЕ ИЗНИ. Никакого сомнения не было. Может, нужен был особый оттенок голубого – зеленоватый, желтоватый или какой-то еще. Но становилось очевидно, что любой оттенок голубого через дорогу в сумерках было увидеть достаточно сложно.

…если рассматривать другие доказательства без свидетельства Вудворда…

«Нужно кому-нибудь рассказать!» – подумал Эдгар Коппел.

В центре газетной страницы была врезка с именами судьи, прокурора, адвоката и поверенных.

…Симнел и Смит, поверенные обвиняемого…

Он медленно и задумчиво съел свой завтрак. В каком удивительном положении он находился! Если бы он не увидел этот странный фокус, как бледно-голубые буквы исчезают в сумерках, все могло бы закончиться плохо. Почему он не замечал этого раньше? Может, это была одна из тех вещей, которые видишь, но не замечаешь.

Например, мы ведь читаем только верхнюю половину букв. Если закрыть листком бумаги нижнюю часть букв в ряду, слово легко прочтется. Но попробуйте закрыть верхнюю часть букв и прочесть теперь. Ничего не получится. Он однажды узнал об этом из журнала и опробовал на себе. На свете много таких мелких интересных штук, нужно только уметь их находить.

В сумерках голубой цвет не виден, а красный виден вдвое лучше. Он сам в этом убедился.

Отлично. Если сумерки в тот роковой вечер в Кромере были достаточно сумрачные, а голубые буквы на свитере Кассиди достаточно голубые и, значит, Вудворд не мог видеть того, что он якобы видел, – нет никаких доказательств, что Кассиди был у амбара в момент убийства.

– Нужно срочно кому-нибудь рассказать! – повторил Эдгар Коппел.

Это было в высшей степени странно. Наш мистер Коппел, из офиса мистера Геплуайта, внезапно попадает на передовицы газет как человек, спасший другого от виселицы по чистой случайности… Наш мистер Коппел, который всегда был никем.

– Симнел и Смит, – произнес мистер Коппел. – Они смогут выяснить, насколько сумрачны были сумерки и насколько бледные были буквы на свитере. Свитер наверняка все еще у полиции. Они проверят экспериментально. Мы проверим.

Он уже представлял себя на газетной фотографии со свитером в руках…

Он оплатил свой скромный счет в таверне, дошел до станции Бенфлит и сел на первый же поезд до города. Никто даже не обратил на него внимания. Для случайных попутчиков он был всего лишь невзрачным молодым человеком. Это вызвало у него улыбку. Они еще не знали.

Домой он приехал как раз после ленча. Отпуск был забыт, его полностью поглотило новое дело. Он принял душ, переоделся и снова превратился в привычного, опрятного мистера Коппела, но в глазах его горел новый огонек. В тот же день в три часа пополудни он уже находился в приемной адвокатской конторы Симнела и Смита, и их собственный мистер Коппел (который выглядел как типичный мистер Браун) пытался выпытать у мистера Коппела причину его визита, прежде чем беспокоить мистера Симнела или мистера Смита.

– Нет, извините, – отрезал Эдгар Коппел.

– Наш старший клерк скоро освободится, – намекнул тот.

– Нет, извините, – повторил Эдгар Коппел, – мне нужен один из владельцев конторы.

Человек за столом поджал губы и посмотрел на часы. Оба партнера всегда были ужасно заняты.

Эдгар Коппел вынул из кармана листок бумаги и отвинтил колпачок с ручки. На бумаге он написал: «Дело Кассиди – важная информация».

– Отдайте это мистеру Симнелу или мистеру Смиту, – сказал он, складывая листок и протягивая его клерку.

Клерк вздохнул, вышел через стеклянную дверь, затем вернулся и, приподняв брови, произнес:

– Проходите пожалуйста, мистер Симнел примет вас.

Мистер Симнел принял мистера Коппела. Мистер Симнел выглядел весьма озадаченным. Слишком уж озадаченным для поверенного.

– Мистер… эээ… Коппел? – переспросил мистер Симнел.