Текст книги "Только не дворецкий"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Гилберт Кийт Честертон,Найо Марш,Алан Александр Милн,Дороти Ли Сэйерс,Эдвард Дансени,Сирил Хейр,Марджери (Марджори) Аллингем (Аллингхэм),Эдгар Джепсон,Джозеф Смит Флетчер,Джозефина Белл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 52 страниц)

Э. К. Бентли

Перевод и вступление Екатерины Кузнецовой

ЭДМУНДКлерихью Бентли, как и Филипп Трент, его герой, был человеком удивительно разносторонним: выпускник Оксфорда, юрист, историк, преуспевающий журналист, автор романа, положившего, по мнению современников, начало Золотому веку британского детектива, изобретатель нового поэтического жанра. Кроме того, современники отмечали его необычайную сдержанность и столь же необычайное – а для многих и неожиданное – чувство юмора.

Бентли родился в Лондоне в 1875 году. В 1887 году поступил в известную лондонскую школу Святого Павла, где познакомился и на всю жизнь подружился с Г. К. Честертоном. В школе же он сочинил первые биографические четверостишия, назвав их клерихью – по своему второму имени. Самое раннее из этих четверостиший, согласно легенде и свидетельству Честертона, было создано на уроке химии. Честертон иллюстрировал и первый сборник клерихью, изданный в 1905 году. Подобные сборники издавались и позже, в том числе с рисунками младшего сына Э. К. Бентли – Николаса, известного иллюстратора, тоже писавшего детективы [117]117
  Его рассказ «Бдительный ювелир» включен в настоящую антологию.


[Закрыть]. Жанр клерихью прижился в английской поэзии наряду с лимериком.

В девятнадцать лет лет Бентли поступил в Оксфорд, в Мертон-колледж, где изучал древнюю историю, а попутно выступал в Оксфордском союзе (университетском клубе дебатов) и участвовал в соревнованиях по гребле. И в дискуссиях и в гребле он добился больших успехов: стал президентом Оксфордского союза и капитаном своей команды. С учебой оказалось сложнее: вопреки своим надеждам, Бентли не получил высшей степени отличия на выпускном экзамене. Окончив Оксфорд в 1898 году, он сразу же уехал в Лондон учиться на адвоката, а выучившись, занялся журналистикой, сначала в «Дейли ньюс», затем, с 1912 года, в «Дейли телеграф», где в течение многих лет писал передовицы. Там же работал другой популярный автор детективов – Г. К. Бейли.

В 1913 году увидел свет роман «Последнее дело Трента» (в Америке он был издан под названием «Леди в черном»). Этот роман Агата Кристи называла «одним из трех лучших в мире детективов», и, как подчеркивала Дороти Сэйерс, он во многом повлиял на последующую историю жанра. Сам Бентли объяснял (уже гораздо позже), что дело тут в типе героя. По собственному признанию, создавая Филиппа Трента, он «стремился уйти как можно дальше от шерлок-холмсовской традиции». Вплоть до мелочей: Холмс ощущает себя в своем деле экспертом – Трент себя экспертом не считает, Холмс относится к полицейским свысока – Трент их искренне уважает, Холмс не читает книг – Трент в романе то и дело сыплет цитатами. Интересно, что первый роман был посвящен «последнему делу» героя: по словам Бентли, сочинить детектив оказалось непросто – и он решил, что зарабатывать на жизнь да и занимать свое свободное время лучше другими способами. Тем не менее в дальнейшем Бентли написал о Тренте еще один роман (совместно с Г. Уорнером Алленом) и серию рассказов.

В 1930 году, когда был основан Детективный клуб, Бентли стал одним из его первых членов. Он же был вторым по счету (после Честертона) президентом клуба, с 1936 по 1949 год. В 1949 году этот пост заняла Дороти Сэйерс.

© Е. С. Bentley. Reproduced by permission of Curtis Brown. London, on behalf of the Estate of E. C. Bentley

© E. Кузнецова, перевод на русский язык и вступление, 2011

Э. К. БЕНТЛИ
Настоящий табар

С супругами Лэнгли, впервые приехавшими в Европу, Филипп Трент познакомился совершенно случайно. На обеде у военно-морского атташе Соединенных Штатов, еще за коктейлями, внимание Трента привлек Джордж Д. Лэнгли, самый представительный мужчина в комнате: высокий, крепкого сложения, румяный, бодрый для своих лет, с крупными чертами лица и благородной сединой.

Они обсудили Тауэр, ресторан «Чеширский сыр» [118]118
  «Чеширский сыр» – один из старейших в Лондоне пабов, восходит к XVI веку. В 1666 г. сгорел во время Великого лондонского пожара и был отстроен заново. Этот паб посещали многие писатели, в том числе Ч. Диккенс, А. Теннисон, А. Конан Дойл.


[Закрыть], зоопарк – все места, где супруги побывали в тот день. Атташе рассказал Тренту, что Лэнгли его родственник и сделал себе состояние на производстве чертежного оборудования. Он известный человек в Кордове, штат Огайо, где находится штаб-квартира его предприятия, а его жена в девичестве была Шуйлер. Кто такие Шуйлеры, Трент не знал, но догадался, что на них стоит жениться.

В чем он и убедился, оказавшись за столом рядом с миссис Лэнгли.

Миссис Лэнгли всегда полагала, что интереснее всего говорить о ее собственных делах, а поскольку собеседницей она была живой и остроумной (обладая притом редкой красотой и добрым сердцем), то обычно оказывалась права. Она сообщила Тренту, что без ума от старых церквей – уже не помнит, сколько их посетила и сфотографировала во Франции, в Германии и в Англии. Трент, любивший витражи тринадцатого века, упомянул Шартр, и миссис Лэнгли согласилась, что красота этого собора описаниям не поддается. Он спросил, не была ли она в Фэйрфорде [119]119
  Церковь Святой Марии в Фэйрфорде датируется 1497 г. и знаменита своими витражными окнами – это единственная в стране церковь, где полностью сохранились все позднесредневековые витражи.


[Закрыть], в графстве Пюстершир. Как же, была. Лучший день за все их пребывание в Европе, заявила она с воодушевлением. Не только из-за церкви (хотя и церковь бесподобна) – главное, что там они нашли настоящее сокровище.

Трент попросил рассказать поподробнее. Это целая история, отозвалась миссис Лэнгли. Мистер Гиффорд отвез их в Фэйрфорд на своей машине. Знает ли мистер Трент мистера Гиффорда – У. Н. Гиффорд, живет в гостинице «Суффолк»? Сейчас он в Париже. Тренту обязательно нужно с ним познакомиться – он знает все про витражи, про орнаменты, про бронзу и прочие древности. Они познакомились с мистером Гиффордом, когда он зарисовывал ажурные окна Вестминстерского аббатства, и стали большими друзьями. Он их повозил по разным местам в окрестностях Лондона. И конечно, он знает все про Фэйрфорд; это была чудесная поездка.

Они уже возвращались в Лондон и проехали Абингдон, когда мистер Гиффорд сказал, что пора выпить кофе. Он всегда его пьет в пять часов, сам варит (притом отлично) и берет с собой в термосе, если куда-то едет. Они сбавили скорость, высматривая, где бы остановиться, и тут миссис Лэнгли заметила на повороте указатель, что-то там и Эпископи. «Эпископи» – значит епископы, а значит – церкви, и, заинтересовавшись, она попросила мистера Гиффорда остановить машину. На облезлом указателе значилось: «Силькот-Эпископи, Угмили».

Мистер Трент о таком слышал? Вот и мистер Гиффорд не слышал. Но одно название чего стоит. Там наверняка есть церковь – и старая! – и вообще, ей для коллекции необходим «Силькот-Эпископи». И она спросила мистера Гиффорда, нельзя ли туда заехать, ведь это совсем недалеко: сделать пару снимков и там же выпить кофе.

Они нашли церковь и при ней дом священника, а неподалеку виднелась деревня. Перед церковью располагалось кладбище, проходя через которое они заметили могильную плиту. Да, не памятник, а именно плоскую плиту, но на возвышении, обнесенную высокой оградой. Плита привлекла их внимание потому, что камень, несмотря на свою древность, был в хорошем состоянии – ни грязи, ни мха, так что можно разобрать надпись, и трава вокруг аккуратно подстрижена. Они прочли эпитафию сэру Роуленду Бери, и миссис Лэнгли даже вскрикнула от радости – честное слово!

Какой-то человек подстригал живую изгородь вокруг кладбища и, когда миссис Лэнгли вскрикнула, посмотрел на них, как ей показалось, с подозрением. Миссис Лэнгли решила, что это церковный сторож, и, пустив в ход все свое обаяние, поинтересовалась, можно ли сфотографировать надпись. Можно или нет, сторож не знал – вообще, надо бы спросить викария, это ведь, так сказать, его могила. Ну то есть могила его предка, а он за ней ухаживает. А сейчас, наверное, он в церкви – если они к викарию, – да, наверняка в церкви.

Мистер Гиффорд сказал, что церковь они в любом случае собирались осмотреть, вероятно, она того стоит. При этом он заметил, что здание не очень старинное – середина семнадцатого века, не раньше (совсем еще церквенок – задорно пояснила миссис Лэнгли). И еще мистер Гиффорд сказал, что, судя по названию, здесь когда-то была другая церковь – потом она, вероятно, сгорела или разрушилась, и построили эту. Ну так вот, они вошли в церковь, и мистер Гиффорд был немедленно ею очарован. Он отметил, что и кафедра, и крестная перегородка, и скамьи, и витражи, и хоры в западной галерее – все принадлежит одному периоду. Миссис Лэнгли принялась фотографировать, и тут из ризницы вышел человек – приятный на вид, средних лет, в священническом облачении и с большой книгой под мышкой.

Мистер Гиффорд объяснил, что они заехали сюда случайно. Им так понравилась церковь, что они решили осмотреть ее изнутри. Не мог бы викарий рассказать что-нибудь о тех геральдических витражах в окнах нефа? Викарий мог и рассказал, но миссис Лэнгли не интересовали истории знаменитых семейств – кроме семейной истории самого викария. И потому она вскоре заговорила о надгробии.

Викарий, улыбаясь, сообщил, что и сам носит имя Вери и почитает своим долгом заботиться о могиле единственного из Вери, кто похоронен в этих краях. Он добавил также, что получил этот приход по наследству и что за последние двести лет в Силькот-Эпископи было три викария из их рода (он третий). Что касается надписи, миссис Лэнгли конечно же может ее сфотографировать. Только вот он не уверен, получится ли на ручную фотокамеру сделать хороший снимок, тем более что снимать придется через ограду – миссис Лэнгли нашла эти опасения более чем справедливыми. Затем викарий спросил, не удовлетворит ли ее копия надписи, которую он готов сделать, если они зайдут к нему в дом и немного подождут. А жена тем временем напоит их чаем… Мистер Трент может вообразить, как они обрадовались.

– Но что же в этой эпитафии так восхитило вас, миссис Лэнгли? – спросил Трент. – Пока я понял только, что она посвящена некоему сэру Роуленду Вери…

– Я как раз собиралась вам показать, – отвечала миссис Лэнгли, открывая сумочку. – Может быть, вы и не найдете ее настолько ценной… Я заказала много копий, разослать друзьям в Америке.

Она развернула небольшой листок с машинописным текстом, и Трент прочел:

Здесь покоится прах генерал-лейтенанта сэра Роуленда Эдмунда Бери, герольдмейстера наиблагороднейшего ордена Подвязки [120]120
  Герольдмейстер наиблагороднейшего ордена Подвязки(Garter Principal King of Arms) – первый герольдмейстер Англии, старший герольд Геральдической палаты. Один из высших чинов ордена Подвязки; участвует в важнейших государственных церемониях. Об ордене Подвязки см. подробнее в глоссарии (13).


[Закрыть] , джентлъмена-пристава Черного жезла [121]121
  Пристав Черного жезла(Gentleman Usher of the Black Rod) – древняя церемониальная должность в ордене Подвязки. Подробнее см. глоссарий (14).


[Закрыть] и хранителя Большой сумы [122]122
  Хранитель Большой сумы(Clerk of the Hanaper) – должность в Канцлерском суде Великобритании; состоит в сборе денег, причитающихся Короне за выдачу жалованных грамот, проставлении королевской печати, издании указов и т. д.


[Закрыть].

Он покинул этот мир 2 мая 1795 года на 73-м году жизни, уповая обрести спасение души через милосердие Искупителя. Также и Лавинии Пруденс, супруги вышеназванного, отошедшей к Господу 12 марта 1799 года на 68-м году земной жизни.

Она отличалась редким благоразумием, благородством поведения, бережливостию в хозяйстве и прочими добродетелями.

Се врата Господни; праведные войдут в них.

– Вам попался превосходный образчик этого стиля, – заметил Трент. – Сейчас, как правило, ограничиваются пожеланием вечной памяти и самыми общими сведениями о покойном. Что же до титулов, неудивительно, что вас они очаровали. В них слышится пенье труб – а заодно, пожалуй, и легкий перезвон монет. По всей видимости, пристав Черного жезла – завидная должность в те времена, и хотя я не помню, о какой Большой суме идет речь, я уверен, что ее хранитель имел дело с большими суммами.

Миссис Лэнгли убрала свое сокровище и ласково погладила сумочку.

– Мистер Гиффорд сказал, что смотритель отвечал за сбор каких-то государственных пошлин. Он получал за это семь или восемь тысяч фунтов в год и двести или триста фунтов отдавал тому, кто занимался непосредственно сбором. Вот, а дом у викария оказался замечательный – старый, уютный, такой обжитой. На стене висело длинное весло, я спросила, откуда оно, и викарий сказал, что выступал за колледж Олл-Соулз в оксфордской гребной регате. И жена у него чудесная. Но вот что самое интересное! Пока хозяйка разливала чай, викарий переписывал для меня эпитафию и рассказывал о своем предке. И он сказал, что когда сэра Роуленда назначили герольдмейстером, первое, что ему довелось сделать в этой должности, – провозгласить Версальский мир. Да, со ступеней Сент-Джеймсского дворца, вы только представьте себе, мистер Трент!

Трент с сомнением поглядел на нее:

– Значит, у них уже тогда был Версальский мир.

– Конечно был, – язвительно отозвалась миссис Лэнгли. – И притом очень важный мир. Не знаю, как у вас, а в Америке о нем помнят [123]123
  Удивление Трента вызвано тем, что под «Версальским миром» англичанин первым делом понимает Версальский мирный договор 1919 г., завершивший Первую мировую войну. В американской же истории гораздо большее значение имеет Версальский, или иначе Парижский, мирный договор 1783 г., официально завершивший Войну за независимость США и признавший США самостоятельной державой. Поэтому его-то и помнит миссис Лэнгли.


[Закрыть]. Это был первый в истории договор, который подписали Соединенные Штаты. Британское правительство поджало хвост, прекратило войну и признало нашу независимость. Так вот, когда викарий сказал, что его предок оглашал этот договор, я заметила, что Джордж навострил уши. Это и неудивительно.

Дело в том, что Джордж собирает всякие вещицы, связанные с Войной за независимость, и, скажу вам, у него неплохая коллекция. Он начал расспрашивать викария, и тут хозяйка принесла показать табар [124]124
  См. глоссарий (15).


[Закрыть]герольдмейстера. Вы же знаете, что такое табар, мистер Трент, – такой прелестный плащик. Я в этот табар влюбилась с первого взгляда, а Джордж его просто глазами пожирал. Красный атлас дивного оттенка, и королевский герб вышит так ярко – золотым, алым, голубым, серебряным, это не часто увидишь.

Потом Джордж стал о чем-то говорить в уголке с мистером Гиффордом – мистер Гиффорд все поджимал губы и качал головой, но Джордж только выпячивал подбородок, – и когда хозяйка показывала нам сад, он отвел викария в сторону и взял его в оборот.

Викарию это совсем не понравилось, так Джордж говорит. Но Джордж умеет добиться своего, и хозяин был вынужден признать, что предложение заманчивое, тем более что и сыновья подрастают, и подоходный налог взлетел до небес, да тут еще налог на наследство… В конце концов он согласился. Не буду говорить, во сколько это обошлось Джорджу – я обещала ему молчать, мистер Трент, – но, по его словам, в делах такого рода скупиться нельзя, да викарий и не стал бы торговаться. В любом случае Джордж получал уникальный экспонат, на зависть другим коллекционерам, и для него игра стоила свеч. Он сказал, что зайдет за табаром на следующий день и тогда же занесет наличные, а викарий согласился, и пригласил нас всех на ленч, и пообещал к тому времени подготовить документ с историей плаща и заверить его собственноручно. Так все и вышло, и теперь табар хранится у нас в номере под замком, а Джордж любуется им утром и вечером и все не может налюбоваться.

Трент искренне признался, что в жизни не слышал более увлекательного рассказа.

– Как вы думаете, ваш супруг позволит мне взглянуть на этот плащ? – спросил он. – Я не знаток древностей, но геральдикой интересуюсь, а таба-ры видел только современные.

– Ну конечно же, – отвечала миссис Лэнгли. – Вы только после обеда договоритесь с мужем о времени. Джордж будет счастлив. Он не из тех, кто зарывает свой табар в землю.

На следующий день в гостиной у Лэнгли Трент пристально разглядывал вынутый из шкафа табар, владелец же сокровища наблюдал за гостем с гордостью и с некоторым беспокойством.

– Ну что, мистер Трент? – сказал он. – Как он вам? Вы ведь, я думаю, не сомневаетесь, что это настоящий табар?

Трент потер подбородок.

– Да, – сказал он, – и в самом деле табар. Я и раньше видел несколько, а один так даже рисовал, прямо на человеке, когда герольд Ричмондский заказал свой портрет в полном облачении. Да, табар настоящий. Редкая вещь. Насколько я помню, до недавнего времени табар был собственностью герольда и после его смерти хранился в семье или, если семья нуждалась, продавался частным лицам, вот как вам, например. Теперь, как рассказал мне герольд Ричмондский, все иначе: со смертью владельца табар возвращают в геральдическую палату.

Лэнгли облегченно вздохнул:

– Рад слышать, что мой табар настоящий. А то когда вы попросили на него посмотреть, мне показалось, что вы в этом сомневаетесь.

Миссис Лэнгли, не сводя глаз с Трента, покачала головой:

– Мне кажется, Джордж, он и теперь сомневается. Ведь так, мистер Трент?

– Да, так. Мне очень жаль. Понимаете, этот табар вам продали как музейную редкость, со своей историей, но когда миссис Лэнгли его описала, я понял, что вас обманули. Дело тут в гербе – миссис Лэнгли не заметила в нем ничего странного. Я хотел только удостовериться. Нет, этот табар не мог принадлежать герольдмейстеру ордена Подвязки в 1783 году.

Лицо мистера Лэнгли вмиг утратило добродушие и заметно побагровело.

– Если вы правы, мистер Трент, и если этот негодяй меня надул, уж я его засажу за решетку. Но, честное слово, не верится: проповедник как-никак, из почтенной семьи, и живет в таком милом месте, и о пастве своей печется… Вы уверены, что не ошиблись?

– По крайней мере, герб на табаре не тот.

Миссис Лэнгли вскрикнула:

– Да что вы такое говорите, мистер Трент? Мы видели ваш королевский герб, и не раз. Он такой и есть. И вообще, вы же сказали, что табар настоящий. Ничего не понимаю.

– Я должен перед вами извиниться, – грустно сказал Трент, – за наш герб. Видите ли, он менялся. В четырнадцатом веке Эдуард Третий претендовал на французский престол, и чтобы убедить его потомков, что претензии эти вздорны, потребовалось сто лет войны. Но и тогда они не перестали изображать на гербе французские лилии, вплоть до начала девятнадцатого века.

– Боже правый! – слабо проговорила миссис Лэнгли.

– Кроме того, все Георги до Четвертого включительно, а также Вильгельм Шестой были королями Ганновера – и так до королевы Виктории: она, как женщина, не могла наследовать ганноверский престол. А до тех пор в наш герб втискивали еще и герб Брауншвейгского дома. По сути дела, когда герольдмейстер ордена Подвязки оглашал договор с Соединенными Штатами, его табар украшала настоящая мешанина: английские леопарды, ирландская арфа, французские лилии, шотландский лев, еще несколько львов, уже ганноверских, белый конь и сердца – тоже ганноверские эмблемы. Как это все уместить на одном гербе, ума не приложу, но они как-то умещали [125]125
  Как они все это умещали, можно увидеть в глоссарии (16).


[Закрыть]. А вашему табару далеко до таких ужасов, вы и сами видите. Это викторианский табар – достойно, со вкусом – незаменимая вещь в гардеробе порядочного герольда.

Лэнгли стукнул кулаком по столу:

– Ну а в моем гардеробе ему не место – лишь бы деньги вернуть.

– Можно попробовать, – сказал Трент, – вдруг получится. На самом деле, мистер Лэнгли, я попросил посмотреть плащ, чтобы уберечь вас от щекотливого положения. Представляете, вы бы привезли это сокровище домой, и всем бы его показывали, и рассказывали бы его историю, так что о нем бы напечатали в газетах. А потом бы кто-нибудь взялся устанавливать его подлинность, обнаружил бы то, о чем я вам сейчас сообщил, и заявил бы об этом публично… Боюсь, вам было бы не слишком приятно.

Лэнгли снова вспыхнул и многозначительно переглянулся с женой.

– Черт возьми, вы правы. И я даже знаю, кто рад будет выставить меня дураком. Есть один такой, как же. Да по мне, лучше сто раз без денег остаться, чем до этого дойти. Я вам очень благодарен, мистер Трент, честное слово. Сказать по правде, мы в Америке дорожим своей репутацией и рассчитывали ее упрочить этим треклятым плащиком. Черт! Подумать только – впрочем, думать надо не о том. Сейчас нужно добраться до этого жулика и выпотрошить его хорошенько. Уж деньги-то свои я из него вытрясу…

Трент покачал головой:

– А я настроен не столь оптимистически, мистер Лэнгли. Но как вы смотрите на то, чтобы поехать завтра к этому викарию со мной и одним моим другом? Он интересуется такими делами и поможет, если тут можно помочь.

Лэнгли с энтузиазмом согласился.

В машине, приехавшей за Лэнгли на следующее утро, ничто не выдавало принадлежности к Скотленд-Ярду; то же самое можно было сказать и об элегантном шофере. Вместе с Трентом в машине сидел темноволосый круглолицый человек, которого Трент представил как суперинтенданта Оуэна. Именно по его просьбе Лэнгли и рассказал со всеми подробностями о покупке та-бара (который он, кстати, предусмотрительно захватил с собой в чемодане).

За несколько миль до Абингдона шоферу велели замедлить ход.

– Вы говорите, что повернули неподалеку от Абингдона, мистер Лэнгли, – сказал суперинтендант. – Теперь смотрите внимательно и постарайтесь определить, где именно.

Лэнгли изумленно воззрился на него.

– У вас что, нет карты?

– Есть, но на ней нет «Силькот-Эпископи».

– Как и на любой другой карте, – добавил Трент. – Нет, я не говорю, что вам все приснилось, но места такого нет.

Проворчав, что это уж слишком, Лэнгли напряженно уставился в окно и вскоре попросил остановиться.

– Вот он, поворот, я уверен, – сказал он. – Я узнал его по этим двум стогам на лугу и по тому пруду с ивами. Но здесь точно был указатель, а теперь нет. То ли мне и правда все приснилось, то ли сейчас снится. – Когда машина повернула, он продолжал: – Да, конечно, вон церковь – и ворота и кладбище, – а вон там дом священника, тисы, сад… да, все так. Что ж, джентльмены, ну теперь-то он получит сполна – как бы там ни называлось это чертово место.

– Это чертово место, – заметил Трент, – называется Оукхэнгер.

Они вышли из машины и направились через кладбище к дому священника.

– А где могила? – спросил Трент.

– Там, – указал Лэнгли.

Они подошли к огороженному надгробию, и вдруг американец схватился за голову.

– Да тут рехнуться можно, – простонал он. – Я же знаю, это та самая могила. Но здесь написано, что в ней покоится Джеймс Родерик Стивенс, из прихожан.

– Скончавшийся, судя по всему, лет на тридцать позже сэра Роуленда, – заметил Трент, изучая надпись, в то время как суперинтендант в немом восторге похлопывал себя по ляжкам. – Что ж, быть может, викарий прольет свет на эту проблему?

Они подошли к дому, и Оуэн позвонил. Приветливая темноволосая служанка, открывшая им, узнала Лэнгли и улыбнулась.

– Ну хоть вы-то настоящая! – воскликнул он. – Вас, кажется, зовут Эллен? Вижу, вы меня помните. Ох, так-то лучше. Мы хотели бы видеть викария. Он дома?

– Каноник, сэр, – отвечала девушка, особо подчеркивая сан, – вернулся два дня назад. Он сейчас в деревне, но должен прийти с минуты на минуту. Не хотите ли его подождать?

– Непременно, – заявил Лэнгли, и их провели в большую комнату, где недавно был куплен табар.

– То есть его не было дома? – спросил Трент. – И вы говорите, он каноник?

– Да, сэр, каноник Мейберли, сэр, он на месяц уезжал в Италию. А леди и джентльмен, которые тут жили до прошлой недели, они сняли дом на время его отъезда. Мы с кухаркой остались им прислуживать.

– А этот джентльмен, мистер Вери, заменял каноника в приходе? – с едва заметной усмешкой поинтересовался Трент.

– Нет, сэр, каноник договорился с мистером Джайлсом, это котморский викарий. А потом, он и не знал, что мистер Вери священник. Он его вообще никогда не видел. Это ведь миссис Вери и дом осматривала, и все устраивала, а о том, видно, не говорила. Мы потом рассказали канонику, когда они уехали, – так он был просто потрясен. Ничего, говорит, не понимаю. Зачем, говорит, это скрывать. «Как бы там ни было, сэр, – это я ему, – они очень любезные люди, сэр, и друзья к ним приезжали очень любезные, и шофер у них, говорю, такой достойный человек».

Трент кивнул.

– Вот как? Так к ним и друзья приезжали?

Служанка была счастлива посплетничать.

– Конечно, сэр. Тот джентльмен, что вас тогда привез, сэр, – тут она обернулась к Лэнгли, – он до этого и других привозил. Я думаю, они тоже американцы.

– То есть говорят не по-британски, – сухо предположил Лэнгли.

– Ну да, сэр, и у них были такие хорошие манеры, вот как у вас, – отвечала девушка, не замечая, как смутился Лэнгли и как исподтишка пересмеиваются Трент с суперинтендантом. Последний теперь завладел разговором.

– Этот их достойный шофер – невысокий, худой, с длинным носом, лысоват и все время курит сигареты?

– Да, сэр, именно. Вы, наверное, его знаете.

– Да уж, знаю, – мрачно сказал Оуэн.

– И я знаю! – воскликнул Лэнгли. – Это с ним мы говорили на кладбище.

– Были ли у мистера и миссис Вери какие-нибудь… э-э-э… ценности? – спросил суперинтендант.

Во взгляде Эллен загорелось воодушевление.

– Да, сэр, всякие чудесные вещи. Они их доставали, только когда приходили друзья. А так где-то прятали – ну, в спальне у мистера Вери, видать. Мы с кухаркой решили, что это они от воров.

Суперинтендант потрогал свои щетинистые усы.

– Что ж, так я и думал, – произнес он. – Но какого рода чудесные вещи? Серебро, или фарфор, или что?

– Нет, сэр, не то, совсем необычные вещи. Вот как однажды они достали красивый кубок: такой золотой, на нем фигурки всякие, узоры – и все такое яркое – и весь облеплен камушками, синими, зелеными и белыми. Я прямо чуть не ослепла.

– Чаша Дебенхемов! – воскликнул суперинтендант.

– Так это известная вещь, сэр? – спросила девушка.

– Совсем нет, – ответил мистер Оуэн. – Это фамильная ценность, она передается из поколения в поколение. Но мы случайно про нее слышали.

– Надо же, такое с собой возить, – заметила Эллен. – А в другой раз они достали большую книгу и положили вон на тот столик у окна. Бумага в книге была желтая, а буковки золотые, и по краям такие чудесные картинки, золотые, серебряные, разноцветные.

– Псалтырь Маррейнов! – откликнулся мистер Оуэн. – Продолжайте, уже яснее.

– А еще, – продолжала девушка, обращаясь к Лэнгли, – у них была красивая красная накидка с гербом, да, как на монетке в полкроны. Вы же помните, сэр, они ее вам показывали.

Лэнгли скривился.

– Кажется, припоминаю, – проговорил он. – Спасибо, что напомнили.

– А вот и каноник, – сказала Эллен, посмотрев в окно. – Я передам, что вы его ждете, джентльмены.

Она поспешила из комнаты, а вскоре появился и каноник – высокий сутулый старик с приятным лицом и неуловимым ореолом учености.

Суперинтендант шагнул к нему навстречу.

– Я офицер полиции, – сказал он. – Нас привело сюда расследование, связанное с арендаторами, которым вы сдавали дом в прошлом месяце. Впрочем, мы не отнимем у вас много времени, потому что ваша горничная уже почти все рассказала.

– А, вы про нашу служанку? – рассеянно отозвался каноник. – Она вам почти все рассказала? Так ведь ей дайте волю, она вообще рта не закроет. Прошу вас, присаживайтесь, джентльмены. Значит, Вери – ах да! А что с ними такое? Миссис Вери – такая любезная, респектабельная дама, и за домом они прекрасно ухаживали. И кстати, заплатили вперед – миссис Вери объяснила, что они из Новой Зеландии и никого не знают в Лондоне. Они приехали посмотреть Англию и решили снять дом в деревне, потому что это и есть настоящая Англия, – так она сказала. Я подумал тогда, что это очень разумно, куда лучше, чем ехать в лондонскую грязь и сумятицу, как обычно делают наши заграничные друзья. Честно говоря, я был тронут и с радостью сдал им дом.

Суперинтендант покачал головой:

– Вот такие разумные наниматели и создают нам больше всего проблем, сэр. Как я понял, леди не упоминала, что ее муж – священник.

– Нет, я потом удивился, когда узнал, – сказал каноник. – Но это же не важно, наверное, у них были причины…

– Были, – согласился мистер Оуэн. – Ведь если бы она упомянула сан своего мужа, вы бы заинтересовались и стали задавать вопросы – ничего сложного, конечно, для настоящей жены священника, но она бы запуталась. Другое дело – ее муж: он изображал викария перед мирянами, и притом перед иностранцами. Мне очень жаль, каноник, но ваши жильцы – мошенники. Начнем с того, что фамилия их, конечно, не Бери. Кто они такие, я, к сожалению, не знаю – мы с ними столкнулись недавно, и методы у них необычные. Но одно я знаю точно: это воры и мошенники.

Каноник откинулся на спинку стула.

– Воры и мошенники! – выдохнул он.

– И весьма умелые, – заверил его Трент. – Они привезли в ваш дом то, что украли в прошлом году – тогда ограбили несколько усадеб и, что озадачило полицию, брали такие вещи, которые, казалось, невозможно продать. В том числе, например, табар герольда – как говорит суперинтендант Оуэн, он принадлежал отцу сэра Эндрю Ричи, который в свое время был герольдом Мальтреверсским. Этот табар пропал вместе с драгоценностями, когда взломали дом сэра Эндрю в Линкольншире. Но продавать его открыто было опасно, да, в сущности, дорог он был только как память. Тогда мошенники сочинили целую историю, чтобы привлечь какого-нибудь американского богача и заставить его купить плащ. Полагаю, это обошлось их жертве в круглую сумму.

– Олух несчастный, – прорычал Лэнгли.

У каноника Мейберли дрожали руки.

– Боюсь, я не понимаю, – проговорил он. – Зачем им понадобился мой дом?

– Это важная часть их плана. Мы знаем во всех деталях, как они сбыли с рук табар, и нет сомнения, что и с другими украденными вещами они поступали подобным образом. Всего их в шайке четверо. Кроме ваших жильцов был некий приятный, образованный человек – он, видимо, и правда знаток древностей и разбирается в искусстве. Его роль состояла в том, чтобы находить в Лондоне богатых иностранцев, втираться к ним в доверие, возить на экскурсии, обмениваться визитами и, в конце концов, привозить их в дом священника. Все было обставлено так, чтобы посетители сами захотели осмотреть церковь, поэтому у них не возникло никаких подозрений. Просто название места на указателе у поворота звучало так романтично.

Каноник беспомощно затряс головой:

– Но там нет указателя.

– Нет, но когда машина сообщника проезжала мимо, был. Видите ли, указатель поддельный, а название придуманное – чтобы в случае чего было труднее напасть на след. Потом, на кладбище, посетителей заинтересовала надпись на одной могиле. Не хочу отнимать у вас время – скажу только, что надгробие, вернее, его верхний слой тоже был фальшивый. А поддельная надпись должна была заинтересовать путешественников и привести их к мошенникам, что и вышло.

Каноник выпрямился на стуле.

– Но это же гнусное кощунство! – воскликнул он. – Тот, кто называет себя Бери…

– Кощунство, – сказал Трент, – совершил уже не он. Мы полагаем, что это дело рук четвертого сообщника, который выдавал себя за шофера, – очень интересный персонаж. Суперинтендант Оуэн вам про него расскажет.

Мистер Оуэн задумчиво подергал усы.

– Да, он единственный, о ком мы что-то знаем. Зовут его Альфред Ковни, у него есть какое-то образование и немалый талант. Когда-то он служил бутафором и рабочим сцены – можно сказать, настоящий художник. Из папье-маше он может сделать любой предмет – так, что никто и не заподозрит фальшивку. Не сомневаюсь, что так он и подделал надгробие. По сути дела, он вылепил своего рода крышку, которую можно было надевать и снимать. Впрочем, придумать надпись ему вряд ли было по силам – я думаю, ее сочинил Пиффорд, а начертание букв Альф срисовал с других надгробий на кладбище. И указатель, конечно, подделал он же, чтобы устанавливать, когда нужно, а потом убирать.

Что ж, Альф попал в дурную компанию. Когда выяснилось, что у него золотые руки, его сделали профессиональным взломщиком. Он отсидел два срока. Он единственный был под подозрением, когда ограбили имение сэра Эндрю Ричи, украли чашу из Эйншэм-парка и Псалтырь из дома лорда Суонборнского. С теми деньгами, которые мошенники выручили в вашем доме, и с драгоценностями, награбленными еще год назад, они неплохо устроятся, и поймать их теперь будет непросто.