Текст книги "Симфония боли (СИ)"

Автор книги: Ramster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

И увидел. Увидел…

Рамси давно забыл об этом в суматохе, просто инстинктивно прятал, – но теперь было уже поздно. Отец увидел – и отшатнулся, как от омерзительной заразы. Потому что такой след клыков и шести резцов на рёбрах слева – тоненький, хирургически-аккуратный – могло оставить только одно существо.

Русе Болтон отступил на шаг. И ещё на шаг. Желваки вздулись, глаза налились холодной мертвенной жутью – и на лицо медленно, будто обтекающая слизь, наползла гримаса невыразимого презрения.

– Это то, что я думаю, – неспешно, уничижительно проговорил он – не спрашивая, утверждая; бастард вытаращился снизу вверх, вжавшись в сиденье. – Какая мерзость. Ты с Вонючкой… – слова едва проталкивались сквозь бесконечную гадливость, – всё это время, да ещё и… ВОТ ТАК?

– Не твоё дело, – хрипнул Рамси через силу – тихим, севшим от ужаса голосом.

– Ты ошибаешься. – Отец навис над ним, округлив стылые глаза. – Это моё дело. Потому что из-за твоей поганой педерастии пошёл прахом и брак, и контракт, началась травля, в которой мы катастрофически теряем ресурсы… – в каждом слове всё отчётливее проскальзывало рычание; все вокруг затихли, не шевелясь. – А только что я потерял ещё и остатки иллюзий на твой счёт, позорище.

Рамси так и смотрел снизу вверх, не мигая, – встрёпанный, перемазанный собственной кровью – в отчаянно-неравном противостоянии. Ощерился – почти не загнанно – и выронил деланно-безразличным тоном два коротких, но таких бесящих слова:

– И что?

Сухое худощавое лицо лорда Болтона дёрнулось – и сам он отшатнулся. Положил на стол нож, который всё это время держал в руке, – звонко, припечатав.

– У тебя даже не хватает ума понять, – процедил он сквозь зубы – по глазам видно: закипая, – того, что ты и близко не Болтон, а размазня, как и твоя мамаша-жертва, – это прозвучало плевком, будто самое грязное ругательство; извечное хладнокровие Русе давало трещину за трещиной: вздёрнулась верхняя губа, вздулись ноздри – его несло: – Ты такой же жалкий и безмозглый, как она, и точно так же сдохнешь в муках от рук того, на ком помешался!

– Чт-то?.. – выдохнул Рамси – оторопело, неверяще.

В углу гостиной с грохотом обрушился шкаф, заставив обоих Болтонов обернуться – Вонючка виновато топтался рядом с разгромом, всем своим неловким видом призывая подойти и наподдать. Но Рамси даже не буркнул «придурок» – резко повернулся обратно, к отцу.

– Что ты сказал о ней?!

– То, чего ты так и не узнал бы, если бы не оказался таким же ничтожеством, – отчеканил лорд Болтон размеренно и жёстко – и продолжил, свистяще дыша, припечатывая каждым словом: – Твоя мать умерла одиннадцать лет назад в подвале Дредфорта. На той самой дыбе, где ты играл со своим… Держать его! – крикнул он телохранителям, упредив движение вскочившего бастарда. – Вонючка, ко мне. Встать на колени.

Питомец вышатнулся из угла и обречённо поковылял к отцу хозяина. Бросив взгляд через плечо – с тревогой, болью, немой мольбой: «Разрешите мне! Всего один приказ!..» – послушно опустился на пол.

– Нет! Не трожь его! – заорал Рамси, бешено забился с вывернутыми за спину руками. – Не смей!..

– Заткните его, – бросил Русе, направляя дуло пистолета в покорно склонённую растрёпанную голову.

Зашипел над прокушенной ладонью телохранитель, и Рамси выкрикнул сдавленно, с хрипом – будто рвалось что-то внутри:

– Вонючка, защищайся!..

Бросок в горло – с колен, с безрассудством распрямившейся пружины – не мог оказаться быстрее выстрела. В упор. В голову.

Лёгкое тело болтонского пса опрокинулось, отброшенное пулей, и рухнуло на пол позади дивана.

Русе обернулся на жуткий, нечеловеческий вопль. Успел увидеть, как Рамси – совсем ребёнок на фоне болтонских молодцев, с чудовищно искажённым лицом – силой выдрался из профессионального захвата и выхватил что-то круглое из кармана. Рванул чеку и коротко швырнул. Ручную гранату. В отца.

Последнее, что тот испытал, – было неверие: Рамси – сумасшедший ублюдок, чудовище, но он не посмеет поднять руку на того, кто его породил. Никогда. Смертельный блок сломать невозможно.

А дальше для Русе Болтона не было уже ничего – как и для телохранителей, толкнувших на пол его и сына.

Боль.

Рамси попал в ад.

Боль, боль, боль – целый океан её, целая бесконечность.

Кто-то орал. Истошно, жутко, без капли разума. Так, что с хрустом выкручивало челюсть. Вопль прервался, когда Рамси захлебнулся им; его вывернуло на пол – и он продолжил орать, кашляя и давясь. Корчась в луже крови и выблеванной желчи.

Боль уничтожала его. Он горел в седьмом пекле.

Морфин. Прекратить это, быстрее, быстрее.

Переваливаясь через кровавые тела, растопырив на весу заходящиеся в агонии пальцы – Рамси полз к дивану. Месиво кишок, раскуроченные рёбра, торчащие из мышц обломки костей – всё под себя, назад, а сам вперёд. Он уже почти не мог дышать, когда нашарил на полу шприц, выроненный отцовским телохранителем.

Пальцы выломаны судорогой – не дотронуться. Отбив об пол иглу, сунув шприц в перекошенный хрипом рот, Рамси с треском разгрыз его и запрокинул голову. Навалился спиной на чей-то труп и замер так. Во рту – острые обломки пластика, кровь, морфин, а в голове – ни единой мысли. Только постепенно тихнущая боль – и страх, страх, страх. Животный ужас перед тем моментом, когда вернутся мысли. Он пока не помнил почему.

– Лорд Болтон! Пожалуйста!..

Выстрел.

«Я. Теперь. Лорд. Болтон», – заторможенно, ошалело думал Рамси, взводя курок. Он не слышал стонов раненых, не слышал ни воплей о пощаде, ни угроз, ни грохота монитора, запоздало рухнувшего со стены, – только неразборчивый шум, как сквозь слои ваты, и глухие удары в такт пульсу: бум, бум, бум, бум… А ещё было что-то вроде смутного сожаления о своей живучести.

Рамси просто проковылял по кругу с тупым, контуженным упорством и всадил по пуле в каждую голову – даже в лежащую отдельно от тела. Зачем-то это надо было сделать. Он как будто оттягивал до последнего момент… Момент, когда обошёл наконец посеченный осколками диван.

И увидел неподвижное тело в куцых шортиках и обтрёпанной майке. На боку, как неживой пёс, и даже лапы так же вытянуты. И безжизненно запрокинута голова.

– Вонючка, – позвал Рамси глухо. – Вонючка, вставай.

Тишина беспощадно отсчитывала секунды.

– Немедленно! – Голос дрогнул, сорвавшись: – Вставай…

Бледная, такая спокойная мордашка. Припорошена бетонной пылью с потолка. Кровь. Ползёт, оставляя бурый след, вниз из царапины на щеке, из носа.

– Нет… Вставай!..

Пыльный ламинат ударил по коленям. Дрожащие руки с содранными костяшками тянулись, тянулись – и не могли прикоснуться. Обе ладони заслонили слипшийся ком на виске в беспомощно-отрицающем жесте. Вот так, его не видно. Всё теперь хорошо. Вонючка просто спит…

Только вокруг головы расползалась, расплывалась по полу багряная лужа – её было не закрыть, не закрыть… Она ширилась безнадёжно и неумолимо, пачкая потёртые джинсовые колени младшего – последнего, единственного – Болтона.

Он наконец дотянулся – и дрогнул, будто обжёгшись. Растерянно тронул пальцем мягкие Вонючкины губы. Сжал прохладную безвольную лапку – чуткую, ласковую лапку, которой запрещал всё это время прикасаться к себе… Сдавленно сипнул, пытаясь вдохнуть.

Бум! Бум! Бум! Бум!.. – ожесточённо, отчаянно грохотал в ушах, в горле, в кончиках пальцев собственный пульс.

А чужого – Рамси не чувствовал.

И позвать больше не мог – онемевший от всё-ещё-не-до-конца осознания, застыло летящий в пропасть.

Последнее прикосновение было пинком.

Последний приказ – слишком поздно. СЛИШКОМ ПОЗДНО.

Медленно, едва справляясь трясущимися руками – Рамси расстегнул ошейник. С бесконечной осторожностью вытянул его из-под всё ещё тёплой Вонючкиной шеи – младенчески-зачарованно неподвижно таращась. Обмотал в два оборота вокруг своего запястья, застегнул – тёплый, тёплый, тёплый…

Рамси ткнулся носом в металлическую пряжку – оцепенел, осознавая наконец непоправимое: она больше не там, где была. И задушенно всхлипнув, будто разом лишившись костей, опал на неподвижное тело своей игрушки для пыток.

«Какая мерзость! Мой сын не должен реветь. Никогда», – говорил семилетнему бастарду отец, остывающий теперь на полу – изуродованный взрывом, с вываленными кишками.

Задыхаясь от боли, вцепившись в растянутую майку на изрезанном шрамами теле, лорд Рамси Болтон выл навзрыд, уткнувшись лицом в бок Вонючки.

Он не заметил своих дальнейших действий. Только мысль «непохож, ещё непохож» и очередной выстрел в чужое мёртвое лицо. Глаза, углы челюсти, подбородок – всё, чем парнишка с уипкрикской базы отличался от Рамси Болтона, планомерно превращалось в кровавую кашу. Последний выстрел – в левый локоть: Рамси не помнил зачем.

В памяти отложилась только боль, когда он точным ударом рукояти ножа выламывал себе зуб с пломбой, чтоб уложить его в размолоченный мёртвый рот. Вонь горящего пластика вперемешку с тяжёлым запахом крови и требухи. И слабая волна брезгливой дрожи, когда вкладывал разряженный пистолет обратно в руку отца.

Звон пожарной сигнализации наполняющий комнату, был где-то далеко-далеко – на самой границе отбитого контузией слуха.

Последним штрихом было закрепить в чужом ухе серьгу с рубином – для этого пришлось проткнуть мочку штырьком. Рамси вытер окровавленные руки о чёрные форменные штаны и поднялся, оглядел результат своих трудов: трупы, трупы, трупы… Один из которых теперь – он сам, изуродованный, без лица, в щеголеватой кожаной куртке, джинсах и стилах.

Вряд ли Рамси отдавал себе отчёт в том, что инсценирует свою смерть, и уж точно не думал зачем. Он просто хотел видеть себя мёртвым. Видеть, что отец пристрелил его, именно его. Как будто от этого что-то могло измениться.

– Прощай, Вонючка. – Последний взгляд на тело питомца – и тёмные очки скрыли последнюю особую примету: прозрачно-голубые глаза, пустые и выцветшие; и с чокнутой, всё такой же контуженно-тупой усмешкой он добавил: – Прощай, Рамси.

Невысокий темноволосый паренёк в униформе болтонских наёмников вышел навстречу вою пожарных сирен. Неприметный и ненужный никому – таких тысячи. Он волен был идти теперь куда угодно. Волен делать что пожелает: лишь утратив всё до конца, мы обретаем свободу.

К особняку болтонского телохранителя спешили с оборудованием спасатели, по трассе в Пайр въезжали джипы и военная техника из Дредфорта… Владельцу «Болтон инкорпорейтед» – осиротевшему штатному палачу – не было до этого уже никакого дела.

– Все умрут, а я останусь, – хрипло, рвано смеялся он, шатко ковыляя по обочине. – Все умрут, а я – останусь!..

Комментарий к 16. ...срывается в крик Эпиграф, иллюстрация, музыка: https://vk.com/wall-88542008_1174

====== 17. Осознанье причин (1) ======

Комментарий к 17. Осознанье причин (1) Кого устроила в качестве концовки предыдущая глава – пожалуйста, представьте, что этой и последующих глав не существует)

Лорд Хенри Хорнвуд, одышливо пыхтя, расхаживал по гостиничному номеру. Уже несколько раз он собирался закурить – но терял из виду то сигары, то зажигалку. Первый ступор от полученных новостей прошёл, и сейчас он лихорадочно просчитывал оставшиеся варианты действий.

Жена уехала к дочке в больницу десятью минутами раньше, дав возможность спокойно «разобраться с делами», – так что звонок от наёмника из числа отправленных за Болтонами застал Хорнвуда в одиночестве. Новости с поля боя были одна сокрушительнее другой. Уничтожение яхты с зениткой; перестрелка на берегу, откуда Болтоны ускользнули с обоими джипами; погоня на трассе, от которой эти твари оторвались, уничтожив три машины и половину отряда наёмников… Приехав в Пайр, те так и не нашли Болтонов – да и там ли они сейчас? Может, уже двинулись дальше, к Дредфорту, и вот-вот нагрянут с войсками? Хорнвуд напряжённо взъерошил взмокшие от пота остатки волос.

Звонок на городской телефон прозвучал так неожиданно, что заставил вздрогнуть.

– Добрый день, мистер Хорнвуд, – певучий голосок девушки с ресепшена был непринуждённо-учтив – интересно, как бы она заговорила, узнав, что постоялец из «люкса» руководит облавой на местную мафию… – К вам гость, представившийся как Алистер Фрей. Желаете, чтобы он к вам поднялся?

Фрей, Фрей… «Вестник Севера»! Пухлые пальцы сильнее сжали трубку. Алистер Фрей – это же тот чёртов скользкий журналюга, после беседы с которым чудесным образом объявились на горизонте бывшие партнёры по бизнесу…

– Пусть поднимается, я жду, – мрачно распорядился лорд Хорнвуд.

Тяжёлую дверь люкса отпер определённо не тот человек, у которого Алистер брал интервью пару недель назад. От весёлого, легкомысленного на вид толстяка мало что осталось: Хорнвуд, казалось, стал прямее и даже выше, щёки ввалились, обозначив скулы…

– Мистер Фрей, – с порога впившийся в гостя взгляд был непривычно жёстким и цепким, а в одышливом сипловатом голосе звучала едва прикрытая неприязнь. – Чем обязан на этот раз?

Журналист сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями, заново настраиваясь на собеседника: работа обещала быть и вполовину не такой простой, как предполагалось. На это ушла какая-то секунда – а в следующую он уже приветствовал лорда Хорнвуда: сдержанно и по-деловому, с мастерски изображённой ноткой отчаяния в голосе.

– Я понимаю ваше негодование, сэр, и ваше вполне оправданное недоверие… – начал он. – Но и вы поймите: быть на крючке у Рамси Болтона – значит пойти на многое, лишь бы эта метафора не обрела буквальный смысл!

– К сути, у меня много дел, – досадливо оборвал Хорнвуд.

– Я имел в виду, что если и навредил вам чем-то, то исключительно по его указаниям, чтобы спасти, как бы это банально ни звучало, свою шкуру, и ужасно сожалею. Поверьте, мистер Хорнвуд, я сделал при этом всё возможное, чтобы не подставить слишком сильно такого достойного человека и…

Звонок мобильника прервал Алистера на полуслове, а с ним и короткий жест Хорнвуда, призывающий к тишине. Динамик был включён на полную громкость – или дело было в обострённом слухе журналиста, или в громкости криков на другом конце связи, – как бы то ни было, тот услышал всё до последнего слова: «Войска! В Пайр входят болтонские войска с бронетехникой!.. Что делать?»

– Пусть бегут! – выпалил Фрей; поймал разгневанный взгляд – но продолжил: – Вам следует быстрее отозвать своих людей из Пайра, мистер Хорнвуд! Чтоб никто не заподозрил вас в причастности к гибели Болтонов!

– Что?.. – выронил Хорнвуд оторопело, неверяще – и журналист немедля воспользовался его замешательством:

– Болтоны мертвы, это случилось в Пайре. У меня есть связи в местной службе спасения, я узнал первым, но, прежде чем сделать из этого сенсацию, приехал сообщить вам – в знак моей лояльности и извинений…

На напряжённом лице Хорнвуда отразилась работа мысли – вопрос «Почему я должен вам верить?» и вполне очевидный ответ: поверив, он в любом случае ничего не теряет, а промедлив – может стать главным обвиняемым.

– Убирайтесь из города, – кашлянув, скомандовал Хорнвуд в трубку. – Чтоб духу вашего там не было через пять минут, никому не попадайтесь на глаза. – И повернулся к Фрею, сбросив звонок: – Слушаю. Только быстро.

– В особняке на окраине Пайра полчаса назад сработала пожарная сигнализация, – тон журналиста стал подчёркнуто деловым, фразы напоминали рапорт. – Служба спасения обнаружила в комнате на втором этаже следы взрыва и несколько трупов, среди них было четверо болтонских наёмников из элитной охраны и гражданские. Мне прислали фотографии… – Алистер торопливо достал телефон и, открыв сохранённые изображения, протянул собеседнику.

– Русе Болтон, – определил тот по первому снимку, нервно усмехнувшись. – Что с ним, интересно, произошло?.. – Машинально листнув дальше, Хорнвуд осёкся; неосознанно отодвинул телефон, будто мог испачкаться. – Что за… месиво?.. – в коротком кашле прозвучал подавленый рвотный позыв.

– Это милый малыш Рамси, – услужливо пояснил журналист. – Да, от лица мало что осталось, я только по серьге его и узнал. Конечно же, будет проводиться экспертиза, опознание… Но я слишком хорошо помню его вещи, насмотрелся. – Фрей невольно дёрнул плечами и заключил: – Ублюдок наконец получил своё – причём, судя по всему, от собственного отца. Собаке собачья смерть.

Рамси шёл в Дредфорт. Домой, домой.

Со слепым упорством сбесившегося пса, с неподвижным взглядом сквозь затемнённые стёкла – брёл без остановки, как заведённый механизм, и мир перед ним был чёрен, а тяжесть вязнущих в грязи сапог ровным счётом ничего не значила.

У него теперь было много времени, чтобы думать. У него была тишина, ватно заложившая уши, и звенящая пустота в голове, и мысли – новые, странные мысли, которым не было места раньше.

Например, о том, что ему ни разу в жизни не приходило в голову убить отца.

Даже тень намерения. Никогда. А если Рамси подбирался к этому слишком близко («Он мешает мне! Вот бы его не было…»), то по сознанию бил такой ужас и такая боль, что он глох и тупел на несколько секунд.

Можно было догадаться. Простейшая аналогия: «Я Вонючка! У меня нет прошлого!» и «Я никогда не подниму на тебя руку!» – тот же беспричинный ужас и боль: в невредимых пальцах, в голове, в груди. Блок. Фирменный болтонский блок… Но его нужно однажды установить – а Рамси не помнил пыток, Рамси даже подумать не мог, что так возможно поступить с ним самим. Не помнил до этих минут.

«Ты никогда. Не посмеешь. Поднять. На меня. Руку, – с каждым словом – сводящая с ума вспышка боли; судорожно растопыренные пальцы превратились в сплошной вопящий в агонии ком. – Повтори».

«Никогда не посмею поднять на тебя руку!!!» – детский голос срывается в сиплый визг.

Когда привязан к дыбе только за руки – дышать действительно очень тяжело.

Неяркое осеннее солнце слепило, больно давило на глаза. Рамси держал их закрытыми, бросая взгляд под ноги, только когда начинал путаться в траве или вышатывался на трассу. В полусне, полуяви, в туманной дурноте – воспоминания пробуждались теперь сами собой: из бессвязной мешанины образов (каменный потолок, мамина рука в крепкой хватке, замах ножом, портретная галерея) строились цепочки. Оплеуха – женские крики – лестница в подвал; кровь на ремнях дыбы – лицо отца – удушье и боль… Они цеплялись друг за друга, обрастали подробностями, обретали яркость и объём. То медленно всплывающими в памяти сценами, то стремительными озарениями – Рамси вспоминал, что случилось с ним одиннадцать лет назад. В тот день, когда Бетси Сноу в последний раз исчезла из Дредфорта.

«Идём, идём, я покажу тебе тайник! Он в раме картины, на которой дед!» – Первая вспышка воспоминания – тепло маминой ладони: Рамси тянул её за руку вверх по лестнице.

«Ох, Рамзайка, нельзя мне тут быть…»

«Можно! Однажды тут будет и мой портрет, и тогда тебе можно будет вообще всё-всё! Смотри, мам, смотри, как открывается… Тут бумажки какие-то и игрушка, видишь? Это не взрослый прятал! А что если это тот мальчик… Ну, который умер в машине? Которому я…»

«Тш-ш! – оборвала Бетси с ужасом. – Ты обещался никогда про это не говорить, сынок!»

«Тут никого не-ет», – пренебрежительно скривился Рамси.

Следующая вспышка – он стоит спиной к картинам (держаться прямо! не жаться к стене!), а перед ним – отец. Прямой и невозмутимый, как всегда, – и ведущий долгую, долгую речь, уже не вспомнить, с чего начавшуюся.

Да, Русе Болтон говорил – будто компенсируя своё двухлетнее молчание, когда не удостаивал бастарда даже взглядом; то ли в портретной галерее было дело, то ли в тяжёлом запахе спиртного от него – не важно: Рамси зачарованно таращился снизу вверх и слушал, затаив дыхание, – хоть и не понимал ещё слишком многого…

«Мой отец утверждал, что ни один Болтон не вырос в любви. И это хорошо: укрепляет породу, – Русе рассуждал спокойно и отстранённо, глядя поверх Рамсиной головы, на портрет. – Видимо, так он оправдывал свою неприязнь ко мне и моей матери. Ну а тех, кого он действительно любил, он любил всего одну ночь, изредка две. Утром их выносили в чёрных мешках. Вечером приводили новых. Он не отпускал недорезков – ни разу, – тяжёлый взгляд на Бетси – та сжалась, подтянув руки к груди. – А я отпустил. И это было ошибкой. Ты – ошибка, – Русе небрежно ткнул бастарда пальцем в лоб. – А ведь я, смешно сказать, хотел разорвать эту цепь нелюбви. Я обещал себе любить своего ребёнка. Хотя бы попытаться. И я любил Домерика – видят боги, любил, настолько, насколько вообще способен, – взгляд на пустую стену возле собственного портрета – и обратно на Рамси – почти горький, почти тоскующий. – Но не тебя, выб**док жертвы. Ты никогда не будешь достоин какой-либо любви, ты второго сорта, но даже не это главное. Из-за тебя, из-за вас двоих – я лишился семьи. И чёрт бы с ней, с породистой стервой Рисвелл… – голос был всё ещё не злым: судя по тону, Русе Болтон мирно философствовал, и это составляло жутковатый контраст со смыслом слов. – Но ты, маленькая мразь, убил моего сына. Моего настоящего, законного, идеального сына».

«Он не…» – испуганно выдохнула мама.

«Породистого, – перебил Рамси – шалея от собственного нахальства, от внезапно переполнившей обиды, сдавившей горло; отец осёкся и впился взглядом в его лицо – так, будто мелкий ублюдок сумел наконец его впечатлить. – Это ведь главное. От породистой суки породистые щенки родятся, только за это ты Домерика и любил».

Тяжёлая оплеуха отшвырнула мальчишку затылком о стену, и Русе шатнулся следом – стремительно и неотвратимо, как машина с отказавшими тормозами.

«Никогда, – прорычал он срывающимся голосом, сжав тонкую шею до хруста хрящей, – никогда не смей марать его имя своей грязной пастью, ублюдок. Ты забудешь, как его произносить. Ты от боли будешь задыхаться, вспоминая. Уж поверь, я сумею это…»

«Не мучь его, не тронь! – Бетси налетела, взъерошенная, будто спасающая котёныша кошка – вцепилась в лорда Болтона, пытаясь оттащить. – Он дитё малое! Если измываться над кем надо, то лучше надо мной!..»

Хватка разжалась – и Рамси отпрянул, кашляя.

«Зря».

То, что было дальше, он помнил урывками – чем дальше, тем хуже. Как будто выхваченные из темноты фрагменты памяти – разрозненные, с лишними, нелепыми подробностями…

Вспышка – бег вниз по лестнице, не глядя под ноги: за отцом, тащившим маму за волосы. «Пора тебе кое-чему научиться», – голос его уже не рокотал, а чеканил, но от жуткого предчувствия так и свело живот. «Убегай, сынок, не надо, убегай!..» – отчаянно, заполошно; мама пыталась на ходу поймать перила, упала, проехалась волоком… Рамси помнил покрытую синяками голень, подол цветастого платья и слетевший тапочек. И как, соскользнув ногой с края ступеньки, едва не покатился следом.

Следующая вспышка – подвал. Прохладная сырость и свет ртутных ламп, и запах – затхло-железный, тревожный.

В тот день Рамси впервые в жизни увидел дыбу. Жёстко распяленная ремнями, в разорванном платье – на дыбе висела его мама. «Не надо, прошу, не при нём!» Отец ударил её по лицу – с размашистой пьяной тяжеловесностью, так что голова запрокинулась между балок.

Рамси застыл на месте, не в силах пошевелиться; язык присох к нёбу, а протестующий вопль так и застрял в глотке, мешая дышать: мама – нерушимое, светлое детское божество – на месте жалких кровавых человечков из книг о пытках?.. Немыслимо, жутко – до оцепенения, до тошноты!

Из-за спины отца было почти ничего не видно – только отблеснул в свете лампы нож, и через секунду мама закричала – пронзительно, страшно, срывая голос; выворачивая руки, судорожно забилась в ремнях.

«Ещё один твой проступок – и вы поменяетесь местами», – объявил отец увлечённо, почти ласково.

Рамси не понимал тогда, что это значит. В какой-то момент он увидел мамины глаза в завесе спутанных волос: жуткие, обезумевшие от боли. Отец обернулся, чтобы встретить его взгляд, – и сказал что-то об учёбе. Что-то об игрушках для пыток. Рамси не запомнил слов, слишком поразился интонации: Русе Болтон урчал, как млеющий от блаженства кот, и глаза его были широки и безумны. В тишине маминого вдоха, перед новым криком, едва слышно треснула кожа – и Рамси увидел разрез: обтекающие кровью края раны, которая развалила предплечье напополам, и медленно лезущее наружу мясо.

«Не-е-ет, моя, не трожь!!!» Вопль из него так и не вырвался – будто втянулся весь в лёгкие и полыхнул там. Сломав наконец безвольную застылость мышц, Рамси молча, как бешеный зверёныш, бросился вперёд. Рванул на волю нож, коротко замахнулся – и изо всех детских силёнок всадил его Русе Болтону в спину.

Отец развернулся слишком быстро. Рамси почувствовал, что нож не застрял, а только полоснул, – и тут же мощный удар наотмашь выбил искры из глаз.

«Рамси!!!» – последнее, что он услышал, падая, был отчаянный мамин визг. А потом с сокрушительным влажным хрустом врезался головой в каменный пол.

«Она сбежала. Из-за тебя. Из-за тебя, ублюдок, всё из-за тебя! – Тяжёлая пощёчина – и Рамси вскинулся, хрипнув. – Сбежала. Сбежала от меня, – голос Русе Болтона дрожал – потрясённый, неверящий; залитые кровью руки вцепились в волосы. – Сбежала…»

То ли слух двоился, как и зрение, то ли отец и впрямь твердил одно и то же – Рамси не понимал, он и думать вообще не мог: головная боль – впервые в жизни! – выдавливала глаза и выворачивала его наизнанку. Рамси даже не мог понять, лежит он или висит: ногами вниз, опора под спиной, да болят сильнее с каждым вдохом распяленные в стороны руки.

«Она сбежала. Она меня оставила!» – безумные прозрачно-голубые глаза были вровень с его глазами; лицо отца едва фокусировалось: страшное, перекошенное, помертвевшее. Весь подвал был виден почему-то с высоты взрослого роста; усилием воли отведя взгляд от отца, Рамси наткнулся на тёмную груду у его ног. Задушенно заскулил от ужаса, пытаясь рассмотреть – уже предчувствуя непоправимое… Цветастое платье, заголившаяся нога, торчащая кверху кисть с безжизненно свисшими пальцами; кровь, много, много крови – на коже, на одежде, на полу – и совершенно белое лицо с неподвижно распахнутыми глазами.

«Ма-ам!.. – пискнул Рамси жалко, сипло, не в силах вдохнуть. – Мама!..»

«Заткнись. Если бы ты не поднял на меня руку, она была бы жива. Но ты больше и не поднимешь, – с каждой фразой голос Русе Болтона был всё твёрже и жёстче – как будто при виде боли и ужаса ребёнка утихала его собственная боль. – От такого сумасшедшего животного, как ты, следует себя обезопасить».

И настал ад.

Русе Болтон не тронул ничего, кроме рук. Позже Рамси узнает о «карте боли», о рефлексогенных зонах и болевом шоке. А сейчас он орал, срывая голос, клятвы никогда не причинять вред отцу. Позже он научится ставить блоки сам. Сейчас, когда случилась первая остановка сердца, никакого «позже» могло бы уже не наступить.

Рамси не знает, был ли он мёртв ту пару минут – после самой ослепительной вспышки боли. Просто стало очень темно, и исчез воздух. Разом. Весь. Хватаешь его, хрипишь, захлёбываешься им – и задыхаешься. И не пошевелиться – как в страшном сне, – и мир вокруг куда-то падает, не зацепиться… А потом отец сильно ударил его в грудь, с хрустом вмял рёбра – уже не узнать, сколько раз, – и сердце опять застучало.

«Вот тебя-то я не отпускал, кусок дерьма. Надеюсь, ты не забыл за это время, что должен был усвоить?»

Позже Рамси будет чувствовать необъяснимую тревогу от прикосновений чужих рук. А сейчас он снова повис над полом, и державшие его ладони медленно, с чувством стиснули переломанную грудную клетку.

«Ты отвечаешь правильно. – Сквозь расползающуюся перед взглядом темноту Рамси увидел лицо отца – живое как никогда, увлечённое, почти блаженное – внушающее ужас. – Но это только начало».

====== 17. Осознанье причин (2) ======

– Что там за шум? – Донелла поморщилась и потёрла виски: конечно, время для посещений уже наступило, но галдёж стоял такой, будто к каждому пациенту больницы пришло как минимум по десять человек.

– Не знаю, дорогая, – беспечно отозвалась миссис Хорнвуд, очищая апельсин. – Может, случилось что-то? Или в больницу приехал какой-нибудь важный доктор. Или студенты из медицинского. Или ещё что-нибудь…

Покосившись на мать – та казалась слишком беззаботной, – Донелла подошла к окну, отодвинула жалюзи – и тут же невольно отшатнулась, ослеплённая множеством вспышек. Дорога к главному входу оказалась запружена журналистами и съёмочной техникой: все микрофоны и объективы камер были направлены в одну точку, туда же рвались менее расторопные, держа диктофоны над головой. Донелла сощурилась, вглядываясь в толпу, – пытаясь понять, что произошло.

– Там папа! – воскликнула она, обернувшись, и болезненно поморщилась: от резкого движения заныло плечо.

– Ну да, – с удивлённым видом кивнула миссис Хорнвуд, отправляя дольку апельсина в рот. – Он же обещал заехать.

– Нет, – отмахнулась Донелла, возвращаясь к наблюдению, – там куча журналистов, и им всем зачем-то понадобился отец. – Она повернулась к матери, на этот раз осторожно, и с подозрением сощурилась: – Ты не знаешь, что им нужно?

Миссис Хорнвуд покачала головой:

– Без понятия, дорогая. Вероятно, из-за того, что ты в больнице.

Отец тем временем под пристальным взглядом Донеллы прорвался через заслон журналистов и скрылся в здании. Через несколько томительных минут в коридоре послышались его шаги, а потом показался и он сам.

– Что там произошло, папа? – Донелла осторожно ступила навстречу, забыв про приветствия; вытерпела отцовские объятия, поморщилась на влажный клевок в щёку и, настойчиво высвободившись, повторила: – Что случилось? Откуда все эти журналисты?

Хорнвуд замялся:

– Тебе лучше сесть, милая… – Донелла похолодела от предчувствия беды, и отец, выдавив жалкую улыбку, добавил: – Впрочем, может быть, тебе наоборот станет легче.

– Да что там уже случилось? – не выдержала мисисс Хорнвуд – даже отложила в сторону наполовину съеденный апельсин.

Её муж, казалось, обрадовался возможности смотреть не на Донеллу. Он перевёл дух и сообщил наконец – коротко и просто:

– Болтоны погибли.

– Что?! – воскликнули мать и дочь одновременно.

– Как это произошло? – деловито спросила миссис Хорнвуд, и Донелла метнула на неё всё ещё стеклянный от потрясения взгляд: конечно, мама казалась удивлённой, но… она выглядела так, словно не сама смерть Болтонов оказалась для неё новостью, а внезапность этого события.

Донелла перевела взгляд на отца, и тот заговорил:

– Да никто этого не ждал! – слишком быстро и оживлённо. – Я сам узнал недавно! – жестикулируя слишком нервно. – Говорят, они перестреляли друг друга где-то на восточном побережье, в Пайре…

Всё это время он избегал смотреть дочери в глаза. И Донелла, проникаясь осознанием, с едкой горечью произнесла:

– И почему мне от этого должно было стать легче? – Она выпрямилась надломленной статуэткой и сорвавшимся голосом бросила обвинение: – От того, что мой отец – убийца?!