Текст книги "Невыносимые противоречия (СИ)"

Автор книги: А. Stochastic

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)

Annotation

Лумбия похожа на Колумбию как сон на реальность. Партизанские отряды, коррупция, наркоторговцы, тайная полиция. Генри Элвуд становится жертвой похищения. Луиза Гудисон впутывается в политические беспорядки. Франц Варгас ищет правду. Альбер Лонарди запускает революцию.

Stochastic

Stochastic

Невыносимые противоречия

Генри

– Слово не способно выразить всю глубину и смысл внутренних переживаний. Вагнер. – Генри погладил большим пальцем театральную брошюру и уставился на писсуар.

Он пытался измерить глубину своих переживаний настоящим моментом, но отвлекся на мысли об освещении. В туалете Бостонской оперы ламп было не меньше, чем в гримерках звезд. Генри много их повидал. Звезд, гримерок, туалетов. Он полжизни провел за сценой и, похоже, заразился страстью к показухе – если хочешь, чтобы тебя поняли, заставь их почувствовать то, что чувствуешь ты. Как иначе объяснить то, что он делает?

Дверь в туалет открылась, и на пороге появился высокий мужчина. Прошел к умывальнику, включил воду и уставился на отражение Генри в зеркале. Все они смотрели одинаково: сначала цеплялись взглядом за бабочку на его шее, потом пялились на выкрашенные в розовый цвет волосы.

Генри спрыгнул с подоконника и улыбнулся.

– Купишь фотографию звезды с автографом? Шеннон Элвуд лучшая в мире Изольда. Виктор Порки – лучший Тристан за всю историю театра.

Незнакомец вытер руки бумажным полотенцем, поправил золотые часы на запястье и прищурился. Яркий электрический свет подсыпал серебра в его волосы.

– Сотка, – прошептал Генри.

Мужчина приподнял бровь и полез в бумажник. Статусная игрушка: мягкая тесненная кожа, цена не меньше двухсот долларов.

– Опера Вагнера как увеличительное стекло. Погружаешься в нее и все становится большим, даже Вагнер становится большим, – Генри забрал деньги и вручил мужчине фотографию. – Опера Вагнера – это опера спасения. У Вагнера всегда кто-нибудь мечтает, чтобы его спасли: то юнец, то девица.

Он имел в виду спасение от скуки, но сообразил, что переигрывает, и заткнулся. С ним всегда так: когда его просят говорить, он молчит, когда не просят – болтает.

Подцепив ногтем угол фото, незнакомец достал пластинку похожую на жвачку и отправил ее в рот. Сегодня вечером МДА станет его увеличительным стеклом.

В зале зазвучали первые музыкальные аккорды. Звукоизоляция превратила их в далекое эхо.

– Твои волосы...

– Хотел покрасить в зеленый, но перепутал краску.

Кому бы Генри это не говорил, судя по вытянутым лицам, зеленый им нравился меньше, чем розовый.

– Странное место, чтобы продавать наркотики, – мужчина огляделся.

– Я люблю оперу, – Генри распахнул дверь в коридор.

– И как идет бизнес?

Деньги, кого волнуют деньги?

– Я делаю это из любви к искусству.

Мужчина шагнул ближе и обдал Генри запахом от Диора. Слишком навязчивая морская свежесть, слишком пружинящая походка. Не оборачиваясь, мужчина прошел по пустому коридору и скрылся за углом.

Генри прислонился к стене и прислушался. На сцене Изольда жаловалась на судьбу. А это значит, что все ценители усиленной кислотой оперы уже заняли свои места, не стоит ждать новых покупателей до антракта.

Он достал фотографию сияющей сценическим гримом Шеннон и отогнул край.

Он еще не решил, положит пластинку под язык или нет, когда в коридоре появился Карсон. Маленькая голова на широких плечах, собранные в хвост редкие волосы мышиного цвета.

С давних пор Карсон возглавлял охрану Бостонской оперы. Когда Генри был маленьким, Карсон опускался перед ним на одно колено и заглядывал в глаза. Теперь же смотрел на него с досадой как на разрядившийся мобильник.

Помахав Карсону, Генри положил на язык МДА. Он опять переигрывал.

– Что за... – Карсон нахмурился, раздувая ноздри.

Резко открыл дверь в туалет, оглядел пустой зал, принюхался. Наверняка, вспомнил, как поймал здесь Генри с косяком марихуаны.

– Покажи карманы.

Генри рассмеялся – стена за спиной превратилась в подобие вертикального батута, завибрировала, затрепыхалась.

Карсон сам не знал, что искал. Может шприц, может нож или даже пистолет. Все в театре знали, зиму Генри провел в клинике для реабилитации наркоманов. Все знали, от наркоманов можно ждать, чего угодно.

Генри прикрыл глаза и позволил Карсону забрать фотографии. Минутой раньше Карсон видел, как Генри закинулся кислотой, теперь легко сложил два плюс два.

– Твою мать, – пробормотал Карсон.

– Не выйдет, таким как ты она откусывает головы на первом свидании, – Генри рассмеялся, Карсон всегда был косноязычен.

Сейчас он компенсировал неловкость силой – вывернул Генри руку за спину и приложил его грудью о стену. Она вдруг перестала пружинить, и Генри едва успел откинуть назад голову, чтобы не разбить подбородок.

– Ты... – неумение Карсона подбирать слова обратилось морем, барахтаясь в нем, он дышал тяжело и надсадно. – Думаешь, можешь продавать наркотики в театре, потому что... Да ты просто маленькое, наглое, дешевое дерьмо...

– Дешевое? – хохотнул Генри.

Прижав его запястье к лопаткам, Карсон заставил его заткнуться и потащил к служебному коридору.

Старые афиши на сценах, люди в гриме, столики на колесах и распахнутая дверь в комнату с костюмами. От мелькнувших за ней разноцветных тряпок у Генри закружилась голова. Он зажмурился и открыл глаза только в офисе директора.

Секретарша, толстуха под сорок, хранящая верность ярким блузкам, при виде Карсона и Генри вскочила на ноги в предчувствии скандала.

Карсон распахнул дверь в кабинет директора и толкнул Генри к столу. Столешница врезалась в бедра, и Генри едва не завалился животом на частокол карандашей в стакане. Или упасть ему не позволил Карсон? Пыхтя и фыркая, он выбросил на стол фотографии, как Роял-флеш в покере.

Лысый мистер Коннор отклонился на спинку кресла и потер виски, готовясь к тяжелому разговору.

– Будь моя воля, я бы вызвал полицию, – прогудел Карсон. – У него пятнадцать фотографий, под изнанку каждой вклеена пластинка кислоты. И это только то, что он не успел продать. Я даже не представляю, сколько их было изначально. Не представляю, кто их покупал, – Карсон снова затряс Генри, на этот раз он искал деньги. – Вот! Тут пятьсот долларов.

Продолжая массировать виски, мистер Коннор посмотрел в сторону, ища утешения у своих дипломов и коллекционных изданий попсы семидесятых. Мистер Коннор ни черта не понимал в классической музыке, и в кресло директора оперы заполз из благотворительных фондов.

– А если бы среди его покупателей оказался полицейский? – бушевал Карсон. – Если бы полицейский зашел отлить, пока он в туалете раздавал кислоту? Если бы кто-то донес? Что если бы его взяли со всем этим в туалете нашего театра? Это уже не хранение и употребление. Это статья за распространение! Если бы его взяли, никто не поверил бы, что в театре никто ничего не знает.

– Карсон, отпусти Генри, пожалуйста, – попросил мистер Коннор.

Карсон отступил, и Генри пошатнулся.

– Нужно вызывать полицию и покончить с этим раз и навсегда, – сказал Карсон.

– Я не могу так поступить с Шеннон, – мистер Карсон со вздохом взял со стола фотографию примадонны Бостонской оперы. Артистизм, чувственность, элегантность. Третье сопрано в стране.

Снимки сделали месяц назад в рамках рекламы новой Вагнеровской программы.

– Но, – Карсон щелкнул суставами, – так не может больше продолжаться. Нельзя вечно терпеть его выходки...

– Нельзя, – согласился мистер Коннор и устало посмотрел на Генри. – Ты ведь и сам все понимаешь, Генри? Зачем ты это делаешь? Не поверю, что из-за денег. Тогда в чем причина?

Пусть начнется шоу, подумал Генри и продекламировал:

– Здесь мама сама сложила флаконы чудных зелий: для ран и болей вот бальзам. Но лучший сок – смертельный яд!

Он не обладал ни слухом, ни голосом, зато у него была отличная память на либретто.

Карсон и Коннор приоткрыли рты.

– Ты подставляешь не только нас, но и причиняешь боль своей матери, – Коннор зашел с другой стороны.

– Что снилось мне о стыде? – отозвался Генри, директор снова потер виски, а Карсон сжал кулаки.

– Она и так с тобой натерпелась.

– Правда ли это?

– У нее руки тряслись, когда она рассказывала мне в прошлом году о твоей передозировке, о том, что пришлось положить тебя на реабилитацию, – мистер Коннор почесал подбородок. – А как она переживала, что из-за этого всего ты пропустил последний год школы...

– Что я утратил? – всплеснув руками, Генри упал в кресло.

Мистер Коннор посмотрел на него, потом на Карсона, вздохнул и сдался. Не задавая больше вопросов, он уткнулся в экран компьютера. Карсон вышел, поскрипел половицами за дверью и вернулся. Отчасти чтобы позлить его, отчасти, потому что в горле пересохло, Генри, не спрашивая разрешения, потянулся к бутылке воды на столе директора. Наполнил стакан и снова развалился в кресле. В голове играла музыка. С каждой минутой молчания она становилась громче и настойчивее, наркотик гонял по венам Генри волны одни и тех же мотивов, они подтачивали время и размывали сознание.

Шеннон ворвалась в кабинет взрывной волной. Блески в волосах, на веках, губах и в вырезе декольте.

– Поверить не могу! Как ты мог, Генри! Оскорбить и унизить меня. Оскорбить и унизить всё, что я люблю. Всех, кого я уважаю, – звонкий и высокий голос Шеннон пронзал Генри насквозь. – Где ты взял наркотики? Как посмел принести их сюда? Генри! Отвечай, когда я с тобой разговариваю!

Румянец на ее щеках. Часто вздымающаяся грудь.

– Мне вздыхать ли, или слушать, вглубь спуститься или с эфиром слиться сладко? – приглушенно и растерянно произнес он.

В отличие от Карсона и Коннора, Шеннон узнала «Тристана и Изольду». Шагнув к Генри, она влепила ему пощёчину.

– Не смей! Мне надоели твои игры.

– Растаять, исчезнуть, всё забыть, – прошептал Генри, прижимая ладонь к щеке.

Шоу близилось к кульминации.

– Шеннон, я... – смущённый и озадаченный семейной сценой, Коннор поднялся на ноги и развёл руками. – Мне очень жаль, но я не могу позволить этому повториться, не могу позволить продавать в театре наркотики, я должен принять меры.

– Да, конечно. Я всё понимаю. Это мой позор и моё наказание. Никто не должен больше страдать, – Шеннон прикрыла глаза и приложила руку ко лбу.

– Я больше не хочу видеть его в моём театре, – сказал Коннор.

– Конечно, – Шеннон вздохнула. – Поверить не могу. Я сделала все, чтобы вытащить его из этого дерьма. Триста тысяч потратила на лечение, а он...

Шеннон пошатнулась и схватилась за любезно предложенную Карсоном руку.

– Вызови нам машину, Карсон, будь добр.

Коннор усадил её в своё кресло. Предложил воды. Кольца на пальцах звякнули о грани стакана. Губы и глаза Шеннон увлажнились.

– Мне так жаль, – она покачала головой.

– Ты ни в чем не виновата, – мистер Коннор погладил Шеннон по плечу.

Луиза

Крыло самолета резало похожие на пену молочного коктейля облака. На толстом стекле дрожали капли влаги. Что-то завораживающее чудилось Луизе в их отчаянном и безнадёжном напряжении.

Оторвав взгляд от окна, Луиза посмотрела на родителей. До чего же непривычно было снова видеть их вместе. После развода прошло два года. Генрих запустил бороду и стал закрашивать седые виски. В тату салоне Амалии появилась подвальная галерея. У них даже друзей общих не осталось.

Сейчас они сидели рядом, и им не о чем было говорить. Амалия листала журнал – дорогие часы на глянцевых страницах. Генрих крутил пакет сока и рассматривал потолок. В воображении Луизы он был разумом, она – телом их брака. Амалия сменила привычные рванные джинсы на деловой костюм и распустила волосы, чтобы скрыть татуировки на шее. Из-за этого она напоминала птичку запертую в клетке. Клетка, правда, была золотой – сумма с девятью нулями на полугодовом контракте отца. Президент Лумбии Эдуардо Варгас пригласил Генриха для модернизации единственной в стране АЭС и пожелал, чтобы инженер приехал с семьёй. Луиза, Амалия и Генрих обсудили предложение президента на семейном совете вроде тех, на которых когда-то решали поедет ли Луиза на школьные каникулы учить французский в Марсель или проведёт лето у бабушки в Канзасе. В итоге условились, что Амалия получит сорок процентов от суммы, указанной в контракте, Луиза – десять и отправились в Лумбию.

С высоты птичьего полёта Лумбия обилием зелени напоминала табачные плантации бабушки Луизы в Канзасе. Самолёт пошёл на снижение над столицей. Внизу легли кольца дорог. В салоне засуетились пассажиры: поспешно выпутывался из одеял мужчина напротив, его соседка дожёвывала апельсин и складывала шкурки в бумажный пакет, впереди уронила айпад девчонка с розовыми взъерошенными волосами. Или мальчишка, судя по большому размеру ноги.

Во время посадки Луиза думала о Лумбийской кухне, о вилле, которую им обещал президент, и о предстоящем приёме в его дворце.

Самолет несколько раз вздрогнул и коснулся посадочной полосы.

– Я уронила телефон, – пожаловалась Амалия.

Генрих наклонился, тронул плечом её колено, Луиза заметила намечающуюся лысину на его затылке.

Самолет замер. Стюардесса открыла дверь, в салон ворвался солнечный свет, в воздухе воспарили пылинки.

Девчонка с розовыми волосами таки оказалась мальчишкой. Ничего особенного: худой, высокий, смазливый. Гораздо интереснее была женщина, которая висла у него на руке в зале ожидания багажа. Она напоминала кинодив немого кино: пышная грудь и бедра, тонкая талия, кукольная фигура затянута в узкое платье. Тонкая дорогая ткань. Золотые браслеты на запястьях, идеальная прическа и косметика. Она выглядела как знаменитость. Её встречала целая делегация: мужчины в тёмных костюмах и женщины с цветами выстроили в живой коридор.

Наблюдая за этой суетой, Луиза решила, что где-то видела эту красивую женщину. Мальчишка с розовыми волосами, наверняка, был избалованным сыночком знаменитой мамаши. Теперь Луиза заметила не только розовые волосы и дорогие, пусть и небражные шмотки, но и его недовольное выражение лица. Он ни разу не улыбнулся, ни разу не разлепил губы, ни слова не сказал матери и не кивнул встречающим.

– Смотри, – Амалия потянула Луизу в сувенирную лавку, и Луиза потеряла из виду блистательную женщину и ее розововолосого отпрыска.

На витрине стояли статуэтки из кости и дерева, со стен свисали яркие ткани. Платки, пледы и даже ковры. В одном из путеводителей Луиза читала, что Лумбия с древних времен славится ручными росписями по тканям.

Амалия рассматривала ткани и удивлялась цветам, говорила о природных красителях и химических смесях даже когда они сели в такси. Отец с картой спереди, Луиза позади смуглого водителя с дорожками пота на грязной шее. У него была дерганная манера езды, будто он недавно получил права. Амалия вспомнила латинские названия карликовых пальм, что росли вдоль дороги от аэропорта к столице. Перед городским кольцом – серпантин дороги закручивался в три уровня – таксист повернул в пригород. За живыми изгородями здесь прятались белые дома с плоскими крышами, бассейны, теннисные корты и поля для гольфа. Луиза знала об этом по рекламным проспектам. Отец получил их штук десять, с предложением выбрать виллу на свой вкус. Он выбрал дом с теннисным кортом, хотя никто в их семье толком не умел играть. Когда Луизе было десять, отец возил ее на корты, платил учителю и безуспешно пытаясь привить дочери любовь к этому благородному и красивому виду спорта. Не иначе, как с теннисом его связывали неведомые и глубоко личные романтические идеалы.

Такси остановилось у живой изгроди, плотной и непроглядной. Только когда ворота открылись, Луиза рассмотрела за зеленью бетонную стену. Метра два высотой. К дому вела асфальтированная дорога. На ступенях крыльца стояли две женщины и два мужчины. Все в формах зеленого цвета. Даже рассматривая фотографии вилл, Луиза не могла представить, что к ним прилагается прислуга.

Солнце палило нещадно. Дожидаясь пока отец расплатится с таксистом, а слуга достанет чемоданы, Луиза мечтала о тени дома. Девушка – горничная? – угадала ее желание, коснулась локтя, предложила напитки. Когда Луиза протянула ей руку и назвала свое имя, горничная смутилась. Рассматривая ее веки, немногим светлее, чем карие глаза, Луиза едва расслышала «Кармен».

Сидя в мягком белом кресле – в холле виллы все, от стен до мебели, было белоснежным – Луиза наблюдала за плавными движениями прислуги. Несмотря на лишний вес женщина постарше скользила будто по воздуху, девушка передвигалась маленькими шагами. Двое мужчин – оказалось оба занимались охраной, умели подстригать сад и чистить бассейн – останавливаясь, вытягивались по стойке смирно, как солдаты на плацу.

Луиза чувствовала себя как в странной сказке. Иллюзия усилилась, когда она поднялась по винтовой лестнице на второй этаж. Коридоры и ступени застилал катастрофично не практичный белый ковер. Комната, приготовленная для Луизы, походила на танцевальный зал. Блестящий паркет, окна ростом с человека, стенные шкафы и кровать на подиуме.

– Мы не знали, есть ли у вас аллергия. Нравятся ли вам ковры. Какие цвета вы предпочитаете, – извинилась Кармен.

За окном Луиза увидела угол накрытого тентом теннисного корта. Красный гравий дымился от жары.

– Здесь всегда так душно? – спросила Луиза.

– Последние дни жара спала, – ответила горничная.

Пытаясь вообразить себе ещё большую жару, Луиза наблюдала как горничная включает кондиционер. Оказалось, кондиционеры были во всех комнатах, кроме кухни – там задерживалась только прислуга.

Оставшись в одиночестве, Луиза прилегла на кровать и тут же заснула. Ей снился аэропорт, горничная Кармен почему-то стояла на конвейере для чемоданов и куталась в цветные ткани из сувенирного киоска.

Когда Луиза проснулась, в светлом небе появились первые чернильные облака. Где-то она слышала, чем ближе страна к экватору, тем быстрей в ней темнеет. Нужно принять душ после дороги, пообедать. Она представила, как садится за стол с родителями. Судя по размерам дома и окружающей роскоши обеденный стол здесь должен быть огромным. Вокруг полагается плескаться океану пустого, свободного от мебели, пространству. Может, прислуга даже свечи зажжет.

Выйдя в коридор, Луиза услышала голос отца. Чёткие, ровные интонации, какими он проводил конференции по скайпу. За дверью спальни матери пульсировала глубокая тишина – тронь и она проглотит тебя. Что ж, о своей тяге к приключениям, растревоженной новизной и местной роскошью, Луиза расскажет родителям позже, по телефону.

Луиза направилась к будке охранников. Она напоминала киоск для продажи сладостей в парке аттракционов. Внутри пахло табаком и надрывался телевизор. Люди в синем и красном гонялись по траве за мячом. Толстяк-охранник с волосатыми предплечьями хлопал себя по бедру каждый раз, когда синие забирали мяч у красных. Он не сразу заметил Луизу. А когда заметил, замер и приоткрыл рот, будто не знал, что сказать.

– Вызовите мне такси, пожалуйста.

Толстяк почесал макушку. Пальцы по костяшки утонули в густой черной шевелюре.

– Такси – это хорошо.

– Машина нужна мне на три часа. Как думаете, достаточно для первой экскурсии?

Охранник вскочил со стула и загородил телевизор.

– Три часа – это хорошо, – он достал телефон. Говорил быстро, коротко и постоянно улыбался.

– Мой племянник, – охранник жестом предложил Луизе свой стул. – Работает в такси. Приедет через полчаса, отвезет куда скажете, подождет сколько велите, привезет назад.

Сидеть в жестяной будке перед ламповой коробкой телевизора – трансляция шла с помехами – Луизе не улыбалось, но выхода у нее не было. Несколько минут она тупо смотрела рекламу: женщина в цветном платье носила пиво мужчинам. Мальчик играл с памперсами.

О приезде машины оповестил звонок мобильного. Сантос, охранник, провел Луизу через калитку в воротах. Раньше ей не приходилось видеть таких пошарпанных такси. Поцарапанная, будто всю дорогу сюда ехала втиснутой между двумя фурами, серая малолитражка по пути потеряла диски на задних колесах. Судя по отсутствию электроники в салоне – ни навигатора, ни кондиционера, ни кнопок для опускания окон – машине было не меньше тридцати лет.

Водитель в шортах и вьетнамках вылез из трандулета. Лет семнадцать -двадцать, долговязый, смуглый. Он пожал охраннику руку и улыбнулся Луизе. Она заметила щель между его передними верхними зубами.

– Это Гел, мой племянник. Отвезет, подождет, привезет обратно. Только деньги ему не давайте. Вернетесь, со мной рассчитаетесь, а мы уже между собой разберемся, – Сантос расплылся в улыбке и похлопал Гела по шее.

– Луиза. – Она протянула Гелу руку.

Он на миг растерялся, а потом рассмеялся. Рукопожатие его было быстрым и крепким.

Гел открыл для Луизы дверь с пассажирской стороны. Вместо резинового коврика под ногами валялась тряпка.

Стоило закрыть двери, лицо облепила духота. Луиза потянулась к ручке окна.

– Прошу прощения, – перегнувшись через колени Луизы, Гел дернул ручку. Два рывка, и окно поддалось, сползло вниз и застряло на половине кривым осколком. – Заело.

Луиза рассмеялась.

– Застревает после удара. Дверь не ровная. С внешней стороны это не заметно. Я попробую починить, когда остановимся. Я имею в виду, когда нужно будет вас подождать, я займусь окном, – затараторил Гел.

– Не парься, – Луиза высунула в окно руку.

Машина набирала скорость, ветер сопротивлялся. За дворцами с живыми изгородями вдоль дороги потянулись пустыри. На горизонте от холмов или низких построек – в сумерках не распознать – тянулся столб дыма.

– Что это? – спросила Луиза.

– Свалка.

Теперь Луиза почувствовала запах паленной резины и пластика.

– Там сжигают мусор? – удивилась Луиза.

– Нет, скорей всего, бомжи или дети не потушили сигарету. Там полно этих... – Гел щелкнул пальцами, подыскивая верное слово. – Короче, такой легковоспламеняющийся пластик. Целые залежи. Остались еще от старого завода. Горы из пластика. Бомжи спят в трубах. Дети любят там играть.

Луиза посмотрела на него внимательней. Прищуренные глаза, нос с горбинкой, черные блестящие волосы собраны в хвост, из которого ветер яростно выдергивал пряди.

– Ты тоже играл на свалке?

– Ну да, – Гел почесал переносицу. – Свалка была нашим космическим кораблем.

– И какова была цель полета? – засмеялась Луиза. – Твое звание? Обязанности?

– Я ловил крыс и искал матрасы для командирского состава. Цель всегда оставалось одной и той же – новые земли, новое будущее.

– Матрасы? Вы что же и спали там?

– Только после того, как командир давал нам убежище. Эту честь нужно было заслужить.

– Например, ловлей крыс? – рассмеялась Луиза.

– Точно. Ты понимаешь, как устроен этот мир, – Гел отвлекся от дороги, чтобы поймать взгляд Луизы.

Он улыбался, а она не могла понять, говорит он правду или подкалывает ее.

Столб дыма уплотнился и пополз к городу. Ни сирен, ни пожарных машин видно не было. Навстречу скользили легковушки. Разделительная полоса на дороге едва просматривалась, никаких столбиков или ограждений около обочины не наблюдалось. Дорожная разметка, знаки и указатели появились у трехэтажной развилки – словно из ниоткуда, гроздьями, вперемешку с рекламой.

На поворотах Гел скрипел тормозами, но едва ли сбавлял скорость. После развилки взял курс на деловой центр. Банки и офисы здесь упаковали в небоскребы, вывески над бутиками размером не уступали витринам. На площадях били фонтаны с подсветкой. В скверах прятались скамейки, клумбы и памятники. Здание местного парламента ночью охраняли танки.

– Давно они здесь? – ничего похожего Луиза раньше не видела.

– Три года. После десятидневной осады. Освободительная армия захватила парламент, перестреляла депутатов и продержалась внутри десять дней.

Гел показал ей стадион и больницу, построенную наркоторговцем. В свой импровизированный экскурсионный тур он не включил ни одного музея, картинной галереи или театра.

Через час Луиза кивнула на гигантскую вывеску «Пиццы Хат».

– Я хочу перекусить.

Но Гел либо не заметил, либо не понял и проехал мимо.

– Остановись, – потребовала Луиза.

– Здесь? – удивился он, но все равно прижался к обочине и выключил мотор.

– Там пиццерия, идем перекусим.

Он нахмурился и обернулся, будто не понимал, о чем она говорит.

– Да, конечно. Отлично, – выдал он скороговоркой.

Луиза вышла на улицу, обошла машину и заглянула в окно со стороны Гела. Он удивленно моргнул.

– Идем.

– Нет-нет. Я подожду здесь. Не торопись, я никуда не денусь.

– Я хочу, чтобы ты составил мне компанию. Одной мне будет скучно.

– Не думаю, что это хорошая идея, – он заерзал, выпрямил плечи, погладил руль.

– Я настаиваю.

– Я не голоден, – Гел поднял и опустил плечи. Его подвижность и жестикуляция забавляли Луизу.

– Я плачу.

– Ты и так платишь. За поездку. Не нужно меня еще и кормить.

– Перестань кокетничать, – Луиза с удовольствием наблюдала, как у Гела округлились глаза и вытянулось лицо.

Он удивился настолько, что даже послушно вылез за Луизой из машины.

– Кокетничать?

– Ага, кокетничать, ломаться, набивать себе цену, капризничать, – Луиза крутанулась на месте.

Жара спала, и наступил прекрасных прохладный вечер. Незнакомый город, приятная поездка с забавным собеседником наполнили Луизу беспричинной радость и легкость.

– Тебе нравится, когда тебя упрашивают? – улыбаясь, Луиза взяла Гела под руку.

– Чушь, – фыркнул он, включаясь в игру.

– Может, ты любишь, чтобы тебя упрашивали женщины?

– Нет, я привык сам их упрашивать.

Мимо проехал кабриолет. На красный свет дорогу перебежала компания шумных молодых людей.

Смеясь, Гел и Луиза дошли до пиццерии. Внутри пахло жаренной колбасой, под потолком болтались красные бумажные люстры. На полу лежала черно-белая плитка. На вкус Луизы столы здесь стояли слишком близко, зато посетителей было мало. Обогнув три занятых стола, Луиза выбрала места около окна.

За ним люди собирались под мигающей вывеской.

– Что там? Кинотеатр? Или ночной клуб?

Гел обернулся и вытянул шею, так что напряглись сухожилия.

– Я не знаю. Я редко бываю в этом районе, – сказал и дал щелбан салфеткам.

– Гел это сокращение от Габриэль?

– От Гелиос, – улыбнувшись, он почесал подбородок. Луиза заметила посиневший от удара ноготь на указательном пальце.

– Не встречала никого с таким именем, – она поставила локти на стол и придвинулась ближе.

Гел как будто собирался повторить ее движение, но потом передумал, так и замер в позе примерного школьника с ладонями на парте.

– Моя мама была художницей и тащилась по древнегреческой мифологии, – он сжал кулаки. – Не только по греческой.

– Круто.

Официант в очках и с седыми висками принес пиццу. Идеальный круг, четное число салями и маслин. Луиза решила, что пиццу придумал фанат геометрии. Обычно такие мысли лезли в голову в моменты воодушевления. Желание смотреть на знакомые вещи под новым углом возникало у Луизы, когда она была довольна собой. Довольна собой она бывала, когда окружающий мир казался ей простым и прекрасным.

Гелиос не пользовался вилкой и ножом. Держал кусок пиццы двумя руками, смешно растопырив пальцы. Он ел с явным удовольствием. Всем напиткам предпочитал колу и вытирал губы костяшками больших пальцев.

Часы над стойкой показывали десять. Луиза достала телефон и набрала мать. Слушая гудки, она представила Амалию в привычной обстановке. Луиза часто заходила к ней в тату-салон. Повсюду на стенах висели черно-белые наброски, на столах пухлые альбомы и реклама, над ними витал запах чернил, краски и дезинфикатора. В любое время года у Амалии был закатан правый рукав. Луиза скучала по этой асимметрией. Разговор вышел странным: Амалия хотела знать где Луиза и с кем. Последний раз её так допрашивали в старшей школе.

Отключившись, Луиза рассеянно посмотрела в окно, будто искала сходство ночной Гота с Нью-Йорком.

– В какие ночные клубы ты ходишь? – спросила она.

– Что? – Гел снял с пиццы салями и скрутил ее трубочкой.

– Ты сказал, что не знаешь, что за клуб на углу, не бываешь в этом районе. Потому я спрашиваю, как развлекаешься ты? Куда ходишь по выходным?

– По выходным? – отправив салями в рот, он стряхнул большим пальцем с указательного крошки теста.

– Да, где выпиваешь, расслабляешься в друзьями? Тусишь?

– Не в клубах, – Гел погладил запотевший от льда стакан колы. – У меня клаустрофобия.

– Серьезно? – Луиза не понимала, шутит он или нет, но от этого разговор становился только забавней.

– Еще какая, – Гел сдул упавшую на щеку прядь волос и отодвинул тарелку.

Около стойки ребенок лет семи требовал у официанта зеленую соломинку.

– И где же ты проводишь свободные вечера? – Луиза испытала азарт первопроходца и кладоискателя.

Гел покрутил головой, погладил живот.

– В квартале Цветов.

– Раз ты не показал мне ни одного кинотеатра или ночного клуба, тебе придется показать мне квартал Цветов.

Луиза встала и протянула Гелу руку. Со всей его подвижностью и богатой жестикуляцией, он неизменно подтормаживал, когда Луиза касалась или хотела коснуться его. И это ее тоже забавляло. Подпитывало ее самодовольство, самоуверенность. Веселье.

На улице дул легкий ветерок. Уличные огни затмили звезды. Услышав звук бьющегося стекла, Луиза обернулась, но увидела лишь группу подростков с сигаретами в конце улицы.

Прежде чем сесть в машину, Гел занялся окном со стороны Луизы. Привстал на носочки, надавил всем весом и опустил стекло еще на пару сантиметров. Выровнять его так и не получилось. На ладонях Гела, там, где он держался за край стекла проступили красные полосы.

– Забей, – Луиза отстранила его и села в машину. Когда Гел оказался на месте водителя, спросила: – ты говорил оно заедает после удара. Машину ударили при тебе или при прошлом владельце? Что это был за удар? Авария?

– О, нет, просто двое отморозков напились и решили поколотить машину бейсбольными битами.

Мотор чихнул и завелся со второй попытки.

– Ты знал их?

– Кого?

– Отморозков. Ты сказал, их было двое.

– Я был одним из них, – Гел притормозил на светофоре, его руки и футболка покраснели.

– И зачем ты это сделал? – Луиза больше не глазела по сторонам, села в полоборота к Гелу, рассматривая его. – Зачем портить свою машину?

– Нет, машина не моя. Моего дяди, – обе руки Гела лежали на нижней половине руля, совсем не так, как учили водить Луизу. – Я просто работаю на ней три дня в неделю.

– Того, что охраняет виллу...

– Нет-нет, что ты, Сантос мой двоюродный дядя по линии матери. Он не очень удачливый, плохо умеет обращаться с деньгами. Эта машина и еще две принадлежат моему дяде по линии отца.

– И что он сделал, после того как ты побил его машину?

– Сломал мне ноги, – Гел свернул с широкой улицы на узкую. Низкие балконы нависли над крышей машины, подрагивая вывешенными для сушки футболками и штанами.

– Серьезно? – усмехнулась Луиза. Одно из окон светилось розовым светом.