Текст книги "Симфония боли (СИ)"

Автор книги: Ramster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Гриш робко изобразил улыбку. Но «хлебнуть» не потянулся – Рамси так и продолжил покачивать бутылку на просвет, долго, задумчиво. Красное полусладкое. Почти чёрное… Как кровь.

Он, наверное, даже казался расслабленным на первый взгляд: готовность действовать сжалась внутри пружиной – выдавало разве что чуть заметное подрагивание рук и чересчур круглые для спокойного человека глаза… Распахнувшиеся шире и безумнее на звук подъехавшей машины.

Элиот действительно явился без охраны. Надо же, какую тайну сделал из того, что зачал когда-то недоумка! Как только над открывшейся дверцей показалась знакомая седая макушка, пружина выщелкнула: в одну секунду, ни звука не издав, Рамси рванул из кабины. Он не попробовал вина – но он его предвкушал. Эта приподнятость настроения и порывистость движений были с ним – и когда Рамси заступил лорду Элиоту путь (так занятно сменились на оторопелом лице потрясение – осознание – ярость), и когда, точно как Фрею, пальнул в ногу.

Обвалившаяся с воплем туша была тяжела. Ломануло пронзительной болью запястья – но Рамси не обращал внимания на боль. Элиот вырывался, выкрикивал какие-то угрозы – Рамси не слушал. Затащил его в открытую Гришем дверь и рявкнул:

– Пошёл!

Из детдома выскочил местный охранник, когда чёрный фургон без знаков различия уже рванул прочь.

Машину трясло, подбрасывало – привязать Элиота было нелегко. Рамси даже потратил ещё один патрон, чтоб угомонить его, прострелив плечо.

– Поворот за триста пятой лигой! – рявкнул он в окошко кабины. – Подай мне бутылку и ублюдково барахло!

Это всё можно было сделать, приехав, – но Рамси не желал ждать. Поддел ножом пластмассовую пробку, откупорил бутыль и хлебнул. О да, этот запах, этот терпкий вкус и тепло, расходящееся вниз по горлу, – суррогат счастья… Суррогат возбуждения.

– Тебе конец, болтонский ты ублюдок, – прохрипел Элиот. – Тебя найдут, куда бы ты ни зашился.

– Мне, помнится, уже грозились этим, – фыркнул Рамси и глотнул ещё; в голове делалось восхитительно пусто – вот-вот закружится, поплывёт… – А кстати об ублюдках. Мой маленький собрат по незаконно… рожден-нос-ти передавал вам, сэр, большой и громкий привет! – с искренним восторгом Рамси выставил перед собой игрушку. – Так плакал, когда я забирал это! Но очень быстро забыл…

Сонно прижмурясь, он пропустил мимо ушей оскорбления и проклятия – впитывая только эмоции, вложенные в них. Ужас, горе, отчаяние. Всё самое вкусное.

– Всё самое вкусное, – повторил Рамси вслух. – Самое вкусное – это боль. Многие думают, что я тащусь от убийств, – пф, бред. Смерть – это всегда бегство. Спасение от боли. – Он задумался, таращась в заляпанное окошко задней дверцы – на летящую вдаль заснеженную трассу; резко повернулся обратно: – Зачем, зачем вы засунули свою родную кровинку в детдом, Элиот? Почему не забрали его оттуда, когда он остался вашим единственным сыном? Может, тогда его участь была бы такой же лёгкой, как у предыдущего, мм?.. – Рамси говорил быстро, увлекаясь – почти веря в горечь своих упрёков. – Мой боец был таким неловким, так быстро отправил счастливчика в мир иной! Я гораздо искуснее, поверьте. Ваш последний сынишка радовал меня криками до-олго, – заявил он сквозь широкую улыбку – сладкую-сладкую… чуть подпорченную нехваткой верхнего резца. – Недоумки – открою вам секрет – реагируют на боль почти как нормальные. Но это я ещё проверю, ведь на очереди – ваши дочурки. У них с мозгами порядок, верно?..

Всё это время Элиот что-то говорил. Рамси не слушал. Много злости, мало страха – невкусно. Он хлебнул ещё вина – как же быстро разбирает… И, бросив игрушку на пол, непринуждённо выщелкнул нож.

– Мы, кажется, въехали в лес, – поделился он наблюдением. – Ух, как трясёт.

Пол под ногами ходил ходуном – то ли из-за лесной дороги, на которой Гриш недостаточно сбавил скорость, то ли из-за того, что надо жрать перед приёмом спиртного чуть чаще, чем раз в два дня…

– Я тебя уничтожу. Ты дерьмом собственным будешь давиться, ублюдок, когда до тебя доберутся мои южные партнёры. Ты…

– Может быть, – легко согласился Рамси. – Но тебе-то прямо сейчас от этого не легче.

С теми, над кем работает, он всегда переходил на «ты».

Первый надрез он сделал, когда машина ещё не остановилась. Получилось криво: вместо новой улыбки приунывшему Элиоту – какой-то непонятный зигзаг, задевший к тому же глаз. Основательно, глубоко: Рамси пошатнулся в процессе – к счастью, не так сильно, чтоб доткнуть до мозга и похерить всю работу, но стеклянистая жижа выплеснула на распоротую щёку и глазное яблоко сдулось. Элиот заверещал не хуже Фрея – аж уши заложило в замкнутом-то пространстве.

– Сто-ой! – досадливо рявкнул Рамси водителю: швыряло так, будто машина вот-вот перевернётся. – Пересрался, салага?! Иди-ка сюда!

Он хлебнул ещё. Было весело и легко, и мысли просты и логичны: откажется идти – будет следующим. Но Гриш послушно заглушил мотор и влез в фургончик. Рамси обернулся с азартным оскалом – таким широким, что холодок тронул дёсны: ещё страх, ещё лакомство!

– Записывать ничего не надо! – объявил он добродушно. – Только наблюдать и быть на подхвате!

Гриш молча ткнулся спиной в угол – Рамси уже не смотрел. Глотнув ещё кисловатой терпкости, он шагнул ближе к тяжело сопящему одноглазому Элиоту.

– Ты! – обвиняющий тычок ножом. – Собирался живьём скормить меня свиньям, я узнал это от прессы. Давай-ка пофантазируем, что они прежде всего отъедают? – чокнуто расширив глаза, Рамси таращился на жертву: пол всё ещё качается под ногами, нож намертво стиснут в руке. – Если ты связан, то наверняка нос!

Удар был снизу вверх – хрящ поддался легко, а вот в костях спинки носа лезвие застряло; Рамси с досадой выдернул его и нагнул Элиоту голову – истошный вой сквозь бульканье – чтоб не захлебнулся раньше времени кровью. Отрезанный кусок так и свисал на толстом шмате кожи – Рамси дёрнул его раз, другой под рыдающие вскрики, не смог оторвать и отчикнул ножом.

– А потом они бы выгрызли тебе щёки – это самое вкусное! – заявил он, не слишком огорчась неудаче; ещё глоток вина – и, сунув бутыль в руки Гришу, Рамси оттянул и откромсал Элиоту обе щеки.

Кажется, тот умолял остановиться и тонко, будто девка, голосил. Кажется, Гриш издавал какие-то утробные звуки – Рамси спешно отобрал бутылку, пока на неё не наблевали. Опять повернулся к Элиоту:

– Теперь уши!

После ушей свиньи принялись бы за другие мягкие части – Рамси, допив бутыль, был в этом абсолютно уверен. Живот он резал прямо через одежду, по кускам: целью было не вспороть, а «изгрызть». Цепко хватая пальцами, хлюпая в крови, отсекал что попадалось: складки кожи, жира, дёргающиеся мышцы… Рванул и отрезал бугристый фартук нутряного жира – и, забираясь всё глубже, взялся за кишки: горячие и слизкие, не уцепиться, белесовато-розовые колбаски с дерьмом. Вытягивал, с силой раздирал, непорвавшееся – рубил короткими ударами ножа. Плевать на мерзкий запах! Элиот истошно вопил, булькал – раскуроченное подобие лица со вспоротой глазницей, с дырой на месте носа, без губ; в конце концов от нового рывка за моток кишок – должно быть, умирая – он безвольно выплеснул кровавую рвоту. И Рамси, уже слишком неповоротливый из-за выпитого, не сумел увернуться.

– Вонючка! – окликнул он, ощерясь. – Я, похоже, испачкался… Вонючк?!

Рамси резко обернулся – навстречу ему таращились насмерть перепуганные глаза помощника. Карие, не лазурные. На полголовы ниже, чем должны быть. Осознание – холодом и пронзительной болью из самой глубины. Осознание – убийственной безнадёгой. Так увлёкся, что забыл. Так увлёкся, что забыл, забыл, забыл… Пальцы разжались – нож звякнул где-то под ногами.

– Ты не Вонючка, – вытолкнул Рамси обвиняюще, потрясённо – будто не веря до конца. – Ты не м-мой пёся… – беззащитно и нелепо, сквозь сдавивший горло спазм.

– П-простите, милорд… – пролепетал Гриш, пятясь.

И в голове полыхнуло, будто взрыв, ударив изнутри по глазам, выбив мокрую горечь, – больно, больно так, что только орать!

– Не смей подражать ему!!!

Выпад – кровавая рука цапнула куртку – Гриш с воплем вырвался и, ударясь о дверцу, выскочил на улицу. Не видя перед собой уже ничего, кроме убегающей жертвы, Рамси подхватил с пола нож и шатко ломанулся следом.

Утро следующего дня было ясным и тёплым.

После нескольких суток непогоди – в окна центральной клиники Норсбрука ярко светило солнце, а по трубам с крыш журчала талая вода. Ночная смена почти полчаса как закончилась, до занятий студентов оставались считанные минуты – медсестра Луиза Хопер, сдав свои палаты задержавшейся сменщице, вприпрыжку бежала по переходу между корпусами. Миниатюрная, едва ли выше пяти футов, темноволосая и полненькая, она была на удивление прыгуча и, не утомившись даже ночной сменой, перескакивала по ярким пятнам света, так и жмурясь от радости солнцу сквозь тонкие прямоугольники очков.

– Профессор Нимур! – звонко окликнула она показавшуюся впереди мужскую фигуру. – Доброе утро! Я уже здесь, уже лечу!

– Лети обратно, Луиза, – отозвался преподаватель добродушным баском. – Начнём сегодня с практики, как раз в твоём корпусе… И как ты только всё успеваешь?

Она всё же подбежала и пошла рядом. Вместе они смотрелись комично: высокий плечистый мужчина за пятьдесят, со въевшимся в кожу загаром и рубленым шрамом через щёку – даже медицинский халат выглядел на нём как-то чужеродно – и маленькая пышечка-студентка в белых балетках с бантиками, с цветастой плюшевой сумкой через плечо.

– Смотрел твою теоретическую часть – хорошо написана, по делу, – говорил профессор Нимур, размеренно шагая по коридору; он не торопился: без него-то пара не начнётся. – Ну да неудивительно: ты же у нас молодой специалист по посттравматическим расстройствам. Рефераты, курсовые… Ещё и на дополнительные курсы ходила, верно?..

– Да, по кризисной психологии и помощи жертвам насилия! – с готовностью подтвердила Луиза, польщённо сияя.

– Думаю, материал для практики ты себе уже присмотрела, но всё же предложу свой вариант. Очень интересный случай как раз по твоей специальности: сильнейшее ПТСР, соматика, флешбэки, психотические эпизоды – чёрт ногу сломит…

– Думаете, я такое потяну?.. – Луиза, засомневавшись, чуть поугасла.

– Сама – нет, да никто и не даст, – успокоил преподаватель. – Для начала побудешь ко-терапевтом, понаблюдаешь, как работаю с пациентом я, а если пойдет, то и сама проведёшь пару сессий. Под видеозапись, естественно, потом разберём. А пока дам тебе историю болезни…

Они как раз подошли к нужной аудитории – так что Луиза, заняв своё место среди одногруппников, осталась изнывать от любопытства. Профессор Нимур раздал остальным студентам материалы для дипломных проектов, пояснил детали – всё это время она молча наблюдала; затем, кажется, собрался на перекур…

– Простите, а моя история?.. – приподняла Луиза руку.

– Она хранится отдельно, идём, – преподаватель жестом пригласил её за собой; одногруппники, бурно обсуждавшие свои проекты над ворохами бумаг, кажется, не обратили внимания. – Есть свои особенности, – пояснил он в ответ на озадаченный взгляд снизу вверх. И по пути к своему кабинету принялся вполголоса рассказывать: – Пациент, по-хорошему, не для учебной работы: связан с криминалом, власти присматривают… Но к тебе как сотруднице этого отделения вопросов возникнуть не должно. Итак, это парень восемнадцати лет, поступил к нам пять дней назад. До этого провёл больше недели в больнице Пайра и, похоже, ничего у них не ел: прибыл в тяжёлом состоянии, не двигался, не разговаривал. Он упорно называется Вонючкой и, похоже, считает себя собакой. Всё тело в шрамах – явно пережил длительное физическое, и, вполне возможно, сексуальное насилие. При упоминании того, кто это сделал, – трясётся, рычит, скулит, а то и впадает в ступор. Деревенеет, как при шизофрениях бывает. Видела такое? – Нимур повернулся к студентке, открыв кабинет.

Луиза кивнула, стряхнув зябкую оторопь: с каждой новой подробностью это казалось всё более… диким, ужасным, гораздо ужаснее, чем все те истории насилия, с которыми она сталкивалась за время учёбы.

– Я вот и думаю – уж не шизоаффективное ли расстройство ставить… – рассуждая будто бы сам с собой, профессор прошёл вглубь кабинета и зазвенел связкой ключей возле дальнего шкафа. – Кстати, если грамотно обоснуешь дифдиагноз – будешь большая молодец, – ободряюще улыбнулся он притихшей Луизе и извлёк на свет толстую пачку документов. – В целом и общем, по первичному интервью – «пограничник» он глубочайший, только-только вылез из психоза, да тут же и обратно влез: сидит и лежит только на полу, там же ест и спит. Крайне встревожен потерей ошейника.

– У него был… ошейник? – на какую-то секунду Луиза решила, что ослышалась: не может же всё быть настолько…

– Этого не знаю, но не удивлюсь, если был. Собака, говорю же, – Нимур принялся перебирать бумаги, откладывая нужные. – При этом когнитивные процессы хоть на низком уровне, но имеются, речь логичная, на вопросы отвечает хоть пару слов. Раньше и этого не было – считай, прогресс. Причём вырос он явно не на задворках в собачьей будке: не знаю уж, кто и как – но собакой его сделали. – Вместе с недоверчиво хмурящейся Луизой преподаватель вышел из кабинета: – Вот тебе история и расшифровки моих с ним сессий – ознакомься, прежде чем приступим. Ну а я всё же пойду перекурю… – Отойдя на пару шагов, Нимур обернулся: – Он в палате с зеркалом-камерой, можешь понаблюдать. Но ни в коем случае не заходи к нему одна.

Комментарий к 20. Анимация снов (2) Огромное спасибо за консультацию насчёт психотерапевтов Arbiter Gaius!

Арт и музыка: https://vk.com/wall-88542008_2407

====== 20. Анимация снов (3) ======

Комментарий к 20. Анимация снов (3) Большущее спасибо Arbiter Gaius за помощь с психотерапевтами! А консультацию психиатра я даж сам написал, потому что повидал их))

Иллюстрация и музыка: https://vk.com/wall-88542008_2465

Холодно.

Как же холодно, руки занемели, и нос, и под куртку пробирается зябкость: как ни жмись в комок – не согреться.

Рамси проснулся, колотясь крупной дрожью, с больно впившимися в щёку сухими ветками. На первом же вдохе подавился кашлем – и резко сел, озираясь. Посреди леса, на куче валежника – это сколько надо было выпить, чтоб вырубиться вот так?.. Что он успел наворотить? Откуда пришёл? Кто заблевал ему кровью куртку?

Снова закашлявшись до гадкой боли в боку, Рамси отряхнулся от снега – к счастью, насыпалось не так много, чтоб полностью замести следы. Почти не тошнило. Очень хотелось есть. Значит, не перепил… Натянув капюшон на заледеневшие уши, растирая пальцы, он по собственным следам побрёл обратно – всё ещё сонно-неловкий, одуревший, пытаясь выудить из бестолковой головы хоть какие-то воспоминания.

Дикие вопли Элиота, тёмные брызги в лицо. Вонючая жижа из крови и дерьма под ногами. Ярость, ярость – такая ослепляюще-безумная, какая только во снах бывает, когда не можешь заорать достаточно громко и ударить достаточно сильно. Гриш… Чем-то выбесил, Рамси даже погнался за ним… Наверное. Помнил свой рывок вслед, на улицу, а дальше, хоть убей, – ничего.

Над просекой, где они остановились вчера, рваными космами плыл горький дым. Рамси сначала учуял запах, потом увидел – всё ясней и чётче в просвете деревьев: лениво чадящий остов фургона, прогоревший так, что светился насквозь… Он ускорил шаг – без мыслей, без предположений, только тревожно стучалось в голове тоскливое и ёмкое: «Беда».

Снег вокруг фургона был изрыт – ногами, следами падений и борьбы. Чёрное пятно, раскинувшее рукава с рядами пряжек, – оказалось затоптанной курткой от болтонской униформы. И кровь. Тут и там кровь. Брызгами, мазками… Рамси обошёл вокруг капота по чужим неровным следам: пусто, тихо. Только ветер свистал в обугленной кабине и беспощадно-жизнерадостно сияло над картиной разрушения солнце. Ковырнул носком едва заметные в снегу обломки пластика – это был раздавленный Гришев телефон.

Рамси глубоко вздохнул, снова закашлявшись. Сел на покосившуюся приступку кабины и устало опёрся на колени – кособоко, оберегая ломаные рёбра.

Один. Вот теперь-то он был совершенно и окончательно один, собственными руками прикончив последнее верное существо. Так и не узнав, почему оно верным-то было… Да ещё и остался без машины. Вот что на самом деле проблема.

«Теон Грейджой, 18, отделение острых психозов» – значилось на потёртой обложке истории болезни; усевшись на ближайший подоконник, Луиза с интересом закопалась в распечатки.

Запись сессии напоминала пьесу в двух лицах – Терапевт и Пациент. Первое, что бросилось в глаза, – это долгий монолог в начале: одни только «Т» вперемешку с пометками профессора, в основном вопросы без ответов. Луиза отыскала, где впервые появились реплики пациента, и внимательно вчиталась в предыдущий текст.

«Т: Как ты себя чувствуешь сегодня?

Молчит.

Т: Ты что-нибудь ел?

Молчит.

Т: А спал всё так же на полу?

Молчит. Я чувствую беспомощность и злость на него.

Т: Ты ведь слышишь меня, верно?

Молчит. Меня угнетает, что я теряю время уже который день, теряю контроль над ходом сессии. Ощущаю, будто он бросает вызов моему профессионализму.

Т: Слушай, я знаю, что ты многое пережил. Шрамы на твоём теле говорят сами за себя. Должно быть, и правда после таких испытаний ты не доверяешь людям, не доверяешь жизни… – Пауза. – Но знаешь, я считаю, прошлому место в прошлом. То, что мертво, вновь не оживёт, как говорится.

П: То, что мертво, умереть не может. – Пауза. – Так говорится».

Поглощая текст всё быстрее, Луиза с восторгом отметила, как непринуждённо профессор Нимур подхватил беседу – будто та и была диалогом всё время. Ни словом не показав удивления, заговорил на отвлечённые темы: о море, о кораблях… Пациент отвечал, хоть и изредка: на каждый пятый, а то и десятый вопрос. Односложно, двусложно… А потом профессор, видимо, промахнулся. Этой ошибкой были невинные с виду слова: «Ты в детстве часто бывал на море, Теон?»

На этом разговор прекратился. Только лаконичная запись в конце: «Рычит, шипит, сжался в комок».

Пролистав остальное – много, на пару часов чтения! – Луиза наткнулась на прикрепленный к тыльной стороне обложки файл: выписки из больницы Пайра. Переводной эпикриз с десятком формальных фраз, последние анализы (ужасное истощение!) и зачем-то – вырванный из тамошней истории листок с осмотром психиатра.

«Консультация по экстренным показаниям, в связи с некупируемым эпизодом резко выраженного психомоторного возбуждения.

Со слов сотрудников ОАиР, пациент внезапно поднял и отбросил (избил?) мужчину весом около 200 фунтов, нанеся значительные повреждения, переломы. Причину пострадавший поясняет как “расстроился из-за фотографий”. Введено диазепама 0.5% – 4 мл в/м, 6 мл в/в дробно, без эффекта.

Объективно: неадекватен, дезориентирован, рвёт ремни мягкой фиксации, кричит. Реакция по типу болевой, локализацию боли не поясняет. Приступ купирован введением морфина 1% – 2 мл в/в. Контакту по-прежнему недоступен, кататонический ступор. Лечение согласовано, рекомендован повторный осмотр с целью перевода в стационар психиатрического профиля после дообследования и стабилизации состояния».

Что же там произошло? Луиза крепко сжала в руках захлопнутую историю – слишком взволнованная, чтобы читать дальше. Что ему показали, чем довели до такой реакции?! Через что он прошёл, чтоб испытывать такую боль при виде фотографий?.. Луиза нетерпеливо выглянула в коридор – профессор Нимур всё не шёл. Да в конце-то концов, он разрешил посмотреть! – и она пружинисто соскочила с подоконника.

В отделении, где подрабатывала медсестрой, Луиза могла бы найти нужный номер палаты даже с закрытыми глазами. Юркнув в камеру наблюдения, она с нетерпением приникла к односторонне прозрачному стеклу… да так и оторопела. Палата была пуста. Кровать нетронута, за столиком у окна никого, свет в санузле выключен… Для процедур ведь ещё рано!

Тревожно занывшими кончиками пальцев Луиза нащупала в кармане электронный ключ. Она не собиралась нарушать запрет профессора, конечно, но прежде чем поднять тревогу, надо было убедиться, что пациент и вправду сбежал!

– Привет, – окликнула она наудачу, войдя в палату – тишина; машинально заперев за собой дверь, прошла дальше, мимо столика…

Пациент сидел на полу, забившись в дальний угол: случайно или намеренно – за пределом видимости зеркала-камеры. Тощая, скорченная фигура в застиранной больничной рубашке: угловатые плечи, подтянутые к груди колени, взъерошенная светло-русая макушка… Разумнее всего было немедленно выйти – но Луиза, уже поздоровавшись, ощутила странную неловкость.

– Теон?.. – несмело обратилась она.

Всё сжатое в комок тело дёрнулось, как от удара. Навстречу Луизе поднялся загнанный взгляд избитого пса: глаза переполнены болью, вычернены кругами… Широко расставленные, лазурные, с приподнятыми внешними уголками – они были так нереально красивы, что Луиза завороженно замерла. Она вообще не представляла, что у настоящего человека могут быть такие глаза…

– Я Вонючка, – хрипло вытолкнул паренёк – так устало и безнадёжно, что сердце сжалось.

– Я Луиза, работаю здесь медсестрой, – ласково завела она разговор. – А ещё учусь на доктора и буду стараться помочь тебе. Почему ты вонючка? – участливо осведомилась, присев рядом.

Пациент безучастно смотрел прямо перед собой. Казалось, он не издаст больше ни звука – но ответил всё же, монотонно и глухо, настолько равнодушно, что это не звучало вопросом:

– Почему ты Луиза.

– Меня так… – начала было она и осеклась: поняла. – Тебе внушили, что Вонючка – твоё имя?..

Пациент молчал, сцепив перед собой руки: широкие шрамы на запястьях, будто от верёвок или ремней, множество тонких следов от порезов, красивые крупные кисти и… ампутированный у самого основания мизинец. Давно зажившая культяшка, обтянутая грубыми рубцами – будто резали не сразу, а по частям. Луиза на пару секунд прониклась слишком сильно – непозволительно сильно, аж холодом всё свело внутри!

– Бедный…

Лёгкая ладошка легла на поджатое костлявое плечо – и Вонючка дрогнул, как задетая струна, весь напрягшись. В округлившихся глазах – шок, тоска, омерзение и страх, страх, страх!

Рамси любил жалеть его, помучив. Сделав надрез, вдавив туда пальцы – в ответ на глухой стон мурлыкал: «Бедный Вонючка… Больно?..» И уже от самих этих слов, не дождавшись даже ответа, дышал всё глубже и тихо блаженно стонал, вжимаясь. Всё горячее, всё твёрже… И Вонючка, беспомощно подрагивая в такт его движениям, едва сдерживая восторг и желание, жалобно скулил о своей боли, о страхе – обо всём, чего хотел хозяин. Ощущал возбуждение каждый раз – тяжёлой жаркой волной, одновременно с ним – едва только Рамси начинал его жалеть. Это было частью… частью их…

Издав совершенно нечеловеческий звук, Вонючка отпрянул – мимо девушки, вдоль стены; весь трясясь, припал к полу и неловко, боком, в панической спешке полез под кровать.

Напуганная выкриком, Луиза замерла, приподняв ладони. «Возможно, пережил сексуальное насилие», – всплыло в памяти – и тут же окатило жгучим стыдом. Как можно было не учесть это и так сглупить, травмировать его снова!

– Я не трогаю тебя больше, не трогаю… Всё хорошо. Пожалуйста, прости! – Пятясь к двери под глухой задушенный вой, похожий на рыдания, она с ужасом пробормотала: – Боги, какая тварь могла с тобой это сделать…

«Я задыхаюсь в пожаре на руинах памяти, по граням расплескав свою всю гордость и честь».

Такую фразу – вроде бы, из какой-то песни – ни за что не скажешь вслух: слишком напыщенно. Но осудить и фыркнуть было некому, а Рамси в своём помутившемся рассудке считал её самой подходящей.

«Я убил тебя, убиваю себя, но знаешь, самое важное – что, несмотря на это, мы хотя бы в воспоминаниях друг у друга есть».

Он брёл по обочине и беседовал с Вонючкой. Он свихнулся пока не настолько, чтоб видеть или слышать своего собеседника, но считал уместным говорить ему всё, чего не сказал при жизни. Считал уместными все эти обрывки фраз, где-то подслушанных и въевшихся в подкорку – нелепые, до идиотизма искренние. Их нельзя было произносить, пока хоть кто-то слушал, чтоб не испачкали насмешкой. А теперь – можно. Теперь всё было можно. «Нас с тобой закопают рядом, – твердил он, криво скалясь. – Мы хотели подохнуть парой».

Рамси не знал, сколько он шёл до ближайшей заправки, бормоча то громче, то почти шёпотом. Может, полдня, а может, и вечность. «Все умрут, а мне не достанется смерти», – повторял он самому себе, когда обращаться к Вонючке стало уже слишком больно. За это время солнце успело вскарабкаться высоко и превратить выпавший за последние дни снег в холодную грязь. Ужасно холодную, Рамси проверял: пару раз упал, поскользнувшись. У него был нож, телефон и пистолет с обоймой патронов – всё, что носил при себе, что не осталось в башенке и не сгорело в фургоне. «Знаешь, я убиваю людей… убиваю людей вокруг себя, убиваю родных и близких», – повторял он раз за разом. И дальше – бессмысленной скороговоркой, похожей уже на абсолютный бред на манер молитвы, твердил: «Бычки подожгут занавеску в полёте, кошка умрёт от отсутствия воздуха… Я буду сидеть тут… до последнего вздоха».

И вопреки своим бессмысленным словам – шагал, шагал и шагал.

– Сегодня ночью была попытка нападения на клинику, – из-за двери с золочёной табличкой «Профессор Брайс Нимур, психотерапевт, доктор психологических наук» доносился приглушенный мужской голос. – Не удалось узнать… Около десятка, в гражданской одежде. Они не дошли даже до лестницы – сработали люди Старков. Да, охраняют клинику посменно, сюда пока не пробраться… – Когда мужчина замолкал, реплик собеседника не было слышно – видимо, говорил по телефону. – Он… нет, по-прежнему плох. Пострадал действительно сильно. Нет, физически почти здоров, вчера сняли последние швы. Но… полное отсутствие воли, желаний, интереса, позитивных эмоций. Нам с трудом удаётся заставлять его есть. Я приставил к нему сегодня студентку, очень способная девочка, одна из лучших моих учениц. Может, как-то поспособствует его… восстановлению. Конечно, всё под контролем. Он ещё не готов, но мы работаем. Да, разумеется… Леди-Жница.

Болтонские молодцы – двое из четверых – лениво вышли навстречу пешему посетителю. Или уже «хорнвудские»? Над заправкой полоскалось на промозглом ветру оранжевое полотнище с головой лося. Охранники не окликали пришедшего, даже оружие не держали на виду – не видели угрозы в измотанном грязном парнишке?..

– Я, лорд Рамси Болтон, пришёл реквизировать у вас машину! – заявил он с насмешливой торжественностью, нараспев.

И вслед за первой брезгливой гримасой – не дожидаясь ответа – снял обоих парой точных выстрелов. И так же стремительно, пока никто не опомнился, ворвался в магазинчик.

– Хряк этот жирный уже во где сидит! – вояка в новой хорнвудской форме чиркнул себе большим пальцем поперёк горла. – За пацанов на побегушках нас, по ходу, держит. А ты всё – «кру-уто вам, ударный отря-ад», – передразнил он сослуживца, сидящего напротив, и отправил в рот очередной кусок котлеты.

Между ними стояли два подноса с основательной военной пайкой, а вокруг многоголосо гудела и звенела приборами столовая дредфортской базы: время обеда было в самом разгаре.

– А у нас всё патрули да патрули, да на воротах всех шмонаем, – пожаловался бородатый боец в старой униформе с перешитой эмблемой. – У вас там хоть весело, движ какой-никакой…

– Манал я тот движ, – огрызнулся «ударник». – Лучше уж патрулировать. То носимся целыми днями, как в сраку ужаленные, дочуру его утёкшую ищем… То посредь ночи ему пацана какого-то из психушки добудь… – ворчал он, жуя. – А там охрана как вылетит со всех щелей – еле ушли, мать его, хорошо хоть не стреляли по нам. А мужики ещё про один рейд сегодня рассказывали: по тревожному сигналу к мажору одному рванули, а там… – голос рассказчика упал до шёпота, только видно было, как отодвинулся, недоверчиво-брезгливо скривясь, его товарищ. – …Они его на месте взяли, да и нафотали уж на радостях, расхвалились в отрядном чате, привезли – а тут под самой базой напали какие-то… Пятерых положили, этого забрали. А потом… по фоткам… – в шуме столовой слышны были уже только отдельные слова, – что никакой это был не…

– Ша! – резко перебил бородатый. – Видал, вон баба уши греет… Эй, уважаемая! – окликнул он. – Неча тебе тут слушать, в тарелку свою смотри давай.

– Что, более людного местечка, чтоб секретничать, не нашли? – деланно удивилась Любана и презрительно цокнула языком: – Ну и готовят же теперь кадры!

Её разочарование, впрочем, – не в хорнвудских бойцах, а в себе – было совершенно искренним: ясно ведь, что упустила важную, очень важную информацию, которой не добудешь при штабе…

Свесив ноги в грязных стилах с деревянного прилавка, лорд Рамси Болтон сидел в тишине, посреди разрухи и смерти. За его спиной – труп продавщицы и разбитая витрина со спиртным, возле сортира – труп уборщика в луже разлившейся воды; ну и двое охранников, конечно: один растянулся в куче барахла посреди торгового зала – почти выхватил пистолет и, падая, обрушил стеллажи, другой ополз на выходе из подсобки – так ничего и не понял, наверное. Надо будет заменить куртку. В крови и с дыркой – лучше, чем в крови и облёванная. Но это позже.

Рамси тупо таращился сквозь стеклянную стену на барабанящую с крыши капель и в такт своим неспешным мыслям жевал вяленое мясо. «Закусочки к пиву – легко и красиво, – значилось на пачке. – Впустую не дуй, выпил – пожуй!»

(Как думаешь, Вонючка), у них в холодильнике есть ссобойки? Неплохо бы съесть нормального мяса с чем-то вроде гарнира.

(Как считаешь), их машины похожи по управлению на фургон? Учиться больше не у кого.

Интересно, как умер Гриш. Предпочёл сгореть живьём, но не попасть к шефу в лапы? Успел застрелиться?

Или Рамси всё же запытал его насмерть и сжёг?

На улице шелестела капелью ненадёжная осенняя оттепель. С накренившейся полки мерно падали капли дешёвого вискаря, разливая по магазинчику одуряющий запах. Бум, бум – так же мерно и глухо ударялись о боковину прилавка протекторы стилов, заляпанные глиной, кровью и присохшими ошметьями кишок.

====== 21. Балласт на асфальт (1) ======

Когда Рамси вернулся в башенку, Донелла была ещё жива. Впрочем, умереть за несколько дней, имея канистру воды, доступ воздуха из вентиляции и даже толчок, – это надо постараться!

Прислонившись к дверному косяку, Рамси беседовал с ней. Долго. Обо всём подряд. Рассказал подробно, как съездили в Эйл, как пообщались с Элиотом и ещё много всякого: в конце-то концов, он всегда любил делиться впечатлениями. Донелла сначала просилась выпустить и твердила что-то про Вонючку, но вскоре перестала перебивать: плакала, а потом уже просто молчала, временами всхлипывая, – судя по глухости звука, забившись в угол.