Текст книги "Моя ненавистная любовь (СИ)"

Автор книги: Venvi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

В Верховной промелькнул страх, и впервые за долгое время Нацу почувствовал удовлетворение, власть и силу. Почувствовал себя правящим демоном, перед которым дрожали жалкие людишки.

Заметив самодовольство, взгляд исподлобья запылал пламенем злости, что напомнило Драгнилу первую встречу с Хартфилией в реальности. Он вел себя, как требовательный и всегда получающий желаемое хозяин, она непреклонная и знающая себе цену исповедница. Теперь это казалось далеким, расплывчатым сном. Все между ними изменилось слишком сильно.

И все же, когда Хартфилия, опустошенная, подавленная и закутанная в шубу, отчего казалась еще более хрупкой, вышла из секретных проходов и спустилась вниз, Нацу надеялся встретить тот самый гордый и железный взгляд, чтобы все закончилось, так же как и началось. Вот только глаза все еще были красными и умоляющими.

Нацу кинул какие-то слова благодарности и прощание, которые не запомнил, они были чистой формальностью. Нельзя было давать волю чувствам, Люси не должна была увидеть, что он жалеет. Поэтому Нацу показательно развернулся и не оборачивался на сверлящий спину взгляд. Он поднимался по лестнице, вслушиваясь в удаляющиеся шаги в вое метели, вдыхал родной запах, растворяющийся в воздухе и удалялся все дальше от этери. Морозные порывы ветра толкали его в спину, подталкивая. Двери закрылись; по лицу Драгнила пробежал спазм, из горла вырвался нечленораздельный звук, не то ли крик, не то ли болезненный стон.

***

Это было неправильно, это все было неправильно. Хартфилия понимала, что в ней сейчас говорила грусть и нежелание прощаться с любимым, но она не могла усмирить в себе это. Впивалась ногтями в ладони до крови, кусала губы, чтобы отрезвить свое плененное сознание. Но сердце несмотря на просьбы и уговоры, тянулось туда, откуда она удалялась. Хотелось выть от боли растоптанных чувств, что связывало ее с этим миром, что придавало ей краски жизни. Люси должна была злиться и ненавидеть, как она сказала Нацу, но эти слова были ложью. Она хотела остаться, хотела, чтобы он сгреб ее в объятия, поцеловала в макушку и исполнил ее просьбу, как делал во время беременности. Он делал все для ее радости, чтобы она не терзалась переживаниями, так почему сейчас поступил иначе? Почему возвышал ее рыдания, оправдывая, что это к лучшему?

– Все будут рады твоему приезду, – Эрза потянулась за рукой подруги. – Ты сможешь забыть все и заново зажить, а мы тебе поможем.

Хартфилия нахмурилась. Она одновременно хотела и не хотела, чтобы Нацу и прожитые вместе месяцы стирались из ее памяти. Нацу был как губительный яд, отравляющий ее жизнь, однако он был и лекарством, и, если перестать его употреблять, она умрет. Сделать выбор было невозможно. Все было одинаково плохо.

В карете, небольшой, с жесткими сиденьями и холодом пробирающемся внутрь – которая и близко не могла сравниться с Драгниловской, где все было обшито, много подушек и одеял, и можно было прилечь, а еще там всегда было тепло, благодаря объятиям демона, – паренек из Министерства практически спал, Белесерион говорила непривычно много, сообщая обо всем, что происходит в Аминосе, не забывая добавлять, что, наконец, все вернется в свое русло.

Эрза искренне верила в свои слова, Люси сомневалась, что именно так и будет. Как продолжают жить этери, после возвращения, Хартфилия не знала, но слухи твердили, что все они заканчивали плохо. Их считали нечестивыми, свершившими ужаснейший грех перед Всевышним, за что семьи не принимали их назад, гнали прочь из деревень и городов, некоторых жестоко убивали, как будто этери тоже были демонами. Навряд ли ее сестры были такими же суеверными, но смогут ли и они забыть о причине ее отсутствия? Не будет ли она вызывать у них отвращение, после нарушения кодекса исповедниц? Примут ли ее назад, как исповедницу?

Да и какая была ее жизнь прежде? Что она делала, какие были ее цели и желания? Какой вообще могла быть жизнь, зная, что Нацу не находится где-то рядом и вот-вот не зайдет в комнату, проведать проснулась ли она? Зная, что голос будет помнить только благодаря совершенной памяти? Зная, что больше никогда не сможет к нему прикоснуться и даже увидеться? Ее не волновали Люсиан и Люсьен, которых она так мучительно вынашивала почти пятнадцать месяцев, потому что она делала это для Нацу, чтобы увидеть его счастье, чтобы он полюбил ее сильнее в благодарность. Теперь их будет разделять барьер.

– Наконец-то, ты будешь подальше от этих отвратительных этериасов, – в подтверждение своего отношения, при слове «этериас» в до этого восторженном голосе Эрзы прозвучали нотки омерзения.

Оторвавшись от разглядывания белого полотна пейзажа, все еще различимого, так как они спускались с горы и заргы еще не набрали полную скорость, Люси озадаченно проморгалась. Эрза бы никогда не сказала бы в ее сторону столь ужасных слов.

– Ты знаешь зачем мне эти браслеты?

В ответ Хартфилия получила отрицательное качание, Эрза прежде даже не замечала украшений.

А является ли Люси исповедницей или человеком вовсе? Только сейчас она задумалась, что будет, если сестры узнают о ее новой сущности? Исповедницы смогут принять этериаса? Смогут ли они перекроить свою ненависть, которую им внушали с рождения, только потому что Люси – предательница Люси – тоже стала демоном?

– Останови карету, – этери предприняла трусливый побег, и почувствовала облегчение. Ей не придется пересекать барьер.

Эрза ошибалась – теперь Хартфилия была врагом всех своих сестер.

– Что? Ты о чем, Люси? Карету невозможно задержать, – к сожалению, это не была ложь. Зарги знали маршрут исключительно от дома до Министерства и команду двигаться.

Это не могло остановить Хартфилию.

Карета ехала быстро, но недостаточно быстро, чтобы прыжок был смертельным. Сквозь распахнутые двери в карету ворвалась метель и множество снежинок вслед за ней. Они кусали оголенную кожу и резали по глазам, окутывая холодом и стужей. Крики женщины и парня заполнили карету. Эрза всегда была сильнее Люси, она крепко держала ее сзади, приказывая сотруднику что-нибудь предпринять. Нужно было бы сдаться, Люси опрометчиво и отчаянно боролось. Будто она могла так легко позволить, чтобы все пошло так как говорил Нацу. Он дал ей право выбора, и она его сделала – она должна была вернуться к своей настоящей семье.

– Люси, прекрати! Что ты делаешь?!

В драке, Белсерион пыталась сковывать запястья Люси, и случайно сорвала браслет, о предназначении которого так и не узнала. Хартфилия не теряла шанса: пересиливая ограничения и вырываясь из хватки сестры, ей хватило одного прямого прикосновения, чтобы проникнуть под кожу, внутрь чужого мира. Нельзя было точно сказать, что повиляло на Эрзу – проклятье Хартфилии или шок – это заставило ее на секунду застыть. Этого хватило.

Тупая боль прошла вдоль позвоночника и отозвалось звоном в голове. Снег хоть и покрыл ее лицо и забрался под воротник шубы, разгоняя холод, он смягчил удар. Попытавшись встать, Люси опять чуть не упала: сильное дуновение сносило, снежинки больно били, все вокруг было белым, мешала и резкая слабость.

Нацу и Зереф предупреждали Хартфилию, что браслеты нельзя снимать даже на секунду – проклятье распространится по телу и убьет ее. Все мышцы сжало, как заполненные или обвитые невидимой леской, и свело судорогой; текущая по лицу кровь казалась ужасно горячей от контраста с пробирающим ветром. Осознание, что смерть в любую минуту придет за ее душой, не пугало. У нее больше не было места в этом мире – ее не примут сестры, с Нацу она будет вечно несчастна, а на поиски не было желания. Она стала слабой и зависимой, позор всего рода Хартфилия и прежней Люси Хартфилии. Но она не жалела – Люси просто хотела, чтобы Нацу спрятал ее от холода, давая почувствовать свой огонь, и увидеть его в последний раз, какие бы слова он не сказал накануне.

Браслет утонул в нескончаемом высоком сугробе.

– Нацу! – стараясь перекричать взбушевавшуюся природу, Люси пошла навстречу. Она знала, что он придет за ней – она успела стать одной из его слабостей, она прекрасно знала и пользовалась этим.

***

Скоро должна была настать весна, цветки диагерссии уже должны были проглядывать сквозь тающие, серые сугробы, оголяющие грязь леса. Зима задерживалась в землях этериасов сильнее, чем в прошлом году. Все главы понимали, что это сулит затруднениями хозяйства, но больше всех погоду проклинал Драгнил – как и в прошлом году на него опять наваливалось слишком много проблем. Он стал достаточно взрослым и самостоятельным, чтобы не бояться подобных мелочей. Да, теперь это для Нацу было мелочью, как и тонкая рубашка, неподходящая для прогулок во вьюгу, как и порывы ветра, оставляющие невидимые порезы на лице. Он огненный этериас, по его коже бежал огонь, снег испарялся от прикосновений, на земле от его шагов оставалась выжженная трава. Нацу ничего не волновало – он бежал вперед, падал, катился вниз по скале, но наплевав на удары, вставал и бежал. Невидимая нить связи, которую, как он считал обрезал только что, вела его.

Когда этери ушла из его дома, Нацу захотел что-нибудь разрушить, что-нибудь сжечь или кого-нибудь убить. Его грудь словно вспороли, впились в плоть, ломая ребра, как веточки, и острыми когтями, оставляющими глубокий порез от касания, вырвали все, что есть внутри. И это не прекращалось, его рвали и разрывали. Хотелось, чтобы кто-то испытал ту же боль, чтобы кто-то почувствовал хоть что-то близко схожее. От боли он не избавится, нужно время – оно всегда притупляет остроту чувств, – но ему нужно было прямо сейчас прижечь рану.

Вместо намерений крутящихся в голове, Нацу поднялся в комнату. Люси так и не зашла к мальчикам, в детской отсутствовал ее запах. Это было к лучшему. По одному он взял сыновей и уложив на свою огромную кровать не хотелось этой ночью оставаться одному. Сыновья были единственными, кто удерживал его от побега, единственными, кто могли утешить.

Взяв доклады от приближенных, от которых он должен был отдыхать еще два месяца, Нацу сначала пытался сосредоточиться на них, а когда перечитал один и тот же абзац в седьмой раз, отбросил, и, закрыв глаза, положил руки на мальчиков, разгоняя по их телам огонь, вслушиваясь в их сердцебиения, ощущая, как под ладонями при дыхании взмывали их тельца. Нацу хотел наполнить себя единением с Люсианом и Люком, и избавиться от всего остального.

Кажется, у него начало получаться, как в голове услышал прекраснейший и ужаснейший зов тысячи голосов. Люси сбросила браслеты, Люси жертвовала собой, Люси, умирая, звала к себе. И кто из них был эгоистом?

Драгнил задержался на секунду скованный страхом, что не переживет, что не сможет вернуться – он терял близких слишком быстро, чтобы успеть примериться. Его сердце точно хотели превратить в кровавое месиво. А затем взгляд вернулся к мирно спящим мальчикам. Они не смогут без него, а он не сможет без них. Они нуждались друг в друге, и Нацу пересилит все ради них.

Он больше не будет убегать, ему есть причина возвращаться.

Драгнил не соврал: Люсиан и Люсьен всегда будут его двумя солнышками – две путеводные звезды его жизни. Но прямо сейчас он нужен был Люси – своей этери, той кто полюбила и даровала величайший подарок – своей Люси еще один, прощальный раз.

Люси была этого достойна.

Сумерки сгущались, тьма полотном покрывала мир. На зрение нельзя было полагаться: в глаза все время попадали снежинки, а если таяли, то впереди виднелся только белые сугробы и темнота с различимыми стволами деревьев. Нацу принял полуэтериское обличье, чтобы нить укрепилась, и втягивал воздух в легкие. К сожалению, он поймал запах крови. Люси, сидя на коленях, опиралась о ствол, перед шубы и платья окрасился в алый, почти черный.

– Люси, ты идиотка! Совсем свихнулась?! – беря на руки Хартфилию, ругался и рычал Драгнил.

Он скрывал за злостью сводящее с ума волнение и страх. Он отпускал Люси, чтобы она жила, чтобы смогла обрести свое счастье, она не должна была умирать в этом мире на его руках.

Глаза слезились, не обращая внимания, он искал укрытие. Местность из-за снегов и вьюги была неразличима, но через пару драгоценных минут, которые Люси прижималась к нему, он отыскал небольшую пещерку, защищающая от заглушающих и слепящих снегопадов.

– Где браслеты? Адово проклятье, где они?! Ну же, не молчи! – Нацу осматривал ее руки, полностью синие из-за проклятья, ощупывал одежду, рылся в карманах. Он знал, что не найдет их, что будь они, исповедница уже надела бы их. Он не мог смотреть, как ветки голубых нитей распространяются по телу, как стекленеет взгляд, как этери слабеет в его руках. – Где они, Люси?!

– Нацу, – девушка остановила его, протянув руку вперед, касаясь лица. Не осознавая, она использовала свои силы, привлекая Драгнила к себе, успокаивая, утешая. Их лица были в расстоянии сантиметров, Люси хотела быть к нему настолько близко, насколько могла. Но он был слишком зол на нее, слишком обижен, и, словно в наказание, поднял голову наверх, где была тьма, а он ее совершенно не видел. Его подбородок задрожал, с уголков глазах покатились слезы.

Он ничего не успеет – Люси умирала, а он был бесполезен.

– Я был эгоистом, да? Я не думал о тебе, да? Да, Люси?! Так что ты делаешь сейчас? – он кричал во все горло, он пытался перекричать боль, разъедающую саму его душу. Он опять терял частичку своей семьи – частичку себя. Она убивала его вслед за собой. – Как мне теперь жить, Люси?! Ты же знаешь, что я до сих пор не могу простить себя за убийство отца и дяди… Я не хочу быть еще и твоим убийцей! Я же просил тебя! Просил, Люси!.. Люси…

– Это мой выбор, – прокашлявшись, шепотом заговорила Хартфилия. Нацу не мог сопротивляться ей долго, никогда не мог, это же была его этери, его Люси. Их лбы соприкасались, слезы спадали на ее лицо, омывая от следов крови. Вопреки, в девушке не было и капли грусти. – Ты просил быть счастливой. Я счастлива, прямо сейчас, наедине с тобой. Я ни о чем не жалею… Мне больше ничего не нужно.

Оцепенев на мгновенья, Драгнил снова зажмурился, не стесняясь хныча, воя раненным зверем. Руки сами притягивали, укладывая этери поудобнее в руках, чтобы передать ей свое тепло – сделать хоть что-то. Он в последний раз оглаживал ее лицо, пропускал волосы сквозь пальцы, в последний раз задыхался родным запахом. Нацу было наплевать на кровь, он покрывал лицо и руки девушки поцелуями. Тоже последними для них.

И не смотрел. Светящиеся сотнями песчинками глаза не принадлежали его Люси – это было проклятье, вытягивающее силы. Наблюдать за тем, как жизнь таяла в Люси, как кусочек льда в его руках, было невыносимо – зверски, демонически, нечеловечески – больно.

– Ты, ты, т-ты сказала, что ненавидишь меня! Я должен быть тебе ненавистен, – в надежде, жалкой надежде, выдавил, пересиливая сдавленность в горле. И все-таки не мог больше жмуриться и смотрел, потому что она хотела этого, потому что это все еще были глаза Люси, необычные и единственные, как и она сама. Он не смел портить хотя бы это.

Она должна была уехать и позволить другим исповедницам втянуть себя в нормальную жизнь, с ежедневными тренировками, заботой о хозяйстве и прочей работой, которую здесь вместо нее делали слуги. Она должна была забыть, что когда-то у нее была влюбленность в демона, сыновья и страданья. Она бы забеременела от какого-нибудь рыцаря, перенесла беременность без страшного второго периода, и родила бы девочку с блондинистыми волосами и карими глазами, точная копия ее. И Люси бы назвала дочь каким-нибудь нелепым, но именем, которое нравится ей. Люси прожила бы еще несколько десятков лет в поддержке сестер и в любви к этому миру.

Но судьба пошутила над ней. Она не дала Хартфилии выбора и обрекла, с того самого летнего дня, когда они увидели друг друга во сне, когда она краснела до кончиков ушей, а он довольно рассматривал ее, удивляясь знанию этериского и считая странной. Судьба привела Люси к этому моменту и месту.

Драгнил сковывал ее в объятиях и жадно целовал, оголяя перед ней душу. Он даже не молил Всевышнего о чуде – это отвлечет его от Люси, той, кто в этот момент стала значительней.

Люси исполнила свою роль, ему должно быть все равно, тогда почему он ощущал, как погружается в отчаянье? Тогда почему он был готов разделить смерть вместе с ней?

Зачем позволил ей пустить корни в его сердце?

– Я ненавижу тебя, ты испортил мою жизнь, но люблю тебя сильнее, – усмехнулась Люси. Она опять зашлась в нездоровом, кровавом кашле. А Нацу поверил в ее слова о том, что она не жалеет. Стала бы она шутить и стараться поддержать его, будь это иначе? – Ты моя ненавистная любовь.

– Я люблю тебя, Люси.

Светлые брови взметнулись вверх – Нацу впервые говорил ей эти слова, которые она дождалась только в последние минуты жизни. И это не было брошено, чтобы обрадовать, чтобы она почувствовала себя опять любимой, это не был предсмертный подарок. Это было абсолютная правда: Нацу не был благодарен за мальчиков, Нацу не был к ней просто привязан.

Нацу любил Люси, как и она его.

Голубые ниточки проклятья соединились на последней клеточке тела. На лице застыла последняя счастливая улыбка.