Текст книги "Считая шаги (СИ)"
Автор книги: Voloma
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)
– Помогите! Ключи в левом кармане, – крикнул мужчина, неестественно согнувшись, чтобы удержать драгоценную ношу.
Оставив все вопросы на потом, Ллойд быстро сунул руку и достал брелок с ключом, сигнализация пикнула и фары внедорожника послушно блеснули.
– А теперь садитесь на заднее сиденье и держите ее по-крепче.
Беспрекословно подчиняясь командам, Ллойд почувствовал странное облегчение, что сможет хоть как-то помочь. Эмма не контролировала свои движения, и Руди с силой прижал ее правую руку к телу, которая то и дело пыталась уцепиться в него.
– Сожмите по-сильней, иначе она может себя сильно исцарапать.
Ллойд со всей силы сомкнул объятия и почувствовал, как ее влажные от слез волосы, коснулись его шеи.
Не теряя времени, Руди вытащил из-под сиденья синюю мигалку и водрузил ее на крышу «ровера». Оказывается все было предусмотрено. Через мгновенье машина вылетела из подземного гаража и сделав резкий поворот, задние колеса немного занесло, после чего закартавила сирена, смешавшись с душераздирающим мычанием, которое выдавила из себя Эмма, со всей силы распрямляя ноги и врезаясь в дверцу.
– Не полиция и не скорая, но правительственные номера, тоже сойдут, – Руди посмотрел на Ллойда в зеркало заднего вида.
– Она в сознании?
– Да.
Ллойд заметил, как чертыхнулся телохранитель и машина дернулась после того, как педаль газа была нажата до упора. Руди ловил малейший просвет в потоке машин, а последний поворот, вообще скосил по тротуару, на котором, по счастливой случайности не было пешеходов.
Меньше, чем через минуту машина резко затормозила и к ней мгновенно подлетели люди, одетые в медицинскую форму, толкая перед собой каталку. Они аккуратно вытащили девушку и не смотря на то, что Эмма сильно ударила одного из санитаров головой к плечо, но тот словно не обратил на это внимания. Пациентку не без труда уложили и закрепили специальными ремнями, почти полностью обездвижев.
Казалось, что от этого страдания Эммы только увеличились и лицо, сменив фиолетовый оттенок на багровый, стало стремительно белеть, глаза закатились и дернувшись один раз, она обмякла и стихла.
Каталку на бешеной скорости вогнали в отделение реанимации и один из санитаров попросил, чтобы сопровождающие остались за дверями, потому что не отрывая рук от металлических поручней, Ллойд боялся отвести от Эммы взгляд, словно это поддерживало в ней жизнь. Руди с силой отстранил его и только теперь, оставшись вдвоем они поняли, насколько выматывающей получилась эта гонка со смертью.
Минут пять Ллойд стоял и всматривался в окошко, вделанное в двери, куда отвезли Эмму, чтобы увидеть или не увидеть бегающих врачей и понимал, что в панике выбегающая медсестра и лишняя суета не свидетельствовала бы ни о чем хорошем.
Его руки задрожали и потрясение уже расчищало дорогу для шока, усталость и оторопь навалились настолько внезапно, что ноги сами собой подкосились и припав спиной к холодной кафельной стене, Ллойд сполз по ней, сложил руки на коленях и бессильно опустил голову.
Как обычно, издалека разносились едва слышные звуки радио. В раю не могли слушать «Скорпионс», а в аду, музыка, вряд ли, вообще есть. Нехитрые выводы в кромешной темноте, вернули сознание Эммы и она отказывалась открывать глаза, испытывая невероятное разочарование. Если ее опять успели «довезти», значит жуткий спектакль под названием жизнь, был продлен еще, как минимум на один акт.
Как обычно, здесь пахло запахом дезинфицирующего средства и цветами, а о случившемся приступе напоминало только разрозненная ноющая боль, которая и болью-то не была, обычный дискомфорт. Но Эмма знала, как только действие лекарств отпустит, ее накроет тошнота и противная, пульсирующая в затылке мигрень.
Все было как обычно, кроме одного… Помимо нее в палате находился еще один человек. Приглушенное, размеренное, глубокое сопение, говорило о том, что он явно спит, а значит доктора и медперсонал отметались сразу. Ларсон или Арти.
Эмма чувствовала, как теплое дыхание едва касается ее правой руки, а стоило ее только поднять, она коснулась волос и вымученно улыбнулась. Ларсон…
Руди бы себе такой вольности не позволил! Редко составляя ей компанию, телохранитель если и сдавался назойливому Морфею, то сидя в кресле и издавая такие громогласные звуки, что его частенько выгоняли из палаты, чтобы не нарушать покой пациента.
Эмма смелей провела по волосам и почувствовала движение, голова подалась к ней ближе, словно пытаясь продлить ее робкую ласку. Чувство вины тут же накрыло с головой и отметая в очередной раз желание погрузиться в самоуничижение, Эмма вдруг нахмурилась.
– Ларсон, неужели ты постригся?
Этот вопрос, казалось, Эмма задала самой себе. Мысль могла бы показаться и не такой смешной, но со своей шевелюрой, старик не торопился посещать парикмахера еще ближайшие пол года, споря, до хрипоты, что они обкарнают его под ноль.
Пальцы замерли и повисли в воздухе, с трудом открыв глаза, Эмма тут поморщилась от того, как резко они защипали и проморгавшись в изумлении уставилась на усталое, красивое лицо Ллойда Грэнсона.
– Ларсон, пошел перекусить, – прохрипел низкий голос.
Ллойд видел, как Эмма покосилась на кнопку вызова медсестры, которую неудачно подсунули под левую руку, конечность еще немного подрагивала и он в очередной раз поразился ее несгибаемому характеру и упрямству.
– Тебе здесь не место, – горло, как всегда, после очередного приступа, напоминало пустыню, но смысл исковерканных слов Ллойд уловил.
– Ты помнишь, что произошло? – он пропустил мимо ушей ее грубость.
Эмма безучастно уставилась на дверь и ее глаза застыли.
– Из-за этого ты бегаешь от меня? – прорезал тишину вопрос и Эмма удивилась, что Ллойд проявляет такое участие, после увиденного зрелища. Обычно, посторонние люди стараются как можно быстрее избавиться от столь неприятных воспоминаний. Неизлечимо больных людей вокруг полным полно, но это намного удобнее принимать, если не становиться свидетелем чужого горя.
Эмма продолжала сверлить взглядом дверь, желая, чтобы этот разговор не пошел дальше. Но Ллойд замолчал и тишина почему-то стала невыносимой, невысказанные вопросы буквально витали в воздухе.
– Я попала в аварию… в Барселоне. Черепно-мозговая травма, тяжелая, – она попыталась сглотнуть, но горло от этого, казалось сейчас начнет трескаться и поморщилась, – повреждены какие-то важные сосуды и иногда они дают сбой, кровь не поступает в…не помню, что там. В общем, блокируются нервные синопсы, отвечающие за болевые ощущения и потом, когда мышцы не выдерживают напряжения, а из-за нарушения дыхания, развивается гипоксия, тогда я теряю сознание, а врачи….
Эмма выдала, как по бумажке, правду, ловко перемешанную с ложью и повернув голову, посмотрела на реакцию Ллойда, увидев, то, чего боялась больше всего на свете.
Он сидел, прикрыв рот ладонью и скомканное объяснение ничуть не изменило выражение его лица – серьезное и печальное одновременно.
– Не надо так на меня смотреть! – она медленно проговорила слова, чувствуя, как сжимается сердце, а к горлу, засыпанному песком подкатывает ком. – Не нужна мне твоя жалость… Ни твоя, ни чья-либо еще!
Последнюю фразу она с трудом выдохнула, потому что слезы навернулись на глаза, а голос дрогнул. Но Ллойд смотрел не просто с жалостью, в его глазах Эмма с ужасом читала понимание. Хотя, что он мог знать о том, какие муки она переживает снова и снова?
Пока она находилась в реанимации, о поступлении мисс Кейтенберг сообщили Хьюго и Ларсону. Оба были в курсе о ее состояния и если первого трудно было распросить, то второй только и делал, что прятал глаза. Старик, внешне, вел себя почти спокойно и отвечал на приветствия медсестер с виноватой улыбкой, показывая, что здесь находится не в первый раз.
Ларсон приехал в больницу, в аккурат, когда Эмму перевезли в палату и доктор Оттерман скудно описал ее состояние, словом «ухудшение». Доктор поинтересовался кем Эмма приходится Ллойду, на что услышал ответ, что ни встречаются. Оттерман изредка читал газеты и слухи о романе Кейтенберг и Грэнсона не мусировали разве, что только ленивые.
Доктор кивнул и больше вопросов не задавая, уделяя все внимание пациентке словно. Воспользовавшись моментом, Ллойд смог заглянуть в медицинскую карту и узнал, что предыдущий «приступ» был в день злополучного ужина у его матери.
Значит, что внезапная поездка в Санта-Монику, была вымыслом и на самом деле Эмма больше недели провела в больнице. Этот факт особо трудно укладывался у Ллойда в голове, сразу всплыли воспоминания о том, как он злился на Эмму и проклинал все на свете, не подозревая, что идет на поводу у этой женщины в ее странном желании заставить всех вокруг ее ненавидеть.
Версия с аварией была такой же пустышкой, в чем, Ллойд ни секунды не сомневался, а значит найти пропавшее дело, становилось приоритетной задачей и пожалуй, стоило навестить сеньора Селестино лично, чтобы, согласиться на сделку, которая не сулила в будущем ничего хорошего.
Тишина в палате, впитывала в себя тяжелые мысли и даже отвлекающее шуршание газет, которые Ларсон даже не читал, а просто листал, чтобы унять дрожащие от тревоги руки, не могло вывести Ллойда из оцепенения. Старик с трудом уговорил его съездить домой и хотя бы принять душ и переодеться, а когда Ллойд, наконец сдался и вышел из палаты, то в окошке увидел, как старик поморщился и потер левую половину груди.
Это все больше и больше походило на страшный сон и очутившись на улице, Ллойд не мог сориентироваться куда ему идти, минут пятнадцать бесцельно слоняясь по парковке клиники.
Врачи описывали мрачные перспективы, а Эмма вела себя так, словно ничего не происходит…В это не хотелось верить, но не трудно было понять, что как раз в этом месте и сходятся все красные нити ее поступков, словно Эмма не хотела жить.
Обернувшись меньше, чем за два часа, Ллойд вернулся в больницу заехав по пути в кофейню, он взял для старика пару высоких картонных стаканов с травяным чаем и несколько булочек с ветчиной. Ночь предстояла длинной и аппетит прорезался только к полуночи, а потому нехитрая снедь пригодилась, как нельзя кстати.
Чай, правда выпили сразу, но успокоительного эффекта никто не почувствовал. Ларсон сдался первым, ближе к двум часам ночи и ему предложили прилечь в комнате отдыха медперсонала, а Ллойд остался дежурить рядом с кроватью Эммы, обманчиво умиротворенный вид и темные круги под глазами никак не вязались с цветущим видом девушки, которую он встретил два года назад.
Прокрутив в голове воспоминания последних суток, Ллойд вдруг горько улыбнулся и снова оперся руками на постель и стал задумчиво водить пальцем вдоль складок одеяла на ногах Эммы.
– Когда отец, буквально, вбивал мне в голову, свое видение мира, я испытывал только страх и унижение, не было никакого смысла ему сопротивляться, а тот факт, что я молча сносил его «уроки», бесил его еще больше. Ведь для детей вполне нормально плакать и кричать, когда их мягко говоря наказывают, он не понимал, что мое оцепенение и есть неистовое сопротивление, а молчание – самый громкий крик. Я просто не мог подобрать слова, которые описали бы то, что я чувствую, не мог найти формы для выражения ужаса перед тем, что меня жестоко предавал собственный отец, желая привить мне поведение истинного мужчины и оправдать собственные надежды на достойного наследника, он глубже и глубже загонял меня в тихий мрак, где я спасался от безумия. И показывая на лицо все признаки аутизма, я излечивался только тем, что меня любила мать, безумно и ничего не требуя взамен – хотя от меня она не видела ни реакции на ее утешающие слова, ни ответных признаний, ни объятий. Ничего! Это меня и спасло, как и то, что я буквально сбежал из дома в свое время. Как мне думалось я стремился к независимости, но это было правдой лишь отчасти. Ты была права, когда сказала, что все, чего я достиг, это был мой ответ на унижение отца, который, уже никогда не убедится в том, как ошибался на мой счет.
– И пустота поглощала меня год за годом. Стремясь подсознательно ее заполнить, я искал уже другой любви, порядком разочаровался и запутался в собственных желаниях, пока не встретил девушку с чучелом крысы на воротнике и роскошной шляпе. Веселую, умную, она глушила джин и смотрела на меня не скрывая жгучего желания. Она без стеснения исписала мне спину губной помадой, уморительно хихикая собственной выдумке и подмываемая жадностью, все таки отдала мне последние двадцать долларов. Меня больше не тянуло домой, я потерял интерес к работе, потому что мысли постоянно были с ней и это было самое чудесное время в моей жизни. Когда она исчезла, это было даже больнее, чем отвратительные поступки отца. Тот хотя бы объяснял мне за что, бьют меня, какие – никакие, а причины. Я увидел, как мог бы жить, словно слепому вернули на десять дней зрение, после которых снова меня поглотила темнота. Время шло, но знаменитого лечебного эффекта я не особо ощутил. Приспособился – да, но не более. Вплоть до того момента, как снова ее не увидел, спустя два года. Вот только, она ли это? Глаза были мертвые, а слова лживыми… И вывести тебя на чистую воду, был только один вариант.
Ллойд загадочно улыбнулся сам себе, понимая, что Эмма слушает его затаив дыхание.
– Поездка к Розе Альбертовне была спланирована давно. Для чистоты эксперимента, правда, мне пришлось пить эту адову абрикосовку. Правда так далеко, как мы с тобой зашли я не рассчитывал заходить. Но я ни о чем не жалею!
«Ах, ты гад!» – наверняка, пронеслось в ее голове.
– Может ты и не помнишь, может опять врешь, но я сбился со счета, сколько раз ты сказала, что любишь меня, – его голос потеплел, – и я тебе твердил то же самое в ответ. Не знаю, почему всякий раз, когда я делаю тебе шаг на встречу, отступать на шаг назад, но поверь, я слышу, как ты кричишь и просишь помощи. До вчерашнего дня я не понимал, что веду себя, как законченный эгоист, не подозревая о причинах, которыми ты руководствуешься. И знаешь, что я понял? Куда важнее знать, что ты жива и здорова, чем разделять счастье с тобой, от которого ты бежишь и мне достаточно, просто сидеть сейчас рядом с тобой и знать, что тебе, по крайней мере, физически не больно.
Эмма дышала спокойно и размеренно, с невероятным усилием сдерживая себя, чтобы не броситься к Ллойду и крепко его обнять, чтобы не видеть его таким несчастным и пообещать, что скоро все пройдет, но тут же память услужливо подсунула ее наполеоновские планы, которые уже невозможно отменить и ужасные последствия ее тщательно обдуманных решений, уже топчутся на пороге.
– Набирайся сил, – Ллойд резко поднялся и склонившись над Эммой, осторожно поцеловал в лоб, прикоснувшись ладонью к ее щеке.
На самом деле только эти слова и были произнесены в слух. Ллойд понимал, что будь он на месте Эммы, все казалось бы лживым и искусственным, а потому медленно пересказал себе все, что нужно будет ей узнать, но чуть позже…
А Эмма так и не нашла в себе храбрости открыть глаза и через мгновение, дверь палаты мягко хлопнула и она поняла, что осталась одна.
Доктор Оттерман через пол часа начал вечерний обход. Он выразил крайнее беспокойство и настоял на длительной госпитализации, любой стресс пациентке был строго противопоказан, в противном случае, последствия могут быть крайне плачевными. Его весьма беспокоила реакция мисс Кейтенберг на высказанные неутешительные слова – девушка, будто их и не услышала, хотя он довольно прозрачно намекал на возможный летальный исход, если пустить болезнь на самотек.
Разумеется, вежливому и деликатному доктору было невдомек, что его пациентка вовсе не планировала долгую и счастливую жизнь, внутри все человеческое давно истлело и только злость заставляла ее сердце биться, а мысли возвращались к человеку, которого земля продолжала носить. Правда, этой несправедливости не суждено было продлится долго…
29 глава
За неимением семьи, вбитый природой стадный инстинкт заставляет сирот выбирать из близкого круга общения людей, наиболее подходящих под это определение. Нет образца для подражания, есть только наставления воспитателей, строгие ограничения, но и это в лучшем случае, если мысли ребенка не подтачивает самое эффективное чувство для дальнейшей жизни – страх.
Страх, в разумных пределах, спасает детей обделенных материнской любовью, но одновременно и избавляет от самой жестокой иллюзии в жизни – они слишком рано понимают, что могут рассчитывать только на себя. Точнее, если понимают…
С этого момента начинается борьба, которая в лучшем случает приводит к жизни по стандартам среднего класса. Размытая формулировка звучит неплохо, вплоть до того момента, когда усредненное все, после невероятных трудов, вызывает невероятное разочарование и вводит сначала в уныние, которое постепенно, год за годом, словно настойчивое течение крохотного ручейка, подмывает желание продолжать этот огромный труд.
Эмма не помнила, когда она могла позволить себе не думать о завтрашнем дне – непоправимая и страшная ошибка в виде беззаботности, обошлась по слишком дорогой цене, но ведь «среднему классу» плевать на твою девственность и еще больше плевать на гордость. К потерям она привыкла давно – смерть мисс Пакклин была далеко не первым уроком, но увы, самым болезненным, тогда Эмма потеряла единственный живой эквивалент матери. Раньше, потери касались только вещей.
Дни Рождения детдомовцы особо не жаловали. Деформированное чувство юмора не сулило ничего хорошего. До десяти лет подарки, в основном, представлены сладостями, особо близкие друзья получали куски торта по-больше вот и все привелигии. С десяти лет воспитатели закрывали глаза на «невинные» подарки от детворы постарше, чтобы подрастающий молодняк начинал привыкать к взрослой жизни.
Так, когда Эмме исполнилось одиннадцать и симпатяга Бобби Редс, преподнес ей подарок в маленькой картонной коробочке из-под каминных спичек, выудив его из мусорного бака приюта, ей и невдомек было, что за столь интимным событием подглядывает с десяток воспитанников, притаившись за углом здания. Бобби сказал, что это сюрприз и попросил Эмму закрыть глаза, пообещав, что ей обязательно понравится «украшение», которое он для нее сделал своими руками. Но хоть в этом тринадцатилетний оболтус не солгал – у него ушло больше недели, на то чтобы наловить одинаковых по размеру тараканов и засушить их у себя под кроватью. Жутковатые «бусины» он потом нанизал на нитку и для чистоты эксперимента дал себе труд найти достойную упаковку.
Эмма приняла подарок, а открыв глаза обнаружила на шее страшных, и благо, что дохлых насекомых, которые частенько ей снились и по сей день. Не убиваемое стремление даже самых маленьких женщин выглядеть красиво прошло много испытаний. В итоге Эмма охладела ко всякого рода бижутерии, а в сторону ювелирных изделий и смотреть было просто глупо.
Чуть постарше, девочки начинали рукодельничать и Эмма мастерила прекрасные браслеты из дешевого бисера, крохотные пакетики разноцветных бусин были подарком от мисс Пакклин и кропотливая работа приносила девочке сладостное забвение, какое познают люди увлеченные и творческие.
Ее украшениям завидовали многие девочки и те кто были по-старше, по-выше или крупнее в комплекции, легко отбирали «сокровища», добавляя к обиде от утраты добавку в виде весомых оплеух, чтобы она не жаловалась, а потому неумолимая оптимистка мисс Пакклин стала радовать Эмму более земными радостями – походом в кафе или билетами в кино. И если от второго, девочка особого прока не видела, ее недетская расчетливость всегда останавливалась на первом – умиротворение от вкусного обеда, которые уже никто не мог у нее отнять, длилось несколько дней.
Перебирая нехитрые радости детства лежа в больничной палате, Эмма не могла понять, как ей удалось добиться жизни, о которой средний класс мог только завистливо сплетничать и читать в бульварной прессе, но при этом счастливее, она стать не смогла. По мере того, как росло ее благосостояние, тело и разум быстро привыкали ко всему роскошному и редкому, а счастье наступало только здесь в палате клиники, где Эмму избавляли от боли десятка разом ломающихся костей.
Размытые представления, которые все по много раз слышат от знакомых, друзей или близких – у меня болит, мне плохо – все это остается словами, пока тело не познает на деле, смысл пустых слов и тогда, они заполняются… Слово «боль» для Эммы представлялось огромными буквами и они были не просто заполнены, их прозрачные контуры уже выгибались наружу, от распирающей красно-черной жижи, которая имела приторно-горький привкус и под давлением принимало свойства – яда.
Она вернулась домой из клиники изнуренной и вывернутой наизнанку, благо, что не было ни единого кусочка души, которые был бы не обветрен и слово «легче» принимало весьма извращенную форму. Заново нужно было докапываться до неимоверных глубин внутри себя, чтобы найти силы и хотя бы улыбнуться на заботливо приготовленный Ларсоном завтрак, уныло хохотнуть на то, что он с удовольствием давится овсянкой, а от собственного фальшивого смеха, по телу разносилось пустое эхо.
Нельзя было не оценить иронию того, что Эмма даже не могла вспомнить о ночи проведенной с Ллойдом. Разумеется, это бы вселило хоть каплю надежды на невероятно счастливое будущее и внесло сумятицу в мысли и намерения. Если верить Ларсону и, как он говорит, самой растиражированной книге, тут вполне могло по-хозяйничать высшее провидение. И чем не доказательство его вмешательства, столь внезапная ретроградная амнезия? Светлое будущее не значилось в небесном меню напротив фамилии Кейтенберг, а в спину подгоняли темные тени, шепча, что сомнения в ее положении это уже смешно.
Счастье – это сказка в розово-серебристых книжках для девочек, окруженных заботой пап и мам, а ей вполне должно хватить и более приземленной фантазийной версии без книжного переплета. Счастье ассоциировалось с вбитыми в детдоме правилами и примитивными принципами о справедливости.
Жизнь напоминала такого же беспризорника, каким и была Эмма, только более сильного и озлобленного. Она испытывала ее терпение, когда в очередной раз била наотмашь и с оскалом наблюдала за тем, как ее жертва снова и снова поднимается на ноги, а нить терпения становится тоньше. Медицине наверняка были известны случаи, когда человек просто бессимптомно падал замертво, пару историй Эмма услышала за то время, что провела в клиниках или мотаясь по консультациям к именитым докторам, о встрече с которыми всегда легко договаривался Хьюго.
Но особого впечатления эти рассказы на нее не произвели, а наоборот выглядели вполне закономерно и объяснимо – это, наверняка, были люди, которых жестокость в определенный момент становилась невыносимой, и жизни в их телах оставалось только на то, чтобы делать вдохи и выдохи, а малейшая проблема или разочарование добивали и обрывали, ту самую тонкую нить, на которой держалась внутри тела душа.
Потерянный интерес даже к такому необходимому благу, как дыхание и страшная тоска по жестокому, но понятному детству подвели черту под тем, что Эмма принимала за нормальную жизнь и тем более под заветной мечтой.
Она не смогла себя заставить приезжать в офис и целыми днями просиживала за компьютером, чтобы доделать заказ Гринбергов. Благо, что ни Ллойд, ни Стивен не нарушали больше ее покоя, Ларсон не лез в душу и молча курсировал между своей комнатой, кухней и газетным киоском.
На столе, рядом с компьютером то и дело появлялась тарелка с нарезанными красивыми дольками яблоками, чаем или бутербродами. Легендарное чувство аппетита Эммы, казалось, пропало вовсе. Всего за неделю она заметно осунулась и похудела, лицо приобрело желтоватый оттенок, не замечая ничего вокруг, девушка рвала на части слабое сердце старика и слова Арти, которые тот донес, когда они покупали ей туфли, звучали в голове все громче и громче.
– Я пойду пройдусь немного. Погода сегодня отличная, – Ларсон набросил куртку и пощурился от слепящего солнечного света, который лился в окна. Денек и правда выдался чудесным. Эмма сидела, как обычно, в наушниках, ее неряшливый вид весьма удручал, измятая футболка не менялась уже несколько дней, а из комнаты Эммы не доносилось больше ни песен Элтона Джона, ни Майкла Джексона.
Ларсон чувствовал себя будто живет в дорогом склепе с живым мертвецом. Сюжет такой, хоть книгу пиши, но даже черный юмор старика уже не срабатывал. Ларсон высказал свои опасения доктору Оттерману, но тот попытался его успокоить, что подобное состояние у пациентов с сильными болевыми синдромами не редкость. Другими словами, помочь он ни чем не мог…
И проклятый итальяшка не спешил с визитом, чтобы подбодрить Эмму, хотя Ларсон и не без сожалений видел, что девушка ему далеко не безразлична. Что же это за мир такой?! Ко всему прочему и Ллойд куда-то пропал, благо, что Арти частенько забегал и разгонял уныние своей болтовней.
Сказанных слов, Эмма будто и не услышала. Ларсон долго стоял и смотрел на нее, потом подошел ближе и коснулся плеча, от чего девушка даже не вздрогнула, но голову повернула.
– Что такое? – услышал он тихий вопрос.
– Тебе чего-нибудь купить?
Краем глаза Ларсон увидел на мониторе компьютера статьи о ювелирных мастерских с подборкой фотографий драгоценных металлов и готовых изделий. Это было весьма необычно, учитывая какой «фанаткой» украшений была Эмма.
– Нет, ничего не надо… Я чуть позже уеду на часик. Повидаюсь с давним знакомым, – выданная информация немного приободрила старика.
– А к кому, если не секрет? – поинтересовался он.
Эмма развернулась в кресле и провела рукой по лицу с силой растирая глаза.
– К мистеру Риттерайту. Он довольно известный ювелир. Хочу кое-что ему заказать, потом сразу домой.
Ее слова звучали почти ободряюще и Ларсон обрадовался, что девочка хотя бы попадет на свежий воздух, а в компании Руди ее можно было без опаски отпускать хоть на край света.
Не даром ученые разработали теорию постоянства, правда она касалась только, физического вещества, но Ларсон принимал за правду, что аккумулируемая человеческим организмом энергия, проносящаяся по нервной системе, синтезируется и преобразуется в чувства и эмоции, а значит их можно подвергнуть измерениям. И если безрадостное и тоскливое состояние Эммы превышало все разумные пределы, то наверняка, у кого-то энергия брызжет через край.
Старику и невдомек было насколько он был прав.
Напряженный месяц, безвылазно проведенный на стройке и в офисе, как ни странно сказался крайне положительно на настроении Стивена Грэнсона. Он проверял и перепроверял каждый свой шаг, изучил несколько похожих проектов и прислушивался ко всем мнениям, взвешенно принимая решения. Лингер, судя по всему, не торопился возвращаться из своего отпуска и Стивен глубоко в душе сожалел о том, как несправедлив был по отношению к Виктору. Но все та же гордость не позволяла ему признаться в этом даже матери.
Оливия впервые, за все годы увидела плоды своих трудов и ее младший сын, в будущем, вполне мог стать достойным человеком, ведь в трудные времена, Стивен нашел в себе силы и вел себя крайне ответственно, не смотря на свойственное ему легкомыслие.
Строительство дошло до возведения второго этажа. По нормам, пробы бетона для монолитных зданий проходили апробирования и испытания в специальных лабораториях, чтобы можно было рассчитать нагрузку материала и сопротивление сжатию, но эти показатели менялись уже с двадцатого этажа, где нужно было учитывать, помимо прочего, еще и растяжение при сгибе, а потому менять характеристики и состав раствора.
Образцы в лабораторию Стивен отправлял лично, не доверяя контроль качества никому, а полученные результаты анализировал, собирая сначала инженерный отдел «Грэнсон корп», а затем и специалистов нанятых по контракту субподрядчиков.
Дома, Стивен оккупировал кабинет матери и прерывался только на сон и еду. Драгоценные друзья были отодвинуты даже не на второй план, приглашения на вечеринки стопкой складировались без ответа и уверенность в благополучном исходе проекта опутывала уже не только Стивена, но и его мать, которая позволила себе дать ему только один важный совет – часть работы все же стоило передать доверенному лицу, потому что в одиночку, столь масштабный проект контролировать невозможно.
Ллойд несколько раз предлагал брату, чтобы Флэтчер курировал работу инженеров, чтобы Стив мог сконцентрироваться на координировании субподрядчиков, но тот был непреклонен и самоуверенность сыграла злую шутку в итоге со своим хозяином.
Грант Шелгроу был рядовым аудитором в «Грэнсон корп» и из-за полного отсутствия амбиций не выделялся на фоне своих более бойких коллег, что совершенно не умаляло его умственных способностей. Он дотошно проверял отчеты за месяц, подбивал к каждому пункту сметы цифры, подкрепляя их документами, которые в свою очередь сверял у контрагентов. Это была адова кипа документов, которая существовала помимо электронного документооборота и требовала тщательной проверки.
Скрупулезная работа Шелгроу, в основном, складывалась в приятный глазу лаконичный отчет, каждая цифра в котором имела объяснение. Вот только не в этом месяце…
Все началось из-за простой опечатки в счете за оплату доставки стройматериалов, в частности, готового раствора бетона. По данным «Грэнсон корп» они получили при монтаже фундамента тридцать одну тысячу кубометров, а по данным поставщика «Роу Нэйт» – значилось тридцать семь тысяч. Единицу могли перепутать с семеркой и Грант запросил подтверждение по фактической отгрузке.
Проверка заняла около двух дней и взмокший от найденной ошибки, бухгалтер нес свой отчет в кабинет мистера Грэнсона дрожащими от волнения руками, понимая, что никакой ошибки нет.
– Мне некогда сейчас, мистер Шелгроу! – рявкнул Стив, что-то бурно обсуждая с главным инженером.
Аудитор замер на месте, как вкопанный и попытался придать своему лицу важности.
– Простите, мистер Грэнсон, но я настаиваю, – непререкаемый тон мистера Шелгроу, удивил Стива и он предложил ему присесть, после чего взял отчет и забегал глазами по строчкам.
Там было всего пять листов и переворачивая очередной, Стивен мрачнел все больше, а после четвертого, побледнел и подняв взгляд на аудитор кивнул, давая понять, что тот свободен.
– Отличная работа Грант. Благодарю!
Стройку надлежало немедленно заморозить до выяснения всех обстоятельств и дай Бог, чтобы это было недоразумение. При заливке фундамента, было использовано расчетное количество бетона, а именно тридцать одна тысяча кубометров, наличие по документов еще семи неучтенных тонн говорило об ошибке, которую пытался исправить субподрядчик, а именно укрепить несущие конструкции опоры, потому что плотность дополнительной партии явно была выше. Хотя, возможно, речь шла о банальном хищении.
