Текст книги "Немцы в городе (СИ)"

Автор книги: Wind-n-Rain

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц)

– Ты поезжай, а я чего-то устал. Пойду лучше домой, отосплюсь, – с этими словами он извлекает из кармана куртки связку ключей, и, отделив от неё один, протягивает его немцу. – Это от моей дачи. Адрес запиши. Там сейчас никого, электричество и отопление есть. Возьмёшь такси, да по дорогe не забудь прикупить шампусика с фруктами.

– Но их же двое!

– Не двое, а две. Что, боишься не справиться?

Рихард прищуривается, строя рожицу “я тебя умоляю”.

– Спасибо, друг! Я уже расплатился, кстати.

– Хорошо, тогда... Удачи, что ли.

“Я тебя умоляю” рожица корчится во второй раз, и летящий на крыльях любви Круспе покидает уборную.

Стас остаётся один, всматриваясь в отражение бледного лица в зеркале. Он чувствует себя абсолютно потерянным, и домой ему совсем не хочется.

Всполоснув горящие щёки холодной водой из-под крана, парень долго теребит в руках телефон и наконец решается. Номер Фрау на быстром наборе, и после трёх невыносимо долгих гудков в трубке раздаётся желанный голос:

– Да, мальчик мой, случилось что-нибудь? Только не говори, что этот придурок Круспе опять что-то натворил, – жеманные интонации выдают, что сегодня Шнайдер пребывает в образе Фрау.

Стас с облегчением выдыхает.

– Пока не натворил, я просто решил предупредить, что домой он сегодня вряд ли вернётся.

– Постой, и куда это вы намылились? – Фрау понижает голос, Стас улавливает в нём некоторые нотки беспокойства.

– Не мы, а он один с двумя красотками.

– Не с клофелинщицами, надеюсь? Ха-ха, значит стареющий плейбой оставил тебя не у дел? Бедный мальчик...

– Да нет, просто я не захотел, короче... не важно.

– Хочешь поговорить об этом? – с воодушевлением и некоторой издёвкой верещит в трубку Фрау. – Приходи ночью на сеновал.

– Чего-о?

Отсмеявшись, экзальтированная мадам Шнайдер возвращает своему тону серьёзное и даже почти нежеманное звучание:

– Приходи, если хочешь. Я оставлю дверь подъезда открытой. Первый этаж, квартира номер один, крайняя слева – мы там ремонт недавно закончили. Нам никто не помешает. Поговорить. Я там теперь много времени провожу. Один.

Стас сбрасывает звонок, ничего не ответив. Отчего-то он уверен в том, что его ответ – “да”, а также в том, что Фрау тоже уловила однозначное “да” сквозь короткие гудки оборванного телефонного разговора.

Первая квартира – та, где раньше располагалось псевдо-анетство, сияет свежей отделкой, появилась даже кое-какая мебель, на окнах – жалюзи, в углу – электрочайник и включенный в сеть ноутбук.

– Застолбил себе эту квартирку, потихоньку обживаюсь. Наверху шумно. Куртку снимай – здесь жара.

Фрау по-хозяйски суетится возле закипающего чайника. Сегодня она даже более прекрасна, чем в их прошлую встречу: белая блузка заправлена в узкую юбку из плотной серой материи; юбка чуть прикрывает колени, открывая обзору затянутые в капрон удивительно стройные ноги без единого волоска. Плюшевые тапочки снова вернулись, однако они совершенно не портят цельный образ, даже наоборот – придают официально-элегантному одеянию нотку уютной свойской домашности. Роскошные волосы сегодня ничто не сдерживает – при каждом движении своей обладательницы они слегка подпрыгивают тугими ухоженными пружинками.

– Ты не против? – и даже не взглянув в сторону гостя, хозяйка плескает в обе кружки свежезаваренного чёрного чая понемногу коньяка из початой бутылки. – Обычно я предпочитаю пить один, но сегодня рад компании. За тебя.

– Значит, здесь ты проводишь своё время? Потянуло на одиночество? – пытается завязать непринуждённую беседу Стас.

– У нас с одиночеством взаимное притяжение. В жизни каждого наступает пора, когда ты сам себе становишься гораздо интереснее, чем люди вокруг. В молодости было иначе – наверно, я старею. Не принимай близко к сердцу – твоё дело молодое, тебе ещё рано погружаться в стариковское брюзжание.

– Брось, просто ты ещё не встретил подходящую... компанию. Чёрт, я опять несу какую-то фигню! – Стас нервно поправляет наэлектризованную с мороза чёлку.

– Может и не встретил, а может и не суждено, а может... – Фрау мечтательно прикрывает глаза, выдерживая паузу, – а может и встретил.

Неловкая тишина затягивается, Стас не находит, что ответить, и от этого нервничает ещё больше.

– Я выйду покурить? На улицу.

– Пойдём, – с энтузиазмом подхватывает спасительную идею Фрау, – люблю снег ночью.

Не накидывая верхней одежды, они выходят во двор, оставив дверь подъезда открытой.

Густые облака терпкого дыма устремляются к небу, подхватываемые лёгкими дуновениями бодрящего ветерка. Они молчат, думая каждый о своём. Наконец, Стас переводит взгляд на своего спутника. Фрау в домашних тапочках мнётся на пороге подъезда, поёживаясь от холода, она обхватывает крепкое тело обеими руками и зачарованно наблюдает за кружащимися в воздухе редкими снежинками. Стас снова улавливает знакомое выражение детского восхищения на лице Шнайдера – то же, что и тогда, по дороге из Москвы, прекрасное, чистое выражение на прекрасном, чистом лице. Он любуется им, ею, путаясь в местоимениях, ловя себя на желании обнять это тело в тонкой блузке, прижаться к нему и согреть и тело, и то, что под ним. Что-то снова идёт не так, такое и раньше случалось. Спящая беспробудным сном ещё пару часов назад плоть в его штанах ныне начинает подавать признаки жизни, вырывая парня из томных мечтаний. Едва подавив в себе приступ немой паники и опасаясь разоблачения, он спешит вернуть собственному настроению нейтральный окрас.

– Шнай, а почему ты так любишь снег? – Стас ловит на себе колкий взгляд серых глаз. – Я не мог не заметить.

– Потому что он чистый, – Фрау опускает глаза, словно стыдясь чего-то, – он такой, каким я уже никогда не буду.

Стас ещё о многом хотел бы спросить: о том, что значат эти последние слова, что значило соприкосновение их рук тода, в машине, во время первого снега, что значат они друг для друга; он хотел бы услышать, что скажет Фрау, а по сути – не важно что, лишь бы слышать её речь, лишь бы дать её словам проникнуть в себя. Он пугается собственных мыслей, ему хочется бежать, и в то же время хочется остаться – вот так стоять здесь, во дворе, вдвоём, ночь напролёт... Парень спешит проскользнуть в подъезд, забирает из квартиры свою куртку и возвращается обратно. Фрау всё ещё стоит на пороге, считая снежинки и безуспешно пытаясь унять крупную дрожь в своём теле.

– Лучше иди в дом – простудишься. А мне пора, – на ходу бросает Стас.

– Ну пока, – ровно отвечает Фрау, едва заметно улыбнувшись. – Дай я тебя обниму.

С этими словами Шнайдер притягивает парня к себе, и некрепко, тепло, по-родственному приобнимает. Стас впервые ощущает её запах так близко: Марина де Бурбон поверх чистого, естественного мужского аромата; он чувствует холод кожи сквозь полупрозрачную материю блузки; он хочет поскорее вырваться из этих ненавязчивых покровительственных объятий, и в то же время не покидать их никогда. Наконец, Фрау разжимает скрепы и высвобождает его.

– Ступай, – мягко произносит онa и скрывается за дверью подъезда.

Оставшись один посреди заснеженного двора, Стас молится лишь об одном: чтобы прекрасная Фрау не заметила его уже совсем вышедшей из-под контроля эрекции.

====== 18. Прогулки по кладбищам и некоторые точки над “i” (Новый отсчёт) ======

К началу декабря квартира на Ленинской приобретает уже совсем обжитое состояние; все постояльцы, кроме одного, ещё не прибывшего, привели свои комнаты в соответствующий их потребностям вид; пустующие же квартиры и комнаты ныне сияют завершённым ремонтом – теперь они интегрированы в общее пространство, представляющее собой пять уровней по вертикали и площадь целой лестничной клетки по горизонтали.

Стас подъезжает к дому номер тридцать шесть, обрадованный сразу двумя факторами: как звонком Шнайдера, попросившего его приехать, так и возможностью скоротать рабочий день за пределами ММК. У подъезда он замечает знакомый уже белый фургончик. Выйдя из машины, он встречает мило беседующих у входа в подъезд Шнайдера и Артура. Стас был уверен, что инцидент с пультами аукнется специалисту по установке охранных систем самым неприятным образом, и малодушно предпочёл не выходить с ним на контакт с той самой ночи, лишь вернув позаимствованные пульты через Серёгу. Теперь же совестливый парень может выдохнуть с облегчением: как видно, Линдеманн и компания не только не держат на Артура зла, но и решают доверить ему ещё больший объём работ.

Первая половина дня уходит на то, чтобы оцепить камерами, датчиками и прочей прелестью весь подъезд. Стас немного удивлён тем фактом, что немцы рискнули взять для этих работ человека со стороны – как ни крути, информация о “секретном” подъезде имеет большой вес, особенно в свете последних событий в истории с Кречетовым, но, понаблюдав за Артуром часок-другой, парень чётко уясняет: этот спец рассчитывает на крупные заказы, например – на проведение работ в помещениях ММК, и слив информации пусть за ощутимое, но единоразовое вознаграждение не в его интересах.

Шнайдер пребывает в прекрасном расположении духа, пожалуй, Стас ещё ни разу с момента их знакомства не видел его таким жизнерадостным. Одетый в спортивный свитшот, голубые джинсы и утеплённые кроссовки, он резво бегает по этажам, указывая Артуру фронты работ, легко шутит, изредка даже смеётся. Больше всего на свете Стас боится сейчас очутиться с ним наедине где угодно: в необитаемой квартире на одном из этажей, в тесной коморке, даже на лестничной клетке. При воспоминаниях о злополучном конфузе со стояком у парня буквально начинают трястись коленки. Он до сих пор гадает, удалось ли конфузу ускользнуть от внимания проницательной Фрау, или Фрау – не только проницательная, но и вежливая? В любом случае, испытывать судьбу парню не хочется. В последние дни он плохо спал, совсем потерявшись в собственных чувствах. Нет, он не пугался своего влечения к мужчине, тем более, что мужчина этот иногда и вовсе не был мужчиной – за годы жизни в Испании он знавал несколько вполне официально женатых гомосексуальных пар и почти сумел изжить в себе патриархальные предрассудки. Но в то, что влекомым мужчиной парнем окажется он сам, Стас не мог поверить даже сейчас, по факту случившегося. В тридцать лет люди обычно не делают подобных открытий. Нелепое наваждение, или... Об этом он думал день и ночь, так и не находя ответа. Да, он боялся Шнайдера, так же как и хотел его, так же как и не хотел этого принимать, так же как и хотел это понять. Просто парень совсем запутался.

Поглощённый раздумьями, Стас спускается во двор, чтобы покурить в одиночестве, и по возможности, избежать тет-а-тета со Шнайдером. Мороз ощутимо кусается, снежные сугробы, местами испещрённые следами автомобильных шин, сверкают на ярком декабрьском солнце резковатым перламутром. Ветер почти отсутствует – сигарета прикуривается легко, с первого раза. Сделав затяжку, парень не замечает, как Шнайдер, успевший накинуть тёплую парку, вышел из подъезда вслед за ним. Звонок мобильного вытаскивает Стаса из прострации. Звонят с незнакомого номера:

– Алло, да, это я. Что? С ней всё в порядке? – недокуренная сигарета падает в снег, отпущенная машинально разжатыми дрожащими пальцами. – Я сейчас приеду.

Он нащупывает в кармане ключи, и, развернувшись в сторону припаркованного рядом автомобиля, сталкивается со Шнайдером.

– Что случилось? – осторожно интересуется тот, с тревогой взирая на резко побледневшее лицо парня.

– Мама, – с трудом проговаривает Стас, – звонили из школы. У неё приступ.

– Поехали. – Шнайдер выхватывает из его рук ключи, заводит машину, и, дождавшись, когда Стас займёт место рядом, решает уточнить: – Куда ехать?

– Шнай, у тебя же прав нет.

– Просто скажи, куда ехать.

У здания школы многолюдно. Заботливые педагоги с переменным успехом пытаются загнать любопытных учеников внутрь здания, в то время как всё больше детей выбегают во двор. Машина скорой помощи у самого входа привлекает внимание случайных зевак из числа прохожих. Чёрный мерседес въезжает на школьный двор как раз в тот момент, когда двое медиков, облачённых в не по-зимнему лёгкую униформу светло-голубого цвета, выходят из дверей здания с носилками.

– Разойдитесь! Уберите детей! Дайте дорогу! – только и успевает командовать женщина-медик, ступающая первой.

Перепуганные учителя тоже срываются на крик, призывая учеников вернуться в аудитории. Водитель скорой помощи покидает своё место, чтобы открыть перед коллегами задние дверцы машины. В секунду, когда мини-процессия оказывается боком к до того момента неподвижно стоящему в стороне Стасу, носилки полностью попадают в поле его зрения, но он видит лишь тело, накрытое простынёй. Лица он не видит – простыня накрывает и его тоже.

– Мама, мамочка!

Стас срывается с места. Носилки скрываются в кузове автомобиля скорой помощи, медики закрывают двери и спешат занять свои места рядом с водителем, когда он чуть не врезается в них обоих.

– Где моя мама?

– Вы родственник? – ровным профессиональным тоном, который обыватели склонны называть “равнодушным”, интересуется женщина в униформе. – Нам очень жаль.

Школьный завуч – пожилой учитель с белыми усами – поспевает вовремя:

– Вы Станислав? Это я Вам звонил. К сожалению, врачи уже ничего не смогли сделать. Острый сердечный приступ. Галина Николаевна скончалась ещё до приезда скорой.

– Потребуется официальная процедура опознания в центральной районной больнице со стороны кого-нибудь из ближайших родственников, – столкнувшись взглядом с расширенными от непонимания происходящего глазами парня, женщина-медик добавляет: – Но это не срочно. Приходите завтра. Да, лучше завтра.

Участливый завуч трогает Стаса за плечо и, не найдя отклика, удаляется в сторону школы, попутно собирая и уводя за собой всё ещё остававшихся во дворе детей. Толпа потихоньку рассасывается, утеряв интерес к происходящему. Учителя спешат в классы, каждый из них косится на Стаса со сторонним сочувствием, стремясь не поймать его взгляда. В конце концов двор пустеет, а из школы раздаётся звонок – несвоевременный, звучащий вне расписания и несущий организационный характер. Машина скорой помощи уже давно скрылась из вида. Паралич первой волны сходит на нет, и, в момент когда парень обретает подвижность и готов в бессилии рухнуть на колени, он оказывается выдернутым из небытия за шиворот чьей-то твёрдой и сильной рукой.

– Мальчик мой.

Шнайдер крепко обнимает его, стоя сзади, и продолжает прижимать к себе, не позволяя шелохнуться. Он закрывает лицо парня рукавом своей куртки и чувствует, как плотная материя парки принимает на себя поток слёз, нервных укусов, глухих рыданий и редких неразборчивых слов. “Мама”.

– Мальчик мой.

Дождавшись, когда дыхание его чуть восстановится, Шнайдер бережно разворачивает своего подопечного, и, аккуратно придерживая за плечи, ведёт его к машине.

– Я отвезу тебя домой.

Уже в машине они долго сидят, не трогаясь с места, не произнося ни слова. Проходит не менее получаса, прежде чем дрожащий голос Стаса нарушает тишину:

– Мама умерла? Да?

Он смотрит в глаза своему спутнику, всё ещё смутно надеясь, что ему это снится, что это какая-то ошибка, что он всё неправильно понял. Ровный взгляд Шнайдера и уверенная неподвижность его тонких губ рушат призрачную надежду. Стас заваливается на бок, уткнувшись носом Шнайдеру в плечо.

– Тщ, тщ, тщ, – приговаривает тот, поглаживая парня по голове, – всё пройдёт, мальчик мой, а сейчас поплачь.

Уютная двушка на улице Космонавтов встречает мужчин теплом и пустотой. Вот уже час Стас сидит на краю своей кровати, уставившись в одну точку. Всё это время Шнайдер был рядом, стараясь сделать своё присутствие как можно менее заметным. Наконец, решив, что пора, он заваривает крепкий зелёный чай в большой керамической кружке с принтом в виде портрета Сталина. Интуиция подсказывает ему, что именно эта кружка – самая любимая у его друга. Приземлившись на одно колено, Шнайдер аккуратно передаёт её в раскрытые ладни парня.

– Осторожно, горячо.

Тот едва заметно улыбается при виде портрета усатого вождя прямо перед своим носом – интуиция Шнайдера не подвела.

– Спасибо.

– Выпей, я скоро приду, – поднявшись, кудрявый собирается удалиться.

– Шнай, можешь немного коньяку добавить? Там на кухне есть.

– Могу. Но не сегодня, – Шнайдер снова опускается на колени возле сидящего парня, – такие моменты нужно переживать на трезвую. Просто поверь мне. Так будет лучше. – Он вкрадчиво, снизу вверх смотрит в заплаканные глаза парня, боязливо отхлёбывающего горячий чай.

– Хорошо.

Они сидят так, не меняя положения, пока чашка не пустеет. Стас ставит её на пол рядом с кроватью и кладёт обе руки на свои колени ладонями вверх. Не спуская с него глаз и не поднимаясь с колен, Шнайдер опускает свои ладони сверху, сперва едва касаясь холодной кожи, потом уже крепко сжимая руки парня. Мысли сломанной каруселью проносятся в голове у Стаса: дверь в квартиру не откроется, никто уже не зайдёт, никто им не помешает, уже никогда. Прикрыв глаза и не отрывая рук, он накрывает своими губами губы Шнайдера. Он не видит сейчас его лица, но чувствует влажное, горячее и чуть несмелое прикосновение чужого языка – Шнайдер ответил на поцелуй. Влекомый неведомой силой, Стас чувствует открытую потребность в большем, он углубляет поцелуй, отрывает руки от колен и обхватывает ими голову Шнайдера, притягивая её ближе к себе, раскрывает, наконец веки, и, глядя в глаза напротив, запинаясь, задыхаясь, шепчет:

– Ты мне нравишься, Шнай.

– Знаю, – слышит он в ответ.

Шнайдер максимально бережно отстраняется, поднимается с колен и, оказавшись на безопасном расстоянии от разгорячённого парня, только что потерявшего мать, произносит:

– Я не ангел, но и не сволочь. Сейчас тебе просто надо поспать, – и, подарив Стасу сдержанную, но обнадёживающую улыбку, он всё-таки удаляется из комнаты.

– Постой, Шнай, но ты же останешься?

– Конечно. И надолго.

Два звука: щёлкнувшего выключателя и захлопнувшейся двери, и парень остаётся в столь болезненном и столь необходимом ему сейчас одиночестве.

Холодным зимним днём бескрайние просторы городского погоста наполнены людьми. Живые люди бесчисленной толпою, состоящей из групп, группок, пар, одиночек прибыли на окраину города, в границы так называемого “Нового Кладбища”, чтобы проводить в последний путь Галину Николаевну Корицкую. Прошедшие накануне снегопады сгладили типичный для этого места рельеф, погребя под белоснежным покрывалом разномастные могилы, вычурные памятники и скромные деревянные кресты, свежие пластиковые цветы и затёртые, потрёпанные непогодой венки; на километры вокруг взгляд выхватывает лишь верхушки данных нагромождений, образующих хаотичный пёстрый узор на белой простыне. Со вчерашнего дня похорон здесь не было, и дороги между поделёнными на сектора захоронениями безнадёжно утонули в мягком, свежем снегу. Автобусам ритуальной службы прошлось расчищать путь к месту буквально с нуля. Вырытая накануне могила тоже оказалась присыпана снегом, скрывшим под собой уродливую чёрную твердь промёрзшей почвы.

Узнав о случившемся, Тилль сразу же взял на себя все расходы, а саму организацию похорон поручил своей ассистентке. Диана рассчитывала на помощь Оливера, но тот наотрез отказался иметь дело с тонкой материей смерти, и девушке пришлось управляться самостоятельно. Было решено не доставлять гроб в квартиру, а отправить тело почившей сразу из морга, после стандартной процедуры опознания и урегулирования всех бумажных вопросов, в офис ритуальной службы. Фирма взяла на себя заботы по подготовке тела к финальному путешествию, и, на третий день, уже на кладбище, Стас увидел свою мать в первый раз после морга и в последний раз в своей жизни. Обитый бордовым бархатом гроб ждал своей участи у самого края могилы, работники кладбища скучающе ошивались неподалёку; снег сыпал редкие крупные хлопья на кружевное покрывало, на седеющие, но так уже никогда не поседеющие до конца волосы, на умиротворённое, искусно загримированное лицо, на прикрытые веки и сложенные на груди руки мёртвой женщины. Некоторое время Стас стоял недвижим, зачарованно всматриваясь в то, что ещё недавно было его матерью – сейчас он смотрел на неё ровно, спокойно, умиротворённо, походя наблюдая, как ленивые снежинки проникают в гущу мёртвых волос, чтобы сразу же растаять, придавая влажными следами своего существования немного жизни этой пасторальной картине. Кто-то предложил закрыть гроб, чтобы снег не слишком размочил его содержимое и не порушил всю красоту – Стас отказался: снег ничего не портит, напротив, он наносит последние штрихи в безупречный портрет смерти.

Люди вокруг тихонько переговариваются, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь блюсти этикет, но скрывать нетерпение становится всё сложнее: все собравшиеся ждут лишь одного – прибытия священника.

Тётя Люба, родная сестра почившей, приехала из Тулы только сегодня. Она уже успела собрать подле себя определённую группу поддержки, состоящую из старых знакомых их семьи, большинство из которых были людьми Стасу неизвестными. Из школы прибыл почти весь педагогический коллектив: учебный день уже закончился, и коллегам Галины Николаевны ничто уже не мешает проститься со своей сослуживицей. Стрелки на часах показывают около четырёх – ещё час, и наступят сумерки. Где же этот чёртов батюшка? Команда ММК в полном сборе: разделившись на группки, они мнутся вокруг могилы. Стас благодарен, что ему не пришлось иметь дело со старшим поколением в одиночку. Он стоит в самом центре толпы, время от времени обмениваясь парой фраз со Шнайдером и Круспе, не отходящих от него ни на шаг.

– Ээ, Стас, дружище, – нерешительно мямлит Рихард, одёргивая парня за рукав, – слушай, что делать? Я ссать хочу.

Стас не успевает с ответом – его опережает Шнайдер:

– Терпи, идиот. Тут негде. Говорил же тебе водку пить, как все!

– Ну, так я и пью водку, – виновато выцеживает Круспе, демонстрируя другу увесистый термос в своих руках.

На обычно дерзкого и хамоватого немца сейчас больно смотреть: его лицо настолько выдаёт страдание, а из глаз вот-вот посыпятся искры, что становится очевидно – мужику реально приспичило. Тут уж не до шуток.

– Поллитра водки на полторашку энергетика – это не водка, Круспе! Головой думать надо было! Теперь терпи до города! – Шнайдер явно упивается униженным положением Рихарда.

– За часовню иди, – вклинивается в их перепалку Стас, – тут больше негде, а до города мы ещё не скоро доберёмся.

– Куда-а? – непонимающе постанывает страдалец.

– За часовню, – Стас рукой указывает направление в сторону небольшого строения неподалёку от въезда на территорию кладбища, – там все ссут.

– Ну это же типа церкви, так? – растерянно проговаривает Круспе, пялясь на невысокое здание с куполом, увенчанным крестом. – Я так не могу... Так нельзя...

– Всем можно, а тебе нельзя? – с некоторой ноткой равнодушия реагирует Стас. – Ну тогда... Как знаешь, – но, будучи не в состоянии ещё сколь-либо долго наблюдать мученическую физиономию Круспе, добавляет: – Иди уже, там нет никого.

Ещё немного помявшись, Рихард всё же решается. Неровными шагами он ступает в сторону от колеи, оставленной автобусными шинами, нарушая идеальное полотно снежного покрова. Почти сразу же он спотыкается о низенькую оградку одной из скрытых снегом могил, едва удерживает равновесие и продолжает брести вперёд, напролом, через поле захоронений, маневрируя меж ними и размахивая в воздухе полупустым термосом. Стас и Шнайдер смотрят ему вслед, наблюдают за пошатывающейся фигурой в чёрном пальто, они бы улыбнулись, если бы в контексте мероприятия это бы не выглядело слегка противоестественно. Проходит немало времени, прежде чем Круспе скрывается за углом часовни, оставив за собой уродливую дорожку из беспорядочных глубоких следов.

– Пойду проконтролирую, – говорит Шнайдер, – ещё рухнет там где-нибудь.

Стас молча кивает, провожая удаляющегося в том же направлении Шная взглядом. Тот ступает по следам Круспе, точно в них попадая и передвигаясь куда быстрее и изящнее. Скоро и высокая фигура человека с кудрями исчезает за зданием часовни.

Шнайдер заворачивает за угол ровно в тот момент, когда Круспе, застёгивая ширинку, ногой в тяжёлом берце пытается присыпать снежком жёлтые следы мочи на стене часовни и возле неё. Завидев кучерявую голову, он резко дёргается, застигнутый врасплох. Физиономия Шнайдера расплывается в широкой злобной улыбке.

– Что, Ришка-волчонок, ссаки свои закапываешь? И так всю жизнь – нашкодивший щенок, и никогда тебе уже не стать волком. Даже несмотря на твои сорок лет!

– Тебе тоже сорок, дива, – Рихард пытается взять себя в руки, старательно придавая голосу привычную насмешливую интонацию, – а ты даже мужиком так и не стал.

Шнайдер меняется в лице:

– Поговори мне ещё, говнюк, как бы тебе не пришлось сейчас в своё ссаньё носом уткнуться. Как и подобает глупым невоспитанным щенкам.

– Пойдём уже, деятель, – пытается сбавить обороты Круспе, – нечего нам тут надолго зависать, а то ещё возлюбленный твой заревнует.

Уловив тень ярости на побледневшем лице друга, Рихард, кажется, входит во вкус и уже не может остановиться:

– Или он ещё не в курсе? Вот так сюрприз его ожидает! Ты смотри, дорогая, не тяни с признанием, а то получится, как с Ландерсом. Учти, второй раз по притонам я тебя разыскивать не буду.

Шнайдер мрачнеет окончательно и делает угрожающий шаг вперёд. Круспе интуитивно отступает, и, зацепившись за кусок деревяшки, торчащей из кучи набросанного за часовней бытового хлама, падает навзничь. Снежный ангел беспомощно барахтается в мокром снегу, пытаясь подняться и при этом не выпустить из руки термос. Насладившись зрелищем в полной мере, Шнайдер будто бы теплеет и протягивает Рихарду свою ладонь:

– Пойдём, волчонок.

Рихард с трудом поднимается и отряхивается. Глядя на Шнайдера исподлобья, он надувает губы и обиженным тоном произносит:

– Надоели вы мне, уеду от вас в Америку.

– Давай-давай, только помни, сучёныш: если ты плюнешь на коллектив – коллектив утрётся, а если коллектив плюнет на тебя – ты захлебнёшься, – с этими словами Шнайдер отворачивается, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор.

Минуту спустя парочка появляется из-за часовни, вновь оказываясь в поле зрения всех присутствующих на похоронах. Высокий Шнайдер тянет за собой нервно спотыкающегося, всё ещё частично облепленного снегом Круспе, пытающегося на ходу открутить крышку термоса и сделать спасительный глоток водочного энергетика. Тем временем к группе собравшихся подъезжает чёрный Кайен. Упитанный батюшка и субтильная девушка-подпевала в белом пуховом платке выходят из автомобиля и спешат к гробу. По толпе проносится выдох облегчения.

К отпеванию приступают незамедлительно. Священник с помощницей делают свою работу, а все собравшиеся – свою. Поначалу гости искренне стараются сосредоточиться на бубнеже батюшки, но очень скоро уставшие уже люди теряют концентрацию, и коротают время разглядывая окружающих. В итоге наступает момент, когда Стас понимает, что взгляды всех собравшихся сейчас сконцентрированы на нём. Единственный сын почивший – и от него ждут реакции. Любой. Подобающей случаю. Стас прекрасно это знает, но радовать публику своей болью он не сбирается: его лицо непоколебимо, он твёрдо стоит на ногах, чуть касаясь стоящего совсем рядом Шнайдера, его взгляд сух и ровен, и кажется, будто уже ничто не способно вырвать парня из равновесия.

– Как ты? – улучив момент, осторожно интересуется Шнай.

– Я просто хочу, чтобы всё это поскорее закончилось.

Шнай понимающе кивает.

– Но ты в порядке? – чуть погодя, уточняет он.

– Да. Благодаря тебе, Кристоф. Спасибо, что не дал мне тогда напиться. Я переболел своё, и теперь всё будет хорошо. – Вдруг, словно спохватившись, Стас добавляет, подняв глаза на своего собеседника: – Прости.

– За то, что назвал меня по имени? – Шнайдер мягко улыбается, и улыбка эта не ускользает от внимания окружающих, всё это время сопровождавших перешёптывающихся мужчин любопытными взглядами. – Ничего, тебе можно.

Стас удовлетворённо кивает, и переводит взор на людей, стоящих по противоположную сторону от могилы. Вот Диана, одетая во всё чёрное – она вполне могла бы нарядиться так и в любой другой день. Девушка сосредоточенно разглядывает носки своих сапог, не находя, куда при этом деть руки: то сунет их в карманы, то сложит на груди, то начнёт теребить сумочку. Заметно, что ей не очень уютно, но она способна отдать должное традиции и покорно выстоять всё мероприятие. Её верный спутник Оливер стоит рядом. Остекленевшие глаза железного Олли распахнуты неестественно широко, долговязая фигура раскачивается, рискуя упасть, а взгляд его при этом устремлён прямо в открытый гроб.

– Шнай, что это с ним? – Стас толкает друга в бок.

С ответом поспевает Рихард, тоже умудрившийся заметить сомнамбулическое состояние своего товарища:

– Ну так это, Олли у нас вроде как суеверный. Наверняка, он сейчас воображает, как все мертвецы в округе ночью поднимутся из могил и придут за ним. Прямо в кроватку.

Стас не успевает уточнить, шутит Круспе или нет – раскачивание длинного туловища по ту сторону могилы приобретает угрожающую амплитуду, и бритоголовый брокер того и гляди рухнет прямо в разверзнувшуюся перед ним яму. Встревоженные взгляды Стаса, Шнайдера и Круспе перехватывают Тилль и Флаке – стоящие чуть поодаль, они успевают вовремя и, подхватив Оливера под руки, разворачивают его на сто восемьдесят градусов и уводят прочь. Диана сопровождает всё действо тяжёлым взглядом, значение которого стороннему наблюдателю угадать едва ли удастся.

Отпевание завершилось, батюшка получил свой гонорар и уехал, рабочие, наконец дождавшиеся своего момента, обвязали уже заколоченный гроб верёвками и плавно погрузили его в пустые недра кладбищенской земли. По традиции, Стас должен бросить горсть земли на крышку гроба первым. Вместо промёрзшей земли он зачёрпывает снега, и размеренным броском белого комочка ставит финальную точку в одной из глав своей жизни. Его примеру следуют и остальные, выстроившись змейкой, в порядке очереди, отдавая последние почести усопшей. Теперь дело за поминальным застольем. Люди дисциплинированно рассаживаются в два автобуса, и отправляются на дачу Корицких. Несколько женщин из числа давних знакомых покойной уже ждут их там, завершив приготовления и накрыв поминальный стол.

– Ничего себе, неплохая у тебя дача, – одобрительно присвистывает Диана, ловя Стаса на выходе из автобуса. – Честно говоря, я не думала, что здесь все поместятся, но теперь вижу, что ты был прав, отказавшись от аренды ресторана.