Текст книги "Моя ненавистная любовь (СИ)"

Автор книги: Venvi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)

Они не виделись, общение ограничивалось документами по работе. Так длилось несколько лет, пока в один день Игнил не встретил Игниса в коридорах Министерства. Он был бледен, его походка была слабой и шаткой, и когда они встретились, в Игнисе на секунду зажегся ярый огонь силы, он с радостью произнес имя близнеца, и тут же, ослабший, рукой оперся о стену. Игнил знал эти симптомы – его брат погружался в сон встречи. Игнил отвел брата в свою комнату, зная какая слабость преследует после. Он позаботился о нем, не сразу осознав, что Игнис ему ненавистен, он просто сделал это – поступил, как брат. Игнис говорил с ним так, словно все было, как раньше, словно он забыл все, что было. В Игниле было желание тоже забыть, братская любовь и скука таилось в его сердце. Но он не мог – обида стала его константой. Они, наконец, вновь начали общаться, Игнил продолжал таить в секрете свою ненависть.

Несмотря на примирение, Драгнил не спешил заглядывать в свой родной дом, теперь этому способствовал не один брат, а и его этери – Нацисса. Высокомерная, наглая, тщеславная, единственное, что в ней было симпатично – ее внешность. Она была невыносима, как слугам, так и этериасам. Вот только, если Игнил был редким гостем, то Игнис проводил с ней так много времени, что порой специально уходил из дому отдохнуть. И все же, Игнил завидовал брату – у нее было крепкое здоровье, она могла родить здорового ребенка. Она могла родить. Спустя тринадцать месяцев родился мальчик, живой, доношенный мальчик. Следуя традиции, его назвали Нацисс, хотя Игнис его называл просто Нацу, так звучало слово «лето» с родного языка отца близнецов. О Нациссе все забыли, уделяли внимание только ребенку. Зависть в Игниле возросла – он хотел ребенка намного больше, чем его брат, но все досталось Игнису. Это было нечестно, он возненавидел брата вновь.

А потом, один день приехав домой, в нос ударил резкий запах человеческой крови. Спросив только, где брат, Игнил стремительным шагом пошел в лазарет. Игнис сидел на полу, его руки были крови. Слегка дрожащий, с опущенной головой, он крепко прижимал к себе маленький, завернутый в одеяло комочек, испачканный красными следами, на который не прекращали падать соленные слезы.

И тогда, на секунду, всего на секунду, Игнил обрадовался. Он впервые ощутил настоящее удовлетворение за долгие годы. Игнис теперь узнал, какого было ему, когда вместо ребенка он пришел с пустыми руками и с грустью в глазах покачал головой. «Игнил, извини… Игния… Его нет».

– Игнил… – хриплый голос, Драгнил не сразу его узнал. Печаль, отчаянье, боль – вот, что было в его брате. Он был этим. – Я боялся, что потеряю его… Что я потерял Нацу… Потерял своего Нацу…

Игнис плакал, и прижимал к себе сына. Игнил опомнился, из груди вырвался судорожный вздох, страх охватил его. Теперь он осознал, что произошло. Осознал о чем подумал. Он не смел так думать: не из-за брата – из-за Нацу. Да, он иногда представлял, что Нацу его мальчик, что все тогда сложилось хорошо. Но он знал правду, и все равно любил Нацу – он не его сын, зато его племянник. С его рождения для Драгнила теперь не существовало никого важнее его.

Игнил не смел так думать о Нацу.

После все изменилось. Нацисса переименовали в Нацу, ему уделяли все внимание и много баловали. Среди братьев наступило перемирие, как думал Игнис. Игнил не вернулся полностью домой, как гость приезжал навещать брата и племянника, потому что где-то все еще оставался призрак старой обиды, что несмотря ни на что, не оставлял его. Игнил не простил брата полностью – он считал, что Игнис должен был дать ему ребенка, увидеть Игнию хотя бы раз.

Прощение пришло со смертью – быстрой и внезапной. Игнил не был к этому готов, и уж тем более, никогда не хотел навечно расстаться с братом. Это заставило все осознать, переосмыслить свои поступки и, наконец, понять: Игнил не ненавидел брата – ему просто нужно было скинуть на кого-то вину, что он и делал долгие, долгие годы.

На плечи Драгнила легла полная ответственность на Нацу и вина за свои поступки, мысли, ложные чувства. Игнис был братом – верным и до последнего заботящегося о нем. Если бы тогда, в ту ночь, Игнис принес ему неживое тело сына – Игнил не вынес бы, сошел с ума. Игнис принял его удары, сдерживал, и до конца, до самого конца, терпел ненависть. Игнис не заслуживал ничего из этого.

Игнил осознал это слишком поздно. Он не успел извиниться, и это корило его всю жизнь.

Этериас шел вдоль барьера и не видел его. Он проплывал перед глазами, и Драгнил не знал сколько он прошел. Все было одинаково: везде лес, пока что еще одинаковый с невысокими деревьями и голыми ветками, только «ель», как звали их люди, оставалась зеленой и разбавляла вид невзрачных без листвы деревяшек. Различие оставалось лишь в том, что повернув голову в человеческую сторону, появлялась дымка с проплывающими невидимыми волнами, словно внутри была вода, дотронувшись до которой расплывались круги. Одно прикосновение к барьеру и этериас ощущал на себе огромнейшую силу, сдерживаться было невозможно и тело неосознанно принимало свою истинную ипостась.

Драгнил отдыхал от работы и чужих разговоров, ему не так часто выдавалось побыть одному и подумать, просто подумать про себя, свое будущие и будущие Нацу, все ли идет, как нужно. Порой это было больно, но он должен был думать, чтобы снова не допустить ошибку.

Скорей всего Игнил бы шел так до наступления ночи или пока его не догнали бы гибриды, отправившиеся на проверку.

Это сделали раньше. Приглушенно, где-то далеко впереди, что этого бы не услышал простой человек, до слуха этериаса дошло свирепое рычание, а затем женский крик.

***

Люси устала сидеть в поместье, где обыскала, наверно, все уголки, чтобы занять себя. Она знала здесь практически все, до чего ей разрешали дойти, и ей было до безумия скучно: от разговоров хотелось отдохнуть, чтение книг утомляло, а ни чем другим заняться больше нельзя было, она же может перенапрячься и навредить своему здоровью, точнее здоровью детей. Их не интересовало что-либо еще – ее способность родить, ничего больше.

Идиотка, и чего она только ждала? Этериас и гибриды не единожды ей давали понять, что она здесь на время, только ради одной цели, после исполнения которой, все забудут про нее, ее чувства, связь, что когда-то была между ними. Хартфилия знала это с самого начала, Эрза ее предупреждала, но она свято верила демону, ее врагу, когда он открыто засыпал ей пыль в глаза. А она наивно верила, что это не так – он манипулировал ей, а она подчинялась, без сопротивления, без гордости, веря, что это любовь! Вот почему исповедниц отгораживали от мужчин, они не принесут ничего хорошего.

Последний, кому Люси могла еще доверять, оставался Игнил. Но и оно было подорвано – кто знает, когда и он вычеркнет ее из своей жизни. И все же, она сама не отворачивалась от него, как сделала со всеми остальными. Поломанная, с жалкими попытками сохранить честь, терпя в себе обиду предательства, она хотела себя уверить, что сможет, но она не могла справится одна. Ей нужна была поддержка, иначе она сойдет с ума, и тогда ни от исповедницы, ни от Люси не останется ничего.

Она шла к Игнилу, чтобы не оставаться наедине с гибридами, теперь более пристально следящие за каждым ее шагом. Это раздражало, не давало расслабиться. А Игнил давал. Он просто был рядом в комнате или оставлял одну, изредка отвлекаясь от книг проверить ее. Он старался подбодрить или заводил беседу, если замечал, что Люси нуждается в этом. Его отношение к ней практически не изменилось. Да, он стал чаще за ней приглядывать, но он не ждал, когда она сделает что-то ужасное, непростительное, то, чего от нее все ожидают. Игнил не ждал, он проверял все ли с ней хорошо, потому что понимал: ей плохо. Этериас заботился не о детях и беременности, он заботился о Люси.

Сидеть постоянно в поместье, где практически нет окон, лишь балкон, но и туда вход запрещен – он покрыт льдом после суровой этериаской зимы, девушка может поскользнуться, там опасно. Вечные четыре стены сдавливали исповедницу со всех сторон и душили ее. Ей нужен был свежий воздух, что распахнет ее легкие, и даст вырваться из этого мира полного лжи и лицемерия. И она знала, кто ей может это дать. Знала, кто может дать ей свободу.

Холод зимы все еще не отступал из земель этериасов, и выходить из поместья на прогулку разрешалось исключительно вместе с Драгнилом, тепло одевшись и при спокойной погоде. Все условия были соблюдены, кроме присутствия Нацу, но у нее был другой этериас, против слова которого слуги пойти не могли. Она пыталась уговорить Игнила отпустить ее одну, ей необходимо было подумать совершенно одной, чтобы никто не трогал. Однако в этот раз он не был согласен с ней – повсюду слякоть и грязь, а на горе, не зная как и где стоит ходить, может быть убийственно. Несмотря на свое ухудшающееся здоровье, он пошел с ней – никто кроме него не сможет ей этого дать. Как этериас, он должен был позаботиться об этери, раз Нацу прекратил.

Люси больше не понимала себя. Она сомневалась во всем – в действиях гибридов, в словах Нацу, в собственных чувствах. Еще недавно она считала все слова Эрзы об истинных мотивах «любви» Нацу враньем, невозможностью увидеть что-то дальше присвоенных Верховными правил и образов истины мира. Хартфилия приняла Драгнила и отдавала свою любовь ему, вопреки страху и подозрениям о правдивости слов подруги, потому что верила. Они полюбят друг друга, им нужно дать больше времени, чтобы все обиды забылись. Беременность и рождение детей должны были сблизить их, что и происходило до недавнего. Теперь все изменилось, Люси осознала слишком многое, но вместо ясности, она запуталась, и не знала, где конец нити неопределенности.

Всему виной стали дети, что должны были стать их благодатью. Люси нравилась беременность, нравилось повышенное внимание Нацу, и то как он любил детей. Однако то, что они оказались не-девочками – детьми, которые должны быть изничтожены, запрещенными расти в теле кодексом исповедниц – сняли пленку «счастливой» жизни и разрушили любовь. Люси думала, что любит своих детей, но она любила Нацу. Любила, как он заботится о ней. Любила, что часть его растет в ней. Любила Нацу, даже если эта была маска, за которой скрылся страх перед ним. Любила беременность, но не самих детей. Возможно, будь это девочки, она бы отрицала и продолжала уверять, что это ее девочки. Она читала бы сказки, разговаривала и радовалась каждому моменту. Мальчики открывали все с другой стороны, ведь она их отвергала так сильно, что не давала обманчивыми чувствам завладеть ею. Но избавиться от них, как думал Нацу, Хартфилия не могла и навряд ли сможет: между ними существовала связь. За эти месяцы она слишком привязалась к ним, даже не смотря на то, что они мальчики, даже несмотря на то, что это были не ее дети. Может быть потом, когда они родятся, ее чувства изменятся – окрепнут или исчезнут, когда телесная связь разорвется, Люси не знала, но сейчас мальчики были ее неотделимой частью.

Нацу в это не верил, он заставлял слуг непрерывно следить за ней и днем, и ночью. Он врал ей, обманывал, не доверял, даже когда она раскрыла перед ним себя обнаженной, без оболочки непреклонной исповедницы, и продолжал считать, что она способна на убийство их детей. Это было равносильно предательству. Возможно, будь обида сильнее и ненависть к нему заволокла ее сердце и сознание, она бы сделала, то о чем все боятся говорить, просто назло Нацу, чтобы он пострадал, чтобы ему тоже было больно. Однако Люси была достаточно разумна, чтобы не поступать столь глупо – дети не виноваты, виноват Нацу и он расплачивался за это.

Люси была зла, ее отношение к Драгнилу изменилось навсегда, но как бы она не старалась возненавидеть, перестать питать к нему сладостные чувства – они корнями проросли слишком глубоко в ее сердце. Она сорвала цветок их любви, но корни остались, они никуда не исчезли.

Все эти долгие дни, пока Нацу занимался работой, чувство злости направленная к этериасу не покидало ее, а когда он возвращался домой и находился с ней в одной комнате, оно укреплялось, и, кажется, перерастало в ненависть – она не хотела его видеть, его голос был ей противен. Она его не любит, у нее нет к нему чувств – она отдаст, что ему нужно, и забудет, так же, как это сделает он. Она исповедница – он был и оставался ее врагом: мужчина и этериас, который не знает ничего, кроме собственного эгоизма.

Люси уверяла себя и верила, но это было не так. Она любила Нацу. Не так пламенно, не так страстно, но она любила.

Проснувшись посреди ночи Хартфилию обнимали. На уровне груди лежала тяжелая, но не давящая рука, спиной она ощущала жар чужого тела и опаляющее дыхание в макушку. Сонной, это казалось для нее родным и привычным. Люси придвинулась ближе, чувствуя соприкосновение с несвойственной человеку горячей груди, что равномерно вздымалась вверх-вниз. Касания к ее коже обжигали, разносили тепло волнами по всему телу. Люси нравились эти ощущения, несли спокойствие в душе. Девушка не желала, чтобы это чувство исчезало.

До тех пор, пока она не вспомнила, кому принадлежат эти объятия. Прежнее умиротворение, чувство безмятежности и защищенности в один момент сменилось грустью и злостью. В горле встал ком. Невыносимо, они приносили боль и раздор в ее сердце, Люси хотелось вернуть те ощущения, что были минуту назад, вот только, переполненные яростью и ранящей правдой воспоминания не давали этого, они возвращали преданную девушку, не знающую доверия и любви.

Исповедница ступала по земле, снег с похрустыванием ломался под ее ногами. На улице становилось холоднее, солнце практически полностью зашло за горизонт, оставляя за собой только полоску, равномерно перетекающую с оранжевого в розовый, что таяла под силой ночи. Люси шла вместе с Игнилом долгие часы, иногда останавливаясь передохнуть, оба не были в положении для долгих прогулок. Игнил молчал, время текло незаметно для Хартфилии, что запуталась в себе и своих чувствах.

За этот год она изменилась слишком: раньше исповедница Хартфилия, гордый независимый воин, для которого не существовало ничего кроме кодекса и ненависти к извечным врагам – этериасам. А потом она стала Люси – простой девушкой, у нее были чувства и любовь, которую она всецело отдавала своему этериасу и детям. Сейчас в ней смешались обе личности, они боролись внутри нее, уничтожая друг друга, до тех пор пока не останется одна из них. Пока они обе не исчезнут полностью. Существовать вместе они не могли, противоположности не совместимы, это невозможно. Кто она? Кто такая Люси Хартфилия?

– Люси, нам пора возвращаться. Солнце почти зашло, ночью может быть опасно, – этериас дотронулся до плеча девушки, отчего та вздрогнула. Яркие звезды на черном полотне ночи уже расстелились над головой, спускаясь вслед за солнцем, окрашивая все небо в темный. Возвращаться стоило, хорошо, что от поместья они были недалеко, примерно двадцать минут ходьбы, успеют дойти, пока полностью не стемнело.

Хартфилия собиралась отправиться домой, как заметила, что этериас подходит к краю горы. Всматриваясь вдаль, можно было заметить приближающиеся клубы пара, что быстро растворялись. Они оба знали, что подобное было присуще заргам, что тащили за собой карету. Нацу ехал домой. «Слишком рано», подумала Хартфилия с неприязнью. Но не возвращаться они не могли. Они шли медленно, Люси хотела бы делать это нарочно, правда, все выходило так, как есть: прогулка была долгой, у нее болели ноги и спина, она сама устала, поэтому каждый шаг был нерасторопным.

Неожиданно этериас выставил перед девушкой руку. Игнил пристально смотрел в сторону. Сюда кто-то приближался, или что-то. Он слышал шорохи, как под тяжелыми шагами хрустит снег и ломаются ветки. Все отчетливее становилось тяжелое дыхание, а за ним еще одно, и еще одно.

– Что случилось? – хотела спросить Люси, но ее вопрос потонул в свирепом рыке.

***

Игнил знал, кому принадлежит подобное рычание: взбешенный, дикий, от которого все внутри замирает от страха быть замеченным, ведь тогда этот рык будет направлен на тебя, и ты нигде не скроешься. Велнусы, дикие мутанты, они не знали ничего кроме, как подчиняться первобытным инстинктам. При встрече с противником, даже во множество раз сильнее их самих, велнусы не отступали, они впадали в неистовую ярость и шли до конца, пока не победят или не погибнут. Слабые этериасы старались избегать диких: одолеть они их смогут, но битва может оказаться изматывающей и опасной.

Ситуация обстояла хуже – сражались не этериасы, там были исповедницы. Драгнил чувствовал запах крови, она принадлежала не только велнусам. Плохо.

Игнил сорвался с места. Тело в тот же момент стало принимать этерискую форму, отчего обувь и одежда порвались. Демону было наплевать, главное быть быстрее, главное успеть. Когда он принял решение работать в Министерстве, у него не было четкого представления, что именно будет делать, но он знал, что пришел помочь. Он заполнял документы, улаживал неполадки и давал этериасам выговориться. Все, что он делал не было помощью, просто работа, практически та же, что он делал, как глава семьи, лишь с незначительными отличиями, и вот, наконец, у него появился реальный шанс. Игнил должен был сделать хоть что-то.

Возможно тогда пропадет чувство вины, что не покидало его душу.

В барьере появлялись трещины, это не редкость, барьер создан из энергии проклятья этериасов, оно ослабевало, это свойственно – ничто не вечно в мире. Однако там была не просто трещина, там был разлом, достаточно большой, чтобы крупный зверь смог через него пройти, словно новый проход между двумя мирами. Игнил стоял и смотрел на дыру, смотрел по ту сторону без прозрачной пелены. Он чувствовал, что там люди, но он так спешил, что не подумал, откуда они взялись на землях этериасов. Его настигло оцепенение: они, те кому все еще нужна его помощь, там, в другом мире, от которого его отделяли лишь полметра, не было больше тысячелетней стены. Все запреты и мир, что существовали всю его жизнь, слетели в этот миг. Он мог попасть в другой мир – Игнил не верил, это казалось невероятным, такого не может быть; сказка – не реальность. Если он перешагнет, его жизнь измениться, снова перестанет быть такой, к которой он уже привык. Драгнил осознавал это слишком четко. Страх его сковывал, пробирался под кожу и холодом разносился по телу, завладевая и сознанием. Игнил не мог пошевелиться.

Он стоял бы здесь часами, смотрел бы на земной мир, который вблизи барьера был точно такой же, как и с их стороны. Но он был совершенно другой. Он бы не заметил, как два мира охватила ночь, как усилился ветер, даже пробегающие мимо мелкие зверьки остались бы незримыми. Крик нарушил это. Сдавленный, его пытались сдержать, однако Игнил его прекрасно слышал. Он пробудил его. Толчок от земли, и вот страх отступил, этериас бежал, чтобы помочь, и он поможет.

Недалеко, пробежав за секунды ничтожные десятки метров, Драгнил был уже рядом. Две девушки и пять велнусов. Подумать о том, что вместе делают несколько велнусов, ведь обычно они встречались поодиночке, времени не было. Одна из девушек была сильно ранена: зад белого платья, от которого остались куски ткани, не скрывающие светлую кожу, перепачканную грязью и красными следами от множество порезов оставленных дикими. Дрожь пробирала изодранное тело, лицу неестественно белому с множеством ссадин, что наверняка щипали крупные капли холодного пота, показывали, что это лицо живого человека, а не красивой, слишком реалистичной статуи с гримасой ужаса застывшей на нем. Обхватив руками копье, вонзившееся в землю, ее последняя опора, она смотрела на врага. На ее глазах были слезы. Она плакала от боли и страха. Велнус кинулся в сторону исповедницы, и та, отпустив свое единственное оружие, бросилась бежать. Слабыми ногами, она не могла устоять на месте, два шага и она упала. Она бы не успела обернуться, как велнус разорвал бы тело острыми когтями и сломал ребра. Возможно, она бы даже не сразу умерла. Но она сумела обернуться, успела увидеть, как нападающего на нее дикого сбило нечто похожее на человека с такими же когтями, как у хищников, и вытянутыми конечности, что были покрыты темным покровом, напоминающий раскаленный камень, сквозь который виднеется раскаленное пламя. Пока дикий пытался сбить его, тело неизвестного окутал мощный черный огонь и перешел на велнуса. Желание выжить руководило исповедницей, она не видела, как велнусу разорвали челюсти сильные когти, раскрошили ребра, где сердце сжали в нечеловеческой руке, потому что велнусы были еще теми живучими тварями.

– Эй! – крикнул вслед Игнил, заметив, как исповедница убегала прочь от поля битвы.

– Уверена, она побежала за помощью, – услышал демон еще один женский голос. Занявшись одной, он забыл, что исповедниц было две.

На более высоком и толстом дереве, по сравнению с остальными, с пустой кроной вместо листвы, и хрупких веток, стояла блондинка в таком же белом платье, как у другой исповедницы, такое же испачканное в грязи, и юбкой, ставшей алого цвета. Прищурив карие глаза, она, натянув стрелу на тетиву, целилась в велнусов, что вчетвером встали под деревом, и подобно собакам прыгали и бились об него, пытаясь поймать аппетитного котенка. Однако в отличие от собак, велнусы были гораздо сильнее. Кора уже была содрана, а стрелы из окрайда, если и попадали под панцирь наружной кости в мягкие ткани, то не сильно ослабевали велнусов, лишь больше провоцируя их. Столб был практически сломан, держался на тонких остатках древесины, еще пару ударов и оно повалится.

Оставлять девушку на произвол четырем взбешенным диким Игнил не собирался. Подбежав ближе, он откинул в сторону одного велнуса, что приметив новую добычу, сразу бросился на него, затем еще двух; его проклятье пока что не переходило к Нацу, так что Игнил был в полном рассвете сил, как и тридцать лет назад. Крикнув исповеднице «прыгай!», он ударил рукой в землю, и поверхность разломилась на трещины, в которых, как и на покрове Драгнила, стали видны потоки пламя, перед тем, как мощными волнами лавы подняться из-под земли, отталкивая диких. В тот же момент, как и думал Игнил, крупное дерево рухнуло вниз, придавив одно из велнусов, что брыкался под ним, без успеха вылезти (тем и лучше, хотя бы временно на одного врага меньше стало), девушка прыгнула вниз. Подхватив ее, он прижал к себе ближе, чтобы отойти от огня и не сжечь ее. Однако несмотря на предусмотренное действие, исповедницы сдавленно прошипела.

– Извини, – поспешно сказал демон, как только поставил на ноги в безопасном месте, до куда еще не добрались его уничижительное пламя с вырвавшейся из земли лавой. Он забыл, что и его руки, ставшие лапами с длинными когтями были раскалены внутренним огнем.

– Все хорошо. Ты прижег мне рану, так что, я должна сказать тебе «спасибо», – безмятежно ответила исповедница, переводя дух, но не упуская диких из виду.

Игнил сильно сомневался в ее благодарности. Да, рану он прижег, кровь остановилась, вот только, помимо сожженного платья, на бедре (выглядевшем и вправду аппетитно) было красное пятно, четкий отпечаток его лапы, что уже воспалялось, и боли, наверно, приносило не меньше, чем открытая рана. Однако блондинка была исповедницей, им запрещено показывать свою боль, и выглядела довольно бодро, если можно было так сказать.

Пока велнусы были задержаны огнем в бессмысленной борьбе, Игнил пошел к копью убежавшей исповедницы и выдернул его из земли. Параллельно он объяснил девушке, что стрелы против них бесполезны, панцирь из кости слишком крепок, стрелой не пробить, а чтобы убить велнуса необходимо остановить его сердце или работу мозга, превратить в размолотое мясо, ведь они крайне упрямы и живучи. Либо убьют тебя, либо сами сдохнут. Велнусы уже неслись к ним, вспомнив, за кем они сюда пришли, поэтому Игнил тоже поспешил, девушка слаба и уязвима, легкая добыча. Однако оставить в стороне ее пока что было не лучшим решением, на нее могут перевести свое внимание, так что он поручил защищать его спину – велнусы охотились группой, это уже аномалия, и неизвестно, как они будут нападать – Игнил надеялся, что она сможет задержать их хотя бы на секунду, чтобы он успел переключиться на другого.

Трое велнусов без устали прыгали на него, пытались достать когтями, чтобы разорвать и, наконец, сожрать. Острые зубы в нескольких рядах и переполненные яростью глаза, у некоторых не одна пара, проносились перед глазами Игнила, рычание оглушало. Битва оказалось сложнее, чем он думал – стоило оттолкнуть одного, он не успевал расправиться с ним, как уже нападал второй. Новая странность – они слишком агрессивны и упрямы, не отступали даже на секунду, чтобы передохнуть от боли, неслись на него вновь, будто ран и нет вовсе. Сложнее было бы будь Драгнил один, но исповедница, стаявшая сзади, изредка прижимающиеся к его спине, перехватывала на себя одного из диких, отбивалась и наносила удары копьем.

– Я, конечно, молила о помощи, но никак не ожидала, что она появиться, и уж тем более, что это будет этериас, – неожиданно произнесла исповедница. Драгнил краем взгляда окинул ее стан. Помимо велнусов, за спиной у него стояла другая аномалия – исповедница, что не кричала безрассудно, что справиться без помощи, а делала наоборот, так и то, как она сказала «этериас», он не слышал такого от охотниц. Из их уст это всегда звучало с отвращением и неприязнью, будто это самое жуткое оскорбление. Этериасы не обращали внимания, они так же относились к исповедницам, и смирились. Спокойный голос, без нот ненависти или брезгливости, словно оно ничем не отличалось от остальных слов.

– Мое имя Лейла, Лейла Хартфилия, – так же неожиданно вдруг дополнила Лейла. Она словно прочла его мысли, спрашивать об ее имени во время боя он не собирался, позже, если он бы ему, конечно, ответила. Сама открыла свое имя, смело и приятно ему, как извечному врагу.

– Не стоит принижать, Лейла-из-великого-рода-исповедниц-Хартфилия.

– Великого? Это вовсе не так, – Игнил заметил ее проскользнувшую улыбку. Он ожидал, что она обидится, исповедницы часто обидчивы и никогда не хотят продолжать разговор. Упускать шанс не хотел, несмотря на нелегкий бой.

– Почему же? Ваш предок, Анна Хартфилия, пошла на столь смелый поступок – объединиться с нами, демонами, и уговорить остальных на это. Я слышал, что именно она первая пошла навстречу к миру. И вовсе не была такой, как другие исповедницы, не в обиду вам, Лейла, с эмоциями, состраданием и, бесстыдным, как она считала, желанием закончить войну. Не будь ее, не было сейчас мирной жизни. Так что, еще как великого рода.

– Говорите так, будто были знакомы с ней лично, – Хартфилия все еще не обиделась на него, наоборот, улыбка сохранилась на лице, очень даже милая, что подходило намного больше, равнодушного лица.

– Увы, нет. Но я бы не отказался от такой возможности.

– Мне жаль это говорить, но боюсь, вас бы убили, – у исповедницы вырвался смешок, не злой, не насмехающийся, просто добродушный смешок. Игнил рассмеялся ей в ответ, ударом сметая велнуса в сторону. Она права, его бы точно убили. – Я могу узнать ваше имя?

– Вам интересно? Даже если я этериас? – сомнение появилось у Драгнила. «Сейчас добрая, но может эта маска», промелькнула мысль, в которую верить не хотелось. Ему понравилась Лейла, впервые он встречал таких исповедниц. Даже среди этериасов не было такого, не каждый мог за короткий разговор расположить к себе настолько, что страх довериться исчез, словно его и не было.

– Вы шутите? Я вам открыла свое имя, доверила поймать себя и сейчас стою к вам спиной, даже когда вы этериас. Или для вас этого мало? – исповедница держала поперек копье, в которое зубами и лапами вцепился велнус, откинуть которого не могла и лишь останавливала, чтобы он не откусил ей голову. Упрек все же промелькнул в голосе девушки, и Игнил решил не давать причин для большего их количества. Когда у него еще состоится столь необычный бой плечом к плечу с исповедницей?

– Игнил, Игнил из главенствующей семьи Драгнил, – быстро прозвучал ответ.

Схватив одного их диких за рога, он, напрягая руки, на которых выделялись ветки вен, стал раздвигать их в сторону. Кости ломались, кожа и мышцы рвались. С налитыми глазами велнус вырывался и рычание было больше похоже на крик. Нужно было помочь Лейле, поэтому Игнил из рук пустил на дикого черный, сжигающий все, огонь, и приложив все силы, кинул его в другого дикого, что уже был рядом и успел поцарапать этериаса, и теперь пытался вонзить свои клыки в него. Велнусы были ненадолго отвлечены, опять попав в ловушку огня.

Хартфилия наклонилась назад, удерживая демона, ее тело дрожало от напряжения, она могла упасть в любой момент не от слабости, ранение на бедре открылось и, Игнил искрение не понимал, как она все еще стоит. Этериасу нужно было что-то делать – исповедница долго не продержится, вскоре и те двое, если один из них еще не сгорел в огне, вернуться. За секунду он проанализировал ситуацию: он боялся, что копье полностью состоит из окрайда, однако раз велнус не боялся на него опираться, значит ему нельзя касаться только наконечника.

– Отпускай, я поймаю.

Послушавшись демона, Хартфилия опустила копье, тут же осев на землю, от охватившей слабости и пронзающей боли в ноге. Игнил, как и сказал, быстро перехватил его. Велнус прожигал его своими тремя глазами, из которых одного уже не было, благодаря исповеднице, неровными рядами зубов вонзился в железный шест, по которому уже текли слюни, наверняка представляя на месте железки чью-нибудь кость, и громко рычал, от чего уши закладывало. Он напирал всем телом, давил и пытался прогнуть. Однако лишь мысль, что раз это смогла выдержать исповедница, человек, Игнил не мог так легко поддаться. На руках четко виднелась каждая напряженная мышца, по смуглой коже стекал пот, на черном покрытии появилось больше расколов, в которых, как в реке, растекалась сила огненного проклятья. Конечности зажглись алым пламенем, и резким толчком Игнил толкнул дикого. Падение было недолгим, дикий устоял на ногах, однако это не сильно ему помогло, теперь обладая оружием, этериас одним ударом проткнул наружную кость, которая трещинами распространилась по всему панцирю, ломая его, и черная тягучая жидкость, что заменяла диким кровь, вытекала из каждой прощелины. Поваленный велнус сопротивлялся, брыкался, и его рычание с каждым разом было громче и раздражающие. Драгнил слышал, как треснули ребра, когда он наступил на грудь, и вонзил копье глубже, словно не было никого напора. Он вбивал его еще, и еще раз, чувствуя как все органы, жесткая плоть превращается в ничто, месиво жесткого отвратительного мяса.