Текст книги "Моя ненавистная любовь (СИ)"

Автор книги: Venvi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Все хорошо, я не чувствую каких-либо нарушений, а господин Нацу сказал, что поток сил стабилизируется, и, думаю, скоро полностью возобновится, – с яркой улыбкой произнесла Бленди, взяв исповедницу за руку. Хартфилия смотрела на нее с тревогой, будто ожидала услышать «но». Однако его не было – главные повреждения она вылечила еще в первые дни, если не часы, предотвратила возникшие осложнения, и теперь все было абсолютно нормально, учитывая, что пережила этери. Шерия медленно и уверенно качнула головой. Хартфилия пару секунд выжидала взглядом, в конце, ее плечи опустились, она кивнула в ответ и на ее лице впервые за два месяца появилось подобие улыбки. – Я не хочу вам сегодня докучать, так что могу провести небольшую процедуру, она снимет стресс с тела и ускорит восстановление.

– Да, думаю это будет неплохо, – Люси отвела глаза и поджала губы. Шерия не отвечала, подумав, что та недоговорила. – Только, я могу сначала помыться?

– Вы уверены? Может мне вам помочь или позвать слуг?

– Я итак выгляжу не очень, наверно, запах от меня не лучше, не хочу тебя смущать. И нет, думаю, я справлюсь с этим без помощи, – услышав вопрос Хартфилия несколько удивилась, таких вопросов ей явно не задавали, даже гибриды, а они бывали весьма дотошны. Исповедница вспомнила три недели со смерти этериаса: они прошли для нее словно в тумане, однако сейчас четко проплывали перед глазами. Впервые дни, когда лекарши разрешили ей встать с кровати и выйти из комнаты, Люси пыталась показать самой себе, что ничего не изменилось, она исповедница и сделает, как делала раньше – наденет безэмоциональную маску. Вот только, лавой эмоции, чувства и боль бурлили в ней и никакая маска не могла их сдержать – она давно не та исповедница Хартфилия. Она сдалась, заперлась в спальне и изредка выходила оттуда. Про самые элементарные вещи, как поесть или помыться, ей напоминали слуги и иногда уговорами заставляли ее сделать это. Так что в ее желании сделать самой есть что-то большее, чем простая гигиена. Шерия снова улыбнулась и кивнула, но по-другому, понимающие, не как лекарь. Наверно, это просвет – она может продолжить жить настоящим и будущим.

***

Первые дни Нацу не отходил от Люси, просто молча сидел рядом, пока Шерия исцеляла ее. Как только ее состояние улучшилось стал уходить все чаще. Был убит этериас, и Нацу не мог позволить, чтобы подобное случиться более. Он рассказал обо всем Зерефу, а затем узнал Рэдфокс. Драгнил не хотел слушать их сопереживания, он жаждал перейти к действиям – он жаждал мести. Нацу хотел убить каждую тварь, хотел каждую из них разорвать на части и сжать в когтях их бьющееся черное сердце – ни один из них не был достоин жизни, после того, что они сделали. Гажил согласился с Нацу, возможно, чтобы поддержать его, возможно ему просто хотелось интересной битвы: за месяцы сидения с дочерью, которую он хоть и обожал, но безумно уставал от нескончаемых криков, бессонных ночей и повторяющихся суток – ему нужно было отвлечься. Зереф пытался уговорить их оставить эту идею, ведь он с подчиненными только начали понимать причину изменения поведения велнусов. Они выяснили, что теперь на охоту выходят в основном самки, которые по размеру были меньше, их поведение было более агрессивным и они не знали «правил» мира, поэтому без страха лезли к территориям этериасов, а вот самцы-велнусы реже встречались, они полагали, что из-за любви демонов поохотиться количество диких значительно сократилось, и самки, которых раньше не встречалось, стали выходить. Вдобавок к этому, они полагали, что у велнусов есть гнездо и оно неподалеку от барьера, по сведениям там уже происходило нападение группой велнусов, и некоторые гибриды и исповедницы также могли заметить подобную аномалию, не подозревая этого. Им требовалось время, чтобы узнать больше полезной информации, но Нацу не хотел слушать Зерефа и заявил, что если он не пойдет, они с Гажилом справятся вдвоем. Как главы они должны были действовать вместе, иначе возникнет разлом в их и их подчиненных взаимоотношениях, поэтому Зереф поставил свои условия – убить большинство, но не всех, чтобы значительно не нарушить экосистему и лучше изучить мутантных диких. Нацу долго упрямился, захваченный гневом он не собирался оставить ни одной живой души отвратных чудовищ, ему нужна была достойная месть, где он выместит всю боль, все чувства, что родились в тот самый момент, когда он почувствовал резкий поток сил и услышал нечеловеческий крик.

Однако Зереф, считающий себя названым братом Нацу, силой проклятья успокоил его. Нацу пытался вырваться из черных пут материи Зерефа, а затем сдался. Он расплакался, как мальчишка, как тот мальчик, что слишком рано потерял отца. Нацу казался свирепым зверем, его неусмиримый огонь пугал и ранил, но Зереф слишком хорошо знал – он уязвим, одно попадание в нужное место и зверь падет, явив ребенка, оставшегося один, без любимых родителей, без той связи и любви, что была еще до его рождения. Перед тем, как Драгнил вновь воздвиг стены ненависти, Зереф поговорил с ним, дал необходимое утешение, и каким бы корыстным это не было, уговорил его на свои условия. С того дня, уже как семнадцать дней*, Нацу уходил до рассвета и приходил далеко за полночь, весь день вместе с остальными подчиненным уничтожая велнусов. Нацу опять вернулся к тому времени, когда не появлялся дома, но вместо помощи подчиненным, убивал.

Люси хотела, чтобы Нацу был с ней. Первое время он не отходил от нее, рассматривал долго и пристально, и все время дотрагивался до нее, гладил и обнимал. А потом он медленно, с каждым днем холодел к ней. Теперь он не слушал ее, он пару секунд смотрел виноватым взглядом и отводил взгляд. Они практически не смотрели друг другу в глаза, он старательно избегал этого – оно напоминало произошедшем. О том, кого потерял, и кого мог потерять из-за своей глупой невнимательности. Он просто забыл обезопасить собственный дом. Дом, который хранил смерть Игниса и Игнила Драгнила благодаря их «любимому мальчику». Он был виноват в их смерти, и он же чуть не погубил собственных нерожденных детей.

Нацу не мог быть рядом ни с Люси, ни в собственном доме.

Однако была одна вещь, что заставляла Нацу возвращаться домой. По совету Шерии и лекарш, чтобы подкрепить связь между детьми и придать им сил, что поспособствует и облегчит лечение, он должен был давать этери собственный огонь. Раньше они делали подобное – огонь не ранил Люси, наоборот, это было приятно. Огонь приносил ей тепло, то же, что приносил Нацу – окутывал не только тело, но и душу. Сейчас, это было подобно пытке. Нацу касался Люси, покрывал их тела огнем и они просто лежали рядом. Их мысли были поглощены в скорби и печали, о чем еще они могли думать после пережитого? Делали это через день, поздно вечером, когда солнце уже долгие часы скрывалось за горизонтом и над миром правила ночь, когда приходил Нацу. Люси в тот момент обычно спала нервным сном, либо в объятиях Нацу – больше не таких крепких и пламенных, полных любви и нежности, они походили на бессмысленное действие тела – прислушивалась к его дыханию, стуку сердца, пока не проваливалась в сон. В последнюю неделю Люси пыталась с ним поговорить или как-то скрасить их «терапию» приятными ласками, но этериас не реагировал на нее, смотрел пустым взглядом и апатично вздыхал. Люси стыдилась своих действий и ложилась обратно.

Сегодня Нацу пришел рано, вот только, выглядел он более уставшим и подавлены, чем обычно. Запачканный в черных разводах крови и грязи и множеством царапин, его плечи были опущены, руки безвольно висели вдоль тела, чьи движения были медленны и вялы. Хоть не было видно мешков под глазами, исчезавших от регенерации, его скулы стали еще заметнее благодаря впалым щекам, и легкая щетина, которую Люси никогда прежде не видела.

– Шерия сказала, что мы идем на поправку. Скоро будем полностью здоровы, – сказала Люси, приподняв уголки губ, когда этериас вышел из душа. Она надеялась, что новость приободрит Нацу, однако он лишь перевел на нее тяжелый взгляд. Изучающий и пронзительный – Люси хотела, чтобы он был другим, ожидала мелкое ликование, наконец, жизнь налаживалась. Впервые за эти недели он смотрел на нее так долго. А потом взгляд сменился обречением и одиночеством.

Ничего не говоря, Нацу залез на кровать, подвинулся к Люси и поднял руку зажженную пламенем, что должно было переместить на этери. К его удивлению, та остановила его.

– Может не стоит? – Хартфилия взволнованно посмотрела на него. – Ты сегодня сильно устал, тебе нужен отдых.

Люси обхватила его руку своими двумя, и переплетя пальцы в крепкий замок, положила на свой сильно выросший за месяцы живот, большим пальцем нежно поглаживая грубую кожу этериаса, в знак поддержки, которую он, как и любую другую не замечал.

Девушке с каждым днем становилось все лучше: она не лежала днями в постели, к ней вернулся аппетит. Она сама просилась на прогулку: ее так достали четыре каменные стены и затхлый воздух. Она вновь оживленно принимала участие в разговоре, вместо тех жалких попыток, когда она находилась все еще в своих мыслях, она шутила и улыбалась. Она больше не пряталась в своей комнате, она возвращалась обратно в поток жизни.

Люси приняла и продолжила жить, в отличии от Нацу. Он остался в прошлом и мстил из-за прошлого, которого не изменить.

Конечно же, Драгнилу сообщали о состоянии этери, и Хартфилии казалось, что это угнетает его. За двадцать четыре дня он не сдвинулся с места, утопая в своей печали. Люси понимала каково ему, поэтому терпела и не давила на него. Ему нужно еще время.

Однако, она не принимала его огонь вовсе не потому что Шерия сказала, что все хорошо и эти процедуры уже не обязательны, но будут полезны в профилактических целях, и причиной не была усталость Нацу – выделение столь небольшого потока огня вовсе не отнимает силы, порой это дает снять напряжение, как он сам ей говорил. Нет, она могла принять это и спокойно уснуть под его боком, но Люси не хотела этого.

Иногда у нее проскальзывали мысли, что она должна радоваться возможности быть рядом с ним, как это было прежде, вот только, стоило ей вспомнить, как это было раньше и как сейчас, радость отступала, превращаясь в осколки под тяжестью безысходной тоски. Дома Нацу не был бурлящим огнем – он вымещал горящий адским пламенем гнев на диких, чье гнездо было найдено, а возвращаясь, от пламени оставался пепел меланхолии. Апатичный, источающий исключительно отчаяние, Драгнил передавал свое настроение другим. Особенно сильно это влияло на Люси. Его огонь, часть его, сама была пропитана безнадежностью и переходила на этери, покрывая ее тело и сердце. Ей передавалось его настроение, оно разделалось на них двоих и прожигала их двоих вместе. Люси не могла этому сопротивляться, ведь собственная боль до сих пор не ушла, до сих пор не была похоронена глубоко внутри, до сих пор не стала ее частью. Люси показывала то, чего еще нет, то к чему она стремилась. Она слишком легко поддавалась унынию. Вот только, следовать за ним и позволять ему управлять ею Хартфилия не желала. Сегодня день был слишком солнечным, чтобы тучи и дождь испортили его.

– Поток сил к мальчикам усилился? – попыталась начать разговор Люси. Вместо тепла, что должен был давать ей Нацу, она получала холодность и безразличие, даже когда обнимала его руку и прижималась к горячему телу. Сейчас, когда тяжелее всего, они должны были быть вместе и рядом, однако не оба осознавали это.

Нацу молчал. Из-под опущенных век он смотрел на исповедницу, моргнул, и пусто смотрел в потолок. Закрыл глаза, сказал «Почти такой же, как раньше», а затем вновь моргнул и посмотрел на нее тем самым взглядом. Виноватым, одиноким, и было в нем что-то еще, чего исповедница понять не могла. Ей не нравился такой взгляд.

Почему он на нее так смотрит? Где ее прежний, веселый и импульсивный Нацу? Где тот, кого она любила?

***

У исповедниц должен был быть чуткий сон, чтобы во время услышать опасность и проснуться, пока та не погубила ее. Люси не только в том, что она этери отличалась от своих сестер. Когда разрешали передохнуть от утренних тренировок и работы, она могла спать до обеда, а сон ее был крепок, мелкий шорох ее не разбудит. Однако когда ночи были полны кошмаров и на душе скребли кошки, Морфей не погружал ее в свои владения, держа где-то между тем миром и реальностью. Этой ночью Люси проснулась впервые не из-за воспоминаний, пленкой крутившихся в голове, когда она теряла контроль во сне. Копошения. Она привстала на локтях и лунный свет подсказал ей их причину – этериас стоял возле кровати и одевался.

– Нацу, ты куда? – возросшая в секунду тревога убрала остатки дремы.

Драгнил замер и остановился, не ожидая, что его застанут. Работа была его оправданием, в которое Люси не поверила: слишком рано собирается и молчал слишком долго перед ответом. Шестое чувство лишь подкармливало ее предположения о лжи.

Она хотела бы гневаться, ей так надоела его ложь. Он забыл к каким последствиям она привела в последний раз? Это должно было бы стать для этериаса уроком, вот только, он не вспоминал об старых ушибах, ставшими мелочными с теми ранами, что с недавних пор не останавливаясь кровоточили на его сердце. Просто помнил, где-то на подкорках сознания, но не сейчас.

Хартфилия подползла к краю кровати и успела схватить за рукав старой рваной рубашки, когда этериас уже развернулся к ней спиной и делал шаг по направлению к двери. Ей казалось, что если он уйдет сейчас, то больше не вернется.

– Нацу, останься. Не уходи, – ее голос был тих, но достаточно громок в тишине ночи. Ночь, которая на первый взгляд не отличалась от других весенних ночей, спокойная и тихая, она не предвещала ничего, кроме сладкого сна.

Этериас замер. Прямая спина сгорбилась, плечи сжались. С судорожным вздохом он, кажется, поворачивал голову к ней, однако остановил свой взгляд на окне, где на небосводе неспешно проплывали облака, на половину закрыв старый месяц, вместо которого мириады звезд не давали погрузиться миру во власть мрака.

– Зачем?

Люси вылупила глаза на этериаса. Озадаченно всматривалась в его спину, будто там она могла прочесть, что на самом деле сказал Нацу – этот вопрос был для нее очень плохой игрой воображения. Нацу молчал и ждал.

– Зачем, Люси? – повторил он, но его голос прозвучал еще тише, и этери опять не поверила бы, что он и вправду задал этот вопрос, но он звучал слишком отчетливо, чтобы притвориться, что его не было.

– Ты мне нужен, – в горле стоял ком. Она подалась головой вперед, лбом опираясь об его руку. Она не знала другой ответ, кроме этого.

Перед глазами стояла старая картинка: женщина в белом платье и уложенными в аккуратный пучок блондинистыми волосами размеренным шагом идет к деревянной двери с железной ржавой ручкой, открывает ее, и с улыбкой оборачивается: «Люси, я уйду всего лишь на три дня, так что не скучай без меня, хорошо?». Дверь со скрипом закрылась, а три дня длились уже семнадцать лет. Люси боялась. Боялась, что от нее опять уйдут и оставят одну. Она не хотела оставаться одна.

– Это не так.

И вновь его слова разрезали тишину острым, острейшим, что может существовать мечом. Мгновенно, без лишней чепухи. Его хриплый голос не стал громче, но он оглушил Хартфилию. Сердце забилось быстрее под давлением страха. Тело ослабло, она не чувствовала его, только расползавшуюся по венам боль, однако из последних сил сжала рукав рубахи в кулак, что можно было услышать, как порвались нити. Люси забыла как дышать. Из горла вырывались хрипы, она глубоко вздыхала воздух и выдыхала, не давая тому наполнить легкие. Она опустила голову вниз, сжала челюсти и крепко зажмурилась. Помимо боли, ее одолевало другое множество чувств, что три недели копились в ней, оседая и скрываясь в не уходящей печали, а теперь бурным потоком смешивались с ней, совершенно разные, они не могли быть вместе, превращаясь одним целым в хаос.

– Да откуда тебе знать?! – цунами эмоций сорвались в одном крике. Она не могла контролировать себя, поэтому кричала и плакала, плакала и кричала. Она ничего не могла с собой поделать, потому что плотина молчания и принмания не могла стоять вечность. Одно движение мужской руки, которую хотели вырвать из захвата девушки, как плотина рухнула в один момент и выпустила, все, что так долго терпела.

– Ты все дни пропадаешь где-то, а домой возвращаешься поздно и даже тогда не обращаешь на меня внимания, словно меня и нет! Я знаю, знаю, что тебе больно, грустно и ты винишь себя, но думаешь я не ощущаю тоже самое? Он умирал у меня на глазах, я видела как его пронзил рог и чувствовала, как на меня капает его кровь! По-твоему, это ничего не значит? Что Игнил не был мне дорог? – она почувствовала как в дернулся Драгнил при имени дяди – никто не произносил это имя при нем. Нацу обернулся и его глаза распахнулись. Но она больше не собиралась его жалеть. А она что не нуждалась в этом?! Хватит с нее. – Я видела смерть перед глазами, а ты смеешь говорить мне, что ты мне не нужен? Неужели ты думаешь, что мне легче от того, что ты постоянно уходишь? Мне требовалась твоя поддержка и забота, как никогда раньше, но за все это время ты даже не поговорил со мной. Ты эгоист! Ты хоть раз подумал каково мне? Ты думал, каково это каждую ночь видеть одни и те же секунды смерти Игнила и как меня саму чуть не убили, и каждую секунду дня чувствовать, как мои дети слабеют внутри меня и возможно умирают, потому что мне захотелось прогуляться в тот чертов день? Ты вообще думал о ком-то кроме себя, Нацу?

– Постоянно, – в одном слове читалась вина, услышать которую не было невозможно.

– Ты врешь! Ты опять мне врешь! – она отпустила этериаса и руками била по кровати. Волосы перед сном убранные в косу растрепались, верх ночнушки становился мокрым от слез, и горло саднило. Люси не могла успокоиться, тело и разум были под властью эмоций печали, злости и обиды. Но в ее положении ей сил не хватало, и она остановилась, так же резко, как взорвалась, вновь сжала руки в кулаки, и продолжила дрожащим голосом: – Было бы это так, ты бы был рядом со мной и мы вместе проходили через это. Если не ради меня, хотя бы ради детей ты должен был постараться. Но ты бросил нас, бросил одних, будто все твои слова о семье и любви, словно их не существовало никогда прежде. Словно мы тоже там погибли и нас больше не существует… Нацу, я нуждаюсь в тебе, как воздухе.

Драгнил опять молчал слишком долго, а затем опять дал слишком короткий ответ.

– Ты такая сильная, Люси.

– Нет! Нет! Нет! Это не так! Это ложь, ложь, ложь! – она слышала, что его голос мог вот-вот сорваться, наверно, из-за вставших слез. Но она не была уверена. Ее собственные рыдания стали громче и оглушительней, а из глаз потекли слезы в два раз сильнее, почти ослепляя, когда она увидела, как Нацу отвернулся от нее и шел вперед к двери. – Я не могу быть сильной, если тебя нет рядом! Ты нужен, нужен мне! Я не смогу без тебя! – всхлипы перекрывали крик. Спина этериас все удалялась от нее, и она хотела побежать за ним, но не могла встать или подчинить себе свое слабое тело. Потянулась вперед и упала обратно на кровать. Она кричала во все горло, надеясь, что это его остановит, потому что она не могла больше без него.

– Нацу, пожалуйста, останься со мной! Пожалуйста, не уходи! Не бросай меня одну!.. Н-Нацу!..

Дверь со скрипом, которого никогда прежде не было, закрылась.

***

Не успела Люси проснуться и открыть глаза, сегодняшняя ночь молниеносной пленкой пронеслась в голове. Девушка слегка нахмурилась и капельки слез появились в уголках глаз. Она глубокого вздохнула и почувствовала изнеможение, вместе с истощением. Сейчас внутри нее не было ничего, кроме этого. Не было ни светлых чувств, к которым она пришла за двадцать четыре дня, не было и грусти. Еще один глубокий вдох, она открыла глаза и долго-долго смотрела в потолок. Люси чувствовала полное опустошение. Ничего больше, абсолютно ничего. Лишь когда услышала копошение рядом и заметила розовую макушку, в ней проснулась надежда, пока она не осознала, что спит с ней на одной кровати Шерия. Она смутно помнила, как этериаска прибежала и опять сидела, расположив над ней свои тонкие ручки с голубым восстанавливающим свечением, ведь все ее труды могли пойти насмарку. Люси не огорчилась, не разочаровалась, не разозлилась, она просто равнодушно поняла, что с ней рядом не Нацу. Однако и надежда в ней не затухла. Сейчас, потеряв эмоции, она рассуждала здраво: Нацу не исчезнет, он не ее мать, не Игнил, ему просто нужно время, и она его даст. Эта история не повторится. Люси уже ждала и скучала, скучала и ждала. Она знала, что Драгнил вернется, и приняла это, как свою веру.

Вот только, Люси не знала, что ни вечером, ни завтра, ни через неделю Нацу не придет. Не знала, что ей перестанут нравиться розовые волосы Шерии, которая из-за ухудшившегося состояния, не отойдет от нее не на шаг. И уж точно она не знала, что две с половиной недели пройдут в томительном ожидании, пока в дверь поместья не постучат. На входе будет стоять Зереф Спригган с бумагами в руках, и он отдаст их стоящей рядом старой гибриду-кошке, полненькой с пухлыми щечками и милой, уютной улыбкой, которая вызовет у исповедницы растерянность и слабый страх.

Люси не знала, что вместо возвращения Нацу, ее ждали слова не от ее этериаса:

– Люси, ты больше не можешь здесь жить. Дом Этери – там о тебе позаботятся.

Комментарий к 30. Вместе – лишь иллюзия

Боюсь, что с хронологией может быть немного не ясно:

Первая сцена – первая неделя со смерти Игнила;

Вторая, Люси с Шерией – двадцать дней;

Третья и ночь – двадцать четыре дня (*семнадцать дней, так как работать он начал через неделю со смерти Игнила).

Почему же Нацу поступил так? Все будет раскрываться в следующей главе, но небольшое объяснение сейчас будет не лишним (ведь думаю многие задались этим вопросом). С самого начала фанфика говорилось про то, что когда Нацу эмоционально тяжело – он уходит. Произошло это и сейчас. Отчасти за основу этого взят канон, думаю, все помнят, как после смерти Игнила Нацу ушел “тренироваться”. Отрицать не стану, он и вправду это делал, но ведь он мог это делать и в Магнолии, со своими друзьями. Как мне кажется, ему просто нужно было пережить потерю и легче это сделать ему было одному (я помню про Хэппи, и возможно не будь они семьей, Нацу и без него бы ушел). Это мое мнение, с которым вы можете быть не согласны, однако это произошло в фанфике и это ничего не изменит.

========== 31. Невозможно отвергать ==========

От свечи вверх струился тонкий поток дыма, растворяясь с каждым мгновением в теплом воздухе весенней ночи, стекавшие капли воска застывали на месте. Зеленые глаза наблюдали за занимательными процессами, переключая внимание с одного на другое. Однако они были слишком скоротечны, и вот ее взгляд устремился в потолок, выискивая, что может развлечь ее сознание или дать ему уснуть. Еще недавно она зевала чуть ли не каждую минуту и веки против воли закрывались, но вот она затушила свечу и вместе с ней всякую сонливость. Теперь Хисуи была бодра и полна сил, резко захотелось выйти на улицу прогуляться, почитать, заняться живописью или поесть. Вариантов много и ни один из них ей не был позволен – нянечки, как беременные прозвали гибридов, ужасно бесновались, когда их безупречный режим нарушался. И все-таки у Хисуи был еще один вариант, возможно даже более интересный, чем остальные. Повернувшись на бок, она смотрела на свою соседку по комнате: через щель между полом и дверьми проглядывал свет живого огня, что все еще горел в коридоре, и спадал на лицо без единой морщинки или напряженного мускула, ровное, оно не выражало ничего, словно у застывшей навечно статуи; собранные блондинистые волосы аккуратно, волосок к волоску, лежали на подушке, пышная грудь равномерно вздымалась вверх и вниз. Хисуи поджала губы, похоже девушка спала, а она так надеялась, что они смогут, наконец-то, пообщаться!

Дом Этери делился на три комплекса: в первом жили с начала беременности до двадцать второй недели, в паре километрах от него был второй, где проживали до конца человеческой беременности, третий же был предназначен для тех, у кого уже начался второй период, и чтобы не пугать остальных, он находился вдалеке, никто до начала положенного срока не мог его увидеть. Хисуи Е. Фиор переехала во второй комплекс неделю назад и познакомилась со всеми, кроме своей соседки, Люси Хартфилии. Про нее ходило множество слухов, однако Е. Фиор хотела узнать, что правда, а что нет, понять, что она за человек, и просто-напросто подружиться. В старом «доме» у нее была прелестная соседка, что стала ей подругой, они и на секунду не могли умолкнуть, даже мелких ссор не было, но вот пришел срок и теперь она жила здесь, старая соседка приедет через два месяца. Хисуи пыталась поговорить с Люси, но ничего кроме приветствий она от нее не услышала, та обрушивала холодность одним своим присутствием, настроение падало, за свои попытки становилось стыдно, и она предпочитала промолчать.

Практически все беременные этери искали друзей скрасить жизнь в этой тюрьме. Именно тюрьме, как по-другому можно назвать было место, где за тобой постоянно следят, вся твоя жизнь состоит из контроля и заранее составленного режима, что должен обеспечить нормальную беременность? Многих это раздражало, они нарушали правила или игнорировали, в итоге это прекращалось: то ли им надоедали вечные замечания, то ли был другой способ, неизвестный ей, ведь Е. Фиор соглашалась и следовала указаниям нянь. Отрицать нельзя, дом Этери напоминал заточение, но Хисуи уже жила в подобных условиях и ей даже нравилось. Здесь у нее были хоть и временные, но настоящие подруги, и подхватив это дружелюбие, она спешила подружиться со всеми, пока у нее есть время, ведь что ждет ее по возвращению домой – неизвестно.

Хисуи не прекращала задаваться вопросом: почему она такая отстраненная? Девушка видела, что со своей персональной няней, Амри, Люси была более радушна, и пару дней назад сюда приезжала девушка похожая на ребенка, с которой та была другой, открытой, умеющей улыбаться и смеяться. Может у Хисуи и были другие подруги, она считала одной из важнейших вещей: найти общий язык с соседкой. Они избегали друг друга на протяжении дня, но вечером возвращались в комнату и жить эти пару часов вместе в в подобном безразличии к друг другу испортит все плюсы. Точнее уже портило, правда она никогда это вслух не скажет.

Возможно в поведении Хартфилии была причина? Е.Фиор знала: не все способны пережить, что произошло за время проведенное у демонов. Обычно они справлялись с этим живя еще в первом «доме», но… Хисуи погладила себя по плечам. На самом деле нет, практически ни одна не справлялась. Эти воспоминания не исчезали и не стирались. Многие были способны сделать вид, что все нормально, пряча свои страхи и кошмары подальше. А те, кто не мог притворяться и страдал от паранойи, что первым делом вредила беременности, отправляли в отдельное крыло, где им помогали или успокаивали. Никто не мог помочь ни одной из них.

– Прекрати, ты во мне дыру прожжешь, – Хисуи вздрогнула, услышав голос Люси, от которой за время размышлений не отвела взгляд. Ее лицо вытянулось, и она часто хлопала ресницами в удивлении.

– Извини, я думала ты спишь, – стыдливо проговорила девушка. Она не ожидала и немного испугалась. Голос соседки резал по слуху, холодный тон сковывал тонкой коркой льда воодушевление, появлявшееся исключительно в тихие бестревожные ночи. Тяжелый вздох со стороны Хартфилии, и поерзав на кровати, она вновь закрыла глаза. Заметив это, девушка встрепенулась. Она кусала губы, не зная, стоит ли начать разговор – предугадать реакцию соседки невозможно. Вот только, вскоре она точно не уснет, а провести ночь в мучащих раздумьях не хотелось. Решив для себя, что она стерпит и злость, и равнодушие, и любую другую эмоцию, начала разговор: – Люси, почему мы с тобой не виделись раньше?

Соседка приоткрыла глаза, устремив их на нее, и нахмурилась, отчего Хисуи нервно сглотнула. Ладно, может она не совсем готова стойко выдержать реакцию соседки, особенно ее холодность, к которой за неделю она так и не привыкла. Та нахмурилась, и Хисуи, зажмурившись, мысленно приготовилась, к тому, что ее сейчас не просто поставят на место, а принизят и раздавят, как букашку.

– Я здесь всего месяц, – она услышала спокойный голос, с нотками усталости.

– Нет, ты не поняла, – девушка помотала головой и русые волосы* растрепались сильнее. – Почему мы не встречались в первом «доме»? Разница сроков у нас не столь большая, мы должны были там увидеться хоть раз. Или же, – она прищурила зеленые глаза и голос стал тише, будто они обговаривали одну из ужаснейших тайн. – Ты была в крыле для неспокойных?

– Нет, это ты не поняла, – Хартфилия вновь тяжело вздохнула, и усталость в ней читалась четче. – Я живу в доме Этери ровно месяц.

Ровно месяц назад в ее дом постучали. Идя по коридору, до того, как заметить гостей, в окнах холла она увидела карету, без кого-либо семейного герба. У дверей стоял Зереф, и Люси надеялась, что рядом с ним Нацу, это была пожилая гибридка-кошка. Ее щеки казались еще более пухлыми из-за добродушной улыбки, пушистый хвост плавно ходил в разные стороны. Исповедница вежливо поприветствовала гостей, которых не была рада видеть. Приход единственного этериаса она ждала, все остальные, кто был ей нужен, уже были в поместье. Возможно, будь со Сприганном еще его этери, Люси приняла их и предложила бы остаться, но без нее исповедница терпеливо ожидала, когда они поскорее уйдут. Вместо этого уйти сказали ей. Она отказывалась и сопротивлялась – ее пытались вырвать из дома, опять. Она не могла позволить этому случиться. Если она уйдет, это станет подтверждением, что Нацу ее вправду бросил – уедет и, скорей всего, они не будут вместе никогда. Она не хотела в это верить и стояла до конца. Гибридка, явно пораженная тем, что этери не уговаривает забрать ее от демона, не могла придумать и аргумента, поэтому Зереф пытался уговорить ее. Исповедница демонтировано развернулась, но ее не оставили так просто: при помощи проклятья этериас усыпил ее. Очнулась она уже в незнакомом ей месте, где везде сновали гибриды и такие же беременные.

К радости, не все оставили ее одну: Амри до этого около полугода работала в доме Этери и стала ее личной няней, а Шерия на протяжении двух недель оставалась с ней – переезд вел за собой новый стресс, что мог сыграть плохую шутку, после предыдущих срывов. А также ей повезло с соседкой – темнокожая девушка, прибывшая из дальних краев. Она была тихой и сдержанной, с Люси не контактировала, как и с любой другой, кроме «няни», что постоянно ходила с переводчиком в руках (ее язык был редок, перевод отзывчиво предоставил этериас, способный понимать любой язык), что было только на руку исповеднице.