Текст книги "Обнажая местью (СИ)"

Автор книги: Неперелетная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

- Давай ближе к делу, - собравшись с мыслями, тихо наливаю стакан воды, надеясь на лучшее. - Я сказала твоей маме, что ты у меня, но мне не нравится все это, - после слов Платуновой воцарилось молчание. Снова меня покрыла. И неприятно госпожа Совесть вновь скребет внутри, царапая и требуя чего-нибудь благодарного сказать. А еще и Стыд рядом с ней сидит, напоминая о себе. - Спасибо, - тихо отвечаю, - он... Он болеет, сильно. И опять неловкая пауза, будто мы пытаемся сказать друг другу что-то еще, но не можем. И, либо в нас обеих играет гордость Элизабет, либо думаем, что успеем все после, как Скарлетт, но мы обе молчим. Тишину нарушает хриплый и даже немного страшный кашель Павла Георгиевича. - А ты, - видимо, услышав страдания бывшего учителя, - заболеть не боишься? Общество послезавтра. Я виновато опускаю взгляд. Рядом с больным человеком мне всегда становилось плохо, то в голове все колоколом звенит, то слабость и тяжесть, усталость быстро одолевает. И Настя это прекрасно знала. - Я не оставлю его одного, - тихо. - И где ты спать собираешься? - На полу. - Да брось, Жень, сейчас Андрей за тобой заедет, и хоть раз за последний месяц мы твоей матери не соврем. Я смотрю на Дубровского, потом на дверь, подходя к ней и начиная искать на полке неподалеку запасные ключи, пытаясь сильно не шуметь. Платунова сбрасывает трубку, сказав, что ее парень будет ждать в машине через десять минут. Думать и действовать приходится быстро, и, хоть частично госпожа Совесть стучится в покои разума, Логика заграждает ей дорогу. Ну, еще немного, и скоро с этими персонажами можно будет отдельную историю писать. Взгляд натыкается на крючок, на котором, на красной атласной ленте висят ключи. И маленькая записка знакомым почерком: "Если всё же решишь сбежать". Оглядываюсь на Павла Георгиевича с благодарностью, правда, из коридора его не видать, и, вздохнув, беру ключи, быстро собирая сумку. Оставляю маленькую записку о том, что приду на следующий день и выписываю, в каких дозах какое принять лекарство. Взяв кодексы, осторожно наклоняюсь, пальцами едва касаясь испарины на лбу парня, и, выключив светильник, выхожу из квартиры, запирая за собою дверь. Внутри что-то тихо ухнуло, опустившись на самый низ грудной клетки, словно создавая узел. Волнение за Дубровского? Страх? Подъезд ночью достаточно мрачный, свет еле горит, а ступеньки кажутся скользкими, лишь бы не упасть еще здесь. Машина Андрея стоит рядом с подъездом, и, быстро сев в нее, я смотрю на парня Платуновой. Возможно, поехать в одной машине с тем, кто избил твоего парня, якобы переспавшего с твоей подругой, учитывая, что ты сама фактически дала наводку на это, оказалось не лучшей идеей. На построении этой логической цепочки все сонные мозги выкипели. Какая-то "Санта-Барбара" получается. Необходимо еще, для полной картины, чтобы чей-то родственник погиб при странных обстоятельствах. А потом оказался живым и самым главным злодеем. Но пока ношу отрицательного персонажа несу я. - Прости, - внезапно произносит Андрей, поворачивая, - я по пьяни всех ввел в заблуждение. И с Ваней нехорошо получилось. Я опускаю взгляд, сцепляя пальцы друг с другом и стараясь выбросить все мрачные мысли из головы. Но, по закону подлости, третий час ночи - самое идеальное время для таких размышлений. - Ты не виноват, - тихо, откидываясь на сидение и закрывая глаза, - здесь во всем моя вина. Странное ощущение, но твои слезы будто высушили, заставив лишь тихо дрожать и думать, снова и снова, усиленно пытаясь найти решение и альтернативные выходы. Ведь всю кашу заварила я, так и до конца ее не расхлебав. И плакать сейчас хочется не от потери доверия людей, не от разочарования, а от собственной слабости. Какая же ты жалкая, Суровцева. *** Мир с Настей всё же был подписан. Чай для успокоения найден, и, хоть разговора по душам не состоялось, конфликт был исчерпан. - Знаешь, - шепчет тихо Платунова, лежа рядом со мной на кровати, - и всё же, все отличники странные. - Ну спасибо, - бурча, переворачиваюсь на другой бок, слыша ее тихий смех, больше похожий на шелест травы. - Как ты поступишь с ним? - внезапно спрашивает подруга, глядя в потолок. Я знаю, о чем она думает. Андрей смог найти работу в Москве, и Настя чувствовала себя гораздо спокойнее. А Дубровский не любит столицу, и я понимаю его. Слишком шумно, много людей, и всем все надо, каждый почти по головам хочет и может пройти, дабы своего добиться. Я относилась к Москве нейтрально. Мне кажется, ко всему, что касается учебы и уже решенных отцом вопросов я подхожу с относительным равнодушием. Но в отношения на расстоянии мне не верилось. И Павлу Георгиевичу, кажется, тоже. - Жень? - вновь напоминает о своем существовании Платунова. - Я... Не хочу об этом. Давай поспим, а? - уже почти упрашивая. И, впервые, не используя щенячьих глазок, Настя согласилась, сама от усталости быстро засыпая. Сломает. Сломает что-то. Сам будешь лечиться. Сам. Один. Сломает. Сломает что-то. Мне казалось, что я почти шепчу эти слова, думая о них все больше и больше и придавая им огромное значение. Суровцева, выкинь из головы хоть на минуту, пожалуйста. Перестань думать об этом. И, как назло, за окном протяжно завывает летний дождь, невыносимо стучит по окну, не давая уснуть. *** Утро выдалось неважным, даже результат в сто баллов по русскому языку не радовал. Какое-то отношение к ЕГЭ появилось нигилистическое, и, включая пацифиста, с родителями дома особо не болталось. К Дубровскому зашла на пару минут, проведать, что да как, а потом вновь села за теорию, рискуя сойти с ума. И ведь повторяю одно и то же с седьмого класса вплоть до сегодняшнего дня, сама не понимая, как это не смогло еще надоесть. Не заметив, что уснула прямо перед учебником, чувствую громкую вибрацию телефона. "Ложись спать". "Да вы сама заботушка, Павел Георгиевич". Но к совету я прислушалась, вставая и медленно шагая к кровати, почти утопая в ней. Странная апатия появилась к этим экзаменам, и мысли "поскорей бы все это закончилось" прочно засели в голове. Поэтому волнение как-то улеглось само собой, а экзамен по обществознанию оказался своеобразным испытанием, которое необходимо пройти каждому. - Поздравляю с соткой, - внезапно, после общества догоняет Ванька, и впервые за последнее время я вижу его довольным. Русский и математику он завалил. Точнее, баллы были средними, но совсем не подходили для тех университетов, куда Ладин метил, поэтому вероятность того, что парень останется в городе, либо найдет институт неподалеку, росла в геометрической прогрессии. Что-то в нем поменялось с нашей последней встречи в его доме, когда я пыталась отобрать водку. И, честно говоря, мне это нравилось, словно зависимость Вани от моей личности исчезла, либо притупилась. - А ты счастливый, - произношу после нескольких секунд в молчании, и парень довольно улыбается. - Скоро лето, - смеется он, вызывая легкую улыбку на моих губах. Несмотря на то, что лето уже идет в самом разгаре июня, Ладин имел в виду далеко не это. Скоро все закончится. Исчезнут прежние, старые отношения одноклассников, связанные различными приключениями, походами, сплетнями и обычными школьными днями. Пропадут уроки по 45 минут, быстрые перемены, очереди в столовой и сладкий, теплый чай. Забудутся со временем и учителя, а вместо них в головах все чаще будут возникать лишь образы, связанные с тем или иным предметом. Школа станет воспоминанием, о котором будет приятно задуматься ненадолго во время, скажем, поездки на метро или же встречи выпускников. Странное, но приятное чувство едва ощутимой свободы со сдачей предпоследнего экзамена. Немного разговорившись на остановке, я сажусь в автобус, направляясь к Дубровскому и лишь краем глаза замечая Свету, с улыбкой встречающую Ваньку. От этой сцены даже стало немного теплее на душе, будто часть вины была искуплена. *** В общем, следующая неделя после экзамена по истории была полна долгожданного отдыха. Родители позволяли гулять дольше, словно подготавливая к выпускному в конце недели, где выпускников всех школ соберут в одном дворце культуры. Программа была рассчитана до четырех утра, включала в себя дискотеку и встречу рассвета с прощальными словами. Но об этом мне задумываться не хотелось, а каждый день приближал к вывешиванию баллов за историю. А итог экзамена по обществознанию меня действительно порадовал. Конечно, это не сто, но девяносто восемь баллов, думаю, отличный результат. Павел Георгиевич поправился быстро, почти через день встречаясь со мной на улице и заседая в кафе почти до глубокой ночи. С ним хорошо. Так спокойно на душе, когда горе-юрист говорит что-то своим родным немного охрипшим голосом, когда вытворяет какую-то почти подростковую глупость, заставляя громче смеяться. Букетно-конфетного периода не было, как мы и договаривались, но Дубровский компенсировал это обилием поцелуев, щекочущих шею, вызывающих легкие, приятные мурашки. И, вновь надев рубашку бывшего учителя, я подхожу к плите, пытаясь что-то сымпровизировать, а эти чертовы поцелуи не оставляют, заставляя зажмуриться и расплыться в улыбке. - Если ты не перестанешь, - начинаю я слабо, стараясь сосредоточиться на том, чтобы просто поставить чайник. - То что? - его голос немного хрипит, и это гулко отдается где-то внутри грудной клетки. Ну, нельзя со мной так, я же прямо сейчас буду неостановимо желать его и бороться с искушением, которое исходит от Дубровского, словно ток, пробирая до костей. - Я серьезно, - отвечаю, а пальцы немного дрожат в неконтролируемой порыве. - Я тоже, - руки бывшего учителя обхватывают талию, и пальцы скользят вниз по бедрам, заставляя тихо вздохнуть, ощущая новую порцию мурашек. Повернувшись к нему, смотрю в немного темнеющие глаза с легкой опаской, понимая, к чему ведет ситуация. Пальцы, забыв о чайнике, осторожно касаются шеи Павла Георгиевича, дотрагиваются до едва ощутимой щетины, подбородка, а он продолжает смотреть на меня с нескрываемым желанием и едва заметным немым вопросом, от которого все внутри застывает в ожидании решения. И, отвечая на него, я тянусь к губам бывшего учителя, чувствуя, как его объятия становятся крепче. *** Подхватив за бедра, парень продолжает поцелуй, шагая в спальню и аккуратно опуская на кровать. Основной свет выключается, лампы едва сияют от остаточного напряжения, остается лишь слабый ночник. Комната погружается в полумрак. Единственное, что я слышу, так это тихое, но шумное дыхание, раздающиеся неподалеку от моего уха. Когда Дубровский касается сухими и горячими губами шеи, тихо вздыхаю, а по телу скользит едва знакомая дрожь.Ты... боишься, Суровцева? - Все в порядке? - тихо спрашивает парень, и в этом приглушенном свете ночника, напоминающего свечу, я едва различаю лицо Павла Георгиевича, слабо кивая ему в ответ. Его пальцы осторожно касаются плеча, будто бы окончательно разворачивая тело на спину. Волнение заставляет сердце биться сильнее, пока Дубровский расправляется с моей-его рубашкой. Он делает все нарочито медленно, осторожно, нежно, пуговицу за пуговицей обнажая мое тело. Губы едва соприкасаются в этих горячих поцелуях, а не унимаемая дрожь не позволяет забыться в объятиях горе-юриста. По телу скользят мурашки, когда в тишине, перебиваемой тихим дыханием, раздается звук расстегивающейся застежки. Пожалуй, в полумраке не видно моих пунцовеющих щек. Если в предыдущих попытках мною овладевала страсть, а желание буквально билось через край, то теперь странным образом именно волнение доминировало во всей это ситуации, и ничего не могло унять его. Его губы прикасаются к груди, и через секунду слышится мой едва узнаваемый тихий стон. Приятно. Пальцы Дубровского осторожно касаются бедра, дотрагиваются до резинки белья, властно, но медленно стягивают последний элемент одежды на моем теле. - Я боюсь, - шепчу, когда парень, нависая надо мной, пересекается с моим взволнованным взглядом. - Я знаю, - шепчет, оставляя поцелуи на лице и шее. Это далеко от общепринятых "Я постараюсь быть нежнее", "Скоро боль утихнет" и прочих, ни капли не успокаивающих слов. Но именно эти слова Павла Георгиевича позволяют мне немного расслабиться. В конце концов, я была с Ваней. Но то, что происходило тогда, не сравнимо с настоящим. Парень осторожно раздвигает мои бедра, вновь встречаясь взглядом, и я вижу в его глазах легкую обеспокоенность. А спустя пару секунд мир перестает существовать. Он делает все нежно и медленно, позволяя привыкнуть. Не перестает глазами искать мой взгляд, словно пытаясь продержать зрительный контакт как можно дольше. Пальцы горе-юриста вцепляются в покрывало, мои - в его спину, и, плотно сжав челюсти, я стараюсь не выдать свою боль, все еще оставшуюся после Вани. Мифы про то, что после первого раза все "пойдет как по маслу" развеялись мгновенно, и, стараясь перетерпеть это, я впиваюсь ногтями в лопатки Дубровского, будто пытаясь передать ему часть этих мук. - Прости, - шепчу, но парень еще не начал движение, почти замерев, и лишь дыхание, хриплое, слабое, выдавало его. На его губах появляется едва заметная улыбка, а губы вновь накрывают мои. Бешеное сердцебиение выплескивается наружу в виде крайне медленных движений парня. Грудь то вздымается, то опускается, явно не совладая с ритмом Павла Георгиевича, но сейчас это кажется мне слишком незначительным. В голове ничего не проясняется, мысли, путаясь в комок, захватывают голову, не позволяя расслабиться. Он двигается слишком медленно... И с каждым толчком его плоть пронзает все глубже, и в размеренных вздохах появляются слабые стоны, разрезающие эту ночную тишину. Дубровский дышит хрипло. Наклоняясь, что-то шепчет своим осипшим голосом на ушко, вероятно, успокаивающее, но я не различаю его слов. Осторожно отстраняясь от его спины, пальцы скользят по шее, лицу, касаясь легкой испарины и переключаясь на плечо. Не выдерживая его взгляда, прикрываю глаза, опрокидывая голову на подушку и пытаясь заглотить как можно больше свежего воздуха, а его пальцы, на мгновение оттолкнувшись от кровати, сцепляются с моими, придавливая их обратно к покрывалу. Тихо простонав с новым толчком, сжимаю костяшки пальцев горе-юриста, пытаясь двигаться в одном ритме с ним. Чувство собственной неопытности заставляет покраснеть и прекратить глупые попытки подстроиться. Медленные, но сильные, глубокие движения... Едва различимые звуки в полумрачной комнате... Возбуждение пришло не сразу: к этому моменту дыхание сумело сравняться с ритмом тел, а дискомфорт ушел, позволяя немного расслабиться. Не переплетённые пальцы осторожно касались лица и тела Павла Георгиевича, губы старательно забывались в его губах. Это было не так, как представляло мое воображение, нас не окружали бутоны роз, а за окном помимо городских фонарей никаких всплесков не было. И Дубровский был в несколько раз нежнее и ласковее, будто пересиливал себя ради меня. Ритм немного ускоряется, и частота стонов увеличивается. Я не шепчу его имя, не произношу нечто приятное, а дыхания хватает лишь на вдох и выдох в губы Дубровского. Я пытаюсь запомнить его лицо, едва различимые в темной комнате, а тихое полыхание свечи почти приковывает взгляд. В голове все перемешивается, большинство мыслей теряет значение, а приятное покалывание пальцев сохраняется на протяжении всего момента, постепенно разрастаясь и проявляя в груди желание и искушение. Я не знаю, как долго это длится: время уже давно потеряло свою власть над нами, и все, что имело значение, было непередаваемыми ощущениями, вызывавшими море мурашек, скользящих к пояснице и будто бы накапливающихся там. С Ладиным я не чувствовала ничего, кроме боли и собственного унижения. Здесь боль сохранялась, но теперь она проявлялась по-другому. Сейчас все было иначе. Комментарий к Глава 23. Волнение (Hot! Hot! Hot!) Я знаю, вы этого ждали с: А вообще, искренне надеюсь, что глава не получилась "склейкой" отдельных фрагментов. Также я заметила, что слишком часто стала выпускать главы по этой работе, надо бы перестать так делать ;) ========== Глава 24. Выпускной. Часть первая. Чёрт возьми, мы сделали это! ========== После такого и просыпаться не хочется, а сон становится сладким и приятным, особенно, если дыхание Дубровского нежно греет шею и плечо. И даже немного стыдно, когда осознаешь все последствия встречи с Павлом Георгиевичем, принимаешь статусы и наставляешь ярлыки. - Проснулась? - шепчет слегка хрипло бывший учитель, и я киваю, ощущая, как щеки пунцовеют, а взгляд теряется, словно от неловкости. И его легкий смех наблюдателя за моим глупым поведением окончательно вгоняет в краску. Тело немного ломит, то ли от неудачного положения, в котором я заснула, то ли от немного другого физического контакта.