Текст книги "Невыносимые противоречия (СИ)"

Автор книги: А. Stochastic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

Вдохновленный его смехом мальчишка с розовыми волосами продолжал:

– Если я говорю улыбайся, я не имею в виду, что ты должен скалиться во весь рот! С улыбкой до ушей на фотографиях ты выглядишь, как умственно отсталый. И ради бога, если тебя что-то спросят, молчи, Генри, молчи. Нет, конечно, ты должен пойти со мной, мне ведь так нужна твоя поддержка.

Что-то похожее про поддержку Франц слышал сегодня от отца. От этого воспоминания смех скрутил внутренности почти до боли.

Мальчишка на перилах сделал затяжку и вытянул шею, старательно удерживая внутри воздух.

– Значит, ты – Генри? – спросил Франц.

Генри кивнул и указал пальцем на Франца.

– Франц, – было бы глупо теперь пожимать друг другу руки, подумал Франц и снова засмеялся.

Генри либо подумал о том же, либо о чем-то своем и тоже расхохотался.

Франц потянулся к косяку, но Генри отклонился назад. Сделал затяжку, спрыгнул с перил и, подступив к Францу вплотную, подул ему на губы. Паровозик. От дыма у Франца закрутило в носу. По инерции он приоткрыл рот, и Генри вдруг прижался губами к его губам.

Горячий дым обжег небо, Франц задержал дыхание. Сначала губы Генри показались ему холодными, потом горячими. Генри разорвал поцелуй, но не отстранился. Едва не касаясь носами, они смотрели друг другу в глаза. С вызовом? Сомнением?

– Последняя затяжка, – шепотом объявил Генри.

Франц опустил руки на каменные перила, напрашиваясь на повторный паровозик. Генри затянулся и снова прижался губами к губам. В этот раз он забыл о ценности пропитанного марихуаной дыма и сосредоточился на поцелуе.

– Что ты пил? – прошептал Франц, когда Генри отстранился.

– Банановый ром. Представляешь, все тут по нему с ума сходят, нахваливают, говорят, иностранцу не понять.

– И как? Ты понял?

Только теперь Франц заметил, какие у Генри темные глаза и брови. Они совсем не подходили к розовым волосам. Франц прикоснулся к его лбу, потер корни волос большим пальцем, пытаясь наощупь угадать, какого они цвета без краски.

Генри отвел взгляд и натянуто улыбнулся. Франц понял, что улыбка предназначается не ему.

– Привет! – Генри взмахнул рукой.

Франц обернулся и увидел пигалицу с белесыми ресницами. Луиза?

Она смотрела на них с Генри. И Францу казалось, что неприязнь на ее лице отражает его чувства.

– Как жизнь? Вышла подышать свежим воздухом? Подташнивает от официальной торжественной части? Старики хоть держатся в рамках приличия? Или уже вовсю подлизывают друг другу? – Генри пошатнулся и прижался бедрами к Францу. Он был зол и возбужден. Так как Луиза молчала, он продолжал издеваться: – А может, ты туалет ищешь? Или притащилась на запах травки?

Луиза презрительно скривилась и пошла прочь.

– Нужно еще выпить, – прошептал Генри, обдавая Франца теплым дыханием.

– Я достану. У тебя есть еще трава?

– Я достану, – Генри закусил губу.

Франц опустил руки ему на бедра, то ли хотел обнять, то ли обыскать.

– С тебя выпивка, – Генри перехватил его запястья прежде, чем Франц нащупал у него в кармане пакетик с травой.

В Лондоне у Франца был опыт секса с мужчинами. Этот опыт подсказывал, что легче, быстрее и удобнее ограничиться взаимной дрочкой или отсосом.

У ворот залаяла собака, Франц вспомнил отсмотренное сегодня видео и понял, что с Генри хочет пойти до конца. Получить его целиком и полностью.

Генри тоже повернул голову на собачий лай.

– Блядь, еще и волкодавры. Здесь охрана как в тюрьме, – проворчал он. – Не выйти с территории без пропуска.

Они двинулись по веранде, обходя дворец по кругу. За очередным поворотом показались двери кухни. Рядом курили две женщины в белых халатах и шапочках.

Генри вопросительно поднял бровь, Франц взял его за руки и потянул внутрь. От казанов пахло мясом, от печи – сахаром, в мойке шумела вода. То тут, то там звенели тарелки. Пухлая женщина хотела поздороваться с Францем, но он, обогнув ее, промчался мимо. Он искал выпивку, а Генри тащил с тарелок сладкое.

– Попробуй, – он поднес к губам Франца кусок яблочного пирога.

То ли марихуана, то ли руки Генри сотворили чудо с вкусовыми рецепторами Франца – пирог был восхитительным.

– Нравится?

Несколько мгновений они улыбались с набитыми ртами и созерцали выражение блаженства на лицах друг друга.

– Что будешь пить? – спросил наконец Франц.

– Что-то покрепче.

От шкафа с вином они перекочевали к полкам с виски. Разнообразие усложнило выбор. На помощь пришла женщина, пытавшаяся ранее поздороваться с Францом. На этот раз она не тратила время на приветствия, достала бутылку «Джека Даниэльса» и протянула её Францу со словами:

– Двадцатилетняя выдержка, хороший выбор.

– Спасибо.

– Премного благодарен, – вторил ему Генри со смехом.

В дверях кухни он притормозил:

– Нужно прихватить сладостей.

Полная женщина подняла поднос с фруктами и пирожными, будто ждала этого момента. Поднос показался Францу неудобно большим.

– Отнесите в мою комнату, пожалуйста, – попросил он.

– В твою комнату? – хихикнул Генри в коридоре.

В его смехе Францу почудилось что-то от смеха детей, издевавшихся над собакой. Неприятная ассоциация заставила ускорить шаг. Пролетев коридор, он распахнул дверь в комнату.

Не осматриваясь, будто с детства привык к роскошным апартаментам, Генри плюхнулся на кровать. Уселся по-турецки поверх покрывала и разложил на айпаде Франца сигареты и траву.

Несмотря на количество выпитого пальцы Генри двигались умело и ловко. Длинные, гибкие, они высыпали табак, перемешивали его с травой и собирали в кучки. Любуясь пальцами Генри, Франц приложился к бутылке, открыл дверь после стука и забрал у кухарки поднос со сладостями.

Не поднимая взгляда, Генри жестом потребовал бутылку.

Отчего-то теперь им совсем не хотелось разговаривать. С рассеянной улыбкой Генри глотнул виски и зажег сигарету.

Наверное, стоило открыть окно. Но двигаться было лень. После двух затяжек Франц упал спиной на кровать. Отбирая у него косяк, Генри пристроился рядом. Шумно втягивал в себя воздух и щурился, затягиваясь. Он выпускал дым так медленно, что над кроватью повисло белое облако. Франц же, наоборот, выдыхал со всей силой лёгких и гнал дым к потолку.

Пепел упал Генри на грудь, и он выругался. Франц рассмеялся и уткнулся губами в ухо Генри. Почувствовал, как Генри улыбается, вздыхает, снова затягивается и откидывает назад голову. Франц поцеловал его в шею, а Генри дёрнул его за волосы, заставил посмотреть в глаза и выпустил дым ему в губы.

Когда Франц запустил руку ему под рубашку, Генри резко сел, нашёл пепельницу и затушил сигарету. Целуясь, он дергал ногами, сбрасывая кеды. Франц расстегнул брюки Генри – кожа под пальцами была горячей и влажной. На миг перед мысленным взором Франца возникли детские руки перебирающие внутренности собаки. Франц резко выдохнул.

– Что? – спросил Генри.

– Я хочу, мне нужно... выеби меня.

Генри выглядел удивленным и взволнованным. Может, он не планировал заходить так далеко? Но как и в случае с сигаретами, несмотря на выпивку, траву и растерянность, действовал он ловко и умело. Франц не запомлил, как они разделились, помнил лишь родинку у Генри на шее, выступающие косточки позвоночника, когда он вертелся на кровати, рыжеватые волосы у него в паху. Генри что-то лепетал, кусал губы и смеялся сам над собой.

Франц хотел бы любоваться им бесконечно, но его подгоняли ассоциации. Живот подводило от нервного ожидания. Он никогда не представлял себя в роли принимающего. Теперь это казалось необходимостью. Что-то безжалостное и унизительное было в этой необходимости. Он как будто хотел и не хотел одновременно. Сам не знал, чего хочет. Словно речь шла вовсе не об удовольствии, а о сложной компенсации, механизм, которой он не понимал.

– Не торопись, – прошептал Генри, и Франц понял, что тянет его за запястья. Неужели он торопится, потому что боится передумать?

Они оба нервно посмеивались, толкались лбами и коленями. При включённом свете двигались как в темноте.

Это было не так больно, как представлял Франц, и все равно он жмурился и скрипел зумбами, а Генри кусал губы. Сначала свои, потом Франца. Он подумал, что они похожи на каракатицу или муху, застрявшую в паутине, или взгромоздившихся одна на другую лягушек. Подумал о мертвой собаке и дернул Генри на себя. Он издавал так много звуков: свистящий вдох, шипение, приглушенный всхлип, смазанный, похожий на рык. Ещё немного и Франц потонет в звуках Генри и своих ощущениях.

Оргазм тоже был не таким, как Франц ожидал. Пришёл неожиданно и опустошил. Усиленный травой, волнением и новой ролью. Францу потребовалось время, чтобы вынырнуть из своих переживаний и вернуться к Генри.

– Скажи что-нибудь, – попросил он, глядя на вздымающийся и опадающий живот Генри.

Генри приподнялся на локте – тень упала на лицо Франца – и нахмурился, стараясь сосредоточиться.

– Ты красивый, – выдал он, и они засмеялись одновременно.

– Нет, не это, – отсмеявшись, Франц начертил в воздухе круг, будто желал оставить вне его банальности рожденные гормонами. – Просто говори. Не важно что...

Он закрыл глаза.

– Что ты там говорил про папарацци?

– Я не помню. На веранде? До того как мы поцеловались или после?

– Ты меня поцеловал, – под закрытыми веками Франца танцевали разноцветные круги.

– Ага. Я тебя пожалел. Ты выглядел так, будто заблудился...

– У тебя голос зеленного цвета.

– Что?

– Слышал о синестезии? Некоторые люди видят звуки в цвете.

– Может быть.

– Нет, Генри, это доказанный факт. Механизмы этого эффекта не до конца изучены. Но скорей всего, все дело в том, что за зрительное и звуковое восприятие у человека отвечают смежные области мозга.

– Хорошо, – согласился желтым Генри.

– Эксперименты показали, что синестезию можно вызвать, если притормозить мозг, например, галлюциногенными препаратами, кокаином.

– Травой?

– Или оргазмом, – Франц засмеялся.

– О, – вздохнул оранжевым Генри.

– Мой приятель в Оксфорде... его отец работает в клинике. Так вот мой приятель задумал серию экспериментов. Дрочить в аппарате МРТ и наблюдать как меняется мозг в момент оргазма.

– И что?

Франц открыл глаза. Теперь, когда он видел цвет голоса Генри его розовые волосы удивляли ещё больше – они выбивались из цветовой гаммы и нарушали гармонию.

– Перед оргазмом активируются лобные доли мозга, отвечающие за принятие решений, – Франц намотал розовую прядь на палец. – Активируется энториальная кора, участвующая в пространственной ориентации и формировании памяти.

– Хм, – Генри потянулся к бутылке виски.

Глотнул из горлышка – губы заблестели от влаги, капля потекла по подбородку. Генри вытер ее о плечо Франца и снова устроился рядом. Он рисовал пальцами круги на ребрах Франца, а Франц играл его волосами.

Наверное, они задремали. Звонок мобилки едва не сбросил Франца с кровати.

Раскидывая подушки и вещи, Генри закрутился волчком в поисках телефона. Найдя, приложил к уху. Он ничего не говорил, только слушал. Встретившись взглядом с Францем, Генри улыбнулся.

– Нужно бежать, – отключив телефон, он потянулся к Францу за поцелуем.

Несмотря на слова, двигался медленно, сползая с кровати, одеваясь.

Когда Генри остановился под люстрой, его волосы стали светло-розовыми, как цветы декоративной яблони в оксфордском саду, когда отошел в тень, к двери, -потемнели до сиреневого. Когда последний раз улыбнулся Францу из коридора, стали почти белыми, как на засвеченной фотопленке.

Его настоящий цвет волос, подумал Франц, должен быть очень светлым.

Генри

В четыре утра в большом зале горел свет и играла тихая музыка.

Генри упал на сиденье лимузина и закрыл глаза. Машина тронулась, зашуршало платье Шеннон.

– Где ты пропадал целый вечер?

Кондиционер смешал исходивший от нее запах духов и алкоголя с травой, пропитавшей волосы и одежду Генри.

– Не хотел слушать меня, мог прийти на ужин. Ты хоть что-то ел? Стол был очень хорош. Устрицы, креветки, мидии. Ты же любишь мидии, Генри.

Он не сдержал улыбку. Когда Генри было десять, Шеннон хвасталась перед журналистами и поклонниками утонченными кулинарными вкусами своего мальчика. Она ведь так его любила, кормила деликатесами, таскала повсюду за собой, как гребаный талисман или косметичку. Мусолила в интервью каждый его насморк и простуду. «Я так перепугалась, так переживала, когда ребенок более у тебя как будто вырастает хвост».

Шеннон задела Генри локтем, и он открыл глаза. У водителя лимузина плечи были шире спинки сиденья. На правой руке синел вытатуированный крест. Метрах в тридцати впереди, по дороге, катился еще один лимузин. Огни города на горизонте напоминали вид на открытке.

– Президент Варгас подарил нам виллу у моря, – сказала Шеннон.

– Что вам священно жестоким сердцам? Манит вас только власть? – последние два месяца Генри разговаривал с Шеннон только либретто из ее опер. Внезапно он понял, что ему это надоело, и добавил: – Президент подарил тебе виллу, а я трахнул его сына.

– Генри!

– Что? Зачем ты меня сюда притащила?

– После реабилитации в клинике ты должен полгода находиться под наблюдением.

– Ага, скажи это журналистам и своим приятелям. Не нужно мне никакой присмотр. Как не нужна была реабилитация.

– Ты сидел на кокаине!

– Пробовал пару раз.

– У тебя была передозировка! – взорвалась Шеннон.

Ее ярость и ложь насмешили Генри.

– Нет, я всего лишь по пьяни заснул на полу.

– Ты редко бывал дома. Страдал от наркотической зависимости.

Генри покачал головой. Может, именно это ее тревожило – он взрослел и его все труднее было удержать под контролем?

– Нет.

– Все, кто сидят на этом дерьме, уверены, что могут соскочить в любой момент!

– Ты заперла меня в клинику, чтобы сохранить свою репутацию. Ты привела в дом очередного поклонника, не знала, что он торгует наркотой, не знала, что за ним следит полиция. А когда они нагрянули, испугалась, что в новостях сообщат, что в доме известной оперной певицы нашли три килограмма кислоты. Тогда ты решила подставить меня.

– Тебе нужна была помощь!

– Свалить вину на несовершеннолетнего, отправить меня в клинику и плакаться в каждом интервью, как тяжело быть матерью наркомана. Как сильно ты хочешь помочь сыну, потому что любишь его больше всего на свете. Конечно, эта история красивей заголовков в стиле: полиция допрашивает оперную певицу в связи с найденными в ее доме наркотиками и выясняет детали ее связи с наркоторговцем. Была ли это только любовная интрижка или взаимовыгодное сотрудничество?

– Это была случайность, Генри! Я не спрашивала Марко, чем он занимается. Притащив наркотики в мой дом, он злоупотребил мои доверием.

– Конечно, а отвечать пришлось мне. Ведь это намного удобнее и безопаснее для тебя. Для вас обоих. Если дело за хранение заведут на несовершеннолетнего.

– Это не отменяет того, что у тебя были серьезные проблемы, Генри!

– Шеннон, они сделали мне анализы, в тот вечер в полиции, потом в клинике. Я был чист. Единственная причина почему меня приговорили к принудительному лечению это твои показания и три килограмма МДА, которые вы мне подсунули.

– Нет-нет. Тебе нужна была помощь. Я видела, что с тобой происходит: не ночуешь дома, отдаляешься, становишься неуправляемым. Пьешь, куришь траву, нюхаешь кокаин в шестнадцать.

– Меня заперли в психушку, потому что ты подставила меня!

– Как ты смеешь! Я бы никогда не причинила тебе вред. Это была не психушка, а дорогая клиника с безупречной репутацией. У тебя был лучший уход, отдельная палата, тебя лечил лучший специалист.

Генри засмеялся. Эту часть он тоже слышал в интервью. Вернувшись домой, он просмотрел их все. Все интервью, в которых Шеннон рассказывала о своей беде. Если бы не они, возможно, он никогда и не понял бы, что вся его жизнь была игрой. Его жизнь – её ложь. А ведь он, и правда, раньше верил всему, что она говорила. Верил, что если упоминает в интервью о его вкусах, значит, гордится им, если говорит о его алергии, значит волнуется. Чтобы понять, что его всю жизнь обманывали, пришлось пересмотреть и прочитать двадцать три интервью, которые Шеннон дала, пока он сидел в клинике.

Как же хорошо она играла. Каким же отвратительно тупым был Генри, веря в ее игру.

Машина подпрыгнула и пошла боком. Завизжали шины, заскрипели тормоза. Их развернуло на сто восемьдесят градусов и потащило на обочину. Генри ударился головой о дверь. Шеннон вскрикнула. Водитель что-то быстро говорил. Когда вращение прекратилось, достал телефон. Грянули выстрелы. Стекло около лица Генри прогнулось и пошло трещинами. Вместе с Шеннон он забился между сиденьями и вжал голову в плечи.

Стекла треснули, осколки посыпались в салон, Шеннон закричала и вцепилась в руку Генри. Влажное и теплое брызнуло ему на висок. Подняв голову, он увидел, как водитель с пробитой пулей шеей заваливается на пассажирское сиденье.

Ошарашенный и испуганный, Генри пропустил момент, когда автоматные очереди прекратились. В салоне висел дым. На улице раздавались голоса. Дверь за спиной Генри открылась – затылок обдало горячим воздухом.

– Нет! – закричала Шеннон, цепляясь за руку Генри.

Мужчина с автоматом на плече пытался вытащить ее из машины. Другой зашел со стороны Генри, ударил его прикладом в затылок и бросил на асфальт. Даже через звон в ушах, Генри слышал визг Шеннон. Он хотел подняться, увидеть ее, показать, что с ним все в порядке, но ему не позволили. Ударили в живот ногой. А когда Генри скорчился, кто-то оседлал его, связал за спиной руки, просунул ремень между зубов и накинул мешок на голову.

– Вставай, – слово сопровождалось ударом.

Шеннон больше не кричала. Наверное, ей тоже завязали рот. Возможно, надели мешок на лицо.

Она боится темноты, никогда не гасит лампу в коридоре, спит с детским ночником над кроватью. Бабочка со светящимися крыльями, пока Генри не исполнилось девять, она висела над его кроватью, потом перекочевала в комнату матери.

Генри дернулся и получил по ребрам. Дыхание перехватило. То ли от удара, то ли от мешка на голове – он задыхался. Кто-то подхватил его за локти и потащил вперед. Сколько их? Похитителей? Стрелявших? Кто дотащил его до машины и кинул в кузов?

Генри ударился плечом, попробовал сесть, отодвинуться, найти опору, но повсюду натыкался на сапоги и колени, пинки и удары. По шуму топоту ног и вибрации пола, он догадался, что похитители загрузились в кузов грузовика или фургона. Теперь его зажимали коленями с двух сторон. В плечо уперлось холодное и жесткое дуло автомата. Генри показалось, что он слышит мычание. Возможно, это Шеннон с таким же как у него кляпом во рту пытается кричать, просить пощады и звать на помощь.

Машина поехала, кто-то наступил Генри на связанные руки. Тряпка закрывавшая лицо быстро намокла от дыхания. Сначала грузовик разогнался, потом резко затормозил, Генри ударился зубами о чьи-то колени и почувствовал вкус крови во рту.

Судя по тряске, они свернули на проселочную дорогу. Сколько времени прошло? Куда их везут? Генри даже не мог определить была эта поездка длиннее или короче путешествия от Гото до президентского дворца.

Когда машина остановилась, сразу несколько рук вцепились в Генри. Ему казалось, они тянут в разные стороны, будто хотят разорвать на части – но его всего лишь выкинули из машины. Подхватили за связанные руки и потащили, не позволяя выпрямиться.

Не понимая, что и зачем делает, он упирался и выкручивался. Споткнулся о порог или ступени. Когда отпустили, забился в угол комнаты. Комнаты? Дрожащими руками Генри ощупал деревянный пол. Услышал скрип половиц, вжал голову в плечи и замер. Не способность видеть нагнетала страх: Генри представлял себе собравшихся вокруг людей, слышал тяжелое дыхание готовящихся к нападению хищников и ожидал удара.

Сквозь закрывавшую лицо ткань пробивался свет. Лампа? Генри повернул голову, силясь по теням угадать, что происходит в комнате.

Дверь хлопнула. Кто-то вошел в комнату, но никто не вышел. Что-то щелкнуло. Генри подумал о затворе автомата, взведенном курке пистолета и зажмурился. Услышал звук похожий на глоток – рядом всего лишь открыли бутылку, а он уже приготовился к смерти.

Генри испытал облегчение, когда охранники заговорили. Их было двое: один голос высокий, почти мальчишеский, второй – сиплый, как у астматика. Они говорили о футболе. Судья не засчитал крокодилам гол, стоит выпустить ему кишки. Охранники закурили, завоняло дешевым табаком. Похоже, в комнате не было окон, удушливый дым пропитал мешок на голове Генри, и он закашлял. Кашлял и не мог остановиться. Сначала охранники терпели его кашель, потом приказали заткнуться. А когда он не смог, пнули в бедро. Тонкий высокий голос предположил, что он утихомирится, если его вырубить. От удара в висок Генри отключился.

Придя в себя, он резко сел. Качнулся вправо, влево, ища стену – хоть какая-то защита в его беспомощном положении.

Кто-то вздохнул, что-то заскрежетало. В воображении Генри похититель чистил пистолет, автомат, точил нож, чинил электропилу. С чем бы он не возился, скрежет не прекращался. От неподвижности у Генри затекли спина и подтянутые в защитном жесте к груди колени.

Он сжал и разжал зубы. Ремень во рту причинял все больше неудобств. При каждом вдохе и выдохе рвал губы, узел давил на затылок, порождая непреходящую головную боль. Язык лип к небу от жажды.

Что случится, если он попросит пить? Как он попросит с кляпом во рту? Через некоторое время к жажде и головной боли добавились покалывание в боку и тяжесть в мочевом пузыре.

Металлический скрежет пропал. Охранник закончил свое дело или сделал паузу? Послышались шаги, шорохи. Будто кто-то мял газеты или заворачивал подарки. Почему-то этот звук подбодрил Генри. Он попробует попросить воды и разрешения помочиться.

С ремнем во рту получалось только мычать. Как животное перед забоем. Он слышал себя словно со стороны. Пытался сказать «пить», «помочиться» и «пожалуйста», но выходили нечленораздельные звуки, от которых волосы на затылке вставали дыбом.

– Заткнись, – низкий голос лениво растягивал слова. – Иначе мне придется тебе врезать.

И Генри заткнулся. Он знал, промычи он еще хоть слово, начнет кашлять, и тогда его точно вырубят. Возможно, это был не самый скверный вариант. Горло саднило. Попытки сдержать кашель и не обмочиться превратились для Генри в пытку.

Как давно он здесь? День сейчас или ночь? Наверняка, президент уже знает, что Шеннон, певицу, которую он настолько ценил, что подарил ей виллу у моря, похитили. А если знает, значит, ищет? Пустил по следу похитителей полицию. Армию? Генри пытался мыслить логически и позитивно. Но все его попытки разбивались о неведение: где Шеннон? Как далеко они от столицы? Как далеко друг от друга? Что если Шеннон убили? Нет, именно она была целью похитителей, не Генри. Что если она умерла по дороге или ее случайно застрелили? Нет-нет, при таком раскладе Генри не оставили бы в живых.

Заскрипела дверь.

– Ну что там? Что говорит Рамон? Пора ехать. Нельзя здесь засиживаться, – забубнил низкий голос, недавно приказывавший Генри заткнуться.

– Я его не видел. Он заперся с певичкой, после того как ей стало плохо, – голос был высоким и молодым. Похоже, тот мудак, который предложил успокоить кашель Генри ударом в висок.

Шеннон жива, успокоил себя Генри. Черт, если её как Генри связали и кинули в машину, она не успела захватить свою сумку. Шеннон понадобятся ее таблетки: антидепресанты, гормоны для щитовидки. Без них она ослабеет.

– Мне нужно отойти, – сказал низкий голос. – Подменишь?

– Ага.

Дверь хлопнула.

Похититель со звонким голосом прошелся по комнате и замер. Мало того, что Генри его не видел, теперь еще не мог слышать.

К горлу подступил комок. Несколько минут Генри боролся с кашлем, а потом его скрутило. Казалось, если бы не ремень во рту, он выплюнул бы собственный язык и гланды. В груди болело так, что Генри не сразу понял, что обоссался.

– Ну охренеть! Ну ты и свинья. Ну и ублюдок! – возмутился «звонкий» похититель и ударил Генри ногой в живот. – Нравится мочиться под себя? Нравится в собственном дерьме сидеть?

Новый удар пришелся Генри по лицу. Ботинок смазал по носу – достаточно сильно, чтобы кровь хлынула на мешок и в горло, но не достаточно, чтобы сломать переносицу.

– Вот ведь свинья, – Звонкий топтался около Генри, будто раздумывал куда пнуть, потом остановился. Через миг на Генри полилась горячая струя. На грудь, на мешок, пропитывая ткань и смешиваясь с кровью Генри. – Нравится? Хрошо тебе теперь? Чувствуй себя как дома! Небось привык, чтобы на тебя ссали? Богачи любят извращения. Чем вы там на своих вечеринках занимаетесь? Чем вас президент развлекал? Американцы ведь все за деньги сделают, верно? Президент отсыпал денег твоей мамаше – и все, теперь может нассать в рот ей и тебе!

– Анхель, какого хуя? – просипели от двери.

– Он обмочился. Завонял здесь все так, что дышать нечем, – Анхель снова пнул Генри.

– Плевать, – ответил астматик. – Бери его и тащи к Рамону, сука отказывается записывать видео, пока не увидит сына.

– Вставай, – Анхель ударил Генри в голень.

Он чувствовал себя жуком, которого перевернули на спину, – движения болезненны и бесполезны.

Выругавшись, Анхель схватил Генри за шиворот. Астматик – за локоть. Выкрученные за спину руки тут же свело судорогой. Вдвоем похитители поставили Генри на ноги, ударяя о стены и косяки, прогнали по коридору и снова бросили на пол.

– Генри! – Шеннон упала рядом, обняла, сдёрнула с головы мешок.

Генри зажмурился.

– О господи, у тебя кровь, – Шеннон коснулась его виска и разбитого носа. – Дайте воды!

Дрожащими руками она пыталась развязать кляп у него на затылке, но у нее ничего не получалось.

– Воды! Принесите кто-нибудь воды! – закричала Шеннон.

Несмотря на резь в глазах, Генри разлепил веки и посмотрел на мать. Поплывшая от слез косметика, всклоченные волосы, вчера светлое и воздушное платье, сегодня напоминало грязный коврик для ног.

– Шеннон, – позвал худой мужчина в высоких резиновых сапогах. Генри не мог рассмотреть его лицо из-за яркого освещения. В комнате стояло три прожектора на треногах, все направленны на белую простынь и стул перед ней. – У нас был уговор, Шеннон. Я приведу тебе сына, а ты запишешь видео.

– Его избивали! – Шеннон оставила попытки развязать кляп Генри и повернулась к человеку в резиновых сапогах. – Били по голове! Нам нужен врач!

– Шеннон, я надеялся договориться по хорошему... – начал «резиновые сапоги», но Шеннон не дала ему договорить.

– Позови врача, ты грязный, гнусный ублюдок! – закричала она.

«Резиновые сапоги» кивнул своим людям. Двое схватили Шеннон и оттащили ее от Генри. Анхель и Астматик повалили его на пол и принялись избивать ногами. Первым ударом выбили зуб, от второго – затрещали ребра.

От боли и шока Генри перестал понимать, что происходит. Он слышал лишь пронзительный крик Шеннон. Слышал, даже когда потерял сознание.

***

Он очнулся в машине. Над головой трепыхался брезентовый купол. Мотор бурчал под кожей. Спина ныла. Генри попробовал перевернуться и снова провалился в темноту.

При следующем пробуждении он увидел над головой листья и кусок черного неба.

-Генри, – Шеннон приподняла его голову и прижала к губам флягу. Глотать было больно, но ремень между зубов исчез. Генри попытался сесть и не смог понять связаны ли руки. Ощущения собственного тела сбоили и ускользали. Совершенно точно локти больше не были вывернуты назад, но все равно руки затекли настолько, что пальцы утратили чувствительность. Попытка самостоятельно приподнять голову запустила светопляску перед глазами.

– Все хорошо, – Шеннон погладила его по волосам. – Тебе нужно попить. Еще глоток. Не все сразу, а то вывернет...

Генри вырубился под ее бормотание. Когда снова открыл глаза, небо выцвело до желтого, слева и справа по краям небосвода плыли листья. Широкие и тяжелые. Услышав всплеск, Генри догадался, что находится на лодке. Шеннон спала сидя, привалившись спиной к низкому обшарпанному борту и положив руки и голову на колени. Вместо вечернего платья на ней были армейские штаны и куртка. На ногах – резиновые сапоги, как у человека приказавшего избить Генри.

Как давно это было? Они хотели, чтобы Шеннон записала видео. Использовали Генри, чтобы шантажировать ее. В голове всплыли кадры из многочисленных интервью Шеннон. Шеннон улыбающаяся, отводящая глаза, изображающая волнение, растройство, растерянность. Шеннон промакающая несуществующие слезы. Нет, последнее видео, наверняка, было другим – настоящие слезы, настоящее волнение и страх. Просьба о помощи, просьба о выкупе. Для этого их похитили.

Лодка была метров семь, кроме Шеннон и Генри на борт набилось пятеро с автоматами. Все безбородые с тонкими шеями и запястьями. Почти дети. Может, ровесники Генри, может старше его.

– Как ты? – Шеннон проснулась и смотрела на Генри с сожалением и нежностью.

– Лучше, – голос скрипел как сломанное ветром дерево.

Шеннон зашептала о выкупе, Освободительной армии, о ночном путешествии по реке. Она говорила слишком быстро, смешивала факты с переживаниями. Я думала, ты умрешь. Ты хрипел, словно у тебя пробито легкое.

Из-за деревьев показалось солнце, лодка причалила к берегу.

– Вставай! Пошли! – закричал мальчишка с автоматом, прыгая над Генри.

Другие плескались в воде, привязывая лодку.

Снова и снова дуло автомата мелькало перед лицом Генри. Снова он чувтвовал себя перевернутым на спину жуком, беспомощно подергивающим конечностями. Он наконец-то понял, что руки связанны впереди. Придерживая его за плечи, Шеннон помогла ему сесть. Генри увидел желтую реку и стены зелени вокруг, непроницаемые как своды тоннеля.

Мальчишка с автоматом выбросил Генри из лодки в теплую воду. Вонючая густая жижа из глины, песка и листьев мгновенно залепила дыхательные пути и ослепила. Мелководье не позволило Генри утонуть.

Рядом причитала Шеннон. Размахивая автоматом над ее головой, мальчишка в военной форме требовал:

– Быстрей! Шевелись, вставай! Пошли, пошли.

К берегу прибились еще две лодки. На землю, чавкая грязью, спрыгнула еще дюжина человек.

Впереди, на кромке леса, откинув автоматы за спину, дети, большинство щуплее и ниже Генри, размахивали мачете. Справа налево, прорубая дорогу через джунгли. Тропа вышла узкой, Шеннон брела впереди, Генри тащился за ней. Шатался, оступался и хватался за ветки связанными руками.

Промокшая одежда липла к коже и царапала ее. Лицо чесалось, щеки и губы облепили комары. Смахнуть их – значило, потерять равновесие.

– Давай, шевелись, ленивая задница, – голоса за спиной то приближались, то удалялись.

Лес щелкал и скрипел. Вскрикивали птицы. Но больше всего по нервам били голоса. Они дребезжали повсюду, спереди, сзади, резкие, как удар хлыста, заставляли вздрагивать, дергаться.

– Неделю назад здесь была тропа! В южном лагере дерево упало на палатку. ... затопило склад с продуктами... В субботу будет концерт по радио... ... отправили собирать кокаиновые листья...