Текст книги "Симфония боли (СИ)"

Автор книги: Ramster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

– Дорогая, – безуспешно попыталась встрять миссис Хорнвуд, – что ты такое говоришь? Успокойся, тебе ведь нельзя волноваться…

Но Донелла резким движением вырвала руку из материнских ладоней:

– Я ведь просила!.. – голос её задрожал от сдерживаемых слёз. – Просила! Чтобы их не трогали! Ещё тогда, когда этот мерзкий Крэгг ушёл! И ты согласился!

Отец попытался её обнять, но Донелла с нескрываемым отвращением увернулась, отпрянула, почти вжавшись в стену.

– Ну подумай сама, не мог же я нарушить соглашение с мафией, с собственными родственниками, в конце концов… Я не убивал их, Нелла, – увещевающе мягким голосом произнёс Хорнвуд. – Они… сами это сделали, ты же знаешь северные нравы…

От этой нелепой лжи Донелла ещё больше взвилась:

– Бред, Семеро, какой же бред! – она с силой прижала ладони к вискам. – Рамси никогда бы не напал на отца! Он даже помыслить об этом боялся! И ты говоришь, что он… И старшему Болтону тоже не было смысла его убивать! И что вообще они делали в Пайре?! Они же были на вилле! Как они там оказались?

– Дочка, – Хорнвуд беспомощно взглянул на жену, и та развела руками. – Ну не мог же я оставить твоё ранение безнаказанным! Нет, стой! – примирительно поднял он руки вверх. – Я признаю, я пытался их, – он запнулся на мгновение, пытаясь подобрать правильное слово, – схватить, заставить выдать того мерзкого раба, а когда они отказались… Но я клянусь, что не убивал их! Мои люди только направлялись в Пайр, когда мне донесли, что Болтоны мертвы. Я не знаю, что там произошло.

Донелла несколько секунд испытующе смотрела на отца. А потом сухо произнесла:

– Уйдите! Мне нужно побыть одной.

– Ты уверена? – миссис Хорнвуд попыталась приобнять дочь, но та выплюнула:

– Вон! Видеть вас не хочу!

Оставшись одна, Донелла наконец всхлипнула – полузадушенно, почти неслышно. Бессильно опустилась на пол, запустила пальцы в волосы и беззвучно закричала в истоптанный ламинат. Новость не желала укладываться в голове. Рамси, наглый, эгоистичный ублюдок, не представлялся мёртвым. Сама мысль об этом казалась такой бредовой! Это было настолько несоизмеримо с их глупыми перепалками, с его грубостью в первую брачную ночь, даже с его изменой… Смерть – это настолько «уж слишком», что просто не могла быть правдой, не могла коснуться чего-то, чего касалась Донелла.

Но все эти по-детски наивные доводы разбивались о безнадёжное, кристально-ясное понимание: отец не стал бы о таком шутить.

– Это всё из-за меня, – прошептала Донелла самой себе; по щекам наконец полились слезы, и она взвыла, сминая больничную сорочку, не замечая, как трещит, едва не разрываясь, ткань: – Это всё из-за меня!..

Рамси давно потерял счёт времени. Отупев от усталости и монотонно-одуряющей боли, он просто шёл и шёл, не останавливаясь, чтобы не свалиться. Эмоций больше не осталось, а то, что всплывало в памяти само собой, было уже как будто не о нём. О ком-то другом – может, даже о том, кто так и остался на полу в гостиной: с расстрелянным в мясо лицом и с серьгой-рубином в ухе, рядом с распотрошенным трупом Русе Болтона. О том, чьё имя теперь окончательно потерялось, заменившись на «Рамси».

А ведь все эти годы его называл так только отец. Чужаки обращались по фамилии, болтонские молодцы говорили «шеф», Вонючка – «милорд» или «хозяин» (больше не скажет, представляешь – никогда), а мама – в неизмеримо далёком раннем детстве – говорила почти всегда «Рамзайка».

Бабка же – почти забытая – как его только не называла, а вот имя произнесла только раз. Когда, разоткровенничавшись после чарки, решила поведать внуку историю его происхождения. «Уродище ты, байстрюк, ох, уродище… – начала она с привычных сетований. – Очи б мои на этаку распогань не смотрели! Удавить бы тя, мразотного, ещё сосунком, так ить взвилася дурища, отобрала, откель и силы-то взялися, токмо родивши? “Не дам, – кричит, – сыночка убивать! Люблю его, и имячко ему уж выдумала – Ра-амси! Он сын лорда!” Лорда, лорда… Пьяной морды! Снасильничали девку в городе какись поганцы в подворотне, побили, порезали, кру́гом пустили – так и тронулася умом, про лорда да про погреб понадумала! Едва жива притащилася, в горячке бедовала цельну неделю, за ранами и очей-то было не видать, думала, повыкололи, думала, отдаст богам душу… Как она и понести-то сдюжила таку уродищу?.. Тьху ты, зенки мёртвыи, поганыи-и-и…»

«Да! Я мёртвый, холодный! Сгрызу твои косточки!» – поддержал пятилетний Рамси хмельную бабку, вытаращил глаза, – и звонко хохотал вслед, когда она, спотыкаясь и голося, припустила к мельнице.

Мама, неслышно подойдя сзади, взяла его тёплыми ладонями за плечи: «Не бери до головы, сынок. Уж очень зла она за мои метки… А ты возьмёшь да и станешь лордом – то-то подивится!»

Что ж, теперь новый лорд Болтон шёл в Дредфорт. Тащился домой – слепо, бездумно, как умирающее животное в своё логово, чтобы свернуться клубком в дальнем углу и больше не двигаться.

Когда все говорили – Кирус молчал.

Раньше он редко затыкался в принципе, а уж если сослуживцы делились историей, в которой участвовали несколько из них, то он перебивал всех своими выкриками и рассказывал всё сам, щедро пересыпая шутками и матерком, похохатывая и бодро жестикулируя. Но теперь – Кирус молчал и смотрел прямо перед собой, на замызганный стол в дредфортской казарме, где пятеро бойцов Второго Отряда расселись на чужих продавленных креслах. Рассказ вёл Ноздря – с непривычной мрачной серьёзностью, под любопытными взглядами хозяев комнаты: южный горец по происхождению и по внешности – большой горбатый нос, чёрные волосы, смуглое лицо, – Ноздря говорил без всякого акцента, рассудительнее и интеллигентнее многих.

– Когда нам пришла смс от шефа, чтоб ехали в Дредфорт, мы как раз почти закончили его задание. Вызвонили Волчьего Хрена, чтоб бросал всё и гнал к нам машину, ну, они с Медведем и приехали через полчаса… Двинуть решили через Уипкрик: на левом берегу хоть трасса есть; приехали, сунулись к переправе – а паром взорван, кусками по воде плавает… Только успели разглядеть всё это, как по нам начали палить – какие-то ушлёпки без знаков различий. Медведь, земля ему пухом, некстати из машины высунулся – уложили на месте. Мы по ним дали огня, почти дожали, когда… – Ноздря покосился на Кируса – молчаливо застывшую глыбу, – когда Мошню подстрелили. Вариант с лодкой тут же отпал, нельзя машину было бросать; раскатали ещё пару человек и дали ходу из этого Уипкрика, решили по правобережью ехать, просёлками…

– Так а кто напал-то? – нетерпеливо спросил один из местных бойцов, наливая кипяток в кружки с молотым кофе. – У нас тут общую мобилизацию объявили, только пару отрядов оставили Дредфорт стеречь… А остальные – кто по южной трасе двинулся к начальству, а кто и по юго-западной – на Винтерфелл, что ли? Или на Хорнвуд-холл? Может, те и напали на вас, против кого воюем?

– Сказал же – без знаков различия, – раздражённо отмахнулся Ноздря, такой невозмутимый обычно.

– Мы, элитный отряд… отступали от каких-то шавок, – горько бормотнул себе под нос здоровяк Парус – ссутулившись, сцепив между колен массивные кисти.

– Пока ехали через лес, сеть не ловила, – продолжил Ноздря; каждая новая фраза давалась всё тяжелее. – Мошня… умер по дороге. Не довезли. Уже к мосту здешнему подъехав, словили мы сеть и получили кучу пропущенных от шефа. От нашего шефа в смысле, от Рамси. Звоним – а он недоступен. Ну и поспешили к Дредфорту – думали, Болтоны уже приехали давно… А тут пусто.

– Началась война, – подал наконец голос Кирус – хрипло, надсадно, будто после очень долгого молчания. – Как только вернётся шеф – хана всей этой шушере. Соберёмся, ударим и размажем.

Бойцы притихли. Все – даже в чужом отряде – знали, кем был Мошня для Кируса: названым братом, с которым вместе росли, вместе учились и служили с самого основания Второго Отряда. Все помнили, как с воплями гоняли эти двое друг друга по двору казармы, как щипались и хохотали, будто малые дети, как Кирус пытался отучить Мошню курить: выбрасывал его сигареты в урну и с хохотом заснимал на мобильник, как тот, матерясь, их откапывает…

– Негоже его кофем поминать, – нарушил Кирус повисшую тишину. – Есть что покрепче?

Никто из обитателей комнаты не успел ответить: дверь резко распахнулась, грохнув об стену, и на пороге показался бледный как смерть боец.

– Т-там п**дец… – пролепетал он, протянув перед собой планшет – на экране маячил одутловатый лысеющий мужик и яркая полоса спецвыпуска новостей.

«Скажите пожалуйста, мистер Хорнвуд, утешает ли молодую вдову полученное ею в наследство состояние?» – возбуждённо тараторил голос из динамика.

«Конечно же нет, она безутешна, – отмахнулся толстяк. – Мне надо идти, пропустите».

«Последний вопрос! Ваша дочь в больнице – вы можете рассказать, что произошло?»

«Несчастный случай с животным», – рыкнул тот, кого называли Хорнвудом.

– Что за херня? – первым не выдержал Кога.

– Подождите, подождите, в начало… – боец лихорадочно завозился с промоткой. – Вот!..

«Нам буквально недавно стало известно, что лорд Русе Болтон – владелец охранной фирмы “Болтон инкорпорейтед” – вместе со своим приёмным сыном Рамси и несколькими подчинёнными погиб при взрыве особняка в Пайре. Как вы это прокомментируете, мистер Хорнвуд?..»

Болтонские молодцы замерли, сгрудившись, таращась на захватанный пальцами экран. Одышливый толстяк бормотал об ужасной трагедии, уточнял степень проверенности данных – а они смотрели, окаменевшие, да размеренно капала на линолеум вода из повисшей в чьей-то руке кружки.

«Вашей дочери досталось огромное наследство, в том числе и крупнейшая частная армия Севера. Ясное дело, юная девушка сразу не справится с такой ответственностью… Какую судьбу вы уготовили болтонским молодцам, мистер Хорнвуд? Имеет ли смысл их название теперь, когда все Болтоны мертвы?»

«Я не могу пока ответить на этот вопрос, – отозвался новый владелец фирмы. – Скажу только, что армию наёмников под моим руководством ждут некоторые преобразования».

– П**дец, – севшим голосом проронил Волчий Хрен, и Кирус решительно перебил:

– Нам нужно уходить. – И добавил, обращаясь к местным: – Вы нас не видели. Ты! – кивок в сторону бойца с планшетом – и тот отшатнулся, настолько страшным был застывший взгляд Рамсиного головореза, – получил от меня последнее сообщение вчера, за пять минут до взрыва казармы на вилле. О том, что мы завалились спать, а разговор завтра продолжим, – голос Кируса был деревянный, скованный и казался бы безразличным, если бы не накрепко сжатые кулаки. – Понятно?

Чужие бойцы так и молчали, ошарашенные, только один кивнул. Прочные стены казармы стояли нерушимо, по-прежнему играла в одной из комнат музыка из брошенного включённым телевизора – такая жутковато-нелепая теперь. А сытый надёжный мир вокруг болтонских молодцев стремительно рушился, оставляя их в неопределённости, хаосе – почти страхе. Все понимали: тот, кто расправился с Болтонами, доберётся и до их ближайших приспешников – и постарается сделать это быстро, «под шумок».

Осиротевшие «ублюдковы собаки» молча вышли из казармы.

Есть теория, согласно которой рай, пекло и прочее, что горазды выдумать люди о посмертии, – это просто иллюзия гаснущего сознания в последние секунды агонии. И эти секунды действительно могут казаться вечностью, так уж умирающий мозг воспринимает время. У кого-то проносится перед глазами вся прошедшая жизнь, а у кого-то, может быть, – ещё не прожитая…

Бредя с закрытыми глазами, проваливаясь то и дело в нереальность, в какой-то момент – когда становится совсем больно и совсем темно – Рамси вдруг слышит до оторопи знакомый надтреснутый голос:

– Вот тебя-то я не отпускал, чёртов ублюдок!

Он хриплым всхлипом хватает воздух и открывает глаза.

Над ним лицо отца – живого! Молодого, будто лет десять назад. И потолок… Потолок дредфортского подвала. Раскалывается голова, неслышно вопят сплошными комьями боли руки – дышать, дышать!.. – каждый вдох раздирает поломанные рёбра. И вокруг всё огромное, огромное, давит своей тяжестью: стены, болтонский флаг, окровавленная дыба… Ледяные камни под спиной и под затылком.

– Что. Ты. Должен был. Усвоить? – Взгляд Русе Болтона стылый и жуткий, но Рамси уже не боится – и выталкивает давно зазубренные наизусть слова, как пароль, как кодовую фразу, такую лживую и пустую теперь:

– Я… никогда… – он слышит собственный голос и не узнаёт, – не подниму… на тебя руку… – потому что этот голос – детский.

Это тонкий сипатый голосок едва живого первоклашки.

И Рамси, застыв всем продрогшим телом, понимает всё сразу, рывком.

Не было ничего. Ни похищения из школы, ни усыновления, ни Второго Отряда, ни Теона Грейджоя, ни Вонючки, ни Донеллы Хорнвуд, ни свадьбы, ни облавы, ни убийства отца. Он Рамси Сноу, ему семь лет, Русе Болтон только что убил его маму и замучил его до смерти, ставя блок на насилие против отца, а потом положил на пол и откачал, переломав рёбра.

Вонючка не погиб. Вонючка не сражался за хозяина и никогда не был ему верен. Потому что просто не существовал. Вся жизнь Рамси Болтона – это всего лишь иллюзия умирающего детского мозга за секунды до реанимации.

Странные звуки – не скулёж и не рыдания: Рамси крупно трясётся, и каждый клочок разорванного болью вдоха хрипит в горле невыразимо жалобно и жалко.

– Пожалуй, с тебя достаточно. Ты усвоил урок.

Отец легко поднимает его и несёт по лестнице из подвала, небрежно, как вязанку дров: свесилась, обтекая кровью из ушей, голова, болтаются искалеченные ручонки.

– Я не хочу этого, хватит, не надо больше, – бормочет Рамси монотонно.

И сводчатый потолок над лестницей гаснет в его глазах. И воздуха снова не хватает, сколько ни дыши, вот только дышать Рамси уже не хочет. Он летит вниз, вниз – безвольно разжав руки, не цепляясь, – пока не падает на колени. В лицо ударяет ветер, и мимо, сверкнув фарами, с рёвом проносится машина. Ослеплённый вспышкой, Рамси бессмысленно таращится на скачущие перед глазами хвостатые всполохи.

Насколько всё было бы лучше, если бы вторая реанимационная попытка действительно оказалась безуспешной. И не было бы на самом деле ничего, и «ни один Теон не пострадал».

Вот только рассудок семилетнего ребёнка неспособен вообразить в подробностях всё то, что Рамси помнил. Всё то, что хотел вырезать из себя вместе с мозгами и требухой и не знать больше никогда. Выкашляв пару сухих рвотных спазмов – растревожив в который раз порезы во рту, – он тяжело поднялся и ковылял дальше.

Ему плевать было, сколько лиг осталось до Дредфорта и возможно ли вообще дойти. Ему плевать было, понадобится ли ещё морфин и отпустит ли его когда-нибудь сломанный блок.

Рамси просто шёл, шатаясь, по обочине трассы – домой, домой, домой. Шёл, уже не вздрагивая от проезжавших мимо машин. Шёл, забывая отплёвывать кровь из изрезанного рта. Шёл, шёл, шёл, пока каждый вдох не превратился в хрип, рвущий что-то внутри, а каждый выдох – в жалкий скулёж. Он брёл слепо и упрямо, неся в себе боль – до краёв, осторожно, не расплескать! – нараставшую с каждым глотком воздуха, пока не осознал, что задыхается.

Попойка в городке Пайр в честь зачисления Гриша во Второй Отряд (окончательного, с выдачей клички и уничтожением всех официальных документов) прошла на ура. Сегодня парень по имени Гришен Крастель исчез из всех баз данных, остался только Гриш из отдела непопулярных мер – один из «ублюдковых собак». Хоть и не было рядом никого из новых сослуживцев, чтоб отметить это событие (на свадьбе шефа веселятся, наверное, до сих пор!), бывшие однокурсники по наёмничьей академии охотно разделили с Гришем радость. Непонятно, правда, как так вышло, что виновник торжества оказался тем самым трезвым, которого усадили за руль. Волшебство, не иначе…

Болтонских молодцев по пути из города в казармы набился полный джип, под завязку; наутро, протрезвев, ни за что бы так не упаковались. В душном салоне гремела музыка и гогот, что не мешало самым подгулявшим дремать в причудливых позах.

Они как раз проехали столбик тринадцатой лиги (Гриш едва удержался от того, чтоб по старой детской привычке трижды поплевать), когда фары вдруг высветили тащившегося по обочине болтонского наёмника. Тот, видимо, тоже неслабо гульнул: еле переставляя ноги, шатался так, что чудом не падал с каждым шагом. «Вместится как-нибудь, – подумал Гриш. – Не дело это – по такому холоду да в таком виде своих на дороге бросать…»

– Эй, приятель! – окликнул он, притормозив и опустив окно. – Перебрал? Давай до казарм подкину!

Трясущаяся, перемазанная (кровью?!) рука неловко сковырнула солнечные очки, и они хрустнули где-то под ногами.

Глаза.

Гриша словно током перетрясло, да воздух застрял в глотке. Страшные, стылые, бесцветные глаза, из которых смертью сквозит, – такие только у Болтонов бывают… Глаза – и белое, совершенно мёртвое лицо господина Рамси с ползущей изо рта струйкой крови. Поборов желание тут же дать по газам, Гриш в ужасе заорал на одном дыхании:

– Да что ж такое-то, опять, я не специально, честное слово, я не узнал вас, ради всех богов, ПРОСТИТЕ, МИЛОРД!!!

– Х*ле вопишь, псих?! – подхватился боец на соседнем сиденье.

– Там был господин Рамси! Вон там, в нашу форму одетый! Страшный как смерть!.. – В состоянии, близком к истерике, Гриш тыкал пальцем в пустое окно. – Прям на меня смотрел!!!

–Ты чё, малахольный, перегаром от нас надышался? Там, бл**ь, нет никого! И не было.

– Был!.. Таких глаз ни у кого больше не бывает! Вот как тебя его видел, и кровища изо рта!..

– Ребя-ат… – донёсся голос с заднего сиденья – севший от ужаса, разом протрезвевший; лицо бойца, к которому все повернулись, затихнув, было по-детски пучеглазо в дрожащем свете от его смартфона. – Ребят, на всех сайтах новость официальная… Болтоны найдены мёртвыми в особняке в Пайре. Лорда Русе взрывом убило, а перед этим он сам сынка расстрелял своего… Десять выстрелов в лицо…

Гриш задушенно пискнул и втопил педаль газа в пол.

Рамси, конечно же, был. Просто чтобы увидеть его, понадобилось бы выйти из машины – которую он даже не заметил, не отобразил в сознании. Рамси уже ничего не видел и не соображал, когда стянул солнечные очки, а потом покачнулся на краю обочины и свалился в кювет.

«Надеюсь, однажды ты сам сдохнешь от боли».

Это пожелание исполнялось прямо сейчас – хоть для его исполнения и понадобилась смерть пожелавшего. Сознание отключилось на пике агонии – как последний акт милосердия, – и Рамси Болтон перестал быть в этом мире. Иначе откуда взялся тёплый свет, и уют, и спокойствие – небывалое, обволакивающее спокойствие, которого он давным-давно уже не испытывал?..

– Рамзайка… Ты здесь.

Такой нежный, совершенно забытый голос. Лучи света собрались в длинноволосый мягкий силуэт – и Рамси вытолкнул хрипло, оторопев:

– Мама.

И горло перехватило горьким спазмом – как будто он был ещё живым.

– Я не ждала тебя так скоро… – она казалась огорчённой. – Ты так подрос, сынок, такой взрослый стал!

– Мама… – неверяще повторил Рамси, слепо ковыляя навстречу; шаг за шагом его поглощал свет, а на нежном лице, так неуловимо похожем на его собственное, всё яснее проступали родные черты. – Ма-ам… – Ошеломлённо таращась на неё, он подавился вдохом – и слова покатились сами собой, спотыкаясь друг о друга: – Я же тебя простить не мог всё это время, я не знал, где ты, я просто не помнил, что он с тобой сделал, а он сказал, что ты убежала… Я ненавидел тебя из-за него, а ты просто… просто умерла. А я думал, что ты предала меня, и всё это время тебя ненавидел… – горько, горько – до позорного всхлипа, а вот слово «прости» вытолкнуться так и не смогло: как неспособен был на него Рамси при жизни, так неспособен остался и сейчас.

– Не кори себя, солнышко моё, – мягко, всепрощающе улыбнулась мама. – Когда больно, то бывает, что злишься. Да вот только не ненависть это, а всё та ж любовь. Кого не любишь, тот больно не сделает тем, что уходит…

Рамси стиснул сползший с запястья на ладонь ремешок ошейника – потрёпанный, мягкий – нереально мягкий, будто границы его ощущений уже размывались небытием. Не думать! Не помнить! Встряхнувшись, он выпалил – ожесточённо и гордо – то, что всегда считал главным в жизни:

– Знаешь, я теперь – лорд Болтон! – И, не дожидаясь ответа, довольствуясь восторженным всплеском маминых рук, объявил со сдержанным, бессмысленным торжеством: – Отец мёртв. Я его убил.

– Жаль его… – болезненно нахмурилась мама. – Это очень несчастный человек был. Запрещал себе любить… Ты только не стань как он, сынок! Ты счастливым должен быть.

– Я уже никаким не стану, мам. – Рамси улыбнулся грустно и светло, без всякого сожаления. – Я сломал смертельный блок, морфин отработал своё, и я умираю сейчас в канаве от болевого шока.

Мама приблизилась ещё на шаг и мягко обняла его за плечи. Руки её были невесомы и теплы, как нагретый воздух или лучи утреннего солнца.

– Эта боль – только в мыслях у тебя, Рамзайка, – сказала она тихо и ласково. – И не она вовсе убивает тебя, а ты сам. Решил, что ничего дальше не будет, лёг да помираешь. А тебе жить надобно. Любой смысл выдумай и живи для него! Потому как, пока живёшь, всегда может что-то хорошее статься…

Что хорошее, что?! Рамси молча покачал головой, стиснув зубы. Мама, обнимавшая его, была теперь такой… настоящей. Ощутимой, тёплой и материальной. Даже волосы щекотали нос. И он не мог признаться ей, что убил отца не только и не столько за неё, погибшую много лет назад. Что собачий ошейник, намотанный на его запястье, – это больше, чем память о питомце. О ласковом и послушном, бесконечно преданном существе, которое просто попало между жерновами этой поганой грызущейся кодлы.

– Я освежую Хорнвудов и развешу их издыхать у себя на воротах, – дрожащим голосом, сквозь зубы вытолкнул Рамси. – А потом по одному убью всех Старков… и украшу их ободранными трупами ограду Винтерфелла.

– Это тоже сгодится, сынок, – легко, со светлой улыбкой согласилась мама. – Ты живи только, живи обязательно, слышишь?..

– Да, – кивнул Рамси, зажмурясь: под веками кипело и жгло.

Его руки прошли сквозь тёплый тающий силуэт в попытке обнять – и он очнулся. В кювете, в мокрой насквозь одежде и трясущийся от холода, со рвущим глотку кашлем. В боку дёргало, ныли вывихнутые запястья – вопреки смертельному блоку и собственному желанию, Рамси Болтон оказался чертовски живучим ублюдком.

Комментарий к 17. Осознанье причин (2) Иллюстрация и музыка: https://vk.com/wall-88542008_1530

Большущее спасибо соавтору за Хорнвудов ~

====== 18. Опустевший вагон (1) ======

Эддард Старк не привык отвлекаться на телефонные звонки во время семейного ужина. Срочные новости ему обычно докладывали осведомители, и от их внимания редко что ускользало, но сейчас – буквально за день всё встало с ног на голову, и ожидать приходилось чего угодно, вплоть до нападения Болтонов на Винтерфелл. Потому Хранитель Севера, досадливо пожав плечами, поднял трубку – звонил Хенри Хорнвуд.

– Эддард, вы видели новости? – выпалил тот после скомканных приветствий. – Я узнал обо всём буквально только что! Клянусь, я не ожидал такого исхода!

– О чём вы, Хенри? Постарайтесь побыстрее, я занят.

– Честное слово, я осознаю, что вчера излишне погорячился, но попытайтесь понять: с моей единственной дочуркой совершили такое, и я был сам не свой, в здравом уме я бы и пальцем не тронул Болтонов! – затараторил Хорнвуд, будто пытаясь уложить как можно больше текста в ограниченное время. – Уже ночью я одумался и понял, что вы были правы: ссора с ними совсем ни к чему; я отозвал своих людей, я был готов к переговорам и даже выплате компенсаций за ущерб… А буквально десять минут назад на меня налетели журналисты с вопросами, что я думаю о гибели Болтонов! Оказалось, они зачем-то приехали в Пайр и там перестреляли друг друга вместе с телохранителями! Я не знал об этом, я даже предположить такого не мог, но побоялся, что из-за наших вчерашних разногласий вы заподозрите… Прошу прощения, секунду, звонок на другой линии!..

– Нед?..

Глава семейства поймал встревоженный взгляд жены: отложив вилку, леди Кейтилин не отрываясь смотрела на него, как и притихшие дети; он осознал, что так и стоял всё это время, застыв с телефоном в руке.

– Что-то случилось, дорогой?

– Пап, что там такое?! – выпалила, подпрыгнув, Арья, и Санса торопливо шикнула на неё.

Эддард не успел сформулировать ответ: Хорнвуд вернулся на линию, и его голос был ещё испуганнее, чем до этого:

– К моему замку движутся болтонские войска… Несколько сотен, мне только что сообщили. Они остановились под Норсбруком и ждут приказа атаковать!..

– Этого следовало ожидать, нападая на Болтонов, – едва сдерживая гнев, прорычал Старк.

– Вы Хранитель Севера! Разве вам нужна здесь война?! – Хорнвуд, казалось, слетел с тормозов: он почти кричал, срываясь на откровенно панические нотки. – Сделайте что-нибудь!

– Вам война нужна ещё меньше, – жёстко отрезал Старк. – Эти войска теперь принадлежат вашей дочери – вот и призовите их к порядку мирным путём.

Если бы он только знал, к кому сейчас обратится за помощью Хорнвуд и к чему это приведёт – ни за что не бросил бы этот разговор вот так. Но Хранителю Севера было гораздо важнее другое: выяснить, насколько причастен будущий сват к гибели Болтонов.

Срочно вызвонив первого помощника, он сообщил новости семье, вглядываясь в лица: обеспокоенность в проницательных глазах Кейтилин («Как это отразится на нас?»), волнение и сдержанное торжество Робба («Они получили своё!»), искренний ужас Сансы («Как же теперь Донелла?!»), настороженность Джона («Что происходит?») и разные оттенки растерянности, испуга и любопытства на лицах младших детей. Пока Эддард Старк отдавал помощнику распоряжения (организовать расследование, выяснить, есть ли выжившие, найти их быстрее, чем кто-то другой, и допросить) – Хенри Хорнвуд уже общался со своим недавним, но очень полезным знакомым, имеющим немалый опыт в силовой сфере. В отличие от официальной власти в лице Старка, тот отнёсся к проблеме с пониманием и клятвенно обещал устроить всё в лучшем виде, как только приедут его коллеги из столицы.

Молчание в машине, мчащей по юго-западной трассе, было почти осязаемым. Казалось, даже на вкус чувствовалось – горьковато-затхлое, безысходное.

– Как будто дитёнка потерял, – подал наконец голос Парус – глухо, не отрывая взгляд от окна. – Собственного.

– Да сплюнь ты, – огрызнулся Волчий Хрен – образцовый любящий отец, несмотря на всю свою полигамность; но сослуживец его не слушал, продолжал сокрушённо бубнить монотонным басом:

– И вроде как понятно было, что однажды доскачется, такая уж работа, а всё равно… На то ж и мы были, чтоб уберечь. А не уберегли.

– Да заткнись ты нахер! – вызверился за рулём Кирус. – И так тошноты обступают. Лучше бы хорошее что вспомнил, пока ждём!

– Чего ждём-то? – проморгался, потерев лицо, Кога: успел прикорнуть в углу заднего сиденья, как только отъехали от Дредфорта.

– Я Любане позвонил своей, чтоб не кипешила, – мрачно, нехотя пояснил Кирус. – И чтоб узнала, куда те войска вышлифовывали, за которыми мы едем сейчас. Она ж теперь в головном штабе секретарствует, перевели из отряда, как пузель слишком большой стал…

Кога, промолчав, озабоченно уткнулся в телефон, и тишина, наполненная шумом мотора, стала ещё тревожнее: за своих близких неспокойны были все. Не трогать родню погибшего врага – правило чести, но соблюдут ли его те, кто убил Болтонов? Беременная жена Кируса и её сын-подросток Штефан, уже лет десять зовущий отчима папой, так и вовсе остались в Дредфорте.

– Забрать бы семьи и валить с Севера, – озвучил общую невысказанную мысль Ноздря.

– Всех не заберёшь, – возразил Кога, не поднимая лицо от экрана. – Ладно жёны с детьми, а братья-сёстры с роднёй? Да ещё и старики в деревне – у меня, у Кируса, у Паруса… И Вареша не поедет: боевая, до последнего будет драться.

– Вот оно всё как повернулось, а ещё три дня назад собирались свадьбу зимой гулять… – покачал головой Парус. – Куда её отряд отправили?

– Пишет, что в Пайр, – Кога отвлёкся наконец от телефона. – Так и застряли там на местной базе: кто обхезался, кто беспределит, половина войск вообще к вольным наёмникам собралась, раз Болтоны того…

– Крысы конченые, – процедил сквозь зубы Кирус; покосился на Волчьего Хрена, который включил было радио – встревоженная болтовня дала по ушам сквозь треск помех – и досадливым движением повернул звук до нуля: – Шеф не любил. – И добавил серьёзно, а оттого ещё более бессмысленно: – Разве что если песня заводная.

– Если заводная, он и спеть мог, и сплясать! – подхватил неожиданно охотно Волчий Хрен.

– Как мелкий был совсем, целыми часами песни горланил, – добавил с заднего сиденья Парус – с безнадёжно-грустной теплотой. – Не знали, куда и деться…

Слово за словом, фраза за фразой – остатки Второго Отряда принялись говорить о своём подопечном. О том, кто был одновременно и начальником, и ребёнком, которого они растили: сопровождали, охраняли, развлекали и даже учили – почти десять лет. Это были как будто поминки: без спиртного и закуски, без глаз на мокром месте – только воспоминания, смешные и нелепые, тёплые на собственный взгляд и жутковатые – на чужой. От детских выходок до подростковых попоек; последние, ясное дело, – особенно увлечённо…

– …Сидит он, значит, с нами, трещит, трещит, уже, может, десятый стакашек шлифанул… – глядя вперёд на дорогу, Кирус говорил громко и оживлённо – то ли храбрясь и притворяясь собой прежним, то ли и впрямь отпуская утрату. – Замолчал – и вдруг ка-ак рявкнет: «Да я е*ал!!!», Вонючке как даст пинка, а рукой – р-раз и со стола смёл всё нахрен, и запивку, и закуску! Мы молчим сидим, только оком коцаем, да запах нехороший от кого-то поплыл… А Мошня под стол полез, собирает всё с пола в ладошку и плачется жалобно: «Начальник, вы чмо!»

– А в машине как неслись по кочкам и ведро ему из багажника передавали?! Оттуда ж и пошло – «Тошноты подступили, несите ведро!» Два года этим ведром изводили шефа, а он знай ржёт…

– А как в рейды гоняли! Чопа р-раз в поворот – и джип на два колеса поставил, всё, думаю, кульнёмся… Парус бубнит и хезает, Круш этот верещит с хохолком своим дебильным, а шеф до потолка подлетает и орёт, радостный: «Класс, ещё!!!» Нихрена не боялся, вот просто нихрена…

– А на юг как прилетели, да по серпантину в город?! Шеф зелёный уже весь, уболтался в автобусе, в отеле регистрируемся, и ему там: «Добро пожаловать, мсье Рамзай!», а его аж перекосоё*ило, беднягу: «Я Р-рамси, и это имя, а фамилия – вот!» – и пальцем в паспорт тык, а девица ему: «Прошу прощения, мсье Больто́н!» Мы с Паруском так и полегли, шеф на судороги начал выходить, и только Вонючка с каменным рылом стоять остался – как его только не проняло?..