Текст книги "Немцы в городе (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

– Бери, – Тилль передаёт другу флэшку с видео. – Как условились. Око за око. Только их сперва вычислить нужно.

Вычислить... А вот о самом главном Круспе и не подумал.

Заехав в офис, он обнаруживает там Ландерса, и вместе с увязавшейся за ними Машкой они втроём едут в больницу.

– Нужно купить цветы, – предлагает Рихард.

– Цветы – для покойников, ты совсем что ли? Фрукты и конфеты. Если она в травматологии, то из еды ей всё можно, – со знанием дела отвечает Машка. – Вот кстати – сама пекла. – Она открывает бумажный пакет, что держит в руках, и извлекает оттуда коробочку с мини-кексами. – С начинкой из клубничного джема!

Добравшись до больницы уже после полудня, то есть как раз к началу часов посещения, троица без труда разыскивает нужную палату. Кроме Ольги там пребывают ещё две женщины – это видно по не застеленным пустующим кроватям с разбросанными на них вещами. Сами женщины вышли прогуляться, поясняет уже заметно оживившаяся Ольга. Её соседки – те, кого сухо принято называть “жертвами домашнего насилия”, те, кого мужья избивают так, что время от времени им приходится поправлять здоровье в стационаре. За несколько часов нахождения в палате Ольга наслушалась такого, что собственные проблемы показались ей просто невинными мелочами. Когда тебя бьют бандиты – это, конечно, больно, но по крайней мере закономерно: на то они и бандиты. Однако большинство представительниц “слабого” пола попали в отделение вовсе не по вине мифических маньяков или гопников из подворотни – они попали сюда прямиком из собственных спален, гостиных и кухонь. Выслушав соседок по палате, Ольга присвистнула: “Да такими темпами в стране каждый второй уже сидеть должен!”. Те лишь грустно улыбнулись, поражаясь её наивности. Чтобы сесть, нужно чтобы дело открыли, довели до суда, а суд вынес приговор. Но почти в ста процентах случаев речь не идёт даже об открытии дела. В “дела семейные” полиция, по традиции, не вмешивается. Ольга рада визитёрам, рада кексам и сладостям. Её голос бодр, интонации оптимистичны, и на слух может показаться, что эта женщина с синей ногой и с перемотанными бинтами запястьями в полном порядке. До тех пор, пока не взглянешь в её лицо – сейчас оно выглядит ещё страшнее, чем тогда, когда Круспе впервые увидел Ольгу на той поляне. Как она пояснила, ей наложили четыре шва на бровь, два на губу, а ещё у неё сломан нос и выбиты два зуба, а под левым глазом красуется тёмная припухшая гематома. Мужчины, стараясь отвлечь коллегу от грустных мыслей об испорченной, и возможно безвозвратно, красоте, переводят разговор на деловые рельсы. Они расспрашивают её о том, что произошло на поляне, как она там очутилась, и о чём отморозки с ней говорили. Тем временем Машка, не в силах больше наблюдать сквозь накатывающие слёзы, во что превратилось прекрасное лицо её дальней знакомой, и ничего не понимающая во “взрослых” разговорах, выходит из палаты.

Она шагает по коридору, заглядывая в каждую из приоткрытых дверей. Сейчас время посещений, и в отделении полно пришлых, так что на неё никто не обращает внимание. Да, травматология – одно из самых странных отделений. Оно отличается от остальных отделов больницы тем, что все пациенты здесь пострадали по чьему-то злому умыслу. Их не съедали изнутри неизлечимые болезни, неизвестные науке вирусы не изменяли их генетической структуры, матери не рождали их калеками. Каждый здесь травмирован “извне”. Раздумывая над этой закономерностью, Машка задаётся вопросом: а как же самоубийцы? В её колледже среди студентов резать вены и глотать таблетки – дело обычное. Но ещё никому не удалось довести дело до конца, однако в травматологии полежали многие. Глупая подростковая бравада обращается травмами – что может быть банальнее. В одной из палат Маша замечает девушку. Та полусидит на кровати, под спину подложена огромная подушка, а под ноги – ещё одна, тоненькая. Под глазами девушки растекаются огромные тёмные круги, как у людей с больными почками. Наверное, когда-то она была очень красива. Машка невольно задерживается у открытой двери палаты дольше, чем у остальных – что-то привлекает её внимание в этой девушке. Наверное то, насколько она грустная. Машка вдруг думает, что если бы именно эта незнакомка решила свести счёты с жизнью, то наверняка довела бы дело до конца. Да она даже выглядит, как самоубийца, как настоящая самоубийца, а не малолетние кривляки, пытающиеся привлечь к себе внимание. На постели, в ногах у девушки, сидит парень – он нежно поглаживает её лодыжки через накрывающее их лёгкое одеяло и смотрит на несчастную с такой грустью, с какой могут смотреть только на угасающих любимых. “Интересно, что она здесь делает? На жертву домашнего насилия вроде не похожа...”, – думает Машка.

“Бух!”, – подкравшийся сзади Ландерс хотел напугать, и у него это получилось. От неожиданности Машка вскрикивает, чем обращает взгляд парня из палаты свою сторону. А девушка даже глазом не повела... Подоспевший на шум Круспе тоже заглядывает в дверной зазор, встречается с парнем глазами и тут же его узнаёт. Вот девчонку бы он не узнал – на фото из соцсетей она выглядит совсем иначе. Но парень узнаваем, ошибки быть не может.

– Что Вам здесь надо? Вы кто? – тот негодующе смотрит на толпящуюся в дверях троицу. – Палатой ошиблись?

– Кирилл? – Круспе называет парня по имени, дружественно улыбаясь.

Кирилл выходит в коридор, прикрывая за собою дверь.

– Кто вы? Мы знакомы? – он непонимающе таращится на двух странноватых брюнетов и одну обычную низкорослую брюнетку.

– Ты знаешь нашу коллегу, Диану, – поясняет Круспе, берёт парня под руку и ведёт вдоль по коридору, оставляя растерянных Ландерса и Машку позади. – А я знаю твою историю. Это ведь Катя – там, в палате?

Молча они доходят до палаты, где лежит Ольга. Заглянув, Круспе обнаруживает её либо уже спящей, либо отдыхающей с закрытыми глазами.

– Видишь? – шепчет он, указывая парню на пациентку с разбитым лицом. От увиденного Кирилл отходит не сразу – кажется, он плохо переносит вид крови. По крайней мере, лишь взглянув на несчастную, он отшатывается к стенке и прикрывает рот рукой.

– Кто это сделал? – чуть отойдя, шепчет он.

Круспе ведёт его вниз – за больницей, на территории учреждения, огороженнoй трёхметровой кирпичной стеной со всех сторон, кроме центральных ворот с КПП, есть что-то вроде сада. Здесь растут давно одичавшие яблони, летом разбивают палисадники, здесь есть лавочки, а ещё в огороженнoм фанерками с трёх сторон примыкающим к стене закутке есть то, чего на территории медицинского учреждения быть не должно – курилка. Если учесть, что курилка прекрасно просматривается из окон кабинета главврача – всё правильно, так нужно. Туда-то Круспе и тащит своего спутника.

Конечно, нечестно это – играть на эмоциях парня, но как иначе? Пока Рихард курит, Кирилл просматривает видео с регистратора, время от времени отворачивая взор от экрана смартфона. Под конец видео у него уже неиллюзорно дрожат руки. “Хоть и при погонах, но не боец”, – думает Круспе. Теперь понятно, как с его девушкой вообще смогло всё это произойти. Но он парня не винит – люди разные, и если Катя посчитала нужным оградить бывшего жениха от всего, во что оказалась впутана, значит посчитала его достойным. Девушки разных любят, не только бойцов.

Через минуту Кирилл возвращается в здание больницы, в палату к своей любимой, а Круспе направляется на стоянку такси возле входа в больницу, где Машка и Пауль нетерпеливо уже его ожидают. В руке он зажимает смартфон, куда только что информированный Кирюха дрожащей рукой вбил имена своих знакомцев с видео.

Попрощавшись друг с другом, каждый отправляется по своим делам, а Круспе – прямиком к дому Дианы. Как он и ожидал, Олли сейчас у неё. Они готовятся к очередной серии вечерних дебатов и совсем не ожидают гостей. Не ждал гостей и пёс: с порога он одаривает на секунду растерявшегося Круспе доброй порцией злобного лая.

– Тише, Тимош, – успокаивает псину хозяйка, провожая гостя на кухню. – Чай будешь? Курить можешь в форточку – без проблем.

Но Рихард не намерен рассиживаться с девушкой, он вежливо просит её оставить их с Риделем наедине и прикрыть за собой дверь. Чтоб собаку не нервировать, зачем-то оправдывается он.

Не скрывая разочарования, Диана выполняет просьбу. Она-то думала, что Круспе наведался по делам любовным – ей страсть как не терпится узнать, как там у них с Ириной. А тут такой облом.

– Пойдём, Тимош, – прихватив собаку, с напускным равнодушием она покидает кухню и уходит в комнату – пора уже одеваться, через два часа надо быть в телецентре.

Пока Ридель смотрит видео (Круспе на экран не глядит – за день ролик уже успел опостылеть), его лицо остаётся его лицом – неподвижным, ровным, ясным. Закончив сеанс просмотра, он лишь перекачивает себе адрес и имена и провожает друга до двери.

– Собирайся быстрее, – вернувшись в комнату, обращается он к Диане, самозабвенно размазывающей по физиономии СС-крем, – перед дебатами надо ещё ненадолго кое-куда заскочить.

“Кое-куда” оказалось где-то в промзоне на краю города. Остановив машину между рядами безликих жестяных гаражей, Оливер выходит и направляется к одному из них – единственному, ворота которого открыты. Девушку он просит дождаться в машине и обещает вернуться самое позднее через двадцать минут. Диана вопросов не задаёт – её мысли колеблются между обидой на холодность Риделя и желанием чего-нибудь перекусить. В последнее время голод стал её привычным состоянием, ведь каждый проглоченный кусок немедленно просится наружу, и допустить подобного перед публичными выступлениями она просто не может. Обычно беременные поправляются, но Диана – худеет. Даже налитые груди с уверенного третьего размера сдулись до второго с половиной. Похудело и лицо, опав в щеках, и бёдра, что всегда были наиболее весомым достоинством её не самой субтильной фигурки, и даже живот втянулся. Стараясь силой мысли унять урчание в желудке и перебороть желание сделать хотя бы глоток в воды – в таком состоянии наружу попросится даже он, Диана поглядывает на часы... Десять, пятнадцать, двадцать минут. А Олли всё нет. Эфир через час, а ей ещё надо заскочить в туалет! Подстёгиваемое голодом раздражение заставляет её выйти из машины и направиться к гаражу. Она лишь хочет поторопить своего спутника и...

Едва переступив порог масштабного жестяного сооружения, она застаёт картину, которая парализует голосовые связки. Диана даже не может вскрикнуть, хотя очень хочет: на полу, по разным углам, лежат тела, три тела, все три – в лужах крови, сочащейся из перерезанных глоток. В центре помещения стоит машина, а у машины стоит Ридель. В руках он держит... человека? Мокрого от пота мужика с заткнутым грязной тряпкой ртом он держит одной рукой за скрученные за спиной запястья, другой – за загривок, и ритмично, не меняя амплитуды, бьёт того лицом о капот. Во время одного из “поднятий” человек с кляпом замечает в дверях женский силуэт и начинает что-то беспомощно мычать. Взгляд Риделя поднимается следом и, завидев в дверях Диану, он финальным шлепком опускает уже и без того разбитую голову на капот и оставляет упавшее тело лежать на полу.

– Зачем ты вышла? Я же тебе сказал...

Диана его уже не слышит, она бежит по дорожке, разделяющей ряды гаражей, бежит, потому что адреналин нужно куда-то деть, иначе она умрёт от интоксикации адреналином. Она уже и думать забыла и про дебаты, и про тошноту – только пульсация в ушах, только глухая вибрация в груди и страх. Ей кажется, что сейчас Ридель её нагонит и тоже убьёт. Она почти не ошиблась – он действительно быстро её нагоняет и силком тащит к машине. Затолкав внутрь, он пристёгивает её к сидению ремнём безопасности, а рукавом зажимает рот, пока девушка не начинает более или менее ровно дышать. Диане думается, что самое страшное – это его чистые руки и чистая одежда. Там, в гараже, три трупа и один полутруп, перемазанные кровищей с головы до пят, а на Риделе ни капли! И где он так научился?

– Ну всё, ну всё, говорил же... – приговаривает Олли, прижимая к груди всё ещё заходящееся в крупном ознобе тело. – Вот, выпей водички, и поехали. А то на эфир опоздаешь.

Уткнувшись красным носом в крепкую мужскую грудь, Диана пытается вспомнить – какое сегодня число, какой день недели? Когда же чёртов вторник? Она придёт пораньше – да, уже к семи утра она будет там. Постарается получить талончик одной из первых и покончить со всем этим. Существо, порождённое семенем того, кто её утешает, сгусток клеток, пожирающий её изнутри, сейчас кажется ей зубастым монстром, незваным пришельцем, смертельным врагом. Диана не знает, что за бесы создали Риделя, но продолжать их род она не намерена.

Чтобы унять дрожь, пришлось навернуть завалявшейся в бардачке настойки боярышника. Диана ожидала, что спиртовое снадобье заставит её проблеваться, но тошнота, напротив, улеглась, и даже желудочные спазмы ослабли. Вслед за боярышником последовала сигарета, окончательно унявшая дрожь в руках и губах, и к эфиру девушка подоспела уже почти спокойной. Ненадолго – опоздав, она заходит в студию последней, по привычке глазами выискивая среди участников Кирилла, и чуть не падает. Вместо Кирилла за трибуной напротив стоит сам Кречетов. Ухмыляется в усы и даже подмигивает.

Весь эфир, что не удивительно, вращался вокруг него. Оказывается, выборы всё ближе, и почтенный кандидат отныне намерен время от времени посещать предвыборные мероприятия лично. Когда слово передавали Диане, она тараторила заученными безликими фразами, не в силах заставить бегающие зрачки смотреть в одну точку, а голос звучать чётче. Пожалуй, это был самый провальный эфир в её недолгой “карьере”. Едва дождавшись окончания, она первой торопится к выходу из студии. Она не хочет видеть ожидающего её в машине Риделя, но и оставаться здесь далее тоже невозможно. Словно мечась меж двух огней, она заруливает в женский туалет, намереваясь хотя бы немного привести мысли в порядок.

– Ну, как там твоя подружка? – Кречетов, как ни в чём не бывало, заваливает следом, ничуть не стесняясь буквы “Ж” на двери. – Привет ей от меня.

Диана понимает, что речь об Ольге, и сжимает челюсти в бессильной ярости. Генерал подбирается ближе, и она узнаёт его запах – знакомый запах, в котором нет ничего неприятного, но от которого тошнит похлеще, чем при токсикозе. Отступая под напором, девушка врезается в раковину, отчего тонкий фаянсовый край вминается в её обтянутые светлым трикотажным платьем ягодицы.

– Зачем боишься? Не стоит, не стоит, – генерал ещё ближе, проводит пальцем ей по скуле, затем по груди, очерчивая полукружия чашечек бюстгальтера. – Тебя никто не тронет. Даже я. Зачем, когда у тебя столько друзей, родственников... Даже собака есть. Было бы обидно с ними распрощаться, да? Передай боссу, что не хочешь, чтобы кто-то ещё пострадал. Володька должен уйти. Я ясно выражаюсь? Ясно?

Рявкнув последнее слово ей в лицо, Кречетов хлопает раскрытой ладонью по зеркалу сбоку от уже практически слившейся с раковиной женской фигуры, отчего стекло содрогается, но не бьётся. Диана молчит. Перед её глазами встаёт сцена из гаража, и она уже не кажется ей такой ужасной. Даже Ридель, с непроницаемой миной вдалбливающий лицо того мужика в капот машины, не кажется ей таким уж страшным. Впечатления, что ещё пару часов назад заставляли её глотать боярышник, едва держась на ногах, сейчас действуют на неё отрезвляюще, придают сил и даже смелости. А ведь чёртов усач ещё не в курсе, что сталось с его шестёрками!

– Чего лыбишься, дура? – генерал растерян из-за её реакции, хотя и старается не выдать своей растерянности.

– Скоро сам узнаешь, тварь, – поднырнув под его руку, девушке удаётся вырваться и бежать из туалета. Внутренне она ликует: даже мысль о том, как скривится его рожа, когда он узнает о гаражном погроме, заставляет её смеяться. Она смеётся на ходу и заскакивает в автомобиль уже совсем в ином настроении, чем то, в котором она его покидала.

– Олли, – с улыбкой обращается она к водителю. – Я тебя боюсь. Это плохо. Но тебя все боятся. А это – хорошо.

Она поднимает глаза, желая взглянуть в красивые черты Риделя, пока настроение не покинуло её, и застаёт на знакомом и почти никогда не меняющемся лице гримасу испуга. Это же Ридель, он ничего не боится, что с ним? Он смотрит куда-то мимо, куда-то вниз, в сторону.

– Что это? – только и проговаривает он, тыча пальцем в неизвестном направлении.

Диана опускает взгляд и видит кляксу. Гигантская клякса красным маком расцветает на платье, украшая светлую ткань алым узором в районе промежности. А самое страшное – клякса не перестаёт расти. С визгом подскакивая, Диана обнаруживает на сиденьи кровавую лужицу. Что-то горячее и липкое наполняет её трусики, сбегая по бёдрам, пропитывая насквозь толстый капрон колготок.

– Что это? – вновь слышит она перед тем, как отключиться.

Комментарий к 35. Нападение, больница, нападение и кровь (Жизнь жестока: око за око) * Сцена с нападением взята из жизни: однажды автору пришлось стать свидетелем подобного происшествия.

====== 36. Пахнет весной (Новости для Оливера и новый Оливер) ======

Оливер не звонит в скорую, ведь клиническая больница находится в четырёх километрах от здания телецентра. Всего несколько минут по пустым вечерним дорогам, и они на месте. Диану сразу же куда-то увозят, а он остаётся один в коридоре, где утром того же дня уже побывали его друзья. Может быть, это месячные? Он уже давно живёт с девушкой и всякого насмотрелся. Но падать в обморок при виде менструальной крови она бы точно не стала, да и слишком уж много её было, этой крови. Теперь придётся отдавать обивку сидения в химчистку, а то и вовсе выбросить. А что, если Диану травмировали? Она вполне могла умолчать, она уже и раньше скрывала от него важные вещи. Может быть, на выходе из телецентра, или даже внутри, на неё напали... Учитывая недавние события, это было бы вполне возможно. Но она была слишком весела, когда садилась в машину – после нападения так себя не ведут. А вдруг у неё рак? На секунду Ридель потерял способность к внутреннему монологу. Его большие красивые глаза с вечно расширенными зрачками застекленели, а сам он замер в оцепенении, сидя на одной из расставленных вдоль стен коридора приёмного отделения кушеток так ровно, что его позвоночник и выкрашенная в молочно-салатовый цвет стена вытянулись в идеальную параллель. Проходящая мимо санитарка как-то странно на него посмотрела, но останавливаться не стала – мало ли здесь, в приёмном, всяких наркоманов. Лишь бы не наблевал.

Выйдя из ступора через пару минут, Оливер резко и как-то угловато, двигаясь подобно несуразному двухметровому роботу, поднимается с кушетки и выходит на больничный двор. Странно, думается ему. Сегодня первая тёплая ночь с тех пор, как он впервые увидел снег в этом городе. Ночной воздух вдыхается легко, не колко. Ясное небо усеяно звёздами, а лёгкий ветерок отчётливо доносит до обоняния запах весны. Ридель не любит этот запах. Оттепель, ручьи, крокусы – всё это ассоциируется у него с раком. Какое нелепое совпадение – не бывает таких совпадений. Значит, у Дианы точно рак. Шестнадцатилетним мальчишкой он похоронил мать. Она ушла ночью – одной из тех ночей, что он, с позволения отца и докторов, проводил в онкологическом отделении у её кровати. Та ночь не была особенной – мама пыталась шутить, трепала его по ирокезу, строила планы на летнюю поездку к морю, а когда откинулась в небытие на подушку – с нею часто такое случалось, истощённый болезнью организм время от времени требовал перезагрузок – Оливер вышел на улицу. Тогда он только начинал курить, тайно, как и всё, что он делал, вот и в тот раз – убедившись, что ночной двор пуст, он схоронился за ёлкой и выкурил сигарету, походя дивясь на редкость тёплому воздуху и ветру, разносящему по округе запах приближающейся весны. А когда вернулся в палату, мама всё ещё отдыхала. Отдыхала она и через час, и через два, и пришедшая ближе к утру проведать её медсестра тут же подняла тревогу. Оливер, сам того не зная, провёл часть ночи у кровати мёртвой матери, ожидая, когда же она проснётся, и он расскажет ей, что весна идёт.

Дойдя до машины, он разыскивает в беспорядочных завалах Дианины сигареты и впервые за долгое время закуривает. Если у неё рак желудка или рак матки, она скорее всего умрёт, но прежде пройдёт через ад. Оливер мог бы ещё раз сделать больницу своим почти жилищем, но зачем? Он уже знает, что кроме боли впереди нет ничего. Мама всегда считала его добрым, даже слишком нежным мальчиком. “Мой Олли так любит животных, скольких спас уже! Боюсь за него – чувствительному мальчику нелегко в этой жизни придётся”, – трепалась она перед подружками. Олли всё слышал через приоткрытую дверь гостиной. Бедная мамочка, она прожила всю жизнь с половиной правды. Не хотела замечать или вправду не замечала, но она так и не узнала своего настоящего мальчика. Олли так любил животных, с раннего детства он видел своё предназначение в спасении беспомощных зверушек, особенно если спасение это сопровождалось силовыми методами. Когда ему было одиннадцать, знакомая девочка рассказала, что два хулигана из старших классов облили бензином её котёнка и подожгли. Два обугленных трупа нашли в мусорном баке только через несколько суток, и для того, чтобы их опознать, потребовалась экспертиза слепков зубов. Тогда никто не придал особого значения произошедшему – малолетняя шпана уже давно находилась на карандаше у местных полицейских, знакомства за ними водились соответствующие, и о происшествии никто особо не горевал. Кроме Оливера – он несколько дней просидел в своей комнате, оплакивая котёнка. И он так и не понял, почему знакомая девочка, та самая, что нажаловалась на живодёров, отныне, завидев его издали, делала круглые от ужаса глаза и бежала в противоположную сторону. Странная какая-то, а ведь они могли подружиться...

Сигарета давно в прошлом, а Оливер не торопится вернуться в стены больницы. Интересно, знала ли Диана о своём диагнозе? Возможно. Ведь в последнее время их близость почти сошла на нет. Конечно, виной тому могли быть и нервные переживания – девушка слишком остро воспринимает всё, что связано с выборами. Но как-то уж слишком активно она отстраняется от него, будто даже самое невинное прикосновение причиняет ей физическую боль. А если это так и есть? То есть буквально? Если она уже давно болеет и просто не хотела его расстраивать? Или напротив – не посчитала достойным быть посвящённым в тайну... От последней мысли Оливеру становится горько. Ему вообще редко удаётся переживать яркие эмоции, но эта тёплая ночь – особенная, она околдовала его, отравив воспоминаниями, принудив чувствовать. Пожалуй, единственное, что способно заставить железного Олли потерять самообладание – это секс. Секса в его жизни было мало, и весь он был каким-то странным. А всё из-за той шлюшки, он так и не узнал её имени. Дело было уже после окончания учёбы. Так как Риделя все боялись, о личной жизни расспрашивать его никто не рисковал. Парни думали, что наверняка Олли крут, а девчoнки сторонились и в тайне глотали слюни, памятуя о славе, что тенью следовала за долговязым красавчиком. Сам же Олли оставался всего-навсего восемнадцатилетним девственником. Перед женским полом он робел так, что терял способность двигаться, любой намёк на флирт парализовал его, и малый научился избегать даже намёков. А самым главным его страхом было столкнуться с женщиной в противостоянии. И однажды это всё же случилось: отправившись на очередной “деловой” разговор вместе с Линдеманном – тогда они уже вовсю выполняли самую грязную работёнку для будущего олигарха Лоренца, парочка, считавшаяся непобедимой, напоролась на засаду. Олли не помнит, куда уволокли Линдеманна, кажется, их растащили по разным гаражам. Он лишь помнит, как оказался связанным и прикованным к стене, как закрылась дверь гаража за теми, кто его скрутил, и он остался один на один с мучительницей. Почему-то Лоренцевские конкуренты не придумали ничего лучшего, как натравить на него женщину. Тонкий расчёт или банальное совпадение? Ей нужна была информация, и она не стеснялась в методах. К пленному головорезу Риделю подход у неё был особый: она хлестала его по гладким щекам, била плетью по стройным бёдрам, оставляла тонкие порезы, темнеющие на белой груди кровавыми росчерками. Он сказал бы ей всё, если бы знал хоть что-нибудь, сказал бы даже больше, лишь бы она не останавливалась. Но он ничего не знал. А когда она, разозлённая бесплотностью своих экзекуций, попыталась его придушить, набросив на крепкую шею кожаную удавку, он кончил себе в штаны. Линдеманн тогда высвободил его, и из того гаража Ридель вышел, сам себя больше не считая девственником. К “настоящим” девчонкам подкатывать он так и не решался – слишком велик был страх оказаться осмеянным в своих пристрастиях, а профессионалки справлялись с делом на ура. Они многому его научили, но он не переставал мечтать. Мечтать о живой женщине и живых отношениях. До сорока таковых так и не случилось, а в сорок случилась Диана, и он, неправильно, с опозданием, со странностями, как и всё, что совершал в жизни, наконец получил живой секс с живой женщиной, которой не надо платить и которая не убегает после всего, а остаётся спать у него под боком, натянув на себя его футболку и пуская слюни в пахнущую их общим запахом подушку.

Ридель тянется за второй сигаретой. Счастье было недолгим – стряхивая пепел, он почти уже видит, как догорает, исчезает, обращается в прах всё лучшее, что у него было. Диана больна, и скоро он снова останется один. Его грудь вздымается всё выше и чаще – он очень остро переносит несправедливость. Жизнь несправедлива. И речь не о нём, речь о молодой женщине, которая не заслужила такого удара... Жизнь играет с ней, с ними, как с соломенными куклами, слабыми и безвольными, а он ненавидит, когда обижают слабых. Всегда ненавидел, с тех самых пор, как большой толстый мальчик разрушил построенный соседской малышкой песочный замок, а Олли надел ему на голову ведёрко и бил по нему лопаткой, пока не прибежали взрослые и не устроили скандал. Больше мама маленького Оливера в песочницу играть не водила, да ему и не было всё это интересно: он ходил в заброшенный сад и высматривал там гнёзда дроздов. Подсчитывал, сколько птенцов вылупляются за сезон и сколько из них доживают до зимы. Пару раз за странное увлечение его пытались дразнить, но насмешки быстро прекратились. Когда насмешка стоит пары зубов, в следующий раз, прежде чем разинуть рот, хорошенько задумаешься.

Если Диана умрёт, у него здесь никого не останется, кроме Тима. В своё время Оливер пожалел Тима, а сейчас ему жалко себя. Какое редкое, мерзкое чувство! Он злится на себя за слабость, клянёт судьбу за несправедливость, в носу становится влажно, а во рту солоно. Как назло тишину ночного дворика нарушают чьи-тo гадкие вопли. Обернувшись на звук, Олли замечает двух алкашей, плетущихся вдоль больничной ограды со стороны улицы. Дорогу им перебегает кошка, и один из них, лихо размахнувшись, отправляет хвостатую в далёкий полёт по мостовой. Дальше Оливер ничего не видит: у него есть цель, две цели, длиннющие ноги позволяют ему в несколько десятков шагов нагнать ничего не подозревающих алкоголиков, Ридель делает рефлекторное движение – он закатывает рукава, которых нет, ведь куртка осталась в больничном коридоре, и на нём лишь рубашка с застёгнутыми манжетами, которые так просто не закатаешь. За дежурным жестом следует ещё один – ладони сжимаются в кулаки, а губы – в нить. До алкашей всего десяток метров, но чей это голос?

– Эй, молодой человек? Вы – папаша? Или Вам совсем не интересно? Не май месяц – по всей улице за Вами бегать никто не будет.

Оливер долго колеблется: обернуться на раздражитель или завершить задуманное? Так долго, что даже и не понявшие своего счастья алкаши успевают скрыться за поворотом. Потеряв цель из виду, Оливер, выругавшись на самого себя, оборачивается на голос.

– Ну, долго я орать буду? Вы идёте или нет?

В свете открытых дверей приёмного отделения грузная фигура дежурной медсестры выделяется каким-то тёмным бесформенным зефиром. Голос её настолько резок и высок, что и мёртвого из могилы поднимет. Риделя вот он отвлёк от цели, а такое не часто случается. Всё ещё не понимая, что этой толстой женщине в белом халате от него понадобилось, он идёт на голос. Женщину он застаёт уже за стойкой регистратуры. Она смотрит на него, как на придурка, и повторяет свой странный, непонятный вопрос:

– Вы папаша или нет? Зайдите к врачу, да документы больной прихватите – она сказала, они у вас в машине.

– Я не папаша, я жених, – бурчит Ридель и идёт за документами.

Доктор заполняет медицинскую карту, искоса поглядывая на бритоголового долговязого мужика, вытянувшегося перед ним по струнке. Ну нашкодивший ученик, ни дать ни взять. Смешно даже.

– Доктор, скажите честно – у неё рак?

Врач аж поперхнулся.

– У кого – у неё?

– У Дианы.

– Какой рак, сплюнь три раза и по дереву постучи. В порядке всё с ней, перенервничала только. Недельку хотя бы пускай дома отлежится. С плодом всё нормально – живучий он у вас. Ты понял? Постельный режим, тёплое питьё и полный покой. И чтобы никаких беготней по телевизорам – я этот цирк только сегодня по Первому Областному наблюдал: не удивительно, что дева твоя оттуда сразу к нам. Ты всё понял?

– Нет, – честно признаётся Ридель. – Доктор, а кто такой “плод”?

Вместо ответа доктор в сердцах бросает шариковую ручку, которой заполнял документы, о поверхность стола. Ручка отскакивает и улетает на пол, закатываясь куда-то в угол.

– Теперь понятно, почему она перед тем, как отключиться, просила тебе ничего не говорить. Мы думали, бредит, теперь вижу, что не зря, не зря. Плод – это ребёнок. А твой, не твой – это вы потом сами как-нибудь разберётесь, меня это нe касается. Бери бумаги и утром приезжай – сейчас она под уколом, пусть отдохнёт. А утречком, после десяти, можно будет выписывать.

Свернув полученные на руки медицинские документы в трубочку, Оливер плетётся по коридору. Дверь во дворик маячит ближайшей целью.

– Молодой человек, а куртку кому оставили? – окликает его дежурная медсестра. Она почему-то улыбается. В полутьме приёмного покоя, в своём перетянутым поперечными складками белом халате она сильно напоминает фирменную эмблему “Охотников за привидениями”.

Подхватив брошенную на кушетке куртку, Оливер исчезает в проёме двери и оказывается один на один с ночью. Ещё одна Дианина сигарета кажется ему вкуснее самой вкусной вкуснятины, он смакует её, мусолит, подставляя лицо ветру и неизменно ловя в глаза пары выдыхаемого дыма. Воздух пахнет весной, и этот запах уже не кажется Риделю таким отвратительным. Никуда он не поедет – останется здесь, в машине, ждать десяти утра, курить Дианкины сигареты – они ей больше не понадобятся – и нюхать тёплый мартовский ветер.