Текст книги "Симфония боли (СИ)"

Автор книги: Ramster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

– Подумайте. – дребезжащий обычно голос лорда Болтона сейчас был мягок и обволакивал, словно мёд. – Уверен, мы оба выиграем от объединения наших корпораций. – Хищная улыбка могла показаться добродушной разве что слепому. – Мой сын и ваша дочь будут счастливы, а мы добьёмся наибольшего влияния на землях не только Севера – всего Вестероса.

Лорд Хорнвуд вздохнул с видом человека уже сдавшегося, но ещё не желающего это признавать:

– Вы правы, мы должны всё обдумать, посоветоваться с миссис Хорнвуд, в конце концов. Но… – он еще раз взглянул на счастливую дочь и взволнованного Рамси и вздохнул, – судя по всему, мы придем к согласию.

– Конечно, – не раздумывая ни секунды, уступил Русе. – Почему бы нам не обсудить это через два дня, когда наши юристы подготовят все необходимые бумаги для контракта?

Лорд Хорнвуд поднялся:

– Это будет наилучшим вариантом. А теперь нам пора, если не возражаете. Уже довольно поздно.

Донелла напоследок порывисто сжала ладонь Рамси и встала рядом с отцом.

– Спасибо за гостеприимство, лорд Болтон, – мило улыбнулась она.

– Мы всегда рады вам, – ответил Русе покровительственной, почти отеческой улыбкой.

Болтоны молчали, пока не затихли вдали шаги нежданных гостей, провожаемых дворецким. Рамси поднял голову. Отец смотрел на него тяжело, изучающе, словно на неприятное насекомое под лупой.

– Ты… ты говорил, – первым не выдержал тягостного молчания подросток, и голос его был полон тихого, обречённого возмущения, почти горечи, – что моя задача – только расстроить её помолвку со Старком и перехватить контракт. Я сделал это! Тогда что…

Русе перебил сына, просто подняв руку:

– А ещё я говорил, что, если будет нужно, ты женишься на дочке Хорнвудов. И предупреждал об альтернативе.

– Но не нужно ведь! Контракт с Хорнвудами уже у нас в кармане! – Рамси сжал кулаки, и Вонючка, чутко отреагировав на отчаяние хозяина, чуть ближе пододвинулся к его ноге.

Это маленькое движение не ускользнуло от старшего Болтона, и лицо его сразу потемнело, подёрнулось брезгливостью.

– Мои решения – не твоего ума дело, – отрезал он. И, чуть помедлив, делая одолжение, добавил: – Но раз уж речь о твоей судьбе… Во-первых, Хорнвуды ещё могут передумать. Свадьба будет надёжным гарантом их лояльности. Во-вторых, я полагал, ты способен сообразить, в чём разница между простым контрактом найма охраны и договором об объединении корпораций, но, как видно, ошибся. И в-третьих, пора тебе бросать свои омерзительные игрушки, – он пренебрежительно кивнул в сторону Вонючки, одним взглядом пробрав холодом до костей, – и задуматься о будущем. Ты не можешь вечно таскать за собой это позорище. А Донелла – лучшая партия из того, что тебе светит, никчёмный ты ублюдок.

– Мне только…

– Заткнись. – Русе шагнул ближе, чуть округлив стылые жуткие глаза. – Ты будешь вести себя прилично и женишься на этой девчонке. – Тон его был жёсток и холоден, он цедил из себя слова, словно заранее не видел в них необходимости. – И даже не вздумай продемонстрировать ей одну из своих больных выходок. Иначе – ты знаешь.

– Да, отец, – мёртвым голосом ответил Рамси. – Всё пройдёт гладко.

– Очень на это надеюсь.

Короткий кивок в сторону двери – закаменев и не дыша, Болтон-младший, чеканя шаг, вышел из отцовского кабинета.

Да, полчаса назад он приехал в Дредфорт победителем. С рёвом моторов и гиканьем болтонских молодцев, в клубах пыли и дыма от покрышек, с круглой суммой в конфискованном чемоданчике и с двоими пленными для допроса… Сейчас – Рамси шагал в свою комнату, чувствуя затылком и упрямо расправленными плечами унизительный груз поражения и безысходности. Подневольный. Использованный. Загнанный в угол.

По длинному коридору, мимо поворота на лестницу в подвал, мимо притихшего поста охраны. За брошенную открытой дверь, которую тихо защёлкнул за собой верный пёс.

– Вонючка, ко мне, – произнёс Рамси глухо, сгорбившись на краю кровати.

Хотя этот приказ, как и многие другие, необязательно было произносить вслух – достаточно просто протянуть к питомцу руку. Вонючка сразу же придвинулся к хозяину, уставился преданно снизу вверх; Рамси положил ладонь ему на голову и, больше на автомате, чем осознанно, растрепав волосы, безучастно уронил руку ниже. Тоскливо-ожесточённый взгляд был направлен в никуда, мимо тревожно моргающих глаз живой игрушки.

– Он хочет, чтобы я женился! – протянул Рамси неверяще, полным отвращения голосом, и стиснул в кулаке Вонючкин ошейник. – Я думал, всё это несерьёзно, мне же всего восемнадцать! Думал, он просто пытается меня запугать, а не жизнь испоганить… Да чтоб реально, взаправду – связать себя с этой… идиоткой?! Притащить в дом всё это отвратное, чужое… с горой барахла и своими порядками… Быть обязанным что-то для неё делать, видеть её каждый день, прикасаться, общаться… У неё же кукольная набивка в башке и детство в сраке! – Лицо его скривилось в презрительной, почти ненавидящей гримасе. – Ни послушания, ни страха, и ножом её не тронь!

Вонючка тихонько захрипел: в порыве эмоций хозяин слишком сильно накрутил ошейник. Этот звук заставил Рамси очнуться, и он взглянул на питомца, словно недоумевая, как тот вообще оказался так близко.

Больше не было сказано ни слова. Рамси притянул к себе живую игрушку и сгрёб в охапку; ощутив прикосновение поджатых кистей к бокам – что-то вроде робкого ответного объятия, – уткнулся в растрёпанные волнистые волосы.

Жалкое, зависимое существо. Такой же пёс, как грёбаный Вонючка. Только ошейника не видно…

Прикрыв глаза, игрушка для пыток неслышно глотала кровь, натекавшую в рот: хозяин дёрнул к себе так резко, что острые зубы от неожиданности резанули язык. Короткий миг неуместного удовольствия, почти умиротворения в крепкой хватке – и отчаянье, сквозившее в каждом движении господина Рамси, оглушило Вонючку почти физической болью и жутью. И вовсе не за себя, «омерзительную игрушку», от которой Русе Болтон может избавиться за ненадобностью только одним способом.

====== 11. Экспонента тепла (4) ======

Вонючка просыпался от наркоза долго и мучительно, через тревожные тягостные галлюцинации. Ему виделись белые потолки (которых в Дредфорте не было нигде) и прозрачные гофрированные трубки над лицом. Ему виделись круглые слепящие лампы, люди без лиц, блестящие инструменты, потолки, потолки, потолки… Хозяин. И боль.

Хозяин!..

Вонючка в ужасе вскинулся и отпрянул – а на самом деле просто дёрнулся, тревожа швы, и затрясся беспомощной крупной дрожью. Боль была теперь повсюду, очерчивала собой положение его тела и наполняла всё нутро, даже рот. Вонючка лежал на боку, совсем невысоко над полом, – и всё пытался отползти от ужасного тёмного силуэта, возвышавшегося над ним: подрагивал ногами и слабо толкался рукой от бортика лежанки. Вторая рука, закованная в гипс, была неподъёмно тяжела и не слушалась.

«Проснулся, – голос спокойный и совсем не злой. – Ты дома, в Дредфорте».

В тёмном силуэте что-то сместилось и стало жутче; Вонючка не сразу понял что: рука! Протянулась к его лицу!.. Он обречённо зажмурился, втянув голову в плечи, – прохладные костяшки пальцев с нажимом провели по подбородку.

«Не люблю видеть кровь, которую пролил не я. Будь осторожнее с подарком».

Только во время этого прикосновения, от которого сжалось всё внутри предчувствием новой боли, Вонючка почувствовал что-то лишнее во рту, за напряжённо сомкнутыми губами.

«С подарком?..» – спросил он безмолвным взглядом снизу вверх, несмело приоткрыв глаза.

«Вчера был второй этап операции. Тебе собрали по кусочкам ключицу, несколько рёбер и руку. И ещё кое-что добавили лично от меня, на заказ, – хозяин улыбался – предвкушающе, почти с торжеством. – Оскалься».

Вонючка беспрекословно выполнял приказы – выполнил и теперь: медленно развёл задеревеневшие губы, показывая… голые дёсны? Что тогда сомкнулось во рту слаженно и чётко, как механизм замка? Скребнув металлически-остро, так что давящая боль вспыхнула где-то в глубине челюстей…

Опасливо, неверяще – Вонючка ощупывал израненным языком гладкую внутреннюю поверхность своих новых зубов. Сбивался со счёта, терялся в длине клыков… Прижмурился от острой боли, снова порезавшись.

«Красавец, – похвалил Рамси. – Теперь ты как настоящая собака. Выгуливаться будешь вон в ту дверь. Не дотащишься – тебе конец. Потому что ты в моей комнате».

Да, Рамси велел перенести Вонючкину лежанку из подвала. Объяснил это тем, что таскаться туда по сто раз на день ему лень, да и сдох бы доходяга в таком холоде.

Вонючка мог ковылять – еле-еле, по стенке, на подгибающихся от слабости ногах – только до туалета и обратно. Мог, конечно, и есть сам: две миски, с водой и с едой, стояли у самой лежанки… Но, когда он попытался сделать это в первый раз – неловко роняя куски и с трудом держа на весу голову, – Рамси подошёл и сел рядом. Вонючка в панике принялся собирать с пола всё упавшее – лихорадочно-торопливо, трясущейся рукой, порезал пальцы о собственные зубы, заталкивая крошки в рот; Рамси остановил его одним движением, прижав четырёхпалую кисть к лежанке. И под полным ужаса взглядом набрал еду в ладонь и поднёс к смертельно побледневшему лицу затравленного существа: «Жри».

Вонючка не дышал, когда робко и неверяще брал кусочки с аккуратной ладошки палача – губами, с бесконечной осторожностью, стремясь не прикоснуться ни кожей, ни дуновением воздуха.

Рамси держал руку долго, пока не осталось ни крошки. Смотрел сверху вниз – изучающе и как будто завороженно. И когда всё закончилось, толкнул к питомцу миску с водой коротким нервным движением, так что жидкость плеснула на пол. Вонючка так и застыл, втянув голову в плечи, перепуганный, не в силах сглотнуть застрявший в горле кусок: всё-таки чем-то разозлил…

Несколько секунд Рамси мерил живую игрушку взглядом, будто решаясь на что-то; не приказывал пить и не уходил, с каждым мгновением усиливая панику бедняги. И наконец набрал в ладони воды прямо из миски и сунул питомцу под нос – нетерпеливо и требовательно, пока всё не просочилось между пальцами. Вонючка дёрнулся навстречу, бережно приник к воде – всё так же избегая коснуться хозяина; замер, когда почти допил.

«Полностью», – бросил Рамси – непринуждённо-доброжелательно, как звучали почти все его распоряжения. Как будто не приказывает, а добродушно предлагает. Как будто не заставит чокнуться от боли за неповиновение.

И Вонючка выпил воду до капли – хоть и пришлось, крепко жмурясь и холодея от ужаса, вжаться носом и губами в ладони хозяина. Первые секунды он не почувствовал ни пряного запаха, ни мягкости кожи – только напряжённое подрагивание мышц под ней и живое тепло.

«Хороший пёс», – почти невозмутимо выдал Рамси – и в первый раз пригладил голову питомца. Неловким коротким движением: то ли просто вытер о волосы мокрую ладонь, то ли и впрямь на секунду вообразил его собакой. А потом резко поднялся и вышел.

Остаток дня он избегал взглянуть на Вонючку, не то что подойти. И ночью беспокойно ворочался, заставляя живую игрушку вздрагивать от каждого скрипа кровати: а вдруг сейчас встанет и придёт вымещать свою непонятную злость?! Вонючка так и пролежал всю ночь не шевелясь; тревожно таращился в темноту, даже когда хозяин затих, и отключился, измотанный, только под утро.

Так прошло несколько дней. По тому, как ложился на пол свет из окна, Вонючка определял примерное время суток и не ел часов с десяти и до самого возвращения хозяина из школы: тот любил кормить питомца из рук именно голодным. Радовался Вонючкиному аппетиту – тому, как тот жадно и торопливо глотал, но кусочки брал всё с той же пугливой осторожностью; трепал за уши (почти не больно), иногда поил. Но больше не заставлял собирать всю воду до капли.

И, хотя Вонючка чувствовал огромное облегчение от этого, внутри поселилось совершенно непонятное, пугающее своей нелогичностью сожаление. Потому что ладони у хозяина в тот единственный раз были мягкие, тёплые… Почти ласковые.

Ещё через несколько дней гипс с правой руки сняли. На предплечье, поверх старых шрамов, осталось несколько едва подживших разрезов с торчащими нитками швов – через них были поставлены скобы и штыри, которыми соединили кости. Рамси хмурился, глядя на них (наверное, считал, что только он имеет право резать свою игрушку для пыток), – и Вонючка поджимал и прятал руку, когда попадался хозяину на глаза.

Конечно же, разумно было бы лежать, свернувшись, в своём углу и не привлекать к себе лишний раз внимание мучителя – но Вонючка слишком привык быть рядом. И стремление это (продиктованное привычкой?) было едва ли не сильнее, чем страх. Хозяин мог наказать за что угодно, мог в любой момент начать мучить ради собственного удовольствия или вовсе потащить на дыбу. Но, несмотря на всё это, рядом с ним Вонючка ощущал… спокойствие? Умиротворение? Робкое, как огонёк на ветру, удовольствие?..

В тот вечер, когда он впервые набрался сил и решимости приблизиться, Рамси сидел за столом и угрюмо смотрел в монитор – вымотанный и подавленный после очередного отцовского выговора. Но впечатление это было обманчивым: даже смертельно уставший, юный Болтон мог бесконечно причинять боль – Вонючка это прекрасно знал. И всё же подполз – не спуская с хозяина настороженный взгляд, каждую секунду готовый отпрянуть – и тяжело опустился на пол рядом с креслом. Дрожа от слабости, опёрся спиной на неудобные резные ящики стола, осторожно перевёл дыхание…

Рамси, кажется, даже не понял сразу, что происходит: он ведь не звал. В первые пару секунд в светлых глазах, опалесцирующих голубоватым отсветом монитора, читалось только раздражённое недоумение – а потом он улыбнулся, склонившись: одним уголком рта, мрачновато, неверяще – и с почти детским несмелым восторгом. И эта улыбка стоила и боли, и усталости, и страха вызвать недовольство. Эта улыбка стоила того, чтоб, с робкой преданностью таращась снизу вверх, едва заметно просиять в ответ.

Смиренно собирая кусочки отварного мяса с ладони, благоговейно лакая из рук воду, замирая под небрежной трёпкой – Вонючка всё больше становился для хозяина псом. Сидел на полу у ног, когда Рамси бывал чем-то занят за столом; подавал по команде «лапу» – четырёхпалую, мелко дрожащую; по команде же показывал в оскале частокол нелюдских зубов…

Рамси гордо ухмылялся: «Хороший пёс», – и эта скупая похвала заставляла Вонючку смущённо-счастливо опускать голову. Ведь за всё это время трудно было не понять, каких животных его хозяин любит больше всего на свете.

«Ты собака, – напоминал Рамси, трепля тощий загривок и свалявшиеся кудряшки на затылке живой игрушки – едва встав с кровати, по-сонному искренний, но с обычной своей бескомпромиссной властностью. – Моя собака».

«Да, милорд, – глухо шептал Вонючка и покорно жмурился под прикосновениями: они почти не приносили боль! – Я ваша собака».

Он был рад любой команде и любому взгляду в свою сторону, рад был хватке цепких пальцев на ухе… А потом хозяин собирался и уходил в школу, оставляя питомца наедине с его мыслями – едва ли по-собачьи простыми.

У Рамси были удивительно мягкие руки. Не на ощупь, конечно, – по ощущениям от прикосновений. Чуткие, аккуратные, идеально дозирующие поощрение и боль.

Конечно, Вонючка знал это и раньше, в самом начале, когда висел на дыбе и когда хозяин гладил его по изрезанным плечам и спине – с таким видом, будто всей кожей впитывал болезненную дрожь и страх своего раба. Но тогда всё было по-другому. Тогда Вонючке было абсолютно наплевать на чёртова Болтона, мягкие у него ладони или нет, как звучит его голос, какой у него взгляд. Единственное, чего хотелось тогда, – расквитаться сполна за каждую минуту своей боли, чтобы мелкий поганец вопил от ужаса, а в прозрачно-голубых глазах плескалась паника и агония.

Но это было тогда. А сейчас Вонючка замирал от неизвестных до сих пор ощущений и странных, непонятно откуда взявшихся желаний. Неправильных и стыдных, самоубийственных – учитывая, на кого они были направлены.

В очередной раз пригибаясь покорно к лежанке, он хотел продлить секунды мимолётной грубоватой трёпки – растянуть их до бесконечности, а самому податься навстречу, выгнуться по-кошачьи, ластясь… Вонючка даже научился тихонько гортанно урчать – хозяину могло бы понравиться, но попытаться в первый раз издать этот нелепо-нежный звук было слишком уж страшно.

Иногда он, осмелев до невозможности, представлял, как уткнулся бы своему мучителю в грудь, стиснув складки футболки до побеления костяшек, не смея обнять. Завороженно рассматривал полноватые губы, всегда готовые сложиться в снисходительную ухмылку, когда Рамси что-то говорил, – и понимал, что не слышит ровным счётом ничего.

А ещё хозяин кормил свою живую игрушку с ладоней – и от памяти о том, какую боль могли причинять эти руки, только острее и приятнее было волнение, когда Вонючка почти случайно, почти неощутимо касался их. Он неслышно покрывался мурашками и отчаянно хотел прижаться губами к прохладным пальцам, застыть так хоть на несколько секунд… Но с болезненной яркостью представлял, как Рамси презрительно-удивлённо вздёрнет бровь и бросит полным отвращения тоном: «Вонючка, ты чокнулся, кусок дерьма?! Чего присосался?» – и не решался даже пододвинуться ближе.

Вонючка догадывался, что это за желания и откуда они возникли: он любил своего хозяина. Хотя его нельзя было назвать опытным в делах любви и вряд ли он смог бы её определить самостоятельно, назвать… Но в голове возникали непрошенные ассоциации с почти намертво забытым детством: Бейлон Грейджой обнимал и целовал жену точно так, как мечтал сейчас его сын.

Быть может, он бы сделал хоть одну несмелую попытку приблизиться к хозяину, только в голове всё время вспыхивал случайно подслушанный разговор двух горничных за дверью: «Ты слышала? Джейни застукала Грега и Викса за траханьем! Друг с другом, представляешь!» – «Правда?! Фу, какая же мерзость! – в голосе второй девушки прозвучало такое отвращение, что Вонючка даже отпрянул, сжался, как от удара, хотя его не видели. – Какой только грязи тут не творится…»

Вот так. Его любовь была грязной и мерзкой. Как можно осквернить… Нет! Как можно даже подумать о том, чтобы осквернить хозяина ею? Да и разве можно принять любовь собаки?

Вонючка, если бы его спросили, не смог бы сказать, когда это началось, потому что и сам не знал. В памяти всплывали только отдельные моменты…

Застывший, окаменевший в одно мгновение Рамси после тех обидных слов: «Каждое твоё прикосновение – мерзко… Надеюсь, однажды ты сам сдохнешь от боли!» Его ломкий мальчишечий голос, мёртвый и совершенно чужой: «Не беспокойся об этом, моя боль всегда со мной».

На него тогда было страшно смотреть: бледный как смерть, обычно задорные глаза выцвели за секунду до водянисто-серых и потухли, побелевшие губы искривлены. Почему-то это поразило Теона больше, чем удар в зубы, прилетевший после его очередной – последней в жизни – издевательской фразы. До того момента он был уверен, что Рамси на него наплевать, что это всего лишь равнодушный садист, получающий удовольствие от боли своей жертвы и безразличный к её чувствам.

Но если так… Если так, почему хозяин дёрнулся, будто его ударили в разы сильнее, чем он ответил?

«Я тебя ненавижу», – произнёс Рамси в тот день смертельно уставшим тоном, даже не глядя на лежащего возле дыбы Вонючку. И почему-то – только Утонувший Господь знает почему! – это сумело задеть его, даже полуживого, беззубого, сходящего с ума от боли. Эти слова и это отвращение, с которым Рамси касался его, вбивая вместе с мучениями всё новые правила и запреты…

Позже Вонючка поймал себя на мысли, что когда после пытки он ощущал рядом чужое тело, то было лучше. Не так одиноко, не так холодно, ведь стискивая в крепкой хватке, хозяин заставлял его чувствовать не только новую боль, но и живое тепло. Опору. Почти нужность, почти привязанность… Привязанность ребёнка к старой, переломанной, истрёпанной (но всё же любимой?) игрушке.

Действительно – Рамси никогда не позволял своим слугам шутить над никчёмным рабом, никогда не делал с ним чего-либо мерзкого и по-настоящему унизительного. Нет, конечно, была дыба, были мучительно саднящие надрезы ножом, куда садистски вдавливались пальцы, были вышибающие дух удары, но Рамси ни разу не переступал ту грань издевательств, за которой они становились бы позором: не стаскивал со своего пленника штаны, не делал больно там, где это было бы стыдно, и не высмеивал – как будто уважал по-своему, как бы нелепо это ни звучало. Иногда Вонючке казалось (хотя он упорно отгонял эту мысль), что Рамси только так, через боль, умел выражать своё неравнодушие.

Но это было тогда, а сейчас, после этой нелепой попытки спровоцировать хозяина на убийство, – обоим было плохо. Когда схлынул первый порыв ужаса и боли, когда были поставлены блоки и доведён до совершенства герб на груди, Вонючка начал задумываться: а ненавидит ли он хозяина по-настоящему? И всё никак не мог ответить утвердительно со стопроцентной уверенностью.

«На колени. Как тебя зовут?»

Эти приказ и вопрос звучали не раз – должно быть, как контроль прогресса дрессировки. Сначала Вонючка, внутренне протестуя, повиновался, только чтоб избежать боли. Твердил про себя прежнее имя, даже когда уже давно сдался. Но после того, как он увидел хозяина настоящим, живым, уязвимым, сил сражаться с ним почему-то не осталось. Даже не сил – желания.

Жестокие пытки и побои за непокорность выбили из Вонючки последние крохи упрямства, сотни раз заставив пожалеть о том, что хозяин его не убил, – но так и не пробудили прежней ненависти. Пленник послушно опускался на колени, и заторможенно шевелились избитые в кровь губы: «Я Вонючка, мой лорд». Он надеялся увидеть в ответ хоть проблеск прежнего одобрения – и раз за разом видел только колючее горькое злорадство.

«Я тебя ненавижу», – говорил Рамси. Но, когда Русе Болтон предложил избавиться от «грязного куска мяса», он твёрдо отказался, едва сдерживая себя от гнева.

«Я тебя ненавижу», – говорил Рамси, но когда над Вонючкой попытались пошутить болтонские молодцы, то наказал их, отбив у остальных всякую охоту повторять печальный опыт.

И с каждым разом пленник всё отчётливей чувствовал то, что обычно называют благодарностью.

И когда судьба с издевательской иронией предоставила ему ещё один шанс освободиться навсегда – когда хозяин, озверев, забивал его ногами насмерть, – Вонючка уже не смог воспользоваться этим шансом. Или не захотел.

Зачем он протянул тогда руку, зачем умолял прекратить? Что это было – страх за свою убогую жизнь? Или глупое желание оправдаться, хоть как-то смягчить ярость и боль на перекошенном лице хозяина?.. Вонючка не знал.

Сейчас он был просто рад, что живёт. Сейчас он, сжавшись в комок на лежанке, смущённо отводил взгляд, когда Рамси переодевался – и всё равно жадно рассматривал, впитывая каждую линию, каждое движение! Мучился вечерами в своём углу от горячечных мыслей – и недоступности того, что так близко. Безропотно радовался разрешению быть рядом и грубоватым знакам внимания – этого было уже достаточно…

Боль по-прежнему сопутствовала ему почти постоянно: в каждой трёпке, даже самой одобрительной, в каждом шаге, когда Вонючка – всё ещё шатаясь от слабости, тощий и хромой, швы напоказ – ковылял вслед за хозяином на кухню за кормом.

Поэтому он не был удивлён, когда однажды Рамси по пути в комнату свернул на лестницу вниз, в подвал. Оттуда дохнуло прохладой и сыростью – и целый ворох противоречивых эмоций перебил в груди вдох и заставил запнуться на третьей ступеньке.

Вонючка достаточно хорошо знал хозяина, чтобы давно уже не задаваться глупым вопросом «за что?». Достаточно хорошо, чтоб не питать никаких надежд избежать пытки. Потому что слишком ясно видел неподдельное удовольствие на лице Рамси от каждого своего вскрика и дрожи – не только видел, но и слышал в урчащем голосе, чувствовал в каждом прикосновении – нетерпеливом или издевательски бережном… Вонючка встряхнулся, как от озноба, – на секунду почти что захотев испытать всё это снова – и память тела тут же отозвалась отрезвляющей болью в старых ранах.

Взгляд через плечо вполоборота – прозрачно-голубые глаза блеснули в полутьме – и игрушка для пыток, издав короткий задушенный скулёж, торопливо захромала вниз по лестнице, к хозяину.

Собранные по кусочкам кости зашлись мерзотной ноющей болью, когда правая рука оказалась растянута в ремнях, принимая на себя половину Вонючкиного веса.

«Скучал? – поинтересовался Рамси почти ласково, голодным взглядом следя за питомцем: даже носом повёл вслед за судорожно дёрнувшимся подбородком. – Не забывай, для чего ты здесь». Он не выглядел злым или ожесточённым – он благодушно улыбался, и дыба давно уже казалась не средством наказания, а способом получить удовольствие от живой игрушки. Добыть эмоции.

«Да, хозяин», – Вонючка едва нашёл в себе силы кивнуть. По заполошно стучащимся жилкам на виске щекотно скатилась капля пота, губы почти мгновенно пересохли. Он смотрел на Рамси именно с тем страхом, который тот ожидал увидеть; мелко дрожал от боли, вжимаясь в крестовину дыбы, чтоб хоть немного легче стало отвыкшим от нагрузки мышцам и едва сросшимся рёбрам – те потрескивали на каждом неосторожном вдохе.

Когда хозяин провёл по ним ножом – плашмя, гладким холодным лезвием по разгоряченной коже, – Вонючка то ли выдохнул судорожно, то ли, не сдержавшись, упустил полузадушенный стон.

…Оборвавшийся плотной хваткой на горле – одновременно с чужим увлечённым взрыком. И, прежде чем воздуха стало не хватать, чуткие пальцы палача соскользнули вверх – мягко, почти ласкающе, выщупывая каждый рельеф мышц и жилок…

Осторожный неровный вдох – робкий, почти наслаждающийся – застрял у Вонючки в груди, когда бок обжёг первый аккуратный надрез. «Я тоже скучал…» – доверительно напел Рамси.

Дыша рвано и загнанно, дрожа от боли, что расползалась вокруг очередной раны, – Вонючка вдруг осознал: рано или поздно его снимут с дыбы. И случится то же, что и десятки, сотни раз до этого: он снова ощутит руки хозяина на спине, чужое горячее (возбуждённое?) дыхание на шее… От этой мысли Вонючка и сам почувствовал странный прилив волнения и бесконтрольного желания. Побывать в руках хозяина – почти в объятиях. Хоть ненадолго…

По пересохшим губам скользнул кончик языка и тут же – больно вмялись острия зубов: вместе с желанием пришёл жгучий стыд. Похоть, грязь. Постыдно. Противоестественно. Гадко. Снова вспомнился разговор горничных: как можно было даже мысленно испачкать хозяина такой мерзостью? Поганый, поганый Вонючка! Недостойный зваться собакой!

«Больно?» – донеслось извне – удовлетворённо и с живым интересом.

«Да… больно, мой лорд», – шепнул Вонючка сдавленно, всё ещё крепко жмурясь от стыда и отчаянья.

В свежий надрез вдавились подушечки пальцев – бережно пригладили края раны – и на правом запястье глухо отщёлкнулась пряжка ремня.

Да, дыхание на шее – было. И было ощущение, от которого глаза Вонючки широко распахнулись на секунду и медленно, медленно прикрылись: биение чужого пульса вплотную к его. Стиснув питомца в собственнической хватке, Рамси прижался к нему шеей – крепко, горячо, пульсирующе, и боль от острого угла челюсти, который вдавился под ухом, только делала удовольствие ярче…

В следующую секунду Вонючка понял, что оползает вниз – будто ноги держать перестали. И что хозяин – вместо того чтобы, разжав руки, выронить бестолковую игрушку на каменный пол – вдруг уселся туда сам, ловко и непринуждённо, скрестив ноги в тяжёлых ботинках. Пристроил полулежащего Вонючку к себе на колени – и снова стиснул в охапку.

До сознания достучалось глухое вибрирующее урчание – и лёгкие, едва заметные движения. Рамси впитывал дрожь и тепло, потираясь шеей о шею, прохладным оттопыренным ухом – о пылающее ухо игрушки для пыток. И Вонючка – зачарованно сопя и замирая на полувдохе, зажмурившись – мурлыкнул для хозяина в первый раз: хрипло и неловко, с робким восторгом. И ещё раз – очень нежно, тоненько. Хватка стала крепче, и ухо смялось о коротко стриженный висок почти до боли, и что-то остро вжалось в липкие от крови надрезы на боку…

Вонючка сходил с ума от удовольствия в руках своего мучителя – и мурлыкал, мурлыкал, мурлыкал, как может только абсолютный псих. Конченый, больной, смертельно влюблённый псих.

Комментарий к 11. Экспонента тепла (4) Иллюстрация и музыка: https://vk.com/wall-88542008_558

====== 12. Открытость окна (1) ======

– Если отвлечься от эмоций… подавить инстинктивный протест…

– А-а-а-а-а, боже, хватит, пожалуйста, я всё скажу!!!

Рамси поморщился: истерический рёв прямо в лицо едва не сбил его с мирных рассуждений.

– Тихо. Если отвлечься от эмоционального протеста, – продолжил он, перекинув нож в другую руку, – то чем объективно плох брак с Донеллой Хорнвуд?

Наркодилер с юга испустил ещё один истошный вопль, никак не относящийся к делу – если, конечно, считать делом тему разговора, а не очередную полосу кожи, которую методично снимал с него юный палач. Впрочем, Рамси и не нуждался в ответе: что орущая жертва на дыбе, что молчаливый Вонючка с дополнительными инструментами в руках – были всего-то свидетелями его мыслей вслух.

– Брак с Донеллой плох тем, что она – заноза в заднице! – постановил Рамси. – Она будет мешаться под ногами, чего-то хотеть, досаждать глупостями, не подчиняться, быть р-равной… – с каждым словом движения ножа становились раздражённее и резче – в конце концов полоска кожи, брызнув кровью из вскрывшейся артерии, лопнула раньше времени. – Тьфу ты…

– Да чего тебе надо?! – вытолкнул наркодилер вместе с рыданиями – в исполнении такого массивного и мужественного объекта они выглядели страшно и нелепо. – Чёртов ты сопляк, чего тебе надо?!

– Договориться по-хорошему, объяснив ситуацию, – Рамси перешёл на назидательный тон, приподняв нож как продолжение указательного пальца, – а именно: не люблю, видеть не хочу, существуй себе тихо и от меня подальше – не выйдет! На то она и заноза в заду. А по-плохому – не позволяет отец.

Покончив с правой половиной туловища – там теперь обтекала кровью ободранная плоть, влажно блестящая и трясущаяся, как желе, – паренёк трудолюбиво принялся за левую.

– Почему не позволяет? – Пытливый взгляд был обращён для разнообразия на Вонючку, но ответил наркодилер, заглушив обоих душераздирающим воем «не знаю!!!». – Опасается ответных мер старших Хорнвудов, – развёл заляпанными руками Рамси. – Нет человека – нет проблемы, конечно, да ещё и их состояние можно подгрести под себя, но… Донелла наябедничает Старкам, а то и подаст на развод гораздо быстрее, чем родительское наследство оформится на неё…