Текст книги "Обнажая местью (СИ)"

Автор книги: Неперелетная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

- Так будет? – вновь спросив, не успеваю ничего предпринять, как горе-юрист выдергивает сигарету из моих пальцев, взяв сумку Светки и пряча спасение курильщика обратно. - На территории школы курить запрещено, - произносит он холодно, с гневом и раздражением посмотрев на мое не менее разозленное лицо. - Знаешь, - встаю я, вздохнув, - ты ведешь как самовлюбленный, заносчивый… - казалось, я проглотила самый острый перец, и внутри у меня разгоралось дикое пламя. - А ты, Суровцева, чем краше? – перебивает меня, вставая почти вплотную. - Ты мог не увиливать от ответа! – гневно, - Ничего бы не произошло, если бы ты сказал мне все сразу прямо, как есть. - О, вина легла только на меня? – вскипает Павел Георгиевич, - Сказать тебе сразу, что Ладин пытался изнасиловать тебя, когда ты еле стояла на ногах? Или напомнить о том, что он все же добился своей цели? Я замираю, а рот приоткрывается, и, пытаясь что-то сказать, как немая рыба, я лишь глотаю воздух, теряясь. - Этого ты хотела, Женя? – окончательно добивая меня, Дубровский закрывает глаза, и, чувствуя вновь навернувшиеся слезы, я лишь изучаю его раздраженное лицо. - Это лучше, чем молчание, - шепчу, опуская взгляд. Горе-юрист, словно поняв, что погорячился, осторожно касается моих пальцев, постепенно преодолевая запястья, локти, медленно скользя вдоль шеи. Дотрагивается до подбородка, поднимая его вверх, заставляя вновь взглянуть на парня. - Павел Георгиевич, - тихо выдохнув, сжимаю губы в тонкую линию, чувствуя его ладони на своем лице. - Паша, - так же едва слышно отвечает он, осторожно потянувшись вперед, - ты ведь понимаешь, что я по-прежнему... Ручка двери поворачивается, и, резко отпрянув от Дубровского, я смотрю на вошедшего Ваньку, который с подозрением глядит на новоиспеченного учителя. - Ты хорошо играла, - произносит Ладин, быстро подойдя и целуя, не стесняясь горе-юриста, и я ощущаю в этом поцелуе жадность и требовательность, словно парень доказывал, что я принадлежала ему. Словно я была его собственной куклой, сделанной из натуральных материалов. Знаете, в такие моменты якобы настоящая любовь в большинстве фильмов или книг протестует, выражая борьбу за свое счастье. Но никто не возмущался. Дубровский, казалось, и вовсе исчез, устремившись в дальний угол комнаты и предоставляя все решения мне. От этого на душе становилось двояко. - Мне нужно повторить свои слова, - говорю, когда Ваня слишком властно и развратно скользит пальцами по талии, ягодицам, чуть сжимая их. - Хорошо, - соглашается Ладин, когда в гримерную входят другие артисты, и, после прощания с парнем, я, пересекшись взглядом с Павлом Георгиевичем, видела в нем явно фальшивое равнодушие. *** Вторая половина спектакля прошла на "ура", и в этом по большей части была заслуга Дубровского и ребят-актеров, легко вжившихся в свои роли. Большая часть слов оказалась словно в тумане, и, произнося все это на странном автоматизме, я ощущала головокружение, сродни тому, которое возникает на детских аттракционах. Все перед глазами вращалось, путалось; одни люди сменялись другими, и вновь "спуститься на землю" я смогла лишь во время аплодисментов зрителей. - Все хорошо? - спрашивает тихо Павел Георгиевич, и я едва заметно киваю, делая поклон. Родители оказались в восторге от постановки, о чем-то весело щебеча с другими представителями своего поколения. После столь чудного представления, одноклассники собирались пойти все вместе в кафе. Кто-то хотел чисто напиться и отпраздновать освобождение от оков школы, другие желали на несколько мгновений расслабиться перед первым экзаменом. Так или иначе, ведомая своими школьными товарищами, я попала в кафе, и не успела оглянуться, как ребята, предъявив паспорта, уже вовсю заказывали крепкие коктейли. Жизнь тебя ничему не учит, Суровцева. Оглянувшись, чувствуя дежавю, достаю мобильный телефон. - Я поговорила с твоими родителями, - внезапно произносит Настя, решившись заговорить первой, возможно, уже успевшая выпить или немного успокоиться, - они с неохотой, но пустили тебя. - Я лучше пойду домой, - говорю, взглянув на часы и находя в списке контактов Позера. "Сможешь забрать меня?" Ответ приходит незамедлительно. "Ты где?" "На Горького, 25" "Буду через 10 минут. Не повторяй свои ошибки, прошу" - Я провожу, - добавляет Ванька, садясь рядом и осторожно поглаживая мое бедро, и я, вздрогнув, качаю головой. - Я сама, спасибо, - он хмурится, - честно, не стоит. Отдыхай, - стараюсь улыбнуться. Парень, кажется, верит моей улыбке, и, встав из-за стола, попрощавшись со всеми, через несколько минут выхожу из кафе, находя знакомую машину. Ощущая странное нервное покалывание в груди, сажусь внутрь, пересекаясь со взглядом горе-юриста. Нет никаких вопросов. Никаких приветствий. Устремившись в одну точку, находясь словно в прострации весь этот чертов день, я лишь наблюдаю за новыми фонарями и огнями города. Тишина меня не напрягает, но, когда мы поворачиваем не к моей улице, я хмуро гляжу на Дубровского, сосредоточенного на дороге. - Родители предупреждены, что ты можешь остаться с ночевкой у Насти? - спрашивает он, выезжая на главную улицу города. - Да, - произношу неуверенно, когда дома начинают сменяться деревьями, - ты везешь меня в лес? Павел Георгиевич криво улыбается, и, честно говоря, эта ухмылка напрягает меня сильнее. - Нет, хотя идея неплоха, - его лицо вновь принимает бесстрастное выражение, - нам нужно поговорить. - Сейчас? - спрашиваю, а Дубровский останавливается на заправке. - У нас вся ночь впереди, - отвечая, парень выходит из машины, а я нервно оглядываюсь, явно не готовая к такому повороту событий. Насколько мне не изменяет память, Элизабет Беннет не стала жертвой похищения. Павел Георгиевич возвращается с парой кофейных стаканчиков и какими-то батончиками, и я впервые понимаю, что не ела с самого утра, а этот самый шоколад оказывался неплохой взяткой. - Кофе дешевый, - констатирует факт горе-юрист, протягивая мне горячий напиток. Вкус у него горький, немного противный, но он вполне соответствует ожиданиям, цене и состоянию души, так что жаловаться не приходится. - Сойдет, - отвечаю, сделав пару глотков, - куда вы меня везете? - Увидишь, - парень поворачивает на основную трассу, пока я нещадно громлю все съестные запасы. В молчании проходит еще полчаса, и шорох фантиков, заставляющий ощущать стыд, изредка разрезает эту тишину. Вскоре парень сворачивает с основной дороги и останавливается в мало освещенном месте, больше похожем на поле. Тело покрывается дрожью, когда я заглядываю сквозь стекло на звезды, которые, при отсутствии городских фонарей, светились ярко и красочно, создавая молочную полосу Млечного пути. Парень приглушает двигатель, а затем, достав из багажника какую-то ткань, стелет на капоте, а я выхожу следом за ним, неуверенно садясь на ткань. - Не холодно? - спрашивает он заботливо. - Нет, - отвечаю, продолжая изучать небо, а Павел Георгиевич снимает свой пиджак, укрывая им мои плечи. - Надень. - Но мне же не холодно! - возмущаюсь, а Дубровский, кажется, вновь смеется. - Слушай меня хоть иногда, Суровцева, - думаю, он улыбается. Вздохнув, укрываюсь пиджаком под "Так-то лучше", и, глядя на ночное небо, осторожно отпиваю немного остывшего горького кофе. Неуверенно поставив его на капот рядом с собой, переплетаю пальцы, понуро опустив голову. - Что с тобой происходит, Жень? - спрашивает, повернувшись ко мне. А я не могу точно ответить на этот вопрос. Выкладывать все, как есть, обнажая душу и ощущая угрызения совести, чувствовать, как позор и стыд медленно приливаются к щекам? - Я не знаю, - шепчу, сжимая пальцы до хруста костяшек. - Знаешь, и лучше сказать мне все, - мрачно добавляет Дубровский, лишая меня права выбора. Никто не любит чувствовать долг. Обязанность как-то заплатить за все хорошее, что случилось благодаря одному человеку. Моей платой стало падение, и, глупо карабкаясь вверх после того, что произошло за последние несколько дней, я боялась, что Павел Георгиевич закроет мне доступ к кислороду, и, задыхаясь, я вновь упаду на самое дно, приползая к Ване и вставая перед ним на колени. Картина стала настолько явной в голове, что, испугавшись, я действительно почувствовала, что такое может случиться. И, если я буду отвергнута, история может повториться вновь. Но почему, Суровцева, ты не можешь сама, так же, как и раньше, как и все одиннадцать лет до этого, решать свои проблемы, доверяя лишь самой себе? Доверие к самой себе было утрачено, и, изменив своим привычкам, я пошла по пути, который не оказался описан в учебниках, не был предсказан моими многочисленными репетиторами и родителями. Но стоит ли этот путь тех душевных мук? - Я погорячился сегодня, - словно начиная разговор, произносит Павел Георгиевич. - Ты был прав, - я заминаюсь, - насчет Вани. - Я надеялся, что ошибался, - тихо выдыхает парень, - как ты согласилась на это? Я молчу. Ком, приблизившись к горлу, не давал произнести даже звука, но мне все же приходится через силу говорить. - Чтобы забыть тебя. Дубровский не отвечает, поднимая голову вверх, на звезды, и Луна освещает его лицо, кажущееся намного бледнее, чем обычно. Неосознанно я засматриваюсь на профиль Павла Георгиевича, изучая его черты лица и не понимая, как могла испытывать к нему чувства. А я ведь действительно полюбила своего мстительного горе-юриста. - Я побежала после репетиции к Насте, - шепчу, - но нашла у нее твою галстук-бабочку и... - Это ее, - перебивает меня Дубровский, - Платунова что-то говорила о ней в коридоре, я случайно услышал и попросил одолжить на время, - пожимает он плечами, а я ощущаю стыд. И то, что, как змея, ползет по моей коже с тихим шипением и недовольством. Измена. Наступает неприятная тишина, словно Павел Георгиевич думает о том же, что и я. - И как тебе Ванька? - произносит он с издевкой. Я сжимаю губы в тонкую линию, борясь со своим желанием молчать и чувствуя обязанность рассказать о страшном сне. - Я его боюсь, - и, собравшись с силами, я пытаюсь исповедаться парню, и с каждой секунды этой правды я ощущаю лишь большее напряжение. - Ты должна перестать общаться с ним, - говорит горе-юрист сухо и строго после моего рассказа, - и я хочу, чтобы ты сделала это для себя, а не для меня. Я бы его убил, - добавляет мрачно Дубровский, сжимая ладони в кулаки. - А Андрей? - стараясь переключиться с темы на тему, неуверенно смотрю на новоиспеченного учителя. - Он был пьян, когда я зашел к Насте, чтобы отдать бабочку, - вздыхает парень, - словно следил за мной, войдя к Платуновой следом, начал размахивать кулаками, пришлось унять. Твоя подруга отправилась к нему домой после драки и пробыла со своим парнем все это время. Я закрываю глаза, понимая, что должна извиниться не только перед Дубровским, но и перед ней. - Я столько всего натворила, - шепчу разочарованно, - ты... сможешь когда-нибудь простить меня? Неуверенно распахнув глаза, поворачиваюсь к Павлу Георгиевичу. - Если бы не смог, ты сейчас действительно была бы в лесу, - произносит тот со слабой улыбкой, оставив на лбу след от влажных губ. *** Мы встречали рассвет, пересекая мост и глядя на первые лучи восходящего солнца. Дорога казалась пустынной, дешевый кофе выбил весь сон, а после разговора на душе действительно стало легче. Но я не была уверена, что прежнее "мы" действительно существовало, а прощение на самом деле требовало Дубровскому больше времени. Утром вернувшись домой, я чувствовала себя растерзанной на маленькие кусочки, и усталость взяла вверх, отдавая обессиленное тело в объятия Морфея. Проснувшись днем, я пыталась позвонить Насте, но девушка игнорировала все способы коммуникации. Она все еще злилась. Вечером позвонил Ваня, но я не взяла трубку. Мне необходимо было поговорить с ним, чтобы объясниться, но непонятный страх не давал этого сделать. Вскоре после Ладина пришло сообщение от Павла Георгиевича. "Надеюсь, ты готовишься, а не занимаешься самобичеванием" Нахмурившись, пытаюсь ответить правдиво. "Думаю, что-то среднее" "Какая-то ты неправильная, Суровцева" И, прочитав сообщение, я едва ощущаю, как уголки губ потянулись вверх. Первый экзамен, несмотря на вымотанные нервы, всё равно заставил их пошалить, и, только выйдя из здания, я набрала номер матери. Общение с ней в последнее время становилось все меньше и сводилось к нулю, а ощущение грусти матери преследовало, словно тень. Разговорившись и пообещав быть дома ближе к вечеру, я направилась к "репетитору по праву". *** - Двое не спят… Двое глотают колеса любви, - тихо поет Дубровский, и я чувствую тепло, положив голову на его плечо и наблюдая за пальцами парня, медленно перебирающими струны. - Им хорошо... – шепчу, - Станем ли мы нарушать их покой, - прикрывая глаза. Он продолжает играть, и я изредка подпеваю гитаре, ощущая абсолютное спокойствие, хотя дрожащие после литературы пальцы дают о себе знать. Лениво приоткрываю один глаз, вновь оглядывая оголенные стены квартиры Павла Георгиевича. Вновь натыкаюсь на картину, изучая ее и пытаясь понять: а внутри меня по-прежнему штормит, или же все улеглось. - Ты красиво поешь, - шепчу я, осторожно исподлобья глядя на горе-юриста. Своего горе-юриста. Он едва заметно криво улыбается, словно желает упрекнуть в том, что я перебиваю парня на середине песни, но и в то же время чувствует похвалу. А мы с ним тоже сидим «у любви на игле»? Глупая, почти детская месть совершенно неожиданно переросла во что-то более глубокое, чем поверхностные замечания, позерство, мстительность и холодность. Ощутив укол совести касательно Вани, сжимаю губы в тонкую линию, невольно вспоминая, как, во время спектакля, между мной и Дубровским происходила химия не меньшая, чем у героев романа. С Ладиным я так и не заговорила, сначала сославшись на болезнь, потом на экзамены. Надеюсь, что он понял, что наше взаимное использование было окончено. - Ты помрачнела, - тихо произнес Павел Георгиевич, остановившись, - что-то случилось? Опустив взгляд, ощущаю тяжесть в груди, которая тянет меня вниз сильнее с каждым днем. Настя почти перестала разговаривать со мной, и, зная подругу, нужно было запастись терпением и дождаться, пока она сама не успокоится. Из всех людей, окружавших меня, слушателем оказался лишь Дубровский, но выкладывать всю правду о себе, скрыв ее часть разговором о Ване, ему было стыдно. И совестно. - Мне поставить чайник? – спрашиваю, ориентируясь в холостяцкой квартире и пытаясь избежать вопроса. Странно, но простые посиделки с ним стали действовать, как бальзам на душу. Не поцелуи, которых, в общем-то, и не было, а тихие разговоры вечером, в основном касающиеся права. И если раньше все сопровождалось издевками, то теперь, наоборот, Павел Георгиевич старался помочь мне, объясняя все непонятные вопросы. И, несмотря на все это, я боялась заглядывать к нему в глаза. Комментарий к Глава 17. Двое не спят 2 чертовых недели... Ох, вот честно, скорее всего, задержка была из-за расстройства круглой отличницы (да, я с синдромом, и только одна "хор" в зачетке огорчает) Надеюсь, что глава вам понравилась, так как я писала ее только под вдохновением и не очень вкусным кофе) И очень надеюсь, что она не похожа на склеенные события) Чего же вы ждете дальше? Было бы интересно узнать) Кто хочет (!) услышать мое видение пения Жени "Двое не спят", прошу заглянуть сюда: https://vk.com/wall-73416564_856 ========== Глава 18. Чувство вины ========== - Прости меня, - перешагивая через гордость и стулья, раскиданные по классу, я подхожу к Насте, глядящей на все, что угодно, кроме меня. Та лишь качает головой. - Я виновата, - произношу снова, едва раздражаясь, - но, прошу, перестань отрицать мое существование! Платунова поворачивается, сверкнув глазами, и, уже пожалев о своей реплике, я неуверенно делаю шаг назад. - Знаешь, Женя, - подходит она ближе, - у меня завтра русский, давай разберемся с твоей собственноручно заваренной кашей с тонкими ароматами идиотизма и глупости позже. Четверг никогда не предвещает ничего хорошего. Собрать учеников в утро среды, и так штудирующих всевозможные учебники, для учителей не составило труда. Вот только главного персонажа, Оксаны Игоревны, учительницы по русскому языку, пока не было на горизонте, и, болтаясь между партами, напрягая нервы, мы лишь ходили из стороны в сторону. Большинство ненавистно-сверлящих взглядов было направлено на меня, так как, чисто стереотипно, негоже появляться отличнице на консультации, красуясь своими знаниями. Но, к сожалению, я не относилась к типичным медалисткам. Едва сдерживая гнев на подругу, ухожу от нее, натыкаясь взглядом на вошедшего Ваню и замечая странное, слишком беззаботное выражение лица.