Текст книги "Обнажая местью (СИ)"

Автор книги: Неперелетная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Прости меня, милая. Прости, что не могу больше коснуться тебя, поцеловать твои любимые губы и обнять, согреть своим теплом. Прости, что поступил с тобой так жестоко. Но поверь, боль пройдет, она всегда проходит. По крайней мере, я на это надеюсь. И я вовсе не жду твоего прощения, наверное, эта потеря, наоборот, стала наказанием за многие мои ошибки. Спасибо тебе за то, что изменила меня. И спасибо, что позволила себя любить. твой дряхлый старичок» Губы дрожат, немного неуверенно, а все внутри, на мгновение воскреснув, растворяется с еще большей силой, заставляя меня перечитывать письмо снова и снова, пока я не выучила все эти слова наизусть. Утирая слезы, стараюсь, чтобы ни одна из них не попала на письмо, не испортила этот столь аккуратный и в то же время немного дрожащий, неосторожный почерк, не растворила слова, размазав их вместе с чернилами. Теперь слова бабы Клавы, резко напомнив о себе, заставляют тело ныть от еще большей боли, давая ответ на измученный мною вопрос. Это я. Я сломала Дубровского. Комментарий к Глава 28. Письмо Я надеюсь, что после этой главы у меня не появится куча недовольных хейтеров. Честно говоря, изначально я видела совершенно другую ситуацию, но персонажи сыграли свою роль, изменив ход сюжета. Также я хочу сказать, что следующая глава будет последней, не стоит размусоливать все остальное после кульминации сюжета. Не могу сказать, что все уже предрешено. И крайне сильно надеюсь на ваши отзывы, ибо именно ваша поддержка позволяла мне писать эту работу. И надеюсь, поможет ее завершить. Ах да, я плачу. "Мне жаль, что тебя не застал летний ливень… " - отсылка к песне Сплин - Письмо, которая помогала мне с написанием данной главы. ========== Эпилог ========== Полгода спустя - Завтра я приеду домой. - Ты себя хорошо чувствуешь? – заботливо спросила мама, вынуждая меня улыбнуться. - Да, как огурчик. Даша мне разболеться не дает, - подмигнув соседке по комнате, собирающейся на очередную вечеринку группы. - Жень, а ты… - мама неуверенно замолчала, - помнишь бабу Клаву? Я нахмурилась, одновременно мотая головой и говоря слишком короткому платью Дарьи Бондаревой «нет». - Да, конечно, - сосредоточенно. - Вчера хоронили. Я не стала тебе говорить, замоталась что-то, да и отец себя неважно чувствует. Промолчав, я вспомнила о своей обиде на папу, на его решение, на то, как он вместе с Дубровским сделал все без моего согласия. Я даже не разговаривала с ним в течение пары месяцев, пока пыталась привыкнуть к новому месту. - Там еще был Павел… Георгиевич, да? - Да, - тихо отвечаю, в конец помрачнев. - Он гроб нес. И тебе привет передавал. - Мне? – неуверенно как-то спрашиваю. - Ну, он же твоим учителем был. Смутившись, стараюсь переключить разговор в другое русло, и, вскоре попрощавшись с мамой, продолжила смотреть на голую стену. Первое время было тяжело. Раньше эти разрывы в отношениях казались мне тем, что приходится делать людям для счастья их обоих. Вот только любить друг друга после этого они не перестают. Чувство вины захватило меня в августе, и я заставляла себя изо всех сил бороться с ним, пытаясь гулять по Москве, изучать достопримечательности и жизнь столицы. Город сразу не понравился: слишком шумный, быстрый, полный людей, больше похожих на загнанных в свои мысли фигурок, он казался пустым без Дубровского. Я пыталась найти его лицо в толпе, в метро, сталкиваясь с очередным жителем мегаполиса, спешащим по своим делам в конец ветки, в автобусах, в вечных пробках и сотнях людей, гуляющих по улицам Москвы и искренне восторгавшихся ею. Я не понимала их восторга, их радости от вечного шума, давления, застроенных чуть ли не друг на друге огромных домов и нехватки природы, деревьев и лесов. Весь август я выходила на прогулку как на пытку, каждый раз придумывая новые маршруты, пытаясь найти выход в этом безумном лабиринте и вечно натыкаясь на тупик и замыкаясь в себе. Трижды за неделю я ехала в сторону вокзала, но останавливалась на половине пути, выбирая новый маршрут и отказываясь от идеи купить билет домой. Я не знаю, что именно меня останавливало: вина, стыд или же страх от встречи с Пашей лицом к лицу. Но я пересаживалась на другую ветку и ехала дальше. Летом я жила у родственников, с которыми договорился отец, но после переселилась в общагу. Мне сильно повезло с соседкой: Даша, мало того, что спортсменка, оказалась умной и с характером. Она училась на международных отношениях, но никогда не упускала случая повеселиться на очередной общажной вечеринке, рассматривая очередных кандидатов на роль ее пассии. Комната, в которой я живу, угловая: пустой диван все еще дожидается третьей соседки, хотя мы сильно надеемся, что этого не случится, а моя кровать находится прямо под окном, и зимой тонкие панельные стены мало спасают от холода. - Да поспи сегодня на моей кровати, - опять начинает Даша, глядя на меня, больше напоминающую груду одеял и едва виднеющуюся из-под них голову, - жаль, что не идешь, там же Артем будет, наверное. Артем Самойлов стал героем нашей группы; будучи отличником, он пахал больше, чем все, параллельно помогая родителям в адвокатской конторе, работая на полставки. Ему никогда не доставались сложные дела, но парень всегда интересовался всем, что его окружает. В частном мнении Даши, Артем Самойлов интересуется мной. - Хотя, он на тебя запал, - бормочет Даша, подкрашивая ресницы, - чуть ли не прописался в нашей комнате. Если Тема к нам придет вместо тусовки – на моей кровати не шалите, - криво улыбнувшись. - Ты же знаешь, - тихо возражаю, - у меня… - У тебя есть парень, которого ты не видела и не слышала полгода, - перебила меня Даша, поправляя прическу, - пора уже жить настоящим, Жень, и ты это знаешь без моих нотаций. Буду утром, может, пересечемся, - подойдя к двери, - в любом случае, доброй дороги. - Спасибо, - слабо ответила я, слегка запоздало, когда за соседкой закрылась дверь. Я пыталась звонить Дубровскому, нашла его номер через Нину, но, как и с поездом, долгое время не решалась набрать его телефон. В одну из вечеринок, по пьяни, я все же нажала на контакт, но бывший учитель оказался недоступен. И это настолько отрезвило меня, что я больше не пробовала делать попытки. А теперь баба Клава… Тихо вздохнув, я посмотрела на стену над кроватью Даши, полную семейных фотографий, невольно признавая, что мой скромный уголок был слишком пустым и безжизненным по сравнению с декором соседки. У меня даже фотографий совместных с Дубровским нет. Через полчаса, все же переместившись на спальное место Бондаревой, я уснула, надеясь, что сон избавит меня от зимней простуды. В комнате настолько холодно, что одеяла почти не греют, кашель лишь усиливается с наступлением ночи. И я даже не знаю, на что надеюсь, выпивая эти таблетки с эффектом плацебо. В сентябре я подсела на антидепрессанты и сигареты. Первые плохо сочетались со вторыми, превращая меня в полусонное и малоподвижное существо, но в минуты полного спокойствия я действительно забывала о проблемах. От этой зависимости меня избавила Даша, быстро распознав болезнь и выкинув все в мусорный ящик. И Артем тоже помогал. Сильно. И эта помощь безумно давит на виски, на слабо дышащую грудь, едва впуская кислород в мои легкие. Все настолько… запуталось, что теперь разрыв кажется мне правильным финалом наших отношений с Павлом Георгиевичем. Но определенно не хорошим. И уж точно не замечательным. Когда сдерживать кашель стало совсем тяжело, я встала с кровати, подходя к чайнику и заглядывая внутрь. Пусто, вода плещется на самом донышке сосуда. В дверь постучали, не сильно, словно боясь побеспокоить, но настойчиво. - Даша сказала мне, что ты здесь, - произнес, едва я открыла дверь, Артем. - Можешь налить воды? – протягивая чайник. - Конечно. Пили чай мы молча, прерывая эту тишину моим тихим, но больным кашлем. И мне все время хотелось что-то сказать Самойлову, серьезное какое-то, глубокое, но в горле застревал ком, который не мог растопить даже горячий чай. - Слушай, - осторожно начала я, - ты очень сильно помогаешь мне, и я это ценю. Но… - Расслабься, - усмехнулся Артем, - я вижу, что ты любишь другого. Ты очень крутой друг. К тому же, у меня девушка есть, вообще-то. Наверное, я настолько сильно удивилась, что Самойлов засмеялся, заражая улыбкой и меня. - Она далеко сейчас, - немного поясняя, - будь Оля рядом, она бы потащила меня на все самые горячие вечеринки Москвы. - И как ты справляешься? – спрашиваю, слегка придвинувшись. - Справляюсь? – Артем хмурится. – Я люблю ее, а она меня. Возможно, это прозвучит по-идиотски, но я верю в нас. И она в нас верит. А это, думаю, самое главное. - И совсем не ревнует? – усмехаюсь. - Оля знает тебя, я рассказывал. И тоже считает тебя отличным другом. - Надо познакомиться с ней, - смеюсь, - а то у меня почти нет друзей. Ты тоже очень крутой друг, - отвечаю, отпивая еще немного чая. - Спасибо. Твое здоровье, - поднимая стакан. - Твое здоровье, - вторю, слыша легкий звон двух столкнувшихся чашек. *** Приехала домой я все же больная. Едва слезая с поезда, под хоровод снежинок и немного убавившуюся метель, еле дожившая до конца поездки, потому что в вагоне было прохладно, как и в общежитии. Мамины объятия стали самым теплым, что случилось со мной за последнее время. В них даже как-то… спокойнее и увереннее. И, помимо маминых объятий, я ощутила всю мощь и силу ее заботы о больном. За неделю меня поставили на ноги. А, чувствуя угрызения совести, я первым делом отправилась на деревенское кладбище. Мама сказала, что в день похорон бабы Клавы на прощание с ней собралась вся деревня, и люди шли за гробом почти всю дорогу до кладбища, провожая добрую старушку. Место и в правду изменилось, даже бабушка подтвердила это. Деревня стала какой-то… опустошенной, чужой, словно вместе с бабой Клавой исчезла и какая-то жизненная сила этого места. Бабушка объяснила мне, где находится могила, но, оказавшись на самом кладбище, я растерялась. И настолько стыдно и неловко стало, что ни развернуться, ни войти внутрь. - Помочь? - Да, мне бы найти могилу Клавдии Тихоновой, - я обернулась. В фильмах часто говорят такую фразу: «мое сердце остановилось». Ее, несмотря на неправдоподобность, употребляют почти в каждой книге, вставляя в важный момент в жизни героя. Но я действительно ощутила, как оно остановилось на сотую долю секунды и продолжило биться дальше, но это мгновение оказалось настолько болезненным, что все в груди болезненно сжалось. - Женя, - произнес, шумно выдохнув, Дубровский, оглядывая меня с ног до головы. Слишком тщательно, словно запоминая каждую деталь, и я смотрела в ответ также пристально, пытаясь понять, о чем думает бывший учитель. Ему больно. В этом я точно не сомневалась. - Пойдем, - едва покачав головой, сухо добавил парень спустя несколько секунд, и пошел вперед, так, что я едва успевала за ним идти, застревая в сугробах, - уже вторая смерть, - тихо бормоча. - Вторая? – непонимающе, едва поспеваю за ним. Павел Георгиевич не реагирует, погрузившись в свои мысли и шагая вперед, останавливаясь лишь тогда, когда мы остановились у могилы бабы Клавы. Земляной холм еще не полностью покрыт снегом, а из-за непостоянной погоды, постоянно стремящейся к нулю, деревянный крест с табличкой слегка накренился в бок. - Мама недавно умерла, - открывая калитку, шепчет почти про себя Дубровский, и я чувствую, как у меня из-под ног уходит почва, - погибла в автокатастрофе, недалеко. Впервые за все время ехала ко мне, домой, а навстречу попался пьяный водитель, да и дорога зимой скользкая. - Я не знала, - отвечаю, наблюдая за парнем. - Ты и не должна это знать, - немного резковато бросив, он оглядывает ограду и возвращается ко мне. Я молчу, и единственное, что позволяю себе сделать, - сжимаю его ладонь. Не сильно, осторожно, просто пытаясь показать, что я поддерживаю его, заменить все эти ненужные слова одним простым жестом. - Иди ко мне, - выдыхает Дубровский, и я жмусь к его черному, наверняка далеко не теплому пальто, как можно сильнее, стараясь передать парню свое тепло. Мы стоим так несколько минут, пока мои пальцы без варежек не начинают твердеть, окоченевая. Я стараюсь не плакать, ради него, чувствуя, что сам Павел Георгиевич едва держится, из последних сил. Я медленно разнимаю объятия, боясь поднять глаза на его лицо, слегка стесняясь своих слез, просящихся наружу, и незаметно, отвернувшись, утираю их пальцем. И мне хочется верить, что я вернулась к нему. Мне хочется верить в нас так же, как в себя и свою девушку верит Артем, но… я не могу. Слишком все это больно. - Довезти до дома? – спрашивает парень, и я вновь поворачиваюсь к нему. - Если не сложно. - Я все равно собирался в город. В машине мы первое время молчим: я стараюсь как можно меньше выдыхать этого белого пара, чувствуя себя слишком паршиво. Все гораздо хуже, чем я думала, и эту встречу с Дубровским я представляла несколько иначе. Не столь… болезненно. - Клавдия Петровна все оставила мне, - начал парень отстраненно, следя за дорогой, - я уже нашел покупателя. - Думаешь продать? – спрашиваю, хмурясь. - Она сама так написала. «Денег не могу тебе оставить, милый внучок, - цитируя, - но дом этот хороший. Быстро продашь». Даже здесь предсказала, - добавляет про себя Павел Георгиевич. - И ты хочешь продавать? - Не особо, - машину слегка занесло на повороте, и я вцепилась в кресло, - нормально? Прости, скользко. - Нормально. - Но у нее с осени все хозяйство наперекосяк пошло, винила себя в этом, - размышляя, - а потом заболела. Сильно. И только показалось, что выкарабкается, умерла. - Я правда… я сочувствую тебе, Паш. Правда. - Я верю, - спокойно и слабо улыбнувшись, - может, расскажешь о себе немного? Давно тебя не видел, - бросив взгляд в мою сторону. - У меня все так же. - Ты только на первом курсе, Суровцева, у тебя точно ничего не может быть так же, - слегка повеселев, произносит парень. - Ну, - замявшись, - это долгая история. - Я никуда не тороплюсь, - отвечает Дубровский, - может, лучше посидим где-нибудь? - Хорошо. *** Он словно назло выбрал мое любимое кафе, где вечно пахнет свежей выпечкой и кофе. Рождественские и новогодние гирлянды с окон еще не убрали, и место продолжало дарить волшебную атмосферу, спокойную и очень приятную. - Что закажете? - молодой официант оглядел нас. - Мокко и... - начал Павел Георгиевич, но я перебила его. - И капуччино. - Ты помнишь? - слегка подозрительно спросил парень, и я пожала плечами. И мне невыносимо сильно хочется сознаться в том, что я курила именно его сигареты, пила только неприлично горький и крепкий капуччино и, словно обезумевшая фанатка, покупала гель для душа с ароматом апельсинового дерева, чтобы почувствовать, на секунду ощутить присутствие Дубровского. Но я не могу сказать ему об этом, и, наверное, никогда не скажу. - Недавно видел Свету, - произнося, горе-юрист смотрит в окно, немного задумчиво, - говорит, что будет мальчик. В середине апреля. - Ваня всегда хотел мальчика, - отвечаю, слабо улыбнувшись. Я говорила с Клиповой очень давно, еще в августе, когда подруга хотела пригласить меня на свадьбу, но я не смогла приехать. После видела несколько фотографий с торжества, старалась поддерживать связь, пока учеба не забрала меня полностью. С Настей тоже как-то не срослось: не поступив в Москву, девушка осела во Владимире, нашла свой круг общения и стала все реже отвечать на сообщения, пока не перестала совсем. И я никого не винила в этом, словно наша дружба осталась здесь, в родном городе, а за его стенами мы постепенно отдалялись друг от друга. - Ты был прав, - задумавшись, а Дубровский непонимающе смотрит на мое лицо, прямо в глаза, вынуждая отводить взгляд, - я не скучаю по школе. Я скучаю по дому, друзьям, по... - И по мне тоже? - резко, перемешивая мои мысли. Соврать. Сказать правду. Обмануть, потому что так правильнее. Выговориться, так как это честнее. - Да, - тихо шепчу, - скучала. И мне хочется рассказать о концерте "Сплина" в Москве, гордо заявив, что не найдется большего знатока группы, чем я. Даже поспорить с Дубровским об альбомах, которые, день за днем, я слушала на повторе, проникаясь текстом и музыкой, хрипотцой Васильева и трагичностью полета песни. Но я не могу. Это слишком... Больно? - Я тоже, - отвечает парень едва слышно. - Через неделю собрание выпускников, - пытаясь переключиться на новую тему, - а мне почему-то и возвращаться не хочется. К тому же, скоро в Москву, обратно. - Когда уедешь? - В начале февраля, наверное. За пару дней до окончания каникул. - Я долго думал… - хмурится горе-юрист, - а твой отец помог немного, устроил по связям. В общем, я тоже перееду в Москву, может, там и… Дубровский замолчал, оборвав фразу на полуслове, словно не только я, но и он чувствовал что-то неправильное, думая о нас. Не решаясь сказать это вслух.