Текст книги "Кривой дом (сборник)"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Эрл Стенли Гарднер,Раймонд Чэндлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

 Глава 16

Отец сказал: «Дай им возможность общаться и говорить с тобой».

На следующее утро во время бритья я обдумывал, что это мне дало. Эдит де Хэвиленд говорила со мной и специально с этой целью ко мне подошла. И Клеменс говорила со мной (или я говорил с ней). Затем Магда – во всяком случае, я был частью аудитории, перед которой она вещала. Софья, естественно, многое мне рассказала. Даже Нэнни. Но узнал ли я что-нибудь от них? Прозвучало ли в этих беседах какое-нибудь важное слово или фраза? Больше того, проскользнуло ли хоть какое-то свидетельство их повышенного тщеславия, которое подчеркивал отец? Нет, я ничего не заметил.

Единственным, кто не выказал абсолютно никакого желания говорить со мной, был Филипп. Не странно ли это? Он наверняка знал, что я хочу жениться на его дочери, и, несмотря на это, вел себя так, как будто меня не было в доме. По-видимому, его возмущало мое присутствие. Эдит извинилась за него. Она сказала, что это просто его манера вести себя. Она явно была расстроена из-за Филиппа. Почему? Я долго думал о Софьином отце и понял, что это человек с подавленной индивидуальностью. Ребенком он ревновал к отцу и был несчастлив. Потом замкнулся в себе. Под его сдержанностью могли таиться очень сильные чувства. Я не думал, что Филипп мог убить отца из-за денег. Но, может быть, какая-нибудь психологическая причина? Филипп поселился в доме отца, позже туда же приехал Роджер. День за днем Филипп был вынужден наблюдать, с какой любовью старый Леонидас относился к своему старшему сыну. Возможно, в своем разгоряченном воображении он не видел иного выхода, как только смерть отца? А если он еще и рассчитывал на то, что эта смерть будет инкриминирована его брату Роджеру? Роджер был накануне краха. Ничего не зная о последнем свидании Роджера с отцом и его готовности помочь сыну, Филипп мог думать, что нужда в деньгах будет достаточным поводом для обвинения Роджера. Была ли психика Филиппа настолько расстроена, чтобы довести его до убийства?

Я порезался и выругался. Что я делаю. Пытаюсь доказать, что отец Софьи – убийца? Разве для этого Софья настаивала на моем приезде? А может быть, для этого? В ее словах было что-то недосказанное. Если она втайне подозревает, что ее отец убийца, она никогда не согласится выйти за меня замуж, если это подтвердится. А так как это была Софья, умная и храбрая, ей нужна была только правда. Неопределенность будет вечным барьером между нами.

Эдит де Хэвиленд тоже что-то подозревает. Она слишком много говорила о Филиппе. Что хотела она выразить словами «одностороннее обожание»? А что имела в виду Клеменс, когда как-то странно посмотрела на меня и назвала Бренду и Лоуренса. Вся семья хотела, чтобы виновниками оказались Бренда и Лоуренс,– надеялась на это, но не верила. Конечно, все они могут ошибаться, и в конце концов окажется, что убийцы не Бренда и Лоуренс. А может быть, только Лоуренс? Ах, это было бы самым лучшим выходом.

Я вышел к завтраку, полный решимости поговорить с Лоуренсом как можно скорее. Когда я допивал вторую чашку кофе, мне пришло в голову, что Кривой дом уже оказывает свое влияние и на меня. Я тоже хотел узнать не правду, а вариант, который бы меня больше всего устраивал.

Софья сказала, что я найду Лоуренса в классной комнате. У двери Бренды я задумался: позвонить или просто войти? Наконец я решил не рассматривать дом как частную резиденцию Бренды и вошел без стука. Всюду тишина, никого не видно. Дверь в большую гостиную оказалась закрытой. Открытая дверь справа вела в спальню и в примыкавшую к ней ванную. Я знал, что там хранятся лекарства, и тихонько проскользнул внутрь. Теперь я убедился, что любой человек в доме, и даже извне, мог проникнуть сюда незамеченным.

Я огляделся. На стене увидел белый эмалированный шкафчик и открыл его. На полках стояло множество аккуратно расставленных лекарств, на всех были этикетки. Я мог сделать с этими бутылочками что угодно, а потом тихонечко спуститься вниз. И никто не узнал бы, что я был в ванной. Это не было для меня новостью, но я еще раз убедился, как трудно придется полиции.

Выйдя из ванной комнаты, я пошел по коридору. Слева столовая. Справа, в спальне Бренды, возилась горничная. Из соседней комнаты слышался голос Эдит. Она звонила в рыбную лавку. Небольшая винтовая лестница вела наверх. Я знал, что там расположена спальня Эдит, гостиная и комната Лоуренса. Рядом – несколько ступенек, ведущих в классную.

Я, подошел к двери и прислушался. Видимо, привычка Жозефины передалась мне. Fie испытывая ни малейшего стыда, я прилип к замочной скважине. Это был урок истории. Разбиралась эпоха Директории во Франции. Я широко раскрыл глаза от удивления – Лоуренс Браун оказался превосходным, педагогом. Я даже не знаю, почему я так удивился. Аристид Леонидае считался великим знатоком людей, и, естественно, он не взял бы плохого учителя.

Несмотря на мышиную наружность, Лоуренс, очевидно, обладал талантом вызывать интерес у своих учеников и будить их воображение. Драма Термидора, объявление Робеспьера, вне закона, великолепие Барраса, хитрость Фуше, Наполеон, полуголодный молодой офицер,– все вдруг ожило.

Потом Лоуренс задавал вопросы. Голос Жозефины звучал так, как будто у нее был насморк, но Юстас отвечал превосходно. Он говорил умно, со знанием дела и выказал тонкое чувство истории. Видимо, он унаследовал это от отца.

Раздался стук отодвигаемых стульев. Я отступил от лестницы и сделал вид, что только что поднялся. В этот момент дверь отворилась. На пороге стояли Юстас и Жозефина.

– Хэлло,– сказал я.

Юстас очень удивился.

– Вы что-нибудь хотите? – спросил он вежливо.

Жозефина не проявила никакого интереса к моему появлению и проскользнула мимо.

– Я просто хотел посмотреть классную,– объяснил я неловко.

– Вы же на днях ее видели. Раньше это была детская. В ней и сейчас полно игрушек.

Юстас придержал дверь, и я вошел. Браун стоял у стола. Он поднял голову, покраснел, пробормотал что-то в ответ на мое приветствие и торопливо вышел.

– Вы испугали его,– сказал Юстас.– Он очень легко пугается.

– Он тебе нравится, Юстас?

– Ничего. Ужасный осел, конечно.

– Но учитель он неплохой?

– Нет, даже интересный. Он страшно много знает. Начинаешь видеть вещи под другим углом. Я понятия не имел, что Генрих Восьмой писал стихи Анне Болейн, и знаете, вполне приличные стихи.

Мы поговорили о Чосере, о крестоносцах и, к удивлению Юстаса, о том, что Оливер Кромвель запретил праздновать Рождество. Он показался мне любознательным и способным мальчиком.

Постепенно я понял причину его всегдашнего плохого настроения. Его болезнь оказалась не только страшным испытанием – она в корне изменила его жизнь, лишив ее всякого интереса.

– В следующем семестре я был бы уже в одиннадцатом классе. Хватит сидеть дома и готовить уроки с сопливой девчонкой. Ей ведь всего двенадцать лет.

– Но у вас разная программа?

– Ну конечно. Она не проходит латынь и математику, но кому же приятно делить учителя с девчонкой!

Я попытался успокоить его мужскую гордость, заметив, что Жозефина очень развита для своих лет.

– Вы так думаете? А я считаю, что она ужасно тупая. Она просто помешана на детективных романах, повсюду сует свой нос и все записывает в свою черную книжечку. Делает вид, что очень много знает. Просто глупый ребенок – вот кто она,–высокомерно заявил Юстас.– Во всяком случае, девчонки не могут быть сыщиками,– продолжал он,– я так ей и сказал. Она, конечно, взбесилась. Я думаю, мама права: чем раньше Дефо отправят в школу, тем лучше.

– А ты не будешь скучать без нее?

– Нет конечно! Боже мой! Этот дом невозможен! Мама вечно мотается в Лондон, заставляет драматургов заново писать пьесы для нее и поднимает ужасный шум из-за всяких пустяков. Папа запирается в своей комнате с книгами и иногда даже не слышит, когда к нему обращаются. Не понимаю, почему небо наградило меня такими родителями. А мой дядя Роджер – он всегда такой сердитый, что даже страшно. С тетей Клеменс полный порядок – она никогда не пристает, но я часто думаю, что у нее не все дома. Тетя Эдит неплохая, но очень старая. Конечно, после приезда Софьи стало немного лучше, но она тоже бывает колючей. Странная семейка, правда? Имеют мачеху, которая по возрасту годится в сестры. Чувствуешь себя круглым дураком.

Я хорошо понимал его. Я еще помнил свою обостренную чувствительность в этом возрасте.

– А как насчет дедушки? Ты любил его?

Лицо Юстаса приняло странное выражение.

– Дедушка был явно антиобщественным элементом.

– В каком смысле?

– Он ничем не интересовался, кроме наживы. Лоуренс говорит, что это очень плохо. Кроме того, он был ужасным индивидуалистом. Такой человек должен был уйти, как вы думаете?

– Ну,– сказал я резко,– од и ушел.

– Вот и хорошо. Не хочу быть желчным, но ведь нельзя получать удовольствие от жизни в таком возрасте.

– А разве он не получал?

– Он не мог... Во всяком случае, ему пора было уйти. Он...

В этот момент в комнату вошел Лоуренс. Он начал возиться с книгами, но мне показалось, что он поглядывает на меня. Потом взглянул на часы и сказал:

– Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы и так потеряли слишком много времени.

– О’кей, сэр.– Юстас неторопливо направился к двери и вышел, насвистывая.

Лоуренс Браун кинул на меня быстрый взгляд, облизнул губы. Я был уверен: он вернулся только для того, чтобы поговорить со мной. Делая вид, что ищет какую-то книгу, он спросил:

– Ну как, они продвигаются?

– «Они»?

– Полиция.

Его нос дергался, руки дрожали. Мышь в ловушке, подумал я.

– Они не посвящают меня в свои секреты.

– О, я думал, что ваш отец – полицейский офицер.

– Да, но, естественно, не разглашает служебные тайны.

– Значит, вы не знаете... что... если...– Его голос замер.– Они не собираются произвести арест?

– Насколько я знаю, нет. Но я могу и не знать.

Он нервно заговорил:

– Вы не представляете себе, что это такое... Постоянное напряжение... Не знаешь, что... Я хочу сказать, они приходят и уходят... задают вопросы, которые явно не относятся к делу...

Он замолчал. Я спокойно ждал. Хочет говорить – пусть говорит.

– Вы были здесь, когда инспектор высказал свое чудовищное предположение? Насчет миссис Леонидас и меня... Это чудовищно! Чувствуешь себя таким беспомощным! Нельзя помешать людям придумывать всякие гадости. Только потому, что она была намного моложе мужа... У них грязные мысли. Я чувствую, что это заговор.

– Заговор? Интересно!

– Понимаете, семья мистера Леонидаса всегда держалась со мной очень высокомерно. Они презирали меня, смотрели на меня сверху вниз только потому, что богаты. Что я для них? Учитель. Да, я не воевал, но я всегда следовал своим убеждениям. Я считаю, что война – это величайший грех. Надо мной всегда смеялись. Однажды я кинулся в горящий дом, где оставалась женщина. Но сразу заблудился в дыму и потерял сознание. Пожарники с трудом нашли меня. Я слышал, как они говорили: «Мы бы справились и без этого дурака». Мне не стоит пытаться – все равно все против меня. Кто-то убил мистера Леонидаса, чтобы погубить меня.

– А что вы думаете о миссис Леонидас?

Он стал менее похож на мышь – больше на мужчину.

– Миссис Леонидас – ангел. Ее нежность и доброта к старику мужу были просто удивительны. Считать ее убийцей – смехотворно. И тупоголовый инспектор не понимает этого.

– В его картотеке много дел о молодых, нежных женах, отравивших своих престарелых мужей...

– Круглый идиот ваш инспектор,– сказал Лоуренс сердито.

Он подошел к книжному шкафу. Я решил, что ничего больше от него не узнаю, и медленно вышел из комнаты.

Когда я шел по коридору, открылась какая-то дверь и прямо на меня вывалилась Жозефина. Ее лицо и руки были перепачканы, на одном ухе висела паутина.

– Где ты была, Жозефина?

Я заглянул в приоткрытую дверь. Несколько ступенек вели на чердак, где стояли какие-то канистры.

– Вы не видите?

– Что ты там делала?

– Занималась розыском.

– Что можно искать на чердаке?

На это Жозефина ответила:

– Мне надо помыться.

– Я бы сказал, просто необходимо.

Жозефина исчезла в ближайшей ванной. В дверях она бросила:

– Я считаю, пора бы случиться следующему убийству. А что вы на это скажете?

– Что ты мелешь, Жозефина?

– А в книгах к этому времени всегда происходит еще одно убийство. Кто-то кого-то убирает с дороги раньше, чем тот успеет рассказать то, что знает.

– Ты читаешь слишком много детективных историй. В жизни так не бывает, а если в этом доме кто-то что-то и знает, то пока не собирается никому ничего рассказывать.

Ответ Жозефины .был приглушен шумом воды.

– Иногда они и сами не подозревают о том, что что-то знают.

Я даже заморгал, стараясь понять смысл этих слов. Затем, оставив Жозефину мыться, спустился вниз.

На лестнице я встретил Бренду. Она, подойдя, положила руку мне на плечо.

– Ну?

– Ничего,– покачал я головой.

Бренда тяжело вздохнула.

– Я ужасно боюсь, Чарльз.

Я жалел ее и хотел успокоить, отчетливо представляя себе ее одиночество в этом враждебном окружении. Кто был на ее стороне? Браун? Но он слабее ее. Разве можно опереться ка него в трудную минуту? Я хотел помочь ей, но что я мог сделать? Кроме того, у меня было чувство, что глаза Софьи с упреком наблюдали за мной. Я вспомнил, как Софья сказала: «Итак, она вас уже прибрала к рукам». Софья не видела, вернее, не хотела видеть отчаянного положения Бренды. Одна, без всякой поддержки, подозреваемая в убийстве...

– Следствие назначено на завтра,– сказала Бренда.– Что же будет?

– Ничего. Вам нечего беспокоиться. Следствие обяжет полицию продолжать поиски. Вероятно, газеты поместят соответствующую информацию. До сих пор ведь ничего не сообщали о насильственной смерти мистера Леонидаса. Видимо, его семья обладает очень большим влиянием. Но после следствия поднимется шумиха. Вы должны быть готовы к этому.

– Газетчики – это страшно.

– Будь я на вашем месте, Бренда, я бы не давал никаких интервью. И знаете, вам следует взять адвоката...

Она пришла в дикий ужас.

– Нет-нет, не в этом смысле. Но ведь кто-то должен защищать ваши интересы, наставлять вас, советовать вам. Понимаете, вы очень одиноки...

Она сжала мою руку.

– Да. Вы все понимаете. Вы очень помогли мне, Чарльз. Очень...

Я спустился по лестнице с приятным чувством удовлетворения.

У входной двери стояла Софья.

– Как вас долго не было,—сказала она сухо.– Вам звонили из Лондона. Отец ждет вас,

– В Скотланд-Ярде?

– Да.

– Интересно, зачем я им понадобился. Они не сказали?

Софья покачала головой. В ее глазах я прочел беспокойство.

Я привлек ее к себе.

– Не беспокойтесь, дорогая, я скоро вернусь.

 Глава 17

В кабинете отца обстановка была напряженной. Мой Старик сидел за столом. Инспектор Тавернер стоял у окна. В кресле для посетителей – мистер Гейтсхилл, очень возбужденный.

– ...просто поразительное недоверие! – услышал я конец фразы.

– Конечно, конечно,– сказал отец примирительным гоном.– Хэлло, Чарльз, как ты долго ехал! Произошло неожиданное событие!

– Беспрецедентное! – воскликнул мистер Гейтсхилл. Он был потрясен до глубины души.

– Сегодня утром,– продолжал отец,– мистер Гейтсхилл получил письмо от мистера Агродополуса, владельца ресторана «Дельфы». В молодости Леонидас оказал ему большую услугу, и мистер Агродополус был ему беспредельно предан. Как оказалось, Леонидас очень ему доверял.

– Я бы никогда не поверил, что Леонидас так скрытен и недоверчив,—перебил Гейтсхилл.– Конечно, он был в преклонном возрасте...

– Сказалась национальность. Понимаете, Гейтсхилл, когда человек стареет, он больше думает о молодости и о друзьях тех лет,

– Но я вел дела Леонидаса свыше сорока лет. Если быть точным, сорок три года и шесть месяцев.

– Что случилось? – спросил я.

Мистер Гейтсхилл открыл рот, но отец опередил его.

– Мистер Агродополус сообщил в своем письме, что он выполняет инструкции, полученные им от мистера Леонидаса.

Около года тому назад Леонидас передал ему запечатанный конверт с просьбой переслать это мистеру Гейтсхиллу сразу после его смерти. В том случае, если Агродополус умрет раньше, его сын, крестник Леонидаса, должен был выполнить это поручение. Мистер Агродополус извиняется за задержку. Он был очень болен и только вчера узнал о смерти своего друга.

– Все это в высшей степени непрофессионально,– пробормотал мистер Гейтсхилл.

– Когда мистер Гейтсхилл вскрыл конверт и ознакомился с содержанием письма, он решил, что его долг...

– При данных обстоятельствах,– вставил Гейтсхилл.

–  ...показать нам письмо. К письму было приложено завещание, составленное по всей форме.

– Итак, наконец-то обнаружилось завещание?

Мистер Гейтсхилл стал багровым.

– Это не то завещание, которое я писал по просьбе мистера Леонидаса. Это завещание, написанное его собственной рукой, что чрезвычайно опасно для неспециалиста. Видимо, он сделал это сознательно, чтобы оставить меня в дураках.

Тавернер попытался пролить бальзам на уязвленное самолюбие адвоката.

– Он был очень стар,– заметил он,—В таком возрасте люди становятся эксцентричными.

– Мистер Гейтсхилл по телефону познакомил нас с главным пунктом завещания. Я попросил его зайти к нам и захватить с собой оба документа, а также позвонил тебе, Чарльз,– пояснил отец.

Я не совсем понимал, зачем надо было вызывать меня. Поведение отца и Тавернера показалось мне странным и необычным. В свое время я бы узнал об этом завещании, и, в конце концов, какое мне дело, как распорядился старый Леонидас своими деньгами.

Отец пристально смотрел на меня, Тавернер старательно избегал моего взгляда. Я вопросительно взглянул на Гейтсхилла,

– Это не мое дело,– начал я,– но...

– Завещательное распоряжение мистера Леонидаса не является секретным. Я счел своим долгом изложить факты полицейским властям и получил от них соответствующие указания. Насколько я понимаю, между вами и Софьей Леонидас существует, скажем, взаимное понимание.

– Я хочу жениться на ней, но при существующих обстоятельствах она не дает на это согласия.

– И правильно делает.

Я не мог с ним согласиться, но сейчас было не время спорить.

– Поэтому завещанию,– продолжал мистер Гейтсхилл,– датированному 29-м ноября прошлого года, мистер Леонидас оставил своей жене сто тысяч фунтов. Все остальное имущество переходит к его внучке, Софье Катерине Леонидас.

Я чуть не задохнулся. Меньше всего на свете я ожидал этого.

– Все Софье? Чрезвычайно странно. Но почему же?

– Он очень ясно изложил причины в сопроводительном письме,– сказал отец.– Вы не возражаете, мистер Гейтсхилл, если Чарльз прочтет его?

– Я в ваших руках,– холодно ответил Гейтсхилл,– Это письмо в какой-то мере объясняет странное поведение мистера Леонидаса.

Отец протянул мне письмо.

«Дорогой Гейтсхилл!

Вы будете удивлены, получив это письмо, и, по всей вероятности, оскорблены. Но у меня есть особые причины для нижеизложенного. Во всякой семье (я заметил это еще в детстве и запомнил навсегда) имеется одна сильная личность, которой приходится брать на себя ответственность за всех остальных. В моей семье таким человеком был я. Я приехал в Лондон, устроился, содержал мать и ее престарелых родителей, вызволил из тюрьмы брата, помог сестре освободиться от неудачного замужества и так далее. Бог дал мне долгую жизнь, и я мог позаботиться о своих детях и внуках. Многих унесла смерть, остальные, к моей большой радости, находятся при мне. Когда меня не станет, бремя, которое нес я, должен взять на себя кто-то другой. Сначала я думал разделить мое состояние между всеми близкими, но потом передумал. Кто-то один должен стать моим наследником и взять на себя ответственность за всю семью. Я не считаю, что мои сыновья подходят для этого. Мой любимый сын Роджер не обладает деловыми качествами, и, хотя у него прекрасный характер, он слишком порывист, чтобы принимать правильные решения. Мой второй сын Филипп настолько не уверен в себе, что способен только на то, чтобы удалиться от практических дел. Юстас, мой внук, очень молод, и я не думаю, что он обладает нужными для этого качествами. Он слишком легко поддается чужому влиянию. Только моя внучка Софья обладает здравым смыслом, она умна, смела и великодушна. Ей я вверяю благополучие семьи и заботу о моей доброй невестке—Эдит де Хэвиленд, которой я бесконечно благодарен за ее долголетнюю привязанность.

Теперь, я надеюсь, вам понятно, почему я завещаю все свое состояние Софье. Мне гораздо труднее объяснить вам., старый друг, почему я прибегнул к обману. Мне хотелось избежать обид и осуждения, а так как сыновья были обеспечены мною раньше, не думаю, что это завещание поставит их в унизительное положение. Чтобы избежать лишних разговоров, я попросил вас составить для меня текст завещания. Я положил его на стол, закрыл верхнюю часть промокательной бумагой и попросил позвать слуг. Когда они пришли, я немного передвинул промокательную бумагу, открывая тем самым конец какого-то документа, подписал свое имя и попросил подписать их.

Едва ли нужно объяснять то, что мы подписали завещание, приложенное к этому письму, а не составленное вами и прочитанное мною вслух.

Я не могу надеяться, что вы поймете причины, побудившие меня поступить именно так. Я просто прошу вас простить мне этот маленький обман. Все очень старые люди любят иметь свои секреты.

Благодарю вас, дорогой друг, за вашу преданность. Передайте Софье, что я очень любил ее и просил позаботиться о семье.

 Искренне ваш Аристид Леонидас.»

Я прочел это замечательное письмо с глубоким интересом.

– Невероятно!

– В высшей степени невероятно,– подтвердил мистер Гейтсхилл, вставая,—Я повторяю, что мой старый друг мистер Леонидас должен был довериться мне,– добавил он с обидой.

– Нет, Гейтсхилл,—сказал отец,– он не мог так поступить. Он был прирожденный обманщик, Ему нравилось, если так можно выразиться, поступать криво.

Гейтсхилл вышел. Он был оскорблен в своем профессиональном достоинстве.

– Это здорово потрясло его,—заметил Тавернер.– Очень почтенная, уважаемая фирма. Когда старый Леонидас хотел провернуть сомнительную сделку, он обращался к другим. Да, он определенно был обманщик.

– Особенно в вопросах завещания,– сказал отец.

– Мы дураки,– продолжал Тавернер.– Если подумать хорошенько, единственным человеком, который мог проделать фокус с завещанием, был сам старик. Нам просто не пришло в голову, что ему это понадобится.

Я вспомнил презрительную усмешку Жозефины и ее слова: «Какая полиция глупая!»

Но Жозефина не присутствовала при чтении завещания, и, даже если она подслушивала под дверью (в чем я почти не сомневался), она вряд ли могла догадаться о том, что задумал ее дедушка. Откуда же это высокомерие? Что она могла знать о глупости полиции? Или она просто пускала пыль в глаза?

Удивленный их молчанием, я поднял глаза. Отец и Тавернер наблюдали за мной. Что-то в их глазах заставило меня сказать им с вызовом:

– Софья ничего об этом не знала!

– Нет?! – произнес отец.

Я не понял, было это согласием или вопросом.

– Она будет ужасно удивлена.

– Да?

Наступила пауза. И вдруг в тишине неожиданно резко прозвучал звонок телефона. Отец взял трубку.

– Слушаю. Соедините.

Он взглянул на меня.

– Звонит твоя барышня. Хочет поговорить с нами. Что-то срочное.– Он передал мне трубку.

– Алло, Софья?

– Чарльз? Это вы? Жозефина...

– Что с ней?

– Ранена в голову. Сильное сотрясение мозга. Она в тяжелом состоянии...

Я повернулся к отцу.

– Ранили Жозефину.

Отец взял трубку, резко бросив мне:

– Я предупреждал, что ты должен проследить за ребенком.»