Текст книги "Моя ненавистная любовь (СИ)"

Автор книги: Venvi

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

– Ты же знаешь, как я люблю тебя, Нацу, – на последнем издыхании вырвалось у Хартфилии перед тем, как с каждой новой секундой перестать вдыхать, почувствовать расплавляющие метал жжение в шее и сдерживать крик.

Из-за слез все расплывалось перед глазами, но одно этери видела четко – серо-зеленые глаза переполненные обжигающим гневом и разочарованием, душащими не слабее лап демона. Люси боялась огорчения в глазах своих сестер, но и не подозревала, как оно может смять, превратить в пепел ее сердце в глазах демона, принимавшего ее такой какая она есть – подарившей ей себя настоящую.

Она зашла слишком глубоко в сад его души – он позволил ей стать частью его семьи, того самого, – укрытого проросшим чертополохом-сорняком*, который он так грозно и до изнеможения защищал. И что она дала ему взамен? Навела там порядок и подарила новые цветы, маленького Люсиана и Люсьена, сделала его счастливым, чтобы потом все жестоко разрыть и разрушить. Чтобы дать в полной мере почувствовать всю разъедающую боль предательства.

Люси не боролась. Она должна была вырываться, цепляться за его руки, несмотря на их накаленную поверхность, и молить, молить, молить о прощении. Ничего не было. Она тряпичной куклой висела в его руках и слушала рычание, смотрела на родное, покрасневшее с проступившими венами от бушующей ярости, лицо. Оно было такое гневное и пугающие, каким не было в тренировочном зале и в кабинете Нацу, где он раскрыл правду – таким его видели, наверно, только велнусы, убившие дядю.

Сопротивления не было. Грудь сковало стальной цепью до нестерпимой боли, давление в легких нарастало, будто могли взорваться. Она пыталась проглотить крупицы воздуха, но делала это скорее инстинктивно, чем по собственному желанию. Ради кого ей продолжать жизнь – Нацу прогонит и не даст и пальцем притронуться к мальчикам, сестры навряд ли смогут принять нечестивую, что подарила жизнь двум новым этериасам и отвергла священный кодекс, полюбив врага? Зачем бороться за жизнь, где она никому не нужна и никем не любима?

Пальцы немели, жар в шее стал столь сильным, что больше не ощущался, кроме запаха горящей кожи, и любое осязание мира исчезало, как и растекающийся в крови кислород. Стук сердца, бешеный, но быстро становящийся медленным и застывающим на слишком долго, перекрывал другие звуки. А ей так хотелось услышать, как Нацу еще раз скажет ее имя. Хотя смеет ли он о чем-то просить после сделанного?

Хартфилия игнорировала боль в затылке, от которой хотелось морщиться. Она сквозь поступающую со всех сторон темноту смотрела в любимые глаза, на которых вместе с ненавистью проступили слезы. Жаль, что она не может прикоснуться к нему и сама стереть их.

Люси не билась за жизнь. Это достойная плата за горе Нацу и попытку задушить его Люка – все равноценно. Ей некого винить, кроме себя.

В сознании кружились единственная мысль: она заслужила это.

А затем темнота окружила и поглотила ее полностью.

***

Тело безвольно упало на пол, где все еще были осколки стакана, оцарапавшие девушку и окрасившие белую ночнушку алыми пятнами. На лице Драгнила отпечаталась ярость, не разглаживаемая и непроницаемая. Плечи поднимались высоко верх-вниз от тяжелого дыхания, испарина выступила на коже, но не задержалась там надолго, быстро испаряясь, как и слезы.

Обличие этериаса не остановилось на когтях и лапах, черный покров с жилками протекающего пламени-лавы распространялось. Оно было готово захватить демона, чтобы он забыл обо всем, отключил разум и отдался инстинктам – стал диким, как когда-то в лесах, где забывалась вся горесть и мука.

Рот наполнился слюной – запах человеческой плоти и крови был притягателен и сладок. Он узнал об этом еще в ту ночь, оскверненную его похотью и желанием проучить зазнавшуюся исповедницу. Неотчетливо вкус крови заиграл на языке, дразня сильнее и уговаривая.

Нацу невольно облизал сухие губы. Демон внутри был голоден и желал полноценной расправы. Чтобы от этери – омерзительной этери, посмевшей покуситься на его сына – не осталось и следа существования. Гнев говорил принять истинный облик демона, которого так ужасались людишки.

Красные глаза сверлили исповедницу, очерчивали изгибы, выискивали раны и останавливались на шее, прожженной до мяса.

Шрам на шее закололо тысячью маленьких иголочек. Нацу прикрыл глаза и тряхнул головой. В горле застрял крик невыносимого отчаянья.

Комментарий к 35. Плохо оберегающая тайну

*Отсылочка на 25 главу

Еще раз напомню, что следующая глава выйдет ровно через неделю, и до конца осталось 4 главы!

========== 36. Необратимость последствий ==========

Что происходит после смерти? Кто-то говорил про рай и ад, кто-то про перерождение, а кто-то про вечное забвение, в котором существует лишь тьма, и ты ничего не ощущаешь – просто один наедине с собой, плывущий в потоке нескончаемого времени. Люси никогда не задумывалась о подобном. В поселении жизнь текла размеренно и спокойно, и несмотря на то, что их готовили к сражению с демонами, все понимали, что подобное не случится, а угрозы практически не существовало даже на якобы опасных заданиях.

Приехав в земли этериасов Люси не раз подвергалась нападению, не раз представляла, как ее тело разорвут на куски и не раз ощущала леденящее душу дыхание смерти. Но за полтора года мысль оборвать все и уйти не мелькала ни молниеносно, ни урывком – Люси боролась и хваталась за жизнь изо всех сил, а если их не было, заставляла себя, превозмогая все пределы. Игнил говорил ей всегда думать о будущем, она слушала и выполняла: представляла лица мальчиков, представляла каким Нацу будет отцом, представляла, как они справятся со всем и будут счастливы вместе. Даже когда все предвещало худшее, Хартфилия верила и надеялась. Надеялась и верила. Нужно только потерпеть.

Однако все имеет свой конец. Люси и ее желание продолжать борьбу с жестокостью реальности тоже их имели.

Вариант про бессознательность сначала казался Хартфилии самым верным. У нее не было ничего, ни тела, ни осязания, исключительно собственные мысли и воспоминания, настолько отчетливые, что порой она верила, что и вправду оказалось в том самом месте и в том самом моменте. Она была не против, ведь в жизни с Драгнилами было немало светлых мгновений, без омраченной драмы. Да, этот вариант нравился Люси, и она была готова остаться в нем навсегда – у нее был шанс вернуться в дни, когда она была любима в ответ, она могла повторять это снова и снова, пока не забудет, что это всего лишь воспоминания, что она не та Люси из этого момента. Пока не забудет все чудовищное, что было после. Это был лучший исход для такой, как она.

Правда, всегда существует ненавистное «но», перечеркивавшее все хорошее. Планам было не дано осуществиться – она не могла утонуть в избранной пленке памяти, когда пространство наполнялось голосами. Иногда их было мало, а может и всего один, иногда их было бесконечно много, они не зависели от возраста и пола, порой этериский язык был каким она его помнила, порой он менялся. Они говорили хаотично каждый о своем то тихо, то громко, то эхом, заполняя этим все вокруг, будто были материальны. Будь у Люси голова, ее бы сжало ободком, и она медленно раскалывалась, как яичная скорлупа от давления, и будь у нее остальное тело, закрыла бы уши и просила бы их всех заткнуться. Или стала бы частью их – вылила все свои проблемы и терзания.

Зато стало понятно, что именно с ней происходило во время приступов и почему она падала в обморок. Хорошо, что хоть это она забывала.

А затем она перешла от этой версии – что ждет после смерти – к другим, когда почувствовала мягкую ткань под пальцами и ощутила знакомые стоящие запахи настоек и трав, а также странное жжение и колющие ощущение при дыхании.

Пробуждение было тяжелым. Глаза словно налились свинцом: стоило их немного приоткрыть, как они своевольно опускались обратно, погружая обратно в дрему и в светлый мрак, из-за горящих в комнате свечей. Размышляя о перерождении, Люси думала о появлении на свет в теле только что родившегося младенца – некоторые говорили о животных, но ей это слабо представлялось. Вот только она тут же засомневалась в новой теории. Запах и боль в горле можно было привязать, остальное не подходило. Где «взрыв» в легких, из-за которого появлялся оглушающий крик (а эти первые крики она помнила отчетливо и не с чем бы не спутала), и пробирающий холод, прилипающий и усиливающий из-за влаги на теле? Разве должна она что-то помнить?

– Госпожа Люси! – голос был радостно-взволнован и знаком, но она не спешила подтверждать свои догадки.

Затем послышались копошения и просьбы к Элле принести тазик с водой, вату и новые лоскуты ткани. Несколько коротких фраз, и на удивление строгих, хватило, чтобы убедиться, что голос принадлежал Шерии.

Рай или ад? Люси склонялась ко второму, после свершенного путь в рай ей закрыт. Но где тогда бесконечные муки, пожирающая и нестерпимая боль, раскаленный жар, будто тебя заживо сжигают, о котором твердили все кому не лень? И что же тут делает такая добрая девочка, как Шерия? Может ад отличается от стереотипных представлений верующих?

У Хартфилии с Бленди было связано одно ужасное событие. Нацу тогда ушел посреди ночи, кинув глупость о том, что она сильная. Люси тогда не разозлилась и не впала вновь в истерику, в ней взывала тоска, и она решила ждать возвращения этериаса. Конечно, можно было подумать, что это не сравнится с изнасилованием, нападением велнусов в лесу, вторым периодом беременности или последним вечером с Нацу и разочарованием, перемешанного с ненавистью в его глазах, однако этот период был сложен по-своему. Люси тогда теплилась надеждой, что Драгнил придет и все будет хорошо, и сидела с ней изо дня в день, не зная когда кончится ожидание и вернется ли Нацу вообще. Сколько же волнений и страхов она спрятала в слезах, когда оставалась наедине с собой, и сколько раз эта тоска разрезала и так раненное сердце ножом, оставляя глубокие кровоточащие порезы. А Люси не отчаивалась, она сидела и ждала, игнорируя веру превращающуюся в безумную зависимость и безнадежность.

Но Хартфилия не слышала легкой вибрации и трепыхания от движения детей внутри нее, и лежала она в лазарете вместо покоев хозяина дома. Исповедница попыталась привстать, как кожа на шее натянулась, совершенно чуть-чуть, и раздирающая боль ее пронзила. Шерия подскочила, приговаривая, что ей сейчас лучше не вставать. Посыпались дежурные вопросы о самочувствии, но девушка не могла говорить, горло резало при воспроизведении каких-либо звуков, и ей поспешили дать стакан со странной жидкость, тягучей как мед, вкус которой не различался. Любое шевеление – малейшее натягивание кожи – в области шеи вызывало прежнюю боль, даже во время питья, даже просто от биения пульса. Чтобы отвлечься, исповедница внимательно всматривалась в лицо девочки и приметила, что ее полосы стали длиннее, чем в прошлую их встречу в доме Этери.

Вскоре подоспела гибридка. От одной руки этериаски исходил голубой исцеляющий свет, другой она снимала бинты с шеи, в чем помогала Элла. Из груди вырвался крик, потому что ощущения были такие, будто снимали верхний слой кожи, и Хартфилия закусила губу. В голове промелькнуло, что не используй Шерия проклятье, было бы еще больнее. Сама этериаска неловко улыбалась и просила потерпеть, вежливо и мягко, как к ребенку. За это время в лазарет заскочила Амри проверить самочувствие этери, и с сообщением, что хозяин скоро явится.

Шерия кивнула и, все еще удерживая свечение в руках, стала макать ватку в воде, в которой за пару минут до этого растворили некий порошок. Люси молча и неподвижно лежала – она прекрасно помнила, как на шее сомкнулись демонические лапы. Однако с языка норовил сорваться вопрос: «Почему я жива?», но она не стала мешать девочке, да и при попытках говорить успела почувствовать, как горло разрезает изнутри.

Неведение продлилось недолго. Как и сказали, скоро пришел тот, кто породил все вопросы. За спиной Драгнила, в проеме стояли гибриды и пытались поглазеть на этери, как им грубо приказали идти работать и перед носами захлопнули дверь, что те успели только кинуть неодобрительные взгляды в сторону Хартфилии. Шерия тоже вздрогнула от грозного тона этериаса и поспешила отчитаться о здоровье пострадавшей, но и ей сказали пойти, правда уже отдохнуть. Оставшись наедине с этери, Нацу продолжил то на чем закончила девочка, уверенно и с толком.

Не стесняясь, Люси смотрела в серо-зеленые глаза и читала в них не прикрытую злость, что еще сохранялась только в глазах, и нечто непроницаемое: то ли странная встревоженность, то ли острый упрек, то ли все смешалось вместе. Люси опять его не понимала.

Слова не слетели с ее уст, потому что при попытке заговорить, она зашлась кашлем, опять раздирая горло и раны на шее. Нацу на этом раздраженно цокнул и подал ей тот же тягучий напиток, что давала Бленди. Сейчас, окончательно проснувшись, Люси почувствовала, как при питье убирается зуд внутри и жидкость обволакивает голосовые связки теплом, как будто сама Шерия исцеляла их. Этериас все так же молча, лишь испепеляя взглядом, продолжал. Ему, кажется, нравилось ваткой проводить вдоль ожогов и смотреть, как вода их пропитывает. Это успокаивало.

– Я думала ты меня убьешь, – спустя пару минут тишина была прервана хриплым голосом.

Люси озадаченно рассматривала лицо демона, пытаясь найти там ответ. Она знала силу Нацу, что он способен сжечь все клетки ее плоти, оставив только кости и прах. Так зачем же сохранять ей жизнь, после того, как она чуть не убила его дитя и заставила его считать себя ужасным родителем?

– Ты себе представить не можешь, как я этого хотел, – сквозь зубы процедил Нацу, посильнее прижимая мокрую ватку, отчего исповедница тихо шикнула.

Перед глазами Драгнила встала картина трехдневной давности. Бездыханное тело лежало на полу, а в груди все еще кипел гнев, врываясь на тело огнем и отражаясь в пылающих факелах и свечах комнаты. Нацу не испытывал удовольствия: хотелось сделать Люси больнее, в сотни раз больнее, чтобы она достойно заплатила за содеянное, а не умерла так просто и легко. Он искренне расстроился и, кажется, слезы навернулись на глаза – Нацу было больно. И когда спустя полминуты Люси закашлялась и ртом начала глотать воздух, он почувствовал, как сам облегченно вздохнул, и уголки губ приподнялись.

Не успела радость расплескаться и потушить его гнев, как именно она его распалила сильнее – как она усилила желание мстить и заставить исповедницу страдать. Дыхание было сиплым, стук сердца крепчал и раны кровоточили сильнее. Странный голод вернулся.

Драгнил надеялся, что его стыд горящий на лице, шее и кончиках ушах, не виден.

– Так почему остановился?

– Я думал, людишки должны благодарить, когда им сохраняют жизнь, – этериас резко поднял голову и опалил исповедницу яростным взглядом. Но раз ее прошлые почти что смерти не исправили и в голове не возникло никаких переосмыслений, то и сейчас Нацу не был удивлен, когда она важно сказала:

– Я была готова умереть.

Кружка, из которой пила Люси, полетела в стену, и комнату наполнил взбешенный рык. Венки на лбу стали отчетливо видны, желваки заиграли на скулах, Нацу учащенно вдыхал воздух раздутыми ноздрями. Хартфилия зажмурилась, из-за слишком яркого света вспыхнувших свечей и жара.

– Ты треклятая эгоистка! – этериас нависнул над ней, расставив руки с двух сторон ее головы. Путей отступления не было, даже если бы она стала их искать – она была готова еще раз попробовать умереть от огненных объятий Нацу. Однако за долгие вместе прожитые годы Люси так и не научилась понимать Драгнила, и все еще стремилась к этому. – Ты говорила, что я совершенно не думаю о тебе, но ты абсолютно такая же, была и остаешься. Какая тут к черту любовь, Хартфилия?

– Ты… – на глазах проступили слезы. Он не врал ей, она чувствовала это, он просто опять ей не верил.

– В какой любви можно клясться, когда ты готова сделать из меня убийцу?! – в лицо прокричал этериас и прежняя ненависть-разочарование, которые Люси последними видела перед тем, как погрузиться в беспамятство, вернулись. – Ты ведь прекрасно знаешь, как я виню себя в убийстве отца и дяди, ты сама видела, что со мной происходит. Как мне все еще больно! А ты, кажется, только и хочешь, чтобы это не заканчивалось, чтобы я винил себя еще и из-за тебя! Тогда же я наконец осознаю, как мне якобы плохо без тебя? Чтобы я сожалел и не думал ни о ком другом? Ты ведь должна быть важнее всего, да, Люси?! Да?!

Нацу поднялся и, прикрыв глаза, пригладил растрепавшиеся волосы. Его дыхание оставалось частым и неглубоким.

– Я не хочу отвечать на вопросы сыновей, почему я убил их мать, – спокойной сказал Драгнил слова, пропитанные горечью. Шрам на шее, как всегда, закололо при словах связанных с матерью. Нацу вырос, зная, что был нелюбим одним из родителей, и любая мысль про этери где-то глубоко в сознании отдавалась страхом, что у него будет все так же плохо, как и у отца – Люсиан и Люсьен не должны были повторить его судьбу.

Ватки, упавшие с кровати, Нацу положил обратно, и перед тем, как вернуться к обрабатыванию ран Люси, начал шарить по полкам в поисках масла от ожогов. Вроде Шерия говорила им помазать и после обмотать шею бинтами. «Неплохо было бы свалить все обратно на Бленди», проскочила мысль, но заиграла совесть. Он и так слишком много и часто загружал девчонку, а она только подросток – самое время веселиться и познавать себя, – потом этого уже не будет. Сиротам и так приходится взрослеть слишком быстро, кому как не ему об этом знать.

Люси кусала губы и пыталась проглотить слезы, неожиданно полившиеся водопадом по щекам. Ничего не получилось, всхлипы с каждым новым становились громче, пока не перетекли в рыдания. На физическую боль было все равно. Слишком многое она накопила в себе за недели лжи.

Почему все не могло так легко закончиться? Она не вытерпит еще.

– Можешь плакать сколько хочешь, ненавидеть и проклинать меня, – Драгнил окунул ватку в воду и обрабатывал шею, удерживая в руке ее голову, чтобы та лежала ровно и не мешала. – Но во всем виновата только ты.

Слезы потекли с двойной силой, горло раздирало, но оттуда вырывались полустоны, полукрики, потому что Нацу был полностью прав. Она сама разрушила все счастливое, что у них могло быть.

***

В бессознательности Люси окружала беспросветная тьма, выйдя же из поместья Драгнила ее окутал белый снег – он был справа, слева, спереди и даже падал сверху, желая ее так же, как и все вокруг обесцветить, похоронить под своей пеленой. Повезло, что небо было пасмурным и глаза не слепило от белизны, иначе пришлось бы остаться дома. Странно, но здесь, среди скрытых камней и высоких деревьев одиночество ощущалось не так остро, как среди десятков слуг, их презрительных взглядов, перешептываний за спиной и голосов – никто не знал, за какой именно грех этери поплатилась, это не мешало считать ее чужой. Она уже исполнила свою роль – ей не зачем было оставаться в этом мире. Это ощущалось каждую секунду каждого часа и каждого дня, и становилось невыносимым, от этого хотелось убежать хотя бы на пару часов. Поэтому Хартфилия шла по вытоптанным дорожкам – нашла бы новый проход, но сугробы почти везде были слишком высокими, потеряться и замерзнуть слишком легко – и продолжала пока они медленно растворялись в падающем снеге, и неожиданно достигла края. Белый, наконец-то, разбавился темно-зеленым цветом хвои, серого покрова рядом стоящих гор и подступающей темноты, и Люси блаженно закрыла глаза. Здесь было свободней дышать, несмотря на колющий кожу и легкие холод. Сводящие с ума постоянные напоминания о том, что она чуть не сделала, не терзали ее. Она переступала через горы снега, высоко поднимая ноги, и приближалась к краю, где обрывались цепи.

– Люси! – голос Нацу эхом раздался вокруг, и Хартфилия начала инстинктивно мотать головой в поиске, хотя ей показалось, что у нее очередные голосовые галлюцинации. Драгнил стоял выше по тропе с коляской и хмурился.

– Отойди от края, – его голос был строг, как при разговоре с несмышленым ребенком, непонимающего элементарных вещей. В последнее время он говорил с ней исключительно так.

И все же Нацу упрекнул ее не просто так: на крае земля была рыхлая, а снег прятал его и делал опасней. Хартфилия сделала маленький шаг вперед и аккуратно глянула вниз, убеждаясь, что и вправду стоит чуть ли не на грани – сделала бы шаг шире и могла бы покатиться по склону прямо в руки смерти. На удивление, исповедница не испытывала страха.

– Люси, – было сказано уже с нажимом.

Хартфилия послушала, и ждала, когда Нацу уйдет, чтобы опять остаться одной без его молчаливой настороженности и недоверия. Он стоял и смотрел на нее.

– Иди сюда, – услышала Люси, но губы Нацу не шевелились. В последнее время она все чаще слышала чужие голоса, и даже стала узнавать в них кого-то из слуг или Драгнила. В обморок она не падала, но это ее не слабо истощало, особенно если была в поместье, где было много народу и соответственно голосов.

С Хартфилией определенно что-то сделала беременность, она не только свела ее с ума, она даровала совершенную память, определение когда ей врут или недоговаривают – что было даже полезным – и теперь это. Непонятно, чем именно оно было, потому что это не чтение мыслей: она слышала, голос Хэппи, желающего оказаться в объятиях матери, подальше от работы и всех проблем, в которых ему приходилось крутиться. На вопрос же о чем он думает, сказал, что о еде, и эта была не ложь. Что именно передают голоса, Люси так и не поняла.

Тяжело вздохнув, исповедница стала подниматься вверх – выходило нелепо, ноги тут же тонули по колено в снегу. Нацу цокнул и склонился к земле. На руке вспыхнуло пламя, пустившее вниз по склону воду и открыв голую черную землю. Зачем он ей помог, Хартфилия понять, как и отношение к ней, не преуспела, как бы долго не размышляла.

Пролежав неделю в лазарете, исповедница смирилась с мыслью, что Нацу ее ненавидит и жизнь ее будет, как перед ночью изнасилования: она будет прятаться по углам, за ней будет беспрерывный контроль, чтобы она была как зверушка в клетке. Однако ожидания не оправдались: у нее был открытый доступ к восстановленному тренировочному залу, где лежали всевозможные оружия, Нацу позволил ей остаться в своей спальне и помогал обрабатывать ожоги и заматывать бинты. Иногда на ее слова и действия закатывали глаза и раздраженно фыркали, но не было той нестерпимой и жгучей злости, вспыхивающей лишь при взгляде на нее; Нацу смотрел на нее снисходительно и с усталостью, как если бы его заставили следить за ней, и в каждом его касании передавалась не ненависть и не призрение, а огорчение. В поведении Нацу было одно равнодушие: есть она – пускай будет, присмотрит за ней, нет ее – хорошо, главное, чтобы не рядом с его сыновьями. Все от чего отличались ее прежние будни: ей не давали заботиться о мальчиках, и из-за этого у нее появилось свободное время на восстановление, отдых и тренировки, в которых Люси старалась забыться.

Прошло вместе прошитых полтора года, и некогда принимаемая иллюзия, что Нацу для нее открытая книга – осталось иллюзией, уже развеянной.

Вот только, Люси не могла этого сделать, если сам Нацу не понимал себя.

Ему не претило, что исповедница, как сейчас шла с ним рядом, наоборот, так было привычнее, как впрочем и ее вечное снование в главной комнате и вид, как она вечером читает книгу. Люси не делала ничего, стараясь быть тише воды, ниже травы, и при этом всегда была где-то неподалеку, и так было лучше, потому что, когда этериас не чувствовал Хартфилию, тревога заполоняла все уголки разума и рождалось странное чувство частичного опустошения, будто пазл потерял одну из деталек и картинка осталась неполной.

Конечно, Драгнил вскакивал посреди ночи, боясь, что Люси пошла в комнату мальчиков закончить свое дело, и порой ее так и хотелось придушить, но это желание так же быстро погасало, как и вспыхивало, и он тут же забывал про всякую злость. Он слишком глубоко увяз в заботах о сыновьях и поместье, чтобы уделять все свое внимание этери. А если они могли побыть вместе и воспоминания о сделанном наполняли его голову, как дождь оставленное на улице ведро, то очевидно это ведро было дырявым. Все силы уходили на работу, и для разборок с Люси он был слишком уставшим, способным лишь кивать на ее редкие слова или игнорировать.

– Почему ты никого не предупредила, что вышла? – спросил Нацу, чтобы разбавить давящую тишину. Для него самого молчание не приносило дискомфорта, такие прогулки, когда мальчики безмятежно спали в коляске или своими большими глазами рассматривали узор из веток деревьев, были для него лучшим успокоением. Однако он чуть ли не физически ощущал исходящее от Люси напряжение, что портило всю идиллию.

– Разве должна была? – этери поджала губы. Казалось неправильным, что она разговаривает с ним. Она была не достойна.

– Да, – все тот же строгий тон, как при разговоре с детьми. Кажется, она в его глазах упала не только, как мать его детей и личность, но и в умственном развитии тоже. Впрочем, когда он говорил с ней иначе – фразы были точно такие же, просто не приправленные нежностью и теплом. – Тем более если ты одна.

– Но я же больше не беременна, – она прекрасно осознавала о чем именно говорил Драгнил, но, когда она шла сюда, совершенно не подумала. Впрочем и сейчас ей было на это все равно.

– В горах потеряться несложно, а сейчас, когда все завалено снегом, опасность возрастает, – у Нацу вырывался тяжелый вздох. Зная Люси настоящую, такой какой она была пару месяцев назад, эта лишь утомляла. – И не стоит забывать о диких.

– Если я потеряюсь, ты будешь меня искать?

В ответ Нацу просто повел плечами, и Люси ни на долю не обиделась. На что она надеялась? Гибриды и этериас бросят все свои дела, будут мерзнуть и, возможно, рисковать своими жизнями, чтобы найти ее, почти что детоубийцу и не пригодную этери?

– Ты перчатки хотя бы взяла? – уточнил Нацу, заметив, что девушка не вытаскивает рук из карманов шубы.

Люси стыдливо покачала головой – если не вытаскивать руки, то в карманах достаточно тепло, поэтому она часто их даже не брала, несмотря на мороз парализующий пальчики. Во время второго периода беременности она и похуже холод испытывала. И Нацу за полтора месяца с родов приметил эту непрактичность, и почему-то лучше нее понимал, что во время беременности были лишь ощущения, а сейчас все происходило в реальности и последствия тоже были так же реальны.

Светлые брови, украшенные мелкими снежинками, вскочили вверх и карие глаза округлись в ошеломлении, когда под ворчания Драгнил достал ей варежки. Он никак это не объяснил, а у Люси впервые за все время поднялись уголки губ. Нацу опять становился неизученным и слишком странным мифическим существом.

Дальнейшая прогулка прошла в повседневных разговорах о работе, личной жизни гибридов и гуляющих слухах про других этериасов, которые выдавливались для разбавления молчания, которое в присутствии Люсиана и Люка жутко пугало этери – иронично, что раньше от них она хотела только этого. И самой неожиданной новостью стало рождение сына Дреяра на днях. В Люси на секунду проснулся искренний интерес, как там Хисуи, но заснул он так же быстро – навряд ли она узнает, нечего даже что-то предполагать, это приведет к одной только безрезультатности.

Пасмурность понемногу уступала место темноте, наступающей как никогда рано, и пришлось возвращаться в поместье. Подойдя к двери, мальчики начали капризничать, словно знали подходящее для этого время, за что папа не мог шутя их не похвалить – вот это пунктуальность! Впрочем он восхищался и тем, как они гулят и произносят другие странные звуки, и как они сами могут удерживать головку, и как очаровательно они улыбаются! Причины были совершенно мелочные, но Нацу они приносили истинный детский восторг. В такие моменты Люси чувствовала себя не то, что лишней, ей хотелось затеряться в снежных горах, где она утонет под безжалостным холодом снега и может быть только он сможет потушить пылающий стыд.

Люси наблюдала за тем, как Нацу старается побыстрее снять с обоих мальчиков одежду, все больше хнычущих из-за голода и жары – слуг в комнате не было, так как Драгнил старался обходиться без них. Рука неловко тянулась в сторону этериасов, но исповедница тут же себя отдергивала и втаптывала желание помочь – ей нельзя.

Однако стоять в стороне все время она не могла и воспользовалась шансом.

– Может быть я их покормлю? – предложила Хартфилия на просьбу наполнить бутылочки молоком. Растерянное лицо в ту же секунду омрачилось недоверием. Драгнил терпел ее рядом с собой, но не когда дело касалось его мальчиков. – Они не всегда едят с бутылочки, и тебе самому это неудобно, – Люси не могла оставлять все как было – она хотела быть полезной для Нацу и хоть немного исправить свою вину перед ним. Бездействие худший вариант, поэтому она начала лепетать все известные ей доводы о плюсах кормления грудью, которые они когда-то давно вместе обсуждали в начале беременности.

– Наполни бутылочки! – приказ.

– Нацу, пожалуйста, – все внутри говорило: «Послушай его, не мешайся, ты уже испортила слишком много», и отсутствие сил на всякую борьбу только поддерживало. Однако Люси до помешательства любила Нацу и сознательная отстраненность от него приносила не меньше боли, чем его огонь, теперь обжигающий. – Я их покормлю у тебя на глазах. В этом нет опасности!

– Люси, – предостережение, что пора остановиться. Мальчики повторяли друг за другом, хныкая все громче.

– Нацу, я не говорю тебе простить меня – я не смогу это принимать. Позволь тебе помочь. Ты не справляешься, их двоих слишком много для тебя одного, а мальчики уже принимали меня и не так сильно своенравничают, как при слугах, – она давно лишилась инстинкта самозащиты. Но зачем он был ей нужен, если Нацу больше не прижмет ее ладонь к своей щеке и не скажет «Ты нужна мне»? Она была готова провоцировать демона ради этого, она уже не боялась его лап на своей шее. – Позволь мне исправить свою ошибку, как я позволила тебе.

– Тот случай… – Драгнил обернулся резко, и в его глазах смешались тоска, горечь и искры злости.

– Я говорю не про Игнила – это была случайность. Но твой уход после – Шерия сказала не будь ее рядом, это могло спровоцировать новые повреждения или даже… – она примолкла, выдерживая паузу, чтобы Нацу переварил сказанное. Ему не понравится то, что она скажет, ей самой не нравилось, но она совершила столько жертв, чтобы быть с ним, что могло ее остановить? – Ты не хотел, но навредил им, и я тоже навредила, сильно навредила, потому что не осознавала, что делаю. Ты пытался исправить свою ошибку, так разреши мне тоже это сделать. Ради тебя.