Текст книги "Немцы в городе (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

Флаке умолк, а Диана продолжила смотреть в окно уставшими, давно уже высохшими глазами. Вот это денёк. Вот это ночка!

– Я спать, а ты как хочешь. Завтра поедем в город и продолжим шоу. Да, и помни – ничто не забудется. И ничто не останется ненаказанным. Пиздец как пафосно.

С этими словами Лоренц поднялся, похрустывая конечностями, и устремился в сторону спальни.

– Да, – бросил он на ходу, не оборачиваясь, – насчёт Олли не беспокойся. Я этого парня хорошо знаю. Прими его, если сможешь, но... Только пока ничего ему не рассказывай. Он же, псих эдакий, нам всю игру испортит!

Возможно, Диане кажется, но Лоренц вроде бы смеётся. Он уже давно исчез в комнате, и дверь за ним закрылась, а она всё ещё слышит его смех. Этот смех так заразительно звучит в её голове, что она не замечает, как начинает смеяться сама. Тихонько, расслабленно, искренне.

====== 26. Silent So Long (Ветер перемен) ======

Комментарий к 26. Silent So Long (Ветер перемен) Возвращаюсь после долгого молчания.

Надеюсь, всё не зря!

Спасибо, что продолжаете читать, и конечно –

!!!с прошедшим женским днём каждую из нас!!!

Взять отгул в разгар отчётного периода было непросто – пришлось сказаться больной. Ещё со школьных времён она помнит старый трюк – набрать номер и говорить по телефону лёжа, свесив голову с кровати. Таким образом голос звучит тусклым и подавленным, если повезёт – можно даже непритворно раскашляться. Утром она долго вертелась в своей постели, чтобы поймать идеальное положение, затем дотянулась до трубки и... “Болею, не могу, не приду, вирусы ходят, оформлю больничный”. Начальство конечно не в восторге, но слово “вирусы” по-прежнему действует на руководителей госстуктурных организаций подобно заклинанию. “Ну что ж, Ирина Валерьевна, отлёживайтесь. Да лечитесь там!”. И вот теперь она шурует сквозь пургу по пустынным утренним улицам, сжимая рукой, погружённой в карман шубы, телефон с занесённым в напоминания заветным адресом. Она специально не села за руль, чтобы не встретить ненароком на дороге кого-нибудь из коллег; она специально попросила таксиста остановиться за несколько переулков до начала улицы Ленина, чтобы не светить адрес. Ей об этом никто не говорил, но она почему-то знает, что светить его не стоит. Идёт теперь, перебирая немеющими ногами, кутаясь в шерстяной клетчатый шарф, ловя губами снежинки. Зачем идёт – сама не знает.

В адресе указан номер квартиры: 12. Она спешно набирает две цифры на домофоне и ждёт. Долго не отвечают, хотя щелчок снятой с рычага домофонной трубки раздался в динамике почти сразу.

– Здравствуйте, Вы к кому? – наконец слышит она вежливый, но неприветливый мужской голос. Незнакомый голос.

– Здравствуйте. Мне нужен Рихард Круспе. Я из прокуратуры района, – она понимает, насколько глупо это звучит. Прокурор первым делом должен представиться и огласить причину визита, да и не бродят они по частным адресам сами – на это есть помощники и приставы.

Закономерно ответа не следует. Дверь всё ещё закрыта, и Ирине всё ещё неуютно. Кажется, даже более неуютно, чем в начале. Неудивительно, ведь на неё смотрят – оглядевшись, она замечает прямо над собой глазок камеры внешнего наблюдения. Ещё минуту, и она развернётся и уйдёт. И забудет об этом человеке и странных вещах, происходящих вокруг него, навсегда. Щёлкнул кодовый замок, и тут же подъездная дверь запиликала дежурным приветствием – вход свободен.

– Ээ, а какой этаж? – бросает она в микрофон, придерживая дверь носком сапога.

– Любой, – отвечает незнакомец. Какой странный ответ. Как это – любой?

Датчик движения мгновенно срабатывает: как только она переступает порог подъезда, лестница освещается тусклым, но достаточным светом одинокой электрической лампочки. Ирина уже приготовилась было к долгому восхождению, как взгляд её уловил фигуру в пролёте первого этажа. Заспанная физиономия Круспе, наскоро умытая, давно небритая, а сам он – в домашнем, даже куртку не накинул. Под обычной белой майкой рельеф его крепкого тела просматривается необыкновенно чётко, приглушённый свет лишь способствует обзору, оттеняя каждую мышцу торса. Но почему он здесь, на лестнице?

– Ирина? Зачем ты пришла? – Божечки, как грубо, да и рожа у него отнюдь не светится дружелюбием. И всё же, почему она тут?

– Рихард, я хотела поговорить, в моём кабинете это уже небезопасно, а встречаться в публичном месте мне не хотелось... – конечно, она не скажет ему о вымышленном больничном и о том, что провела добрых полтора часа в утренних сборах, когда обычный её марафет не занимает и десяти минут.

– Да, я понимаю, могла бы позвонить, – всё ещё грубо. Но он уже улыбается. – Я, знаешь ли, не привык дорогих гостей встречать вот так – небритым и в тапочках на босу ногу.

Теперь уже её черёд улыбаться. И действительно – непривычно видеть его таким... домашним. А самому ему, должно быть, как неудобно!

– Я живу наверху, но там ещё полно народу...

Она поджимает губы. Полно народу – значит, ей там не место. Не место в его жизн...енном пространстве.

– Хочу избежать лишних расспросов, хотя... Ты же прокурор.

“Но твою кандидатуру Тилль не утверждал”, – додумывает Рихард. Тилль лично утверждает каждую персону на допуск в квартиру, в святая святых, в их бастион.

Звук нескольких затворов и скрип открывающейся следом двери заставляет обоих вздрогнуть, а затем повернуться вправо.

– Заходите уже, не бесите меня. Здравствуйте, – вышмыгнувшая из своей обители на первом этаже Фрау Шнайдер кивает незнакомке в знак приветствия, суёт Рихарду в ладонь связку ключей и устремляется вверх по лестнице. – Я наверху, на кухне буду, ключи потом отдашь! Да, и дверь закрыть не забудь!

Рихард распахивает дверь шнайдеровского укрытия, и оттуда сразу же веет теплом центрального отопления и едва ощутимым ароматом какой-то парфюмерии. Он ждёт, когда гостья просочится внутрь, но та всё ещё продолжает пялиться на давно уже опустевшую лестницу. Она воскрешает недавно увиденное в своей памяти. Нечасто ей доводится наблюдать подобное зрелище: мужик под метр девяносто в бежевой узкой юбке до колен, в плотной классической блузке холодного лилового оттенка и в розовых тапочках на... Что там, интересно, на этих невообразимых ногах: колготки или чулки? А его волосы? Мокрая завивка или просто только что вымытые натуральные кудри? А заколки? Медного оттенка, в тон волосам. А макияж? За полсекунды толком ничего не разглядишь, но это лицо явно было нарисованным. Знакомое лицо – она помнит его по новогоднему концерту. Вот только тогда была сцена и праздник, а сейчас – буднее утро и полутёмный подъезд.

Наконец очутившись в квартире, Ирина скидывает шубу, явив чуть щурому взору Круспе весь свой марафет: короткое трикотажное платье, плотно облегающее хрупкую фигурку, чёрные колготки на не очень длинных, но очень стройных ногах. Причёска промокла и опала, косметика чуть смазалась, щёки горят с мороза, а сапоги оставляют на паркете уродливые грязные разводы. Всё далеко не так идеально, как в её мечтах.

– Прости, что без звонка, – по профессиональной привычке она возобновляет беседу с того места, на котором та была прервана. – Я не подумала. Скажи, как там твоя коллега? Диана, кажется? В соцсетях много чего пишут, но как я успела понять...

– Да, ты правильно всё поняла. Мы решили, что ей следует пока затаиться. Пока основная шумиха не спадёт. Сейчас наш адвокат готовит жалобу в конституционный суд по поводу неправомерных действий со стороны ФСБ.

Ирина задумывается: скорее всего, сперва жалобу направят всё же в УСБ, а потом уже ходатайство отправится в суд, но откуда Рихарду знать такие тонкости? Она приземляется на небольшую табуретку у окна. Уютно здесь – вид на улицу, тепло, светло, пахнет приятно. Совсем не похоже на мужскую берлогу.

– Рихард, я хочу вам помочь, но не знаю как. Я даже не знаю, что именно происходит! Скажи, есть ли что-то... – Она встаёт и подходит ближе к всё ещё мнущемуся возле двери Круспе.

– Э, нет, ты должна была уже давно понять, что ничего, кроме неприятностей, знакомство со мной тебе не сулит. Мы помощи не ищем.

– А чего же ты ищешь? Ты. Лично ты?

– Я? – Круспе вдруг насупился, сдвинув брови на переносице, кажется, он действительно задумался над ответом. – Я? Помощи...

В следующую секунду он чувствует, как гибкие тонкие руки обвивают его плечи. “Блин, она рискует”, – отчего-то думается ему. Ещё мгновение – и влажное пятно поверхностного поцелуя расцветает на бледной колючей коже его крепкой шеи. “Зачем?”, – очередная предательская мысль. Он опускает взгляд ниже: даже без очков сфокусироваться на тёмной макушке несложно. На каблуках Ирина достаёт ему до подбородка. Её волосы чуть влажные от растаявших снежинок, от них пахнет апельсинами. Он чуть склоняется и жмётся к ним губами. Это и не поцелуй вовсе – так, беззвучное прикосновение. “Зачем?”. Пока он ищет ответ, гибкие холодные руки спускаются ниже по его спине, ощупывая на своём пути каждый миллиметр его кожи сквозь тонкое хлопчатое полотно домашней майки. Он вдруг вспоминает, что на нём сейчас ни капли парфюма. Зубы почистил да и умылся впопыхах – вот и всё, что он успел сделать, пока недовольный появлением на пороге незнакомки Флаке тянул время, многозначительно помалкивая в трубку домофона. Ни капли парфюма. А от неё чем-то цитрусовым разит так, что им на двоих с лихвой аромату хватит. Тонкие руки останавливаются на уровне талии и сцепляются в замок. “Блин, пиздец, зачем она так рискует?”. Будто прочитав его мысли, Ирина внезапно ослабляет хватку, делает шаг назад, и, настойчиво и ровно глядя в его глаза, проговаривает:

– Что, я совсем не в тему, да?

– Совсем. Да. – Отвечает он, не задумываясь. Что на уме, то и на языке – для этого, оказывается, даже пить необязательно.

– Ну тогда... Я пошла. Да?

– Нет.

Он делает шаг навстречу, его шаг крупнее, и он едва не наступает на носок её высокого кожаного сапога. Вздох – его руки безапелляционно заключают её худенькое тело в объятия: правая обвивает талию, левая – поддерживает под попу. Выдох – и худенькое тело воспаряет над паркетом. Невысоко – ровно настолько, чтобы их лица оказались на одном уровне. Он не целует её – он утыкается носом в средоточие апельсинового флюида. Куда-то за ухо, в шею, прямо сквозь волосы. Ещё несколько вздохов – и надёжные каблуки снова касаются паркета.

– Вот теперь иди. – Снова вздох, нервный и рваный.

Дождавшись, когда стук каблуков отзвучит по ступеням, и дверь подъезда с грохотом закроется за внезапной гостьей, Круспе, наконец, выдыхает. Он напишет ей смс или сообщение в контакте. Только сначала решит, что написать, а потом обязательно напишет. Она же не думает, что он идиот? Она же не шпионить за ним сюда пришла? Она просто рисковая, просто ей нравится он. Но она его не знает. Да и не надо ей, не те времена, не та обстановка сейчас. Припёрлась сюда, с утра да в метель. Апельсинами пахнет. Зачем это всё? Круспе ещё долго предавался бы произвольному полёту мысли, если бы не притворное хихиканье со стороны незапертой двери.

– Что, всё уже? Ну ты и скорострел, прям как школьник, – возникшая на пороге Фрау Шнайдер вовсю изображает ликование. – Я видел в окно, как она убегала – значит, все эти рассказы о Ричи-суперловере не более чем самопиар? Так и знал!

В иной раз Рихард не остался бы в долгу и парировал бы в лучших традициях. Но не сейчас. Он просто молча протягивает Шнаю не пригодившиеся ключи и почти уже покидает помещение. Идти в свою комнату совсем не хочется, объяснять остальным, что это за баба и зачем она приходила – тоже, а вот курить хочется очень.

– Шнай, – полуоборачивается он, стоя на пороге, – у тебя сигарет нет? Я знаю, ты не куришь...

– Стас свои забывал, да не раз, – в момент посерьёзневшая Фрау нащупывает в тумбочке кухонного стола одну из оставленных любовником полупустых пачек и зажигалку. – Пойдём, только вот, накинь.

В сторону Круспе летит спортивная шнайдеровская аляска, которую тот редко сам надевает.

Спустившись во двор, оба молчат. Круспе курит, а дрожащая на морозе Фрау не сводит глаз с его лица. Что-то не так с этом лицом. Будто бы Круспе забыл сделать традиционную инъекцию пафоса. Хмурая морда, помятая. Непривычно.

– А знаешь, дива, я тебе завидую, – затаптывая в снег второй окурок, Круспе отдаёт аляску владельцу и почти бегом спешит обратно к подъезду.

Даже так? Значит, плохо дело. Шнайдер остаётся в одиночестве и абсолютном недоумении.

Вернувшись домой после непродолжительного отдыха за городом, Диана была настроена решительно. Она собиралась последовать совету Флаке и вести себя с Оливером как ни в чём не бывало. Её решимости хватило ровно до того момента, пока Оливер не появился на пороге, впервые со времени их последней встречи на парковке у здания ФСБ, и не попытался её обнять. Действуя бессознательно, инстинктивно, она увернулась от его объятий и скрылась в комнате.

– Мой руки и проходи, – крикнула она, забравшись с ногами на кресло и обхватив руками колени.

И, пока он мыл руки и проходил, озноб в её теле становился всё сильнее, ровно как и нежелание близкого общения.

– Ну что, всё ещё дуешься, – говорит он, снабдив фразу снисходительной улыбкой и, по своему обыкновению, тут же плюхнувшись на пол возле кресла. – Флаке же тебе, наверное, всё объяснил. Вышло недоразумение.

Отличная идея – стоит продолжать разыгрывать роль обиженной глупышки, лишь бы никак не выдать то, что на самом деле творится у неё на душе.

– Просто мне нужно время, чтобы прийти в себя. Мне нужно побыть одной...

– Понимаю, – отвечает Олли и снова тянет к ней свои длиннющие руки.

Отступать некуда – вжавшись в спинку кресла, она сама загнала себя в угол. Вот его руки скользят по её голым коленям, выглядывающим из-под короткого домашнего халатика. В квартире жарко, центральное отопление шурует на полную, а то бы она с радостью запихнула себя в скафандр. От колен узкие и такие обходительные риделевские ладони скользят выше, походя задирая подол халата. Едва его пальцы касаются её плотных хлопковых трусов, она вскакивает, как ошпаренная, на ноги, с трудом удержав равновесие на мягкой поверхности кресла, неуклюже спрыгивает на пол, чуть не задев при этом Оливера, и несётся к балкону. Наплевать на оставленные возле кресла тапки, на мороз за окном тоже наплевать.

– Курить хочу, – невпопад комментирует свои действия девушка и, оставив дверь балкона распахнутой настежь, тянется за сигаретами.

Она не видит Оливера – она смотрит сквозь стёкла лоджии на занесённый снегом двор, на тот самый палисадник, где они не так давно подобрали собаку. Собака, будто уловив смятение хозяйки, нервно носится по комнате, челноча между двумя непонятными людьми, расстояние между которыми неминуемо сокращается. Диана, с шумом выдыхая дым, Оливера не видит, но чувствует – он уже близко. Куда бежать дальше? В окно прыгать?

– Послушай, – его голос звучит почти у её уха, кажется, он даже наклонился. – Ты уверена, что с тобой всё в порядке? Ты какая-то странная... Тебя точно там не били? Хотя, Флаке бы мне сказал. Если только ты сама об этом не умолчала. Мне нужно знать.

О нет, Олли, тебе не нужно знать.

– Пожалуйста, оставь меня, я просто очень устала, – затушив сигарету, она резко разворачивается и выдаёт эту фразу волной никотинового дыхания прямо ему в лицо.

Олли не отвечает. Он смотрит на неё, больше не пытаясь дотронуться. Долго смотрит, потом молча разворачивается и исчезает в прихожей.

– Застудишься, иди в комнату, согрейся, – раздаются из коридора его слова, а вслед за ними в квартире раздаётся звук хлопнувшей входной двери.

Прикрыв дверь балконную, Диана возвращается в кресло и снова ютится в нём, на этот раз поджимая заледеневшие ступни под ещё сохранившие остатки тепла бёдра. Он о чём-то догадывается. И это серьёзно, раз он ушёл. Обычно его и пинками не выгонишь, обычно он намёков не понимает, а тут... Интересно, каковы его догадки? Знает ли он, что она вдруг стала опасаться его прикосновений, потому что в принципе не жаждет пока никаких прикосновений? Или... потому что хочет уберечь его же от самой себя? Внезапная мысль и малоприятная. Конечно, девушка понимает, что в произошедшем нет её вины, а значит и стыда быть не должно. Как там Флаке это назвал, “знание жертвы?”. Во-во. Но тело голову не слушает. Тело мысли не подвластно. Тело считает себя... испорченным. Девушка с силой тянет себя за волосы – больно, но она не прекращает самоистязание, пока в руке не остаётся клок из нескольких длинных рыжеватых волос. От безотчётного занятия её отвлекает вибрация телефона. Дотянувшись до аппарата, она без удивления обнаруживает одно новое сообщение от Оливера:

“Давно пора это зделать. Давай поженемся”.

Мобильник летит в сторону, а Диана щурится, словно бритвой полоснутая. Грамматические ошибки в тексте сообщения резанули по глазам, а его содержание – по сознанию.

– Всё, Тимош, приехали, – обращается она к прикорнувшему на полу у кресла псу. – Станция конечная. Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны.

Уловив, что хозяйка обращается к нему, лежащий в позе сфинкса пёс радостно потявкивает и принимается разгонять соринки по ковру гладким чёрным хвостом.

На территории цеха абсолютная тишина. В смысле никто из многочисленных присутствующих не роняет и слова, не решаясь нарушить идеальный гудёж производственного станка. Гудёж этот – технологическая мелодия, сотканная из множества звуковых дорожек. Здесь тебе и дребезжание электропил, и гул пчелиного роя, и глухой шум рабочих механизмов. Работник, ответственный за первую, пробную партию, только успевает подкладывать на модульную ленту неотёсанные заготовки цельного массива сосны, и те, пройдя все стадии начальной обработки, падают с противоположной стороны станка прямо на пол идеально гладкими брусками готового к дальнейшей работе дерева. Пробная партия – тридцать заготовок, и когда последняя из них приземляется поверх уже наваленных стопкой, мастер производства отключает станок и выжидающе смотрит на начальство.

Теперь уже в цеху настоящая тишина, безо всяких оговорок.

– Что скажешь, Тилль? – несмело интересуется у партнёра Флаке.

Тот подходит к готовеньким брускам, хватает верхний не глядя – брусок в длину около метра, да и цельное дерево – материал тяжёлый, но в линдеманновских ручищах он смотрится чуть ли не игрушкой. Тилль проводит грубой ладонью по всей длине бруса, с силой надавливая, желая схватить занозу – но нет. Ни одной зацепки.

– Да, это вам не ЛДСП голимая, – едва слышно проговаривает он, и по помещению проносится одобрительный гул.

Первая партия пошла на ура, теперь черёд второго испытания: Флаке даёт указание начальнику цеха запустить все станки разом и прогнать на каждом ещё по одной партии. Работа закипает, а высокое руководство удаляется в кабинет гендира ожидать результатов эксперимента.

– Так что скажешь, Тилль, – уже в полный голос повторяет свой вопрос Флаке, как только дверь за ними закрывается, и они остаются одни.

– Флак, я... не верю. Раньше как будто это не по-настоящему всё было. Беготня да разговоры. А теперь... А теперь нашу работу руками потрогать можно! И это наше! Это мы сделали!

Линдеманн наворачивает круги по кабинету, меряя дистанцию крупными шагами. Флаке с умилением наблюдает за другом. Ему знакомо это чувство – когда ты очень долго к чему-то шёл, и вот наконец можешь пощупать результаты своих трудов, подержать их в руках. Он проходил такое десятки раз – его первая фирма, первая сеть сервисных центров, первая компания по производству программного обеспечения, первая купленная газета, первый проспонсированный митинг. А сколько этих заводов он покупал и продавал. Но Тилль прав: в какой-то мере ММК – это дебют и для него, Лоренца, тоже. Ведь действительно – сами и с нуля. Дурацкая затея Тилльхена, вдохновлённого индустриальными развалинами в родном городе своей бабушки. Тогда Лоренц отнёсся к затее друга скептически, но быстро сменил настроение, как только узнал, что это за город такой, и кто в нём сейчас хозяйничает. Их интересы совпали, а их возможности дополнили друг друга. Лоренц вложился в это предприятие по-крупному, но Тилль вложил в него всё, что у него было – свой энтузиазм. И кажется, никто не прогадал.

Спустя около полутора часов в кабинете раздаётся звонок. Начальник цеха по внутренней связи сообщает, что вторая стадия испытаний также прошла успешно, и приглашает высокое начальство лично ознакомиться с результатами.

– Так что с пиаром делать будем? – на ходу интересуется Линдеманн. – Планировали журналистов там созвать, но теперь это небезопасно...

– Есть у меня одна идея. Звони Круспе.

Уже на следующий день многочисленные самодельные видеоролики из производственного цеха распространились по сети, крупные федеральные СМИ опубликовали новость о запуске производства на воскресшем из небытия ММК, а сам Круспе на время оккупировал приёмную, где, восседая за Дианиным столом, лично встречал всех подоспевших журналистов по одному и решал, кого допускать до святая святых, а кто не дорос ещё. Создав таким образом искусственный ажиотаж, он очень скоро обнаружил у приёмной целую очередь из охотников за провинциальным эксклюзивом. Избранным счастливчикам выделялся личный гид, который сопровождал их в цех, давал пару минут на фото и видеосъёмку, попутно объясняя суть процесса и дальнейшие планы компании, а также разрешал взять интервью у нескольких рабочих. Довольные счастливчики покидали предприятие с “эксклюзивом”, горожане, ещё не остывшие от скандала с неправомерным задержанием одной из сотрудниц комбината, были рады новому поводу почесать языками, и уже к вечеру запуск первой производственной линии стал темой номер один во всей округе.

И только одному человеку сейчас невесело. Сидя в своём загородном доме, генерал Кречетов уже который час просматривает ролики и публикации, запивая увиденное элитным виски, и думы его тяжелеют соразмерно просмотренному и выпитому. По его прикидкам, запуск вообще не должен был состояться. По его прикидкам, репутация немцев уже давно должна была быть безвозвратно утерянной. Что теперь? На носу выборы, а они пиарятся, в регион того и гляди нагрянут представители службы внутренней безопасности ФСБ с внутриведомственной проверкой, а это уже серьёзно. Двоих его ребят уже вызывали на беседу. И ведь как странно – им ставят в вину то, что эту сучку не поили и не кормили, а также шантаж. Но про него – ни слова. Почему она молчит? Что у них на уме? Уж не хотят ли они предъявить сей козырь непосредственно перед выборами? Или… Генерал одним махом осушает очередную рюмку и с шумом выдыхает. Или, что куда хуже, они имеют на него личные виды. Та рюмка была за Коляна. Раньше всё это казалось генералу игрушками, даже Лоренца он не считал какой-то реальной угрозой, но теперь он уже так в себе не уверен. А что если ему уготовлена участь Коляна? Он этих отморозков чего угодно можно ожидать. Ему сложно себе в этом признаться, но да – он боится. Не за карьеру, не за власть и не за деньги – возможно, впервые в жизни он боится за себя. Их нужно остановить прежде, чем они успеют что-нибудь сделать. Но так, чтобы ему самому на этот раз удалось выйти сухим из воды. Но как? К кому обратиться за помощью?

Внезапная пьяная догадка заставляет генерала улыбнуться собственному отражению в оконном стеке. Ну конечно… Есть у него старый товарищ, с которым их дорожки разбежались ещё в девяностых. Тому удалось за бесценок тогда купить на торгах крупное предприятие где-то в Сибири. Сначала лесозаготовки, а дальше – вторсырьё. А сейчас, кажется, у него целая сеть мебельных фабрик по всей стране. Возможно, он не откажется вспомнить молодость. Молодыми они много у кого и много чего отжимали. Конечно не в таких масштабах, но ведь и они уже не те – другой размах, другие возможности. Неужели старому дружбану не нужен ещё один заводик? Задарма? Только приходи и возьми, и делай с ним, что хочешь. И тебе никто здесь, во Мценском регионе не помешает. Только чтобы имя Кречетова не всплыло при этом никаким боком. Генерал наполняет ещё одну рюмку – на этот раз за победу. Осушив её, он набирает номер своего секретаря. Пусть тот найдёт действующие контакты нужного человека, да побыстрее.

– Эй, Пауль, ты чего тут делаешь?

Шнайдер подкрадывается к сидящему к нему спиной за кухонным столом Ландерсу и, осторожно приобняв сзади, заглядывает тому через плечо. Там компьютер.

– Все, видишь ли, делом заняты, только мы с тобой…

– Говори за себя, Шнай, а я делом занят поважнее их всех. Вот, смотри, – он разворачивает монитор к другу. На весь экран лэптопа красуется карта России с помеченными условными флажками то там, то здесь городами. – Летние каникулы для нас планирую.

– Странный ты всё-таки, Ландерс, сначала сюда ни в какую не хотел ехать, думали, и не дождёмся уже, а теперь по всей стране решил прокатиться, да ещё и нас с собой утащить?

– Вот именно, с вами, да не налегке. Как думаешь, сколько грузовиков понадобится, чтобы вместить всё необходимое концертное оборудование?

====== 27. Сквозь одиночество (На пороге нового потрясения) ======

– Ты домой идёшь?

– Не сейчас, дел невпроворот. Я разослал прайсы и образцы типовых договоров всем потенциальным клиентам из списка, – словно в доказательство сказанного, Стас тычет пальцем в открытую на весь экран экселевскую таблицу, которую приготовил как раз для этого случая ещё в октябре. – Но я не ожидал, что они все разом начнут отвечать! Одних условия оплаты не устраивают, других – способы доставки, третьи требуют дополнительные фото по каждой позиции из каталога, четвёртые вообще шлют на хрен и просят больше не спамить!

Стас трёт покрасневшие глаза. Он понимает, что в будущем его зарплата будет зависить от количества отгрузок, но сегодня он так устал, что искренне готов пожелать, чтобы этих, четвёртых, было побольше. Он почему-то раньше не задумывался над тем, что разослать коммерческие предложения и ждать ответа, сидя на попе ровно – недостаточно. И вот сейчас, в десятом часу вечера, он торчит в своём кабинете, по сотому разу переделывая одни и те же документы и уже даже не надеясь попасть домой до полуночи.

– Ясно. Тебе помочь? Хочешь, я останусь? – не унимается Шнайдер, он желает остаться, но не желает мешать, а ещё больше он не желает снова идти домой и засыпать в одиночестве.

– Нет, Шнай, ты ступай. Я буду поздно, – отвечает Стас, даже не глядя на него.

– Хорошо. Я на Ленинской тогда переночую, – Шнайдер в последний раз пытается привлечь внимание, путь даже и фразой, означающей, что сегодня он не намерен идти туда, где его привыкли видеть. Он ждёт реакции.

– Ладно, – Стас не отрывает глаз от компьютера. Он даже не провожает его взглядом. Шнайдер уходит, тихонько прикрыв за собой дверь.

Он бредёт домой, шагая по расчищенным пешеходным дорожкам, освещённым яркими белыми фонарями. Его окружают плотные ряды старых деревьев, голых, облепленных снегом. Проходя мимо школы, расположенной приблизительно на полпути от комбината до Ленинской, он чуть было не оказывается сбитым с ног кучкой мальчишек – видимо, судя по позднему времени, в школе закончились занятия какой-то секции, и обрадованные долгожданной свободой дети шумной гурьбой вывалили за ограду школьного двора, не обращая внимания на прохожих. Правда, прохожий на всю улицу всего один – с трудом удержав равновесие под напором пробежавшей и исчезнувшей за ближайшим поворотом толпы ребят, Шнайдер озирается по сторонам и вдруг остро осознаёт своё одиночество. Куда ни глянь – вокруг ни души, иди, куда хочешь – никто не узнает, а хочешь – кричи, никто не услышит. Хотя последнее – это вряд ли. Всё же центр города густо населён, но местные предпочитают коротать зимние вечера в своих квартирах, и до тонкой одинокой фигуры в куртке с капюшоном, из-под которого выглядывают пушистые тёмные кудри, им точно дела нет. Шнайдер делает шаг вперёд и чуть не поскальзывается: под тонким слоем недавно нанесённого снега скрывается длинная, хорошо раскатанная ледяная дорожка. Мужчина становится на неё уже двумя ногами, твёрдо и уверенно, и, оттолкнувшись, плавно скользит вперёд. Потом обратно. И так – много раз, пока весь снег с поверхности окончательно не стирается, и обнажённая ледяная полоса не остаётся сверкать чёрным зеркалом в рассеянном свете белого фонаря.

До ставшего родным подъезда он добирается уже ближе к одиннадцати. Прежде, чем завернуть во двор, он бросает взгляд на окна собственной обители, угловой квартиры на первом этаже – а вдруг Стас всё-таки решил зайти? У него есть ключи... Но нет. Окна темны, в квартире пусто, на экране мобильника – тоже. Самому Шнайдеру тоже как-то пусто. Не то чтобы это тяжёлое чувство его пугало или хотя бы удивляло – он прожил с ним всю взрослую жизнь. Ощущение бесполезности, бесцельности своего существования, обретённое им в ранней юности, составляет всю его суть – такой вот лишний человек, не представляющий сам по себе никакой ценности, и разве что в дополнение к кому-то способный обрести целостность. Не ново, но он уже успел отвыкнуть, успел вжиться в цельную версию себя, и кажется, это было ошибкой. Поспешил.

На лестничной клетке первого этажа он сталкивается с Паулем – тот вообще вечно снуёт туда-сюда, как в одно место ужаленный.

– Что, снова по ступенькам прогуливаешься? – пытается завязать беседу Шнай.

– Да просто не могу на месте сидеть – сегодня дочка должна позвонить, после девяти по их времени.

Шнайдер понимает, что друг сейчас слишком взволнован, и стоит оставить его в покое – он уже несколько лет не видел дочь, которая с его бывшей женой живёт в Швейцарии. Пока она была маленькая, матери удавалось оградить её от общения с отцом, которого эта брошенная женщина считает настоящей свиньёй, но девочка подросла и сама нашла способ связаться с Паулем – учитывая его какую-никакую публичность, это было несложно. Теперь она звонит ему, тайно, очень редко, когда мать уходит в театр или в гости допоздна. И Пауль всегда ждёт этих звонков, будто это он подросток, а не его дочь. Ждёт, как чуда.

Захлопнув дверь, Шнайдер сбрасывает куртку и ботинки – незамысловатые физические нагрузки на свежем воздухе заставили его хорошенько пропотеть. Так, не включая свет, он проходит в комнату и аккуратно снимает всё остальное, оставшись лишь в хлопковой белой футболке и чёрных боксерах. Уличного освещения сквозь незанавешенные окна вполне достаточно, чтобы разглядеть в узком ростовом зеркале собственный силуэт. И чем глубже вглядывается он в размытые, нечёткие очертания, тем меньше он себе нравится. Желая разделаться с тягостным ощущением ненужности или даже ничтожности, Шнайдер отправляется в ванную. Он знает, что делать – алгоритм действий отточен до автоматизма.