Текст книги "Симфония боли (СИ)"

Автор книги: Ramster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Вот так-то лучше.

Именно в этом ошейнике четыре года назад Рамси впервые вывел Вонючку на улицу. Ковыляющий по мощёной дорожке питомец дышал осторожно, будто недоверчиво пробуя воздух на вкус; жмурился на белёсое бессолнечное небо, испуганно таращился по сторонам, зябко поджав руки.

«Отстанешь хоть на шаг – прицеплю поводок», – предупредил Рамси, дёрнув за металлические кольцо под кадыком.

И Вонючка не удлинял дистанцию ни на дюйм – по крайней мере, до того дня, когда хозяин решил прокатиться по лесу на квадроцикле. Запаса сил хватило метров на двести бега – потом Вонючка запутался в ослабевших ногах и рухнул на колени. Согнувшись пополам, задыхаясь – он поднял на подошедшего мучителя насмерть перепуганный умоляющий взгляд.

«Решил закончить пробежку здесь?» – поинтересовался Рамси невинно. Вонючка испуганно дёрнулся назад от его голоса, но тут же, замерев, покорно склонил голову. Тощие плечи, бока – всё тело ходило ходуном в отчаянных попытках отдышаться. «Поводок, мой лорд?» – вытолкнул питомец загнанно, приподняв подбородок – с виноватым видом открывая беззащитное горло.

Рамси досадливо мотнул головой: волочить за квадроциклом тушку на удавке не хотелось. А вот поиграть на свежем воздухе с собакой – вполне! Он поднял с земли обломок ветки, ободрал и, размахнувшись, забросил далеко вперёд: «Вонючка, взять!»

Всё ещё тяжело дышащий, с палкой в зубах – вернувшись, питомец сверкал глазами благодарно, почти восторженно. Рамси поощрительно потрепал влажные от пота волосы: его пёс научился главному – видеть и ценить милосердие хозяина.

Теперь Вонючка каждый день участвовал в прогулках: бегал за квадроциклом, за велосипедом, за лошадью. Когда совсем выбивался из сил, Рамси останавливался и любовался тем, как он, пошатываясь, с хрипом хватает воздух ртом. Ну а чтобы привести замыленное жалкое существо в более приятный вид – можно было забросить палку в реку и приказать принести: заодно и искупается.

Однажды Рамси заставил живую игрушку плавать целый час – пока не надоело возиться со смартфоном. Только тогда, вспомнив, позвал его на берег – Вонючка вылез весь мокрый, дрожащий, перепуганный и несчастный: он так и не нашёл палку. Впрочем, Рамси её на самом деле и не бросал, только притворился – о чём простодушно сообщил питомцу, доверительно огладив сверху вниз по груди и впалому животу. Вонючка только растерянно моргнул и, тихонько выдохнув, неловко качнулся вперёд.

Контраст холода от мокрой майки и жара от облепленного ей тела был занимателен на ощупь; то, как оно дрогнуло под ладонью, – ещё занимательней, даже волнующе отчего-то, даже приятно. Как и взгляд живой игрушки – выжидающий, преданный и такой беззащитный, без тени обиды или осуждения…

Но забывать где-то это беспомощное существо, предоставлять его самому себе – почему-то больше не хотелось.

Русе Болтон появился, как всегда, бесшумно. Застыл на пороге, цепко оглядывая сына с ног до головы.

– Более-менее прилично, – заключил он наконец – почти одобрительно. – По крайней мере, не думаю, что ты можешь лучше.

Рамси предпочёл промолчать, и отец, обведя равнодушным взглядом комнату, задержался на Вонючке.

– Кстати, – начал он тем самым небрежным тоном, который всегда предвещал неприятности для собеседника – зачастую последние в жизни, – я думаю, это, – короткий кивок в сторону раба, – больше не понадобится после сегодняшнего мероприятия. Ты ведь, в конце концов, будешь считаться взрослым, и в реальную жизнь детские игрушки тащить незачем.

Рамси не шелохнулся, усилием воли удержав дыхание ровным, а руки опущенными: ведь это только кажется, что чёртова удавка затянулась до хруста, а кровь разом отлила от щёк. Впрочем, отец больше не обращал на ублюдка внимания.

– Встретимся внизу. Будь добр, не задерживайся.

И глядя в безукоризненно прямую спину лорда Болтона, Рамси вдруг подумал, что девица Хорнвуд, возможно, была не так уж неправа...

У них было очередное свидание, «чтобы получше узнать друг друга» (онлайн ведь это сделать никак, обязательно нужно отнимать чужое время), и Донелла приехала в Дредфорт. Рамси фальшиво скалился в вежливой улыбке, водил несносную девицу по поместью и пропускал всю её болтовню мимо ушей. По крайней мере, пока речь не зашла о родителях.

Донелла была единственной, любимой и балованой дочерью. Она с таким восторгом рассказывала о своей семье и бескорыстной родительской любви, что Рамси кривился от раздражения, будто от зубной боли (к счастью, это можно было списать на холодный осенний ветер, бьющий в лицо): «Мой папа целует меня каждое утро в глазки и спрашивает, как спала; я его солнышко и светлый лучик. А недавно он купил мне браслет с двенадцатью шармами, хотя я только упомянула о таком однажды… Но цена ведь не важна, родительское внимание – вот что главное сокровище!»

Рамси закатил глаза, едва упрятав гримасу отвращения: «Родительское внимание? Зачем оно вообще нужно? – Поймав озадаченный взгляд девушки, он пояснил: – Это ведь совсем другого склада люди, их лучше держать подальше от своих дел, так всем спокойнее. Для меня, например, лишнее внимание отца – это прежде всего риск оказаться на улице. Без денег, без имени, без ничего. Так что лучше бы он вообще не вспоминал обо мне».

«Но как же так, почему?..» – изумилась Донелла.

«Контроль. Бумаги об усыновлении – очень удобный поводок. Чуть что не по нему – и я знаю, чем это грозит».

Юная леди Хорнвуд замолчала на несколько минут, видимо, переваривая информацию, которая совсем не вписывалась в её пряничный мирок.

«Если тебя… действительно так беспокоит непрочность твоего положения… – застенчиво, невинным тоном проговорила наконец Донелла, ковыряя носком туфельки камни мощёной дорожки, – тебе ведь уже есть восемнадцать, правда? – Её собеседник непонимающе нахмурился. – Значит, ты можешь вступить в право наследования. Так почему бы тебе, м-м-м… не стать единственным Болтоном?»

Рамси переменился в лице – мгновенно, будто другой человек стал; отшатнулся, неловко качнувшись. Остекленело расширенные глаза (нижнее веко справа мелко дрожит), смертельная бледность, стиснутые в нитку губы – больше всего это было похоже на боль. И на ужас.

«Я никогда не подниму руку на своего отца, – вытолкнул он сдавленно, лихорадочно-торопливо. – И не собираюсь говорить об этом больше!»

«Прости! Прости, я не подумав сказала! – воскликнула Донелла испуганно: голос Рамси звучал жутко, будто ему наступили на горло. – Я… просто пошутила, ты что!..»

Девушка потянулась взять его за руку, коснулась пальцев – Рамси, глухо рыкнув, отдёрнул ладонь. Он держал кисти перед собой – перекорёженные судорогой, крупно трясущиеся, с растопыренными пальцами, – оберегая от прикосновений, будто они были перепачканы или изранены.

«Что с тобой?» – Донелла не на шутку встревожилась.

«Башка… Такое бывает… иногда». – Рамси зажмурился, чуть отвернувшись; переносицу разломили две глубокие продольные складки, нос наморщился, как у скалящегося пса, закушенная губа побелела.

«Я могу чем-то помочь?..» – продолжала беспокоиться девушка.

«Больше не говорить. Об этом», – предложил Рамси, повернувшись обратно, – уже почти в обычном своём тоне, непринуждённо-жутковатом, с улыбочкой.

Только глаза были расширены загнанно, да подрагивали руки.

…Подрагивали, стиснув зажатого в угол Вонючку за худые пиджачные плечи. Деля ломающую пальцы судорогу между ними двоими. Глаза живой игрушки были крепко зажмурены, губа закушена острыми зубами: похоже, Рамси сделал питомцу слишком больно за те секунды (минуты?), когда сознание затопила безотчётная сумасшедшая паника. Рванув душивший галстук, Болтон-младший сделал шаг назад.

– Он убивал… каждого моего щенка, – хрипло выдавил, сглотнув горький комок тошноты, от которой раскалывалась голова. – Но пса, которого я сам вырастил, чёрта с два кто тронет.

Игрушка для пыток смиренно склонилась, не поднимая взгляд.

Едва только начав вытаскивать Вонючку «в свет», пятнадцатилетний Рамси посчитал забавным пугать им людей: ведь это была его собака, единственный в мире болтонский пёс, а такой зверь не имел права быть абсолютно безобидным. Хоть и декоративный по сути своей, он должен был эффектно выщеривать зубы и рычать на тех, кого укажет хозяин; пару раз тот даже заставлял напасть и укусить – разумеется, только на слабых и безоружных: рисковать сохранностью живой игрушки Рамси не собирался. Как и позволять кому-нибудь её коснуться или разговорить: смотреть на чудо в ошейнике разрешалось «только глазками».

Горький опыт отдельных неудачников плюс слухи – и от Вонючки вскоре начали шарахаться не хуже, чем от его хозяина. Но только не приезжие… Отвлёкшись однажды в городе на пару минут, Рамси обнаружил питомца в обществе каких-то оборванцев в нездешней одежде. Неспособный общаться с посторонними, Вонючка жалобно таращился то на перепуганного мужика, то на согнутую пополам женщину и указывал тощей четырёхпалой лапкой вверх по улице.

«Это ещё как понимать?» – с силой сжав его костлявое плечо, выговорил Рамси – очень чётко и раздельно, каменея лицом.

«Дорогу в б-больницу… спрашивали, мой лорд…» – пролепетал Вонючка едва слышно, сдавленно – и хозяин, отвесив затрещину, пинком направил его в сторону машины под озадаченными взглядами чужаков. Эти идиоты явно не подозревали, насколько им повезло быть такими грязными: Рамси Болтон побрезговал натравить на них своего пса.

По дороге домой он осведомился, стоила ли эта глупость последствий. Каких – недвусмысленно намекал вдавившийся питомцу под ключицу нож, острие которого впивалось в тело с каждым толчком на неровном шоссе. Болезненно жмурясь, Вонючка даже не пытался оправдаться, только скулил едва слышно – и Рамси начал объяснять ему, как воспитанный пёс должен вести себя с посторонними, подкрепляя слова аккуратными движениями ножа.

Когда они подъехали к Дредфорту, игрушка для пыток была уже просто воющим от боли окровавленным комком, который Рамси за ошейник выволок из машины, вздёрнул на ноги и потащил к себе в комнату.

«Ты даже на секунду не должен принадлежать кому-то другому, – пояснил он, закрывая дверь. – Меня это… не радует. А болью я люблю делиться, ты помнишь». С этими словами Рамси зажал питомца в угол – и тот бессвязно умолял о прощении.

«Никто… никогда-никогда, ни за что… только вы, мой лорд…» Вонючкин взгляд был взглядом жертвы – жалобным, молящим, полным боли… обожающим.

«Не слышу», – пропел Рамси с обычной своей пугающей беззаботностью, сквозь которую вместе с хрипотцой прорывалась увлечённость – ещё более жуткая. Рывок за ошейник – и он оказался вплотную, так что осторожное дыхание живой игрушки слышалось у самого уха.

«Вонючка… принадлежит только вам, мой лорд…» – на выдохе прошептал раб.

Это невесомое прикосновение – тёплым влажным воздухом – почти заставило вздрогнуть от озноба, поднявшего дыбом волоски на руках; захотелось то ли вжать голову в плечи, поёжившись, то ли сгрести Вонючку за затылок и притянуть ещё ближе. Уткнуть себе в шею, чтоб перепуганно сопел, и шевелил губами беспомощно, и… И заводясь от жалобного скулежа, Рамси силой притянул к себе побледневшую Вонючкину физиономию.

«Хороший пёс», – объявил жадно, голодно – уставившись в затуманенные растерянные глаза игрушки для пыток.

Хорошего пса можно поцеловать в морду – возле носа, над верхней губой, где шкура нежная, бархатная. Делают это, правда, только детишки да сентиментальные девушки – но Рамси плевал на предубеждения: он держал за ошейник свою собаку, свою собственность и был волен делать что пожелает, никого не стесняясь.

«Хороший пёс», – и губы вжались во всё ещё по-детски мягкую кожу пониже носа, ощущая под ней твёрдый выступ клыка. Вонючка, захлебнувшись вдохом, всхлипнул так отчаянно, как никогда не стонал от боли. И выщупывать губами бархатную податливость его кожи хотелось снова и снова: это было просто жизненно необходимо – приникать вот так, широко и влажно, горячо сопя и вжимая в угол Вонючкино тело – тощее, горячее, упоительно покорное… Несмело жмущееся к хозяину с прерывистыми стонущими вдохами.

И, ощутив, как робкая лапка стиснула складки футболки, – Рамси сдавленно выдохнул и следующим прикосновением губ зацепил чуть приотрытый рот игрушки для пыток. Это было совершенно не гадко, не отталкивающе, как можно бы было ожидать; шёлковая нежная кожа, а сами губы такие упруго-мягкие, хоть и разбивал их столько раз то кулак, то угол мебели, – совсем не противно, но отчего-то так странно, что они оба так и замерли, не дыша.

Да, собака может заскулить – но не так упоённо, не так умоляюще! И губами так не шевельнёт навстречу – робко, бережно. И от прикосновений к собаке не может так перехватывать дыхание и так… вштыривать.

Рамси порывисто отстранил живую игрушку, перепачкав руку в крови. Криво усмехнулся одной половинкой рта. «Кого полезешь следующего облагодетельствовать – тому заставлю глотку перегрызть, – сообщил он поучающе, почти невозмутимо. – Понял, Вонючка?»

«Да-а, мой лорд», – отозвался питомец хрипло, сползши по стенке на пару дюймов: подогнулись коленки. И прозвучало это так, что удовольствием прошибло вдоль позвоночника, будто током – точь-в-точь как несколько секунд назад.

Комментарий к 12. Открытость окна (3) Постриженный Вонючка(

https://vk.com/photo-88542008_456239199

====== 12. Открытость окна (4) ======

«Б**дские боженьки, ну и срань же», – буркнул Рамси сквозь зубы, выходя из кинотеатра. Привычно обернулся – увидеть полнейшее согласие в собачьем взгляде Вонючки – и в очередной раз вспомнил, что чёртова дурища Хорнвуд упросила не брать его на свидание в город.

Музыкальная мелодрама оставила после себя тяжесть в голове, глухое раздражение и желание потыкать кого-нибудь ножом, вот хотя бы тупых телохранителей, которым было глубоко поровну на просмотренную нудятину. Их-то никто не хватал за руки, призывая посочувствовать происходящему: нелепым песням, бесконечной рефлексии и наигранным рыданиям, ну и финальным аккордом – расставанию ущербной парочки, страдавшей весь фильм.

«Какой же он сильный! – восхищённо вздохнула Донелла, промокая глаза платочком. – Сумел отпустить любимую, чтобы та была счастлива… Такая любовь…»

«Тьфу, да разве это любовь?! Или наплевательство, или слабость, – скривился Рамси презрительно: всерьёз обсуждать подобную нелепицу – просто смешно, но вопиющую подмену понятий нельзя было оставить безнаказанной. – Нуждался бы в ней – заставил бы остаться и добился привязанности. Да хоть бы на дыбу повесил, тогда бы точно не ушла».

«Ты серьёзно? – Донелла, казалось, скорее не поверила своим ушам, чем возмутилась. – Вот это как раз таки никакая не любовь, а чистый эгоизм и жестокость! Когда действительно любишь, то хочешь, чтобы другой был счастлив! В отношениях важно быть свободным и добровольно в них оставаться, а если человека принудить, то, как только исчезнет сдерживающий фактор, он уйдёт».

Рамси удивлённо глянул на девушку: она в своём потоке бреда внезапно выдала ту же мысль, которую он не раз слышал от отца, – хоть и вывернутую наизнанку, но с тем же смыслом.

«У кого есть малейшая свобода предать, тот предаст», – говорил Русе Болтон. И его сын никогда не выпускал это из головы. Помнил каждую минуту: всё, что у него есть, есть только до тех пор, пока он не разжал хватку. И рисковать Рамси не любил. Он никогда и не давал Вонючке свободу – как будто подсознательно боясь разочароваться, лишиться иллюзии пёсьей привязанности.

Особенно с тех пор, как что-то пошло не так со всеми этими зажиманиями в угол и странные мысли полезли в голову. Не то что мысли – сперва ощущения… Стиснуть Вонючку в охапку и держать так было почему-то уж слишком приятно – особенно то, как тот сопел в шею: осторожно, прерывисто, очень тепло. Хотелось и сжать сильнее, и выбить болезненный стон – но не ножом и даже не руками: всё это было недостаточно… близко?.. А «достаточно близким» было бы разве что сожрать Вонючку живьём. И Рамси не отказывал себе в этом.

Чтобы подчинить упрямую собаку, советуют показать ей, кто вожак: подмять под себя и укусить. Болтонского пса некуда было дальше подчинять – но хозяин вжимал его в лежанку, в угол, в стену и вцеплялся зубами в ухо. Или в шею, или в плечо… Горячо увлечённо сопя, вдыхал запах влажной кожи – иронично, но Вонючка единственный из всех людей не вызывал на нюх чувства гадливости – наоборот, им хотелось дышать ещё и ещё, движениями челюстей причиняя всё новую боль. Питомец жалобно скулил, жмурился, но трепетно жался ближе – и от этого ещё более странными были ощущения…

Сперва сильно и грубо, потом чуть слабее, аккуратнее – Рамси подбирал опытным путём, какие ответные звуки ему больше нравятся. Жалобные вскрики? Болезненно сдавленные выдохи? Неожиданно беззащитный короткий стон, когда он, кусая, обхватил губами краешек уха?.. Звуки вроде этого оказались увлекательнее всех – так волновали каждый раз, что приходилось идти в душ, оставляя Вонючку за дверью: что поделать, подростковый организм может отреагировать неуместным возбуждением на что угодно… Это было игрой – немного стыдной, но такой занимательной: добывать из живой игрушки как можно более красивые стоны. Боль вперемешку с бережными прикосновениями – Вонючку можно было настраивать, как музыкальный инструмент. Он, по сути, и был инструментом по переработке боли в приятные звуки и едва ли мог испытывать что-то кроме неё – как щенок, которого мучают…

Рамси был уверен в этом до того самого момента, когда однажды, кусая, втиснул Вонючку в стену слишком резко – не дав возможности ни прижать к телу руки, ни повернуться боком или спиной. И ощутил – горячо и твёрдо – весь рельеф беззащитного тела, скрытый обычно под свободной футболкой и шортиками. В первый миг даже дух захватило и тягуче свело бёдра – от этого ощущения и от того, как Вонючка тихо вскрикнул, распахнув перепуганно глазищи; чёрт, да он же домашний питомец, он не может, не должен такого! Не может реагировать так же, как хозяин, а уж тем более на боль…

Вот тогда Рамси и предоставил ему свободу – впервые, по-настоящему: отступил на полшага и разжал руки. Это было замешательство и… что-то вроде смущения? Что-то вроде секундного желания оттолкнуть от себя неловкую ситуацию и забыть.

Он не сомневался, что питомец тут же проскользнёт мимо и метнётся прочь – скорее всего, под кровать, куда прятался только в крайнем ужасе. Но вместо этого Вонючка неуверенно подался вперёд – будто следуя по инерции за хозяином, не в силах оторваться. А затем вжался спиной в стену и, метнув исподлобья затравленный, умоляющий взгляд, покорно опустил глаза. По пересохшим губам осторожно скользнул кончик языка – Вонючка из-за своих зубов мог облизываться только так, – и коротко дёрнулся угловатый кадык над ошейником. Ни звука, ни движения – молчаливый отказ от побега. Молчаливое «я ваш».

Рамси сгрёб замершего питомца в охапку – порывисто, жадно; с коротким вдохом подался бёдрами навстречу. Вспышка удовольствия – пронзительно-яркая, сдавленный выдох – почти стон. Контакт самый тесный, самый интимный из всех, что возможны через слои одежды; такой беззащитный, уязвимый, такой… а-а-а-ар-р-р, такой горячий и откровенно прижавшийся!.. – Вонючка застонал так глухо, упоённо, так задрожал в руках…

«Рамси! Рамси! Ты слушаешь меня вообще?» – Выхваченный из воспоминаний, паренёк обернулся на источник шума; Донелла, пользуясь замешательством, сцапала его за локоть – уже который раз за день. Вдоль хребта пробежался противный холодок тревожности, прогоняя последние приятные ощущения.

«Конечно. Вся эта любовь со свободами и добровольностями – глюки сквозь розовые очки, – немного резко отозвался Рамси. – Идеализированное представление о мире. Так не бывает. Свобода означает безразличие и ненужность, а когда кто-то тебе всецело принадлежит, он становится частью твоего эгоизма, почти частью тебя. И это заставляет заботиться о счастье своей собственности – настолько, чтобы её несчастье не причиняло дискомфорта. Есть безраздельное собственничество, есть наплевательство, есть градуированная шкала между ними – только и всего. А понятие “любовь” на этой шкале каждый по своему усмотрению лепит».

«И что же ты понимаешь под безраздельным собственничеством?» – заинтересовалась Донелла, даже чуть обогнала спутника, чтоб заглянуть в лицо.

Все постулаты Рамсиных взглядов на мир были им давно и чётко сформулированы – он ответил без промедления:

«Это значит абсолютное принадлежание только мне одному. Других значимых лиц для объекта нет, он полностью признаёт свою принадлежность, моё превосходство и готов подтвердить это в любой момент. Сюда же входит немедленное выполнение всех моих приказов и заинтересованность исключительно в том, чтоб…» – «Но это же просто ужас какой-то! – перебила Донелла. – Это рабство. Неужели ты не понимаешь, что ни один здравомыслящий человек на это добровольно не пойдёт? Тебе так дороги твои прихоти, что ты готов сознательно лишить себя возможности быть по-настоящему любимым?»

«О чём ты? – Рамси непонимающе нахмурился. – Самая сильная и настоящая любовь как раз таки и возможна при абсолютном служении. Или ты никогда не слышала о существовании собак?»

«Да какие собаки?! – Донелла даже руками взмахнула от возмущения. – Мы об отношениях говорим, а не о животных!»

«Привязанность, которую способен предоставить человек в “отношениях”, – едкие кавычки отчётливо прозвучали в голосе, – лишь жалкое подобие собачьей. – Расправив плечи, с прямым одухотворённым взглядом – Рамси походил сейчас на жреца, проповедующего свою религию. – Объект должен стремиться к самоотверженности пса, к его обожанию и служению, как к высшему образцу!»

«Что?.. – выдохнула Донелла, медленно краснея от негодования; упёрла кулачки в бока, сдвинув бровки, – и её понесло: – Люди не собаки! А то, о чём ты говоришь, – и близко не любовь! Какая-то жалкая, унизительная, мерзкая пародия! При которой только один из союза счастлив! Разве это нормально и справедливо? Жертва полностью разделяет интересы своего вроде как “любимого”, – девушка презрительно фыркнула, – думает только о его счастье, делает всё для этого, а что получает взамен? Она абсолютно теряется как личность, ею не интересуются, не важно становится, что нравится ей, чем бы она сама хотела заниматься, она просто растворяется в другом человеке, становится абсолютно зависимой! А что с ней будет, если вдруг к ней остынут, бросят? Она же жить не сможет, у неё разом потеряется весь смысл! Но и это ещё не всё! Жертва меняет свой характер в угоду любимому, ломает себя, а что в ответ? Ничего! Она просто становится максимально удобной, как безвольная кукла, но для неё ничего не делают, не идут на компромиссы, просто пользуются. Это так мерзко! Я думаю, этот так называемый “любимый” просто не заслуживает подобной любви!»

«Я не на рынке, чтоб производить обмен благами, – ощерился Рамси. – И не “жертва”, чтоб кому-то служить и что-то заслуживать. Я просто беру то, что способен взять».

Донелла остановилась напротив него и глубоко вдохнула – очевидно, пытаясь успокоиться.

«Более… гадкую и эгоистичную позицию даже сложно представить! – отчеканила она, гневно сощурив тёмные глаза. – Кое-кому предстоит большая работа над собой».

«Зачем?» – озадаченно моргнул юный Болтон: тема работы над собой, в отличие от собак и подчинения, его интересовала примерно на одном уровне с музыкальными мелодрамами.

«Затем, что у нас скоро свадьба!»

«О, я помню… дорогая», – ответил Рамси со сладкой мечтательной улыбочкой, при виде которой Донелла осеклась, будто наткнувшись на мягкую перину вместо боксёрской груши.

А он всего-то представлял себе, в каких выражениях отец озвучит Хорнвудам свой отказ: Алистер Фрей уже вернулся из Королевской Гавани с материалами для статьи; несколько дней, и папаша Донеллы – банкрот.

«Любящие люди должны принимать друг друга как есть, но должны и подстраиваться, делаться лучше ради любимого человека, – объяснила юная мисс Хорнвуд уже чуть мягче. – Вот я и пытаюсь до тебя донести, что неравноправные отношения, которые ты считаешь единственно верными, – это вообще неприемлемо между людьми! Такие отношения ничего не стоят и любви в них нет. – Донелла нервно завела локон за ухо. – Никакое покровительство не стоит того, чтобы терять себя».

«Раз уж ты так ратуешь за жертв, – Рамси хитро усмехнулся, – не считаешь ли, что им самим виднее, что чего стоит? Если научить жертву радоваться не только каждой милости, но и вообще всему, что исходит от хозяина, она будет счастлива. И плевать, что её счастье – ненормальное по меркам обычных людей. Ведь подавляющее число “обычных людей” – попросту идиоты, прислушиваться к которым – себя не уважать».

Рамси завершил свою речь миленькой улыбкой, пожав плечами; Донелла не проронила в ответ ни звука – дальше они так и шагали молча под тихую перебранку телохранителей сзади. Обладая хорошим слухом, их шеф успел просветиться на тему новой «шкурки» Волчьего Хера, которую тот подцепил, как всегда, своим безмерным обаянием и крутой болтонской униформой; Кирус призывал сослуживца представить, как во время его похождений кто-то и его жену натягивает, а Волчий Хер, привычный ко всеобщему неодобрению своей полигамности, вяло отбрехивался. Кирус, не успокаиваясь, грозил физической расправой в случае заноса «заразы в хату».

Наконец Донелла нарушила молчание – холодновато, но с оттенком тихой грусти: «Это нормально, что у нас разные взгляды на жизнь. Я надеюсь, что однажды мы всё же сможем прийти к общему мнению… – Рамси подавил тоскливый вздох: ну вот опять началось, телохранители трепались куда интереснее. – А сейчас мне не хотелось бы с тобой ссориться и портить вечер. Проводишь меня до машины?..»

Вот это поворот! Кто бы мог подумать, что спасение окажется таким простым – всего-то быть собой?

«Ты такая терпеливая и мудрая», – галантно улыбнулся паренёк, пряча торжество за вежливым восхищением, даже руку своей спутнице подал: последние несколько минут можно и потерпеть. Пора было бы, кстати, призадуматься, о чём распрягать на предстоящем свидании, если таковое ещё будет…

Но следующая их встреча произошла совсем не там и не так, как Рамси ожидал.

Замерев, погрузившись в мысли, – Болтон-младший краем глаза уловил робкое шевеление: это Вонючка выбрался из угла и тускло отразился в оконном стекле за плечом хозяина. Они смотрели на море – свинцово-сизая громада ворочалась и вздыхала за рваным частоколом перелеска. Если бы не пейзаж за окном, эту комнату было бы не отличить от тех, что в Дредфорте: создавая что родовой замок, что приморскую виллу, удостоенную визита владельцев этим утром, Болтоны ставили первостепенной задачей надёжность, а не оригинальность.

До выхода оставалось пять минут – ещё раз повторить речь и надеть церемониальный плащ.

– Ты любишь море, Вонючка?

– Да, мой лорд, – склонилось отражение, показав обкорнанную русую макушку.

– Зря, – отрезал Рамси. – Иллюзия свободы.

На фоне светлых плит двора под окном чужеродно и тревожно чернели фигуры болтонских молодцев: охрана у ворот, охрана у входа в здание – и три горстки Рамсиных головорезов.

Бойцы Второго Отряда были собраны и серьёзны: не трепались, не гоготали, не пялились с тоской в сторону пляжа. Вооружённые до зубов, сдержанно-опасные в каждом своём движении – наизготовку, как сжатые пружины… Кирус, Круш и Ноздря – ближе к террасе, «пасут» охрану. У криво припаркованного джипа, спинами к нему, – Волчий Хер и Кога; за рулём, открыв дверцу, курит матёрый водитель Медведь, самый быстрый и жёсткий из болтонской «кавалерии». Безумный Марк, Парус и Мошня – ближе к воротам.

Один только сигнал – и первые трое положат охрану у дверей, вторые не пустят к джипу никого, кроме шефа, а третьи очистят путь отступления. Иллюзия свободы.

А на декоративных башенках по бокам от ворот и дальше, по углам ограды, – замерли чёрные фигуры с автоматами. Эти парни уже наверняка получили инструкции от лорда Болтона. На всякий случай. Как будто, несмотря ни на что, его ублюдок действительно мог решиться…

«Пожалуй, раньше ты имел возможность убраться с глаз моих долой вместе со своей крысой».

Отец сказал это отстранённо и задумчиво, чуть отодвинув от себя газету, которую Рамси положил ему на стол. Весть о скором банкротстве Хорнвуда, об идущих по его следу конкурентах, казалось, совершенно не впечатлила старшего Болтона.

«…Разумеется, с лишением фамилии и права появляться на Севере. Ты мог бы даже забрать свою шайку отморозков – всё равно они разбегутся, как только тебе нечем станет им платить. – Русе поднял на сына бесстрастный взгляд: презрительный, с полным осознанием собственного превосходства. – Но сейчас – ты уже не уйдёшь. На кону объединение корпораций».

«Но разве есть в этом смысл, если Хорнвуд…» – начал было Рамси – и отец перебил его, усмехнувшись жёстко и зло: «Лорд Хорнвуд ещё вчера разрешил недоразумения с бывшими партнёрами. Денежная компенсация окупится его участием в их новом проекте за пару месяцев».

Р-раз – и тёмные стены отцовского кабинета сжались, делая его западнёй – черней и безысходнее подвала.

Два – лорд Болтон подался вперёд, через стол, и в его голосе скрежетнула сталь захлопнутого капкана: «Объединение с Хорнвудами – самый выгодный шанс продать твою беспородную рожу и остальной комплект органов. И если всё сорвётся из-за тебя… – три – Русе окинул бастарда стылым прозрачным взглядом с головы до ног, будто жертву на дыбе, – позавидуешь своему поганому Вонючке в его худшие годы».

Ну вот и всё. Финал, поражение. Закономерный исход.

Древняя богороща поодаль от виллы, толпа гостей, тяжесть подбитого мехом плаща на плечах. Обряд по северным традициям, которым уже тысячи лет.

– Кто идёт предстать перед божьим ликом?

Голос Рамси Болтона – громкий и ясный; это далось нелегко: крестообразная застёжка под весом плаща вдавилась в горло, душа, будто затянутый ошейник.

Лорд Хорнвуд выступил вперёд и, одышливо кашлянув, произнёс торжественно:

– Леди Донелла из рода Хорнвудов пришла, чтобы выйти замуж. Взрослая и расцветшая дева, законнорождённая и благородная, она явилась просить благословения богов. Кто пришёл, чтобы взять её в жёны?

Рамси поймал ненавидящий взгляд Робба – Старки как Хранители Севера не могли проигнорировать такое важное событие, – и впервые в жизни это его не порадовало. Каким счастьем было бы поменяться с соперником местами! Вот только болтонский ублюдок уже это сделал, когда получил отцовский приказ и когда выполнил его слишком хорошо.

– Я, Рамси Болтон, законный наследник лордов из Дредфорта, – объявил он; насмешка в холодном взгляде отца стала просто убийственной. – Кто отдаёт мне невесту?