Текст книги "Обнажая местью (СИ)"

Автор книги: Неперелетная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

- Если тебя это утешит, - я ощущаю едва заметную, привычную издевку в голосе, - то ты не была бревном, Жень, - сопровождая якобы успокаивающую речь поцелуем в плечо. А мне хочется взвыть от этой непонятной досады, словно ощущение стеснительности, наоборот, по-правильному уйти должно, Дубровский меня нагой и видел, и ласкал, и прочие вещи для несовершеннолетнего ума запрещенные творил. Но ты же неправильная, Суровцева. - Спасибо, утешил, - шепчу, утыкаясь лицом в подушку, на пару мгновений став страусом в пустыне. Вот только если он избавляется от паразитов на голове, то своих тараканов так просто не выгонишь. - Ну, ты чего? - потянувшись ко мне и приобнимая. - Мне было хорошо, и, думаю, тебе тоже. Я хмурюсь, кусая нижнюю губу в необъяснимом волнении, а затем поворачиваюсь к горе-юристу, видя в его глазах немой вопрос. Не верю я теперь во "все хорошо", да и раньше никогда особо не принимала розовые мечты за реальность. А в прошлый "хорошо", когда я действительно ощущала себя прекрасно рядом с парнем, случилась довольно неприятная история с Настей, Андреем и Ваней. Не уверена, что она закончена, по крайней мере, в ее завершение я надеялась, замечая все более тесную связь между лучшим другом и Светой, да и отношения с Платуновой и ее парнем вновь наладились. Но эта гладкость, спокойствие лишь напрягали, особенно накануне выпускного, а боязнь чего-то плохого, усиленная словами бабы Клавы, действовала на меня в прямом смысле замораживающе. - Я... - отлично начинаю свою речь с личного местоимения и усиленной паузы из нечленораздельного мычания, - ничего. Пальцы осторожно тянутся к лицу Дубровского, и я задумчиво касаюсь скул, подбородка, продолжая высчитывать вероятность реально счастливого конца для всех, но процент получается недостаточно утешительным. - Не уверен, что такая хандра происходит с каждой девушкой после ночи со своим парнем, - говоря в своем немного учебном стиле, Павел Георгиевич почти вытягивает из меня слабую улыбку. А ведь он гораздо опытней, и резкая, дикая ревность молниеносно прошлась по телу, мгновенно "отрезвляя", и, понимая, что от нее необходимо избавиться, я всё же в очередной раз рискую, толкая бывшего учителя в плечо и уверенно, пользуясь моментом его падения на кровать, садясь на бедра горе-юриста. Криво ухмыляясь, наклоняюсь к нему для поцелуя, ощущая, как пальцы Дубровского тянутся к моей талии, осторожно поглаживая ее. - Так лучше? - отстраняясь, хватаю запястья его рук, медленно выламывая. - Лучше, Суровцева, - произносит, изучая мое лицо с ухмылкой. - Не фамильярничайте, - отвечаю, вновь прикасаясь к его теплым и суховатым после сна губам. *** Утро в квартире бывшего учителя нравится гораздо больше, чем домашний привычный подъем с постоянным контролем и усиленным интересом к моей жизни. Конечно, родители меня уже давно считали за отдельную ячейку общества, и я сама отказываться от их опеки не хотела, но атмосфера дома была гораздо напряженней, чем здесь. Мысли о краже одной из рубашек Дубровского уверенно поселились в голове, но Совесть не позволяла это сделать, поэтому я находила компромисс, шагая по квартире горе-юриста в его одежде. Не уверена, что данная приватизация оказалась ему по вкусу, но Павел Георгиевич не был явно против этого, так что, пританцовывая в позитивном настроении, на кухне, я лишь чувствовала взгляд парня, готовя завтрак. Пока не поймала его усмешку. - В чем дело? - остановившись, дожаривая омлет и с недоумением поворачиваясь к наблюдателю. А его улыбка все шире становится, и в голове сразу тьма вариантов появляется, и все они несильно пахнут моим прежним позитивом. Не выдержав, скрещиваю руки, ведя себя, как недовольный ребенок. Но с ним мне хочется быть беззащитной и слабой, как малое дитя. - Жень, а ты по клубам-то часто ходишь? - опираясь о дверной косяк. А вот и камешек в мой огород касательно неумения двигаться. К постановке танцам меня усиленно готовили, практически обучали с нуля, и в детстве я всё же на танцы успевала, поэтому держалась на сцене я неплохо. Наклонив голову набок, сощуриваю взгляд, пытаясь ответить с неменьшей издевкой, играя сарказмами и применяя множество сравнительных оборотов. - А ты заядлый танцор, я погляжу, - отвечаю наиболее вежливо, но всё равно обижаясь и отворачиваясь к плите. Правда, долго мне обижаться не дают, тут же лишая всей колкости объятием и поцелуем в макушку. - Это нечестно, - шепчу, из последних сил сопротивляясь. - Ты тоже иногда играешь не по правилам, - шепот около ушка заставляет всю кожу покрыться мурашками. - Я? - отвечаю, затаив дыхание. - Честнее меня на этом поле битвы нет никого. А вот ты со своими приемами... - почти бурча, шепча себе под нос. - Не уверен, - отстраняясь, - что так это и есть. Странно, как мгновенно атмосфера упала на градусов десять, в комнате похолодало, а ветерок прошелся по коже, покрывая ее мурашками. Шаги Дубровского из кухни, привычные спокойные, тоже заставили взволноваться. - Паш? - неуверенно, выкладывая омлет на тарелки. Он возвращается уже переодетый, благодарит за завтрак и ведет себя так, словно фразы, брошенной в воздух, и вовсе не существовало. И, садясь напротив, я подыгрываю горе-юристу в этой глупой и бессмысленной игре. *** Кусая губу, оглядываю собственное тело на выявление дефектов и других каких-то женских заморочек, которые раньше мне никогда и в голову не приходили. Платье, купленное два месяца назад, оказалось велико почти на размер, но я не сажала себя на диеты, не морила голодом. Наверное, действительно стресс. Мама, осознав, что ее дочка схуднула еще на килограмма два-три, вовсе пришла в истерию, приведя с собой озабоченность и материнское чутье, опеку. Я слушала ее взволнованные яркие переживания молча, продолжая смотреть в зеркало и пытаясь понять, что же еще изменилось. Учеба настолько выматывала, что разглядывать себя ранее так подробно не приходилось, и я занималась нарциссизмом в первый, по сути, раз. - Мрачная я слишком, - встреваю посреди очередной тирады, и мама замолкает, хмурясь и заново оглядывая. - Что-то не так? - она подходит ближе, и я пытаюсь найти какие-то сходства с ней, признавая, что больше похожа на отца. От матери остались лишь тип фигуры и светло-русые волосы, но основные черты лица, походка были близки к папе. Тот же разрез глаз, те же губы и, кажется, немного вздёрнутый нос, почти незаметно. Понимая, что не отвечаю на вопрос мамы, а она встала позади меня, через зеркало разглядывая лицо, опускаю голову вниз после пересечения наших взглядов. Ведь, по сути, с самых первых минут появления Павла Георгиевича все пошло не так, и это не было ванильной фразой, а оказалось реальностью, тем, с чем приходилось мириться или бороться. - Всё так, - слабо и грустно улыбнувшись, - я отнесу в ателье сама, не переживай. Странно, но теперь отношения с матерью были такими же теплыми, но более односторонними, чем раньше. Я все меньше впускала ее внутрь, не раскрывалась ей, да и никому, кроме Дубровского, желания обнажить душу не было. - Милая, если ты хочешь не в Москву, а, допустим, - я поворачиваюсь к ней, хмурясь, - Нижний, то я поговорю с папой. Я сжимаю губы в плотную линию, после этого делая попытку улыбнуться и прекрасно понимая, что нарушение планов Вячеслава Сергеевича равносильно смерти. В столице у отца есть связи, все спланировано и продумано, и, хоть и Горький гораздо ближе, это не сыграет никакой разницы в расчетах. - Нет-нет, - уже более спокойно, - я еду в Москву. *** Странное чувство, когда, надевая платье на выпускной вечер, ощущение чего-то волшебного, поселившись в груди с самого утра, не покидает, а легкая, скользящая улыбка играет на губах, не угасая. - Еще слово, и… - я хитро усмехаюсь, слыша в трубке голос Дубровского, - увидимся вечером. - Надеюсь, я тебя узнаю, - смеется Павел Георгиевич, оканчивая разговор. Мысленно закипев, вновь поворачиваюсь к зеркалу, пытаясь получить хоть какое-то удовольствие от результата. В школе смысла на отменный макияж не было, и, размышляя чисто эстетически, я любила красить лишь ресницы, когда надевала линзы вместо очков. Сейчас же, оглядывая свое лицо с особой тщательностью, выискивая какие-то излишества или недостатки, сравнивая углы у стрелок, будучи перфекционистом, я продолжала улыбаться. Все закончилось. Закончились детские перепалки, основанные на зависти и недоверии, перестали иметь смысла глупые насмешки и различные розыгрыши, словно весь класс за одно мгновение перестал быть той шумной мафией, делящейся на группировки. Звонки, перемены, игры и задачи в стиле «кто быстрее до столовой», «кто пойдет мстить пятиклашкам» и «кто будет убираться сегодня» оказались странным воспоминанием, будто пережитком от недавно прошедшего фильма, осадком, что остался внутри на это время. Наверное, окутанная этими мыслями, я очнулась лишь в середине выступления классной руководительницы из начальной школы, что отдала нам детские рисунки. И, глядя на белые, вероятнее всего, ромашки, я продолжала улыбаться, реагируя на слезы, застывшие на глазах учителей и одноклассниц, с необъяснимой окружающим ухмылкой. Дубровский сидел несколькими рядами выше, так, что мы и не смогли пересечься до начала этой церемонии. - А теперь я хотела бы предоставить слово гордости нашей школы, Суровцевой… - дальше я слушать не стала, удивленно глядя на Людмилу Владимировну, а Настя несильно, но довольно-таки неприятно пихает в бок, итак крепко обтянутый платьем. Осторожно встаю с места, делая неуверенные шаги на шпильках, к которым жизнь, славно устроившись в балетках, привыкнуть не давала, слушая звон от соприкосновения с полом. В голове ничего, и впервые за долгое время я думаю лишь о том, что мне нужно о чем-то мыслить. Медленно поднимаюсь по ступенькам, слыша аплодисменты за спиной и невольно слегка поднимая плечи, дернувшись, а сердцебиение отдает в голове неровным стуком. Подхожу к микрофону, улыбнувшись преподавателю, и, повернувшись лицом к сцене, не могу разглядеть лиц. Прожектора бьют почти по глазам, непривычно резко ослепляя, а мозг уже готов сдать свои позиции. Насколько же я не готова к каким-либо неожиданным событиям. - Людмила Владимировна, - замолкаю на пару секунд, удивляясь дребезжанию голоса и его повышенного тона, - была неправа. Тихо вздохнув, пытаюсь взять себя в руки и найти нужное мне лицо, что поможет опереться в данную секунду. Если оно, конечно, не накрывает своей ладонью лицо, пытаясь таким образом спрятаться от моего позора. - На самом деле, - продолжаю более решительно, - каждый из нас… является гордостью школы. Черт возьми, мы сделали это! – неожиданно для всех вытянув руку вверх и сжав ладонь в кулак. Раздается смех, который позволяет мне немного расслабиться и, улыбаясь, я с каждой минутой добавляю уверенности к своим очкам. - Школа позволила нам раскрыть себя, понять, - я на мгновение пересекаюсь взглядом с Дубровским, но тут же теряю его из виду, - кто мы на самом деле. Ведь каждый из нас по-своему талантлив. Все знают Миру, что прекрасно шьет умопомрачительные костюмы, Антона, который может решить задачу в течение нескольких секунд, Таню, чей голос вызывает восхищение, - я вновь криво улыбаюсь, - вы ведь понимаете, что если я продолжу говорить про каждого, мы останемся внутри этой школы навеки? Снова приободряющий смех. - Я хочу лишь сказать… мы будем знать, что школа гордится каждым и помнит каждого. И, уверена, в ответ мы изрядно постараемся, чтобы эти одиннадцать лет не прошли даром, - убрав микрофон в стойку, я опускаюсь, слыша аплодисменты и ощущая жжение на краснеющих щеках. - Ты была рождена для этой речи, - произносит Ваня, улыбаясь, когда я возвращаюсь на свое место между ним и Платуновой. - Импровизация мой конек, забыл? – смеясь. *** Именно после такой не особо пронзительной и высокопарной речи следует выпить. Но, загнанные в золотую клетку с названием дом культуры выпускники не могли ничего поделать, так как пронести спиртное теоретически реально не было. Но никто же не говорил о практике, верно? В левом крыле здания разливали водку, что было привычным делом для большинства. На столах, в дыму от дискотеки, стояли прохладительные напитки, успевшие подогреться до температуры самой комнаты. Все вокруг казалось чем-то похлеще школьной вечеринки, и, возможно, я снова могла пропасть в коридоре, зажатая пьяным подростком, если не внимательность Дубровского. Не могу сказать, что ему было легко смотреть на якобы незаметно пьянеющие лица, успевая контролировать порядок и следить за мной. Но, каждый раз ощущая, как он почти прожигает взглядом мою спину, я словно отказывалась от какой-либо сумасшедшей идеи. На пустом столе танцевали парни другой школы, спрыгнув с него до того, как тот треснул, падая. Незнакомые ранее парочки танцевали вовсю, прикасаясь почти везде друг к другу, а из-за дыма создавалась клубная атмосфера. - Почему ты к нему не идешь?! – почти кричит мне на ухо Настя, танцуя вместе с Андреем и другими нашими одноклассниками. - Он следит за порядком, - отвечаю, усмехаясь, а Платунова закатывает глаза, заставляя меня немного пострадать из-за второго удара в бок. - Никто не заметит, - смеется и, почти вышвыривая меня из круга танцующих, направляет в сторону Павла Георгиевича. Проходить мимо кругов танцующих, держась своего пути и не застревать с выпускниками, довольно-таки сложно, и, выйдя из этой "парилки" к углу, вдохнув воздух немного посвежее, подхожу к горе-юристу с кривой улыбкой. - Как я выгляжу? - оглянувшись и не замечая ничьих взглядов. - Превосходно, - усмехаясь, - и речь была вполне воодушевляющей. Покрасневшие щеки вновь опаляют кожу, заставляя в смущении опустить голову, а пальцы бывшего учителя касаются талии, несильно притягивая. - Благодаря одному человеку, что лишил меня выпуска, - шепчет тихо, а я готова сгореть от стыда, - я стою здесь, разглядывая пьяных подростков. - Мечтаешь оказаться на их месте? - недоверчиво поднимаю брови. Дубровский молчит пару секунд, словно обдумывая ответ, и, сжав его ладонь, тяну парня за собой, спускаясь по ступенькам и выходя на свежий воздух. Обычно в романтических фильмах в такие моменты героев окружает уютная атмосфера, состоящая из множества маленьких лампочек, легкой музыки и отсутствия людей вокруг. Сейчас же от романтической атмосферы остался лишь последний пункт. На улице было темно, холодно, одинокие фонари, окружившие дом культуры, горели слабо, а клубная музыка эхом отдавалась на улице. Воздух бил по легким, освежая, и становилось легче дышать. Пока мои губы не потянулись к лицу Павла Георгиевича в страстном и необъяснимом порыве. - Что, - едва оторвавшись, тихо шепчет горе-юрист, прижимая меня к себе, - ты делаешь? - Хочу добавить немного радости к твоим мукам, - слабо улыбаясь, вновь получаю еще один долгий поцелуй, который почти переворачивает сознание, лишая мыслей и стирая их до основания. Улыбка растягивается почти до ушей, когда кто-то внутри объявляет о салюте, и, скрывшись в темном углу здания, избежав толпы, я прижималась к Дубровскому, ощущая его тепло, горячее дыхание на шее. - Я ведь люблю тебя, Паш, - шепчу, глупо улыбаясь, греясь объятиями, а фраза, брошенная в воздух, теряется среди многочисленных огненных шаров. Комментарий к Глава 24. Выпускной. Часть первая. Чёрт возьми, мы сделали это! Давайте только честно: кто-нибудь ждал? https://vk.com/night_gusts ========== Глава 25. Выпускной. Часть вторая. Последние мгновения вместе ========== Иногда возникает такое чувство, когда, сначала сделав, а уже только после подумав, ты чувствуешь странную неловкость. Я ощущала то же самое, прижимаясь к Дубровскому и понимая, что мои слова не были услышаны, растворившись в облаке дыма. И, скорее всего, я хотела признаться в этих чувствах сама себе, а не Павлу Георгиевичу. Когда человек, которого ты считал своим врагом номер один, неожиданно превращается из главного злодея в нравоучительного положительного персонажа, происходит диссонанс. Говоря иными словами, я ощущала, как в горле, словно приступ рвоты и тошноты, застрял ком, и лишь присутствие фейерверка путало карты организма, готового выплеснуть признание не только вербальным способом. А пальцы у горе-юриста на удивление тёплые, такие... добрые, что создавалось ощущение возвращения домой. И теперь, чувствуя переплетение пальцев, я глупо улыбалась, оказавшись ещё одной жертвой восторга перед разноцветными шарами в небе. Да, я признавалась ему в этом. Той, темной ночью, рыдая и прижимаясь к Павлу Георгиевичу, чувствуя в нем единственную поддержку, которая одновременно могла и уничтожить, воспользовавшись слабостью. Она почти сделала это, правда, моей рукой.