Текст книги "Моя ненавистная любовь (СИ)"

Автор книги: Venvi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)

– Нацу, что с тобой? Ты должен радоваться, – продолжила исповедница. Говорить ей было сложно, но сидеть в гнетущей тишине было сложнее. Лучше говорить, чем слышать собственные мысли и кричавший голос вины.

– Месяц. Только спустя я заметил, что у Люка проблемы, – он говорил непривычно тихо, его голос охрип. Он откинул голову и закрыл глаза рукой. Нижняя губа задрожала, и он тихо всхлипнул. «Нет, пожалуйста», молила мысленно Люси. – Я ужасный родитель.

Лучше бы он ее убил.

***

Январь, как и в прошлом году, был суров и холоден. Метели и вьюги гудели за окном, и желания выходить из теплого разогретого поместья не было. Однако прогулки были необходимы, и днем, пока погода была ясной, Нацу проследил, чтобы сыновья были одеты по погоде, и заставил Люси пойти вместе с ними. Холодный воздух неприятно заполнял легкие и иней медленно покрывал одежду, волосы и ресницы, отчего моргать стало немного сложнее. Кристально чистый снег, блестевший на солнце, покрывал вокруг, и все сливалось в одинаковый, бесконечно белый пейзаж.

– Не хочешь взять коляску?

Люси покачала головой и сильнее засунула руки в карманы пальто. «Возможно, Нацу был прав, обвиняя себя. До этого так сильно оберегающий своих детей, как он мог довериться мне?», шептал собственный голос в голове, желая скинуть долю своего проступка и облегчить ношу.

Мысли о том вечере не оставляли Люси и, кажется, никогда это не сделают. Она не хотела даже дотрагиваться до мальчиков, не хотела их видеть, она хотела оставить и забыть, как очередной кошмар. Однако сделать это не получилось, вина кровоточащей раной разносила боль по телу и высасывала силы. Бросить все на Нацу и слуг, ей казалось неправильным. Она не могла понять себя. Что ей делать? Бездействовать было хуже всего, и уже неделю она продолжала помогать Нацу более старательно, чем раньше. Оставаться с детьми наедине она себе не позволяла, боялась, что опять потеряет контроль. Мальчиков она не любила, но мысль навредить им до дрожи пугала, как и любую нормальную мать.

При том она надеялась, что это не выдаст ее. Страх перед Нацу сохранялся на поверхности.

– Извини за вчерашнее, – на щеках Драгнила расцвел румянец, который не оправдывался морозом. – Я…

– Ты устал и хотел спать. Я тоже вскоре уснула, – ровно проговорила Хартфилия.

Ближе к ночи, уложив мальчиков, Нацу неожиданно начал целовать ее, чего не происходило с родов, и прямо спросил, не против ли она заняться сексом. Наплевав на свое нежелание, Люси охотно согласилась. Ей было страшно: голодный взгляд она ловила последние дни и боялась, что он просто возьмет ее. Она считала нужным потакать его нуждам, будто это могло хоть чуть-чуть искупить вину. Ничего так и не произошло. Поцелуи спустились до шеи и плеч, руки стянули ночнушку. В один момент Нацу остановился, а Люси почувствовала, как его вес давит на нее. Он заснул крепким сном.

– Слушай, может на вечер и ночь оставим Люсиана с Люком на слуг и попробуем еще раз? – стыдливо горящие щеки запылали сильнее. – Обещаю, я не засну!

– Хорошо, – она все еще не желала Нацу и все еще опасалась его.

Исповедница с подозрением обвела фигуру Нацу. Она пыталась понять, что он к ней испытывает. Первые недели игнорировал, сейчас тоже практически не замечал, все время уделяя мальчикам, и порой ей казалось, что ему вовсе плевать на нее, и вопросы «все хорошо?» были кинуты чисто из вежливости. Однако бывали вот такие вот моменты, когда он обращал на нее чрезмерное внимание (с учетом, что она не беременна) и вновь появлялась забота и теплота, что и во время беременности. Это бывало так искрение, что не верилось, что сделано для галочки «я все еще уважаю свою этери», ведь приходящие в минуты одиночества истязающие мысли и здравый смысл говорили другое: зачем она ему нужна, она выполнила свою роль? Он бы без нее справлялся лучше, у него было бы меньше проблем.

Без нее он бы никогда не назвал себя плохим родителем.

– Люси, на днях я разговаривал с Зерефом и спросил про твои припадки, – Люси резко перевела глаза на Нацу с вопросом и настороженностью. – Не переживай, это можно вылечить. У Мавис тоже после родов подобное было, порой она вела себя так, словно на нее все еще действует проклятье. К сожалению, Шерия тут может не помочь, это не физическая болезнь, тут нужно рыться глубже, в воспоминания и связанные с ними ощущениями, или что-то вроде этого. Зереф предложил мне связаться с одним из своих подчиненных, который помог им тогда.

– Подожди, что за припадки? – Люси взволнованно остановила этериаса. Ее память оставалась совершенной, там не было провалов. С другой стороны, точно сказать она не могла, так как время определяла по заходу и восходу солнца, если, конечно, было время посмотреть в окно.

– Ты не помнишь? Хотя учитывая твое поведение, вполне может быть, – приложив пальцы к подбородку, Нацу задумчиво переводил взгляд на нее и хмурился. Говорить начал, после уточняющего вопроса Люси: – Как себя ведешь? Обычно ты закрываешь уши, шепчешь «заткнитесь» или говоришь с кем-то о… своих переживаниях. Ты словно слышишь кого-то или нескольких. Попытки привести тебя в чувства не работают, и я тебя стараюсь не трогать, ждать приходиться лишь пару минут. А потом ты падаешь в обморок.

– О чем я говорю? И как часто это происходит? – суетливо спрашивала Хартфилия. Она не понимала про что говорит Нацу. Один раз такое было, сразу после родов, но она списала все на галлюцинации после пережитой боли.

– Не могу сказать точно, я застал тебя в таком состоянии четыре раза, наверно, еще три слуги, но опять же это не точно, потому что мы тебя находим, когда это уже началось, при нас ни разу. Возможно, это происходит, когда ты остаешься наедине с собой.

– А ч-что я говорю? – у Люси начиналась паника. Она ничего из этого не помнила, и то, что она при этом говорила, нравилось меньше всего. Она могла проболтаться и забыть про это. Что с ней опять не так?

Нацу, придерживая коляску одной рукой, развернулся к исповеднице. Рука тяжело легла ей на предплечье, она чувствовала ее сквозь толстую ткань, та заскользила вниз и достала ее ладошку из кармана. Он сжал покрасневшие пальцы в своей ладони, согревая.

– Люси, это нормально, это бывает у многих этери, даже Мавис первое время отгораживалась от Ларкейда. То, что ты пережила во время беременности, во время второго периода, и вправду было ужасным. Тебя никто не винит в том, что ты пока что не любишь мальчиков, – Нацу говорил с сочувствием, неторопливо, подбирая слова, чтобы не задеть ее еще сильнее. Он не мог понять ее, но знал, что она переживает и винит себя, поэтому хотел помочь.

Драгнил еще до родов предвещал, что похолодеет к Люси, потому что дети были изначальной причиной их отношений. И это произошло, первые две недели он забыл про нее, только кормление детей и извещения лекарш про ее здоровье напоминали об этери. И все же он не отвернулся от нее. Он помнил, что нужно сохранять уважение к этери, что она не просто вещь, от которой можно избавиться. Помнил, как она его любила и оставалась с ним, несмотря на всю боль, что он принес. Совесть червем прогрызала его внутри – он не мог просто бросить ее. Игнил не хотел бы этого.

Люси вернулась в его жизнь, и Нацу стало легче. Стало привычней. Стало так, как должно быть. И если ему нужно стерпеть ее странное поведение и оказать помощь, он был готов – главное, чтобы она оставалась с ним, как и прежде.

– Люси, все нормально, ты еще успеешь полюбить их, ты обязательно полюбишь, я ведь вижу, как ты о них заботишься, что тебе не все равно. Просто надо подождать… Ты нужна мне, – он взял ее руку и прижал к своей щеке. Это незатейливое движение содрогнуло ее сердце, как и в день рождения. – Ничего не изменилось, ты все еще нужна мне, слышишь, Люси?

Вера спасительным огнем промелькнула в ней перед тем, как быть жестоко затушенной.

Этери кратко кивнула, кончики ушей горели, влага накапливалась на глазах. Если бы он только знал…

– Люси, – резко строго, без теплоты и доброты, что была минуту назад, он хмуро посмотрел на исповедницу. – Я тебе перед выходом сказал «надень перчатки». Ты же знаешь, какой мороз на улице. Вон, не пальцы, а ледышки!

Хартфилия опять стыдливо промолчала. Она была погружена в свои мысли и пропустила слова мимо ушей. Ее кисти побагровели, она их практически не чувствовала и с трудом шевелила пальцами сквозь скованность холода. Драгнил подгреб снег под колеса коляски, чтобы та не укатилась, и взял обе руки Люси в свои, потирая и разогревая теплом своей кожи. Лицо девушки тронула легкая улыбка. Прошлой зимой он часто делал так во время прогулок, и за прошедший год забота в его действиях не исчезла.

– Горячо, – сморщилась Хартфилия, когда Нацу для более быстрого прогрева повысил температуру в ладонях и по той забегали языки пламени.

– Конечно же, отморозила себе руки, теперь тебе все горячо будет, – ворчал Драгнил, покрывая огнем руки.

– Нет, Нацу, это слишком горячо, – жар пек кожу. Он не грел, наоборот больно обжигал. За второй период она узнала, каково чувствовать, будто тебя сжигают заживо, и сейчас она ощущала тоже самое. – Нацу!

С криком она вырвалась из хватки этериаса. Не раздумывая, упала на землю и погрузила руки в сугроб. Она судорожно закапывала их, но не помогало, жар пробился под кожу и не выводился от туда.

– Адово проклятье! Прости, Люси, я не хотел! Я правда не хотел! Я совсем не подумал! О Великий, прости, – Нацу тихим голосом повторял слова извинений, покачивая коляску, где Люк начал метаться сквозь сон из-за крика. Этериас поджимал губы, думая чем помочь. Люси с испугом и замешательством следила за ним. – Я привык, что ты устойчива к моему огню, но ты же больше не беременна. Черт возьми!

Люси вновь ощутила щемящее чувство в груди. Она делала мелкие и частые вздохи, однако они не помогали, ей было нечем дышать. Всхлипы сопровождались слезами, бегущими по замерзшим, красным щекам до подбородка, и лицо противно холодило от влаги, что быстро застывала и превращалась в корочку льда.

Люси нравился огонь Нацу. Нравилось лежать с Нацу в обнимку в его огне, нравилось это тепло и любовь, с которыми Нацу делился с ней столь необычным способом, нравилось разделять с ним вместе одно настроение, что переносил в себе огонь. Ей нравилось, что он отдает ей часть себя, а она единственная, кто может принять это. Она была для него особенной, той, с которой он мог не сдерживать рвущиеся эмоции, без страха навредить.

Она лишилась этого. На ее коже остались исключительно ожоги.

***

Нацу не ожидал, что потеря огнеустойчивости повлияет на Люси. Она оставалась рядом, помогала и присматривала за мальчиками, однако она сама стала более апатичной и отстраненной. Он ясно видел, что она не хочет и заставляет себя сидеть с детьми, ей было неприятно оставаться с ними наедине, в ее глазах читалось равнодушие. На просьбы Нацу дать себе отдых, после которого у нее появится больше сил и по-новому посмотрит на мальчиков, она отказывала, а потом ночью, когда думала, что он спит, тихо плакала или начинался новый приступ. «Я хочу помочь тебе», говорила она, когда помощь требовалась ей самой.

Возможно скоро, она не просто ее получит, но и избавиться ото всех причин тревоги.

Комнату окутал полумрак по щелчку пальцев, лишь два горящих факела спасали комнату от полной темноты. Вой начинающей бушевать метели проникал внутрь, окна мелко стучали, привлекая к себе внимание. Не будь Нацу выдохшийся, раскрыл бы шторы и посмотрел, как стихия охватывает и скрывает за собой густой лес горы. Завтра сугробы станут еще больше и дети гибридов будут строить вокруг поместья новых снеговиков.

С головой закутавшись в толстом одеяле, лица Люси почти не было видно, кроме закрытых глаз. Нацу аккуратно забрался под одеяло и задумчиво смотрел на этери. Она еще не спала, но стоит ли ее отрывать от минут спокойствия, что для них были на вес золота. Да и предстоящий разговор должен пройти в здравом сознании.

– И кто к тебе приходил? – посильнее закутавшись, Хартфилия взглянула на Драгнила. Днем к ним приходил этериас. Нацу ворчал, дали ему отпускной и сами лезут с работой, будто он и без этого ничего не делает (он все еще периодически проверял документы и отчеты приближенных). Через два часа совещания, она из вежливости осведомилась, что именно от него понадобилось. Нацу серьезно сказал, что им двоим нужно будет потом поговорить.

– Дреяр, он глава в Министерстве, – Люси поморщилась, услышав знакомую фамилию. Нацу примолк и нахмурился. При разговоре с ней она все чаще видела у него подобное выражение лица – напряженное и смятенное. Внутренняя борьба и нежелание говорить отражалось на его лице. – Дело в том, что твои исповедницы решили перерыть правила о соглашении мира и внести в них свои коррективы, связанные с вами. Мол, в договоре говорится о людях, а вы, исповедницы, отличаетесь от них, и правила соответственно тоже должны отличаться. Лаксус долго скрывал конфликт от нас, глав, потому что это, откровенно говоря, бред, и я с ним согласен, – Драгнил нахмурился сильнее и стал тереть пальцами переносицу, выражая недовольство от предстоящего геморроя. – Испокон веков исповедниц причисляли к людям, да вы сами себя, вроде как, называете «человеки», так с чего вдруг сейчас это уже не так?! Что у твоих сестер в голове?!

Нацу всплеснул руками и огонь на факелах и свечах вслед вспыхнул, полностью осветив комнату, отчего оба зажмурились. Драгнил раздраженно промычал и обратно скрестил руки. Ему никогда не нравились исповедницы, и дело не в сложенных ролях вечных врагов – он считал их чокнутыми. Зациклены на своей войне и праведности, попробуй только не так на них посмотреть или сказать что-то, беснуются хуже демона. Чего стоит вспомнить приезд Хартфилии – она была враждебна к любому его действию, словно он омерзительное насекомое, и до безумия гордая, еле-еле уломал на маленький шажок к компромиссу (правда и он оказался бесполезен, после некоторых событий, от которых у него остался шрам на ноге), – а ее подруга Эзра или Эрза, ему было плевать, как правильно, до мозга костей была истиной исповедницей. Он не удивится, если именно она начала всю эту чушь.

Люси выбралась из-под одеяла, тихо хмыкнув из-за боли в ладонях, перевязанных бинтами, и придвинулась к демону ближе, желая узнать больше. В сердце поднялось волнение и тягостная скука по родному дому, где не была уже словно вечность. Она вовсе забыла о сестрах и не ожидала, что они так напомнят о себе. Заметив нетерпение этери, Нацу тяжело вздохнул, успокаиваясь, хотя внутри все еще бушевало пламя негодования и злости, и сморщил нос.

– Лаксус пытался уладить все, ведь очевидно, что ни я, ни Зереф, ни Гажил, не станем ничего изменять, из-за каких-то мелких капризов охотниц. Впрочем – удивительно! – они согласились, с одним условием: мы им вернем тебя, – Нацу откинул голову и поджал губы.

– Однако правил про обязательное возвращение этери не существует, так что если… – запнулся. Он колебался и не мог ничем это скрыть от Люси. – Если ты захочешь остаться здесь со мной, Люсианом и Люком, то ты никуда не поедешь.

Оба замолчали. Оба чуть ли не физически ощущали давящую тишину, что паутиной сомнения оплетала мысли, из которой выбраться невозможно. Недосказанность между ними добавляла новые толстые нити. Рвать их они не спешили.

Они знали, что однажды им придется обговорить это, но не ждали, как скоро это произойдет.

– Нацу, ты хочешь, чтобы я осталась? – ком встал в горле. Она не знала ответа. Она любила Нацу и любила своих сестер. Они были неотделимой частью ее жизни, и отказаться от кого-то раз и навсегда, без возможности когда-либо встретиться вновь, она не могла. Она хотела быть и там, и там, хотела разделиться надвое или объединить их миры, чтобы исчез барьер и вечная борьба. Она хотела очень многого, лишь бы не делать выбор. Лишь бы не отрекаться от любимых и родных, чьи раны будут такие же глубокие, как и у нее.

– Нет, Люси, я не буду отвечать на этот вопрос, – Драгнил строго посмотрел в карие глаза, где на уголках появились жемчужины слез. – Я не собираюсь делать выбор за тебя. Уже один раз я повлиял на твою жизнь, и это понесло за собой как много радости, так и боли. Это не зависело от тебя – я просто перевернул твою жизнь и вынудил быть здесь. Теперь у тебя появился выбор. К тебе вернулась возможность управлять собственной жизнью. Ты единственная, кто может решить, что для тебя лучше. Это твоя и только твоя жизнь, Люси.

Нацу решительно посмотрел на этери. Она не была достойна всех страданий, на которые он ее подверг – она никогда не должна была пережить все это. Но все определилось при ее рождении, и изменить она ничего не могла. Она была обречена. Сейчас у нее была возможность определить свое будущее. Он не мог ее ограничивать, ведь не знал ее раньше, не знал насколько она была счастлива среди исповедниц, насколько успела полюбить этот мир. Он не собирался становиться тем, кого она будет винить в сломанной жизни. Он достаточно долго эгоистично делал выбор вместо нее.

– Люси, не смотри на меня, на мальчиков, на гибридов. Не думай, как нам будет хорошо или плохо. Забудь о нас – будь бессердечной и думай исключительно о себе. Зациклись на своих и только своих чувствах и желаниях, – твердость и жестокость читалась в серо-зеленых глазах. Хотела бы она читать мысли и узнать его истинные помыслы. Его горечь или сладость от возможности расстаться с ней. Хотела бы она понять его без вечных противоречий. – Мы… Я приму любой твой выбор.

Комментарий к 34. Худшее начинается после

*в первые месяцы жизни у детей светлый цвет глаз.

Небольшое объяснение: мысли Люси, что Нацу может ее ударить или сделать, что еще хуже, не значит, что Нацу и вправду это сделает. Она потеряла свою абсолютную защиту перед ним и теперь боится, ведь ни что его больше не сдерживает. В большей степени на это влияет произошедшее до беременности.

А также я хотела, я пыталась сделать из Нацу гниду, которой все равно на Люси, но нет, он решил иначе)

========== 35. Плохо оберегающая тайну ==========

Комментарий к 35. Плохо оберегающая тайну

Прошло почти полгода, а если точнее 158 дней, с последней главы. Но! Я не мертва!

Прежде я обещала, что следующая глава будет последней, но решила разделить ее на 5 частей (все подробнее в моей группе в ВК: https://vk.com/venvi_fic). Так что по сути есть пять, хоть и небольших, зато готовых глав, которые – о, боже, когда такое было? – будут выходить регулярно.

А также, поздравляю всех с днем знаний!

Количество книг в библиотеке дома Драгнила казалось неисчислимым. Стеллажи тянулись с самого пола до потолка на обоих этажах; размеры самой комнаты были больше, чем Люсин домик в поселении. Хартфилия еще в первый день приезда поставила себе цель прочесть как можно больше, потому что когда она вернется – а вернется ли? – больше нигде не увидит книги авторства демонов, и навряд ли в Синоре и близлежащих землях найдет столь же огромное хранилище историй. Люси читала, читала и еще раз читала. Она проглатывала книги, сменяя на новые через несколько вечеров, если не каждый, и перестала проникаться новыми мирами: ей это было не интересно – она за полтора года жизни испытала кое-что похуже написанного в книгах. Порой ее уже тошнило от букв и слов, однако Люси продолжала ходить в библиотеку, ведь напрягаться физически ей запрещали – это может навредить детям! – ни вязание, ни вышивка ее не занимали.

Прочитав уже не один десяток книг, Хартфилия знала: у главных героев хорошо развита интуиция. Они всегда чувствуют тот самый, особенный день, когда их жизнь изменится раз и навсегда. У исповедниц с чутьем тоже не должно было быть проблем с их частично демонической натурой, по крайней мере так казалось Люси.

Разочарование – вот, что было ее уделом.

В день, когда она в первые погрузилась в сон и осознала, что станет нечестивой – матерью демона, – она не почувствовала ничего. Это был благодатный день рождения новой исповедницы Скарлетт Белсерион. Люси радовалась и смеялась вместе со всеми, ничто не предвещало начало ее персонального падения в бездонную пучину.

Хартфилия никогда ничего не предчувствовала – ни то, что слова мамы «Это легкое задание, Люси, оно займет от силы три дня» окажутся ее последними словами; ни то, что желание прогуляться вечером обернется смертью этериаса, ставшего родным сердцу, и почти выкидышем; ни то, что умереть она могла от рук любимого демона.

Может быть сегодня с утра чутье нашептывало на ухо «Берегись!», и может быть оно перешло на крик, когда Нацу нес ее из библиотеки в спальню после очередного приступа, который не сохранился в памяти, как и предыдущие. Может быть это все было сегодня или даже вчера, однако Люси была глуха – она слышала исключительно паранойю.

Исповедница вздрагивала каждый раз, стоило Нацу с серьезным лицом начать разговор, или войти в комнату или остаться с ней наедине. Она сходила с ума из-за страха – страха, что Драгнил узнает правду. Узнает, что она пыталась убить его мальчика. Контролировать себя и свои слова – вот, что было действенным решением, однако наоборот казалось, что так она выдает себя с головой, а серо-зеленые глаза улавливают все – изучают ее досконально – и вот-вот, сейчас-сейчас, Нацу все поймет, а затем… Люси без дара предвиденья прекрасно осознавала, что будет затем.

Наверняка, позволь она себе сейчас, лежа на мягкой кровати и перелистывая страницы, отпустить и расслабиться хоть на секунду, интуиция раздирала бы ее слух, как младенческий плач: «Бежать! Бежать!». Однако Люси изо дня в день сидела в ожидании кошмара. Ей должно было стать уже легче – Люк полон энергии, как и раньше, и с каждым днем он становится только сильнее, не уступая близнецу в плане здоровья, – но плечи этери сутулились сильнее под невыносимым грузом вины, и с мышц не спадало напряжение, будто она в любой момент была готова сорваться. Вот только, от чего или с чего ее саму интересовало.

Дверь распахнулась со стороны детской, и Люси судорожно вздохнула, чтобы смягчить распухающее давление в груди. Вялым, замедленным шагом Нацу дошел до кровати и сел с краю. Он прикрыл глаза, на лице стала заметна осунутость. У него бы уже пролегли огромнейшие мешки под глазами и цвет кожи потускнел бы на оттенок – что играло бы прекрасным дополнением к сгорбленным плечам и частому зеванию, – и в точности выразило бы крайнюю степень усталости (сама она выглядела, наверно, как оживший труп, жаль, времени посмотреть в зеркало не было и как-то не хотелось). Несмотря на ценность каждой минуты, которую можно посвятить сну, этриеас каждый раз, когда мальчики заспали, оставался с ним наедине. Зачем именно, никто не мог сказать с полной уверенностью. Многие догадывались, что он покрывает мальчиков своим огнем и прислушивается к связи, чтобы уловить любой скачок, любую неровность или запруды в потоке сил: Нацу целый месяц не замечал нарушений в здоровье Люсьена и до сих пор не мог себе это простить. Хартфилия же улавливала в этом нечто иное: она помнила, как ей так же нравилось оставаться одной и погружаться в себя и свои ощущения, потому что чувствовать толчки, сравнимые со взмахом бабочки, и как твои дети двигаются внутри тебя – бесценно, а Нацу упустил достаточно много времени.

И сейчас Драгнил не собирался ложиться в кровать. Он, как глава Великой семьи, был обязан разобраться с проблемами своих подчиненных и лишь в самом конце вспомнить про себя. Теперь он не мог поступать иначе.

Хартифилия осматривала этериаса и раздумывала, как ей сделать правильно. С той ночи – ночи, когда у Люка впервые появились странные шумы в сердце, хриплость и неглубокое дыхание – Люси всячески старалась услужить демону. Теперь она заботилась о детях так же сильно, как и Нацу, хотя при возможности сторонилась их, а любая из просьб Драгнила исполнялась сразу же и беспрекословно, даже если не было сил. Люси делала все это, словно оно могло сгладить – исправить – ее непростительную ошибку.

Глаза закрывались, сознание проваливалось в бессознательность, ладони все еще были слабы и заживали после ожогов, но, как и прошлые вечера, Люси собиралась предложить демону массаж. Нацу наверняка необходимо это после тяжелого дня, да и после не будет подозревать ее в чем-то столь ужасном, как покушение на его дорогого Люка.

– Я сегодня отправил письмо одному из приближенных Зерефа, и на всякий случай подобрал еще несколько из своих. С твоими припадками нужно покончить как можно скорее, – голос был беспристрастный и ровный, такой каким Нацу отчитывался о проделанной работе перед подчиненными. Это настолько не было похоже на привычного импульсивного Драгнила, что настораживало.

Затем он неожиданно резко, на выдохе, будто не хотел вовсе говорить, добавил:

– Они меня пугают.

Мышцы в животе затянулись во множество крепких узелков, а разившийся холод, намного холоднее чем на землях севера, сцепил их и не остановился на одном месте, расплываясь до кончиков пальцев, которые тут же занемели. Отложив книгу, Люси встала и чуть не упала из-за слабости в ногах. Нельзя было показывать, что что-то не так, поэтому она устояла и прошла к комоду, где стоял графин воды – ей нужно было занять себя чем-то, чтобы не представлять худшее. Нацу должен был увидеть, что с ней все нормально и ее лицо вовсе не побледнело.

Приступы – как же она их возненавидела. Исповедница, имеющая по каким-то причинам совершенную память, не могла вычерпать и секунды того, что происходило. Исключительно благодаря рассказам другим, она знала, что с ней будто кто-то разговаривал, и она отвечала им или говорила замолчать, закрывая руками уши, иногда плакала. Чужие голоса в своей голове Хартфилия слышала лишь раз – сразу после родов, но тогда она списала это на галлюцинацию от усталости и пережитой боли. Все остальные разы кто-то старательно стирал минуты из пленки воспоминаний. Она даже не замечала провалов, пока ей не сообщили о них, но тут скорее действовала сильная загруженность и усталость из-за заботы за мальчиками, в которых пропавшие несколько минут не замечались. И возможно, она бы наплевала на них – происходят они когда она остается наедине с собой и через пару минут падает в обморок, она никому не вредит – однако то, что она болтала, раскрывала свои переживания и страхи, было опасно, особенно теперь, особенно с ее тайной. Она может проболтаться и даже не будет знать об этом.

И судя по отстраненному поведению Нацу и его внимательному взгляду, она уже сказала что-то лишнее.

– Просто иногда ты говоришь такие вещи, которые не на шутку меня… волнуют, – продолжил этериас, хотя лучше бы этого не делал.

Лучше бы они пошли спать и завтра опять погрузились в рутину. Нельзя ничего обсуждать, иначе она выдаст свой страх.

Нацу напялил на лицо неловкую улыбку, будто хотел смягчить ситуацию и придать ей легкость, но тревожность была очевидна как никогда.

– Я понимаю, что у вас, у людей, отношения к детям отличается от нашего. Я много наслышан про то, что вы можете рожать по пять-семь детей и многие из них умирают в младенчестве, – на этих словах он повел плечами и сморщил лицо, такое не укладывалось в его голове. – А у человеческих самцов и вовсе нет никого родительского инстинкта. И я понимаю, что тебе тяжело. То, что ты пережила во время второго периода, да и вообще за время всей беременности – не знаю, смогла ли даже этериаска перенести такое, так что я тебя не виню за равнодушие к мальчикам. Но слышать от тебя, как ты чуть не задушила Люка…

Стакан разбился в дребезги, шлепок воды сделал его падение громче и звучней. Дрожали не только пальцы Люси, не только подгибающиеся колени, дрожало ее тело, сердце и сама душа.

Она проболталась! Проболталась! Проболталась!

Конец был так же близок, как и морда велнуса перед ее лицом в день смерти Игнила.

– У меня была такая же реакция, – через секунды хрупкого, как фарфор, молчания с трудом, будто заставив себя, произнес Драгнил. – Я хорошо тебя понимаю, мне в последнее время так хочется задушить кого-то из слуг, хотя с детьми… Это ведь всего лишь мысли, секундные мысли из-за злости и усталости. Они быстро исчезают. Ты же просто высказалась, ты бы никогда этого не сделала? Так ведь, Люси?

«Да! Да! Да!», мозг подавал сигналы и в горле комом застыли слова. Именно это она должна сказать – она просто устала, а крики мальчиков очень нервируют, Нацу полностью прав, она так прекрасно ее понимает, ей так повезло с ним. Вот, вот, что она должна была ему доказывать, приговаривая, как он может задавать такие ужасные вопросы, как он смеет усомниться в ней? Кивать головой и потом припоминать об этом, чтобы Нацу просил у нее прощение и шептал ей слова любви и как он рад, что ему досталась такая этери. Скажет что-нибудь из этого, и их нормальная жизнь нормальных новоиспеченных родителей продолжится.

Но с губ слетело совершенно иное:

– Прости!.. – голос охрип, не был ее. Ноги подкосились и неудачный шаг оставил царапину на стопе, но это не волновало, это было совершенно не важно.

Она должна была донести ему все свое сожаление и боль от осознания сделанного, потому что как бы ее не выводили из себя мальчики – она вынашивала их четырнадцать с половиной месяцев, она потратила на них столько сил, она сходила с ума из-за них. Хотя бы по этому она не могла так легко оборвать их жизнь, что уж говорить про привязанность и банальную жалость к этим невинным детям, которым досталась отвратительная мать.

Как бы часто она себе не повторяла, между ней и мальчиками все еще была связь матери и детей.

– Я не хотела, Нацу! Подушка оказалась в моих руках, и потом… потом… Нацу!..

– Что ты сделала с моим Люком? – жар этериаса опалил кожу.

Дрожь стала крупней, и чудо, как она все еще не упала. Она смотрела на свои ноги, на воду и кровь расплывающихся по каменному полу. Лучше это, чем увидеть его глаза, увидеть как Нацу ее снова ненавидит, иначе зачем? Зачем она все это терпела?

– Я-я-я не осознавала, что делала! Я не понимала ничего! Люк твой – твой! – ребенок, он частичка тебя, и я бы никогда, никогда не сделала больно ему – никогда бы не сделала больно тебе! Прости! Прости! Прости!

Крики мольбы оборвались и падение на колени было остановлено. Пальцы превратившиеся в когти, черные, раскаленные внутренним огнем, сцепились на шее. Этериас не желал ее больше слушать, он поднял ее над полом и вдавливал в стену, то ли намереваясь задушить, то ли сжечь ее горло и дыхательные пути, то ли сломать шею и расплескать кровь и мозги по стене, украшенной гобеленном с изображением битвы – кровь там будет как раз.